Текст книги "Земля Кузнецкая"
Автор книги: Александр Волошин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
ГЛАВА ХL
По давней ли привычке ласково, с жарким любопытством разглядывать людей-товарищей, потому ли, что так ладно и чисто работалось в эту смену, но Митеньку вдруг охватило страстное желание сделать что-то доброе, что-то такое теплое и свежее, как весна.
Вышел с Лукиным из шахты, подивовался щедрому солнышку над горой Елбанью; у крыльца подставил лицо нескольким крупным каплям с крыши, одну даже на язык поймал; потом остановился и стал смотреть, как встречает Степана Данилова мать Тони Липилиной, Мария Тихоновна.
– Степа, ты устал, наверное, – сказала Мария Тихоновна. – Письмо от доченьки. Пойдем скорее!
– Мама!.. Да я как на крыльях! – Степан взял женщину под руку. – Пойдемте, мама.
Плохо, что они мало поговорили, и Митеньке не удалось вставить в их беседу ни одного своего слова. А слово так и рвалось от сердца, так и теснилось, его просто необходимо было сказать. Но не итти же для этого в общежитие, где Черепанов не приминет напомнить чуть ли не о прошлогодней зачетной «удочке» на курсах механизаторов. Нет, в общежитие Митенька сейчас не пойдет.
С часок ходил по конторе, поздоровался чуть не с сотней знакомых и после каждого рукопожатия чувствовал себя просто счастливее. Потом внимательно пересмотрел все щиты показателей и решил про себя, что положение на шахте совершенно никакого беспокойства не внушает и самое главное – близкий Первомай чувствуется. Однако плохо, что двум таким бригадам, как черепановская и некрасовская, до сих пор не выписали на щиты выработку за вчерашние сутки. Надо как-то подтянуть статистику. Митенька так долго и внимательно смотрел в полукруглое окошечко на старшего статистика, что тот наконец сдернул очки с переносицы и взмолился:
– Дмитрий, не мути душу, выкладывай сразу, чем недоволен!..
– Чем я недоволен, Филипп Филиппыч? – Митенька задумчиво почесал конопатый нос. – У меня, Филипп Филиппыч, образование, конечно, ниже среднего, не дотянул по молодости… но в математику вникаю. Вот я сейчас и думаю: сколько времени требуется, чтобы шахтерская смена превратилась в математику, и сколько еще нужно, чтобы эта математика заговорила со всем народом? Теоретический вопрос, Филипп Филиппыч…
Статистик хлопнул себя ладошками по бокам и крикнул в глубь комнаты:
– Настенька, вы все бригадные показатели вынесли на щиты? Нет? Тогда имейте в виду, в следующий раз я к вам направлю Дмитрия Голдобина. Для теоретического разговора.
Через полчаса Митенька обедал, а пообедав, попросил книгу «Жалоб и предложений», в которой записал, что, по его мнению, нужно поощрять такую отличную поварскую смену, как сегодняшняя, и что официантка ему, Дмитрию Голдобину, тоже понравилась – очень вежливая и на каждом столике цветы. Дух от цветов радует человека.
Зашел в сберкассу, но она оказалась закрытой; это уже явный непорядок. Кто его знает, может быть не одному Голдобину понадобилось сейчас оформить свое дело, а тут, извольте, по неизвестной причине замок висит. Непорядок. Пришлось зайти в амбулаторию. Не то, чтобы Митеньку донимал какой-нибудь недуг, а просто любопытно, чем люди занимаются.
Сначала прошел по коридорам молча, потом не выдержал, заговорил с одним, с другим, словно с родней. У старушки спросил заботливо.
– Мамаша, что ж вы не входите к доктору? Дайте-ка я за вас постучу.
Девушке с завязанной щекой посоветовал:
– Сестренка, вам же трудно стоять. Садитесь вот здесь, товарищи подвинутся.
Товарищи действительно подвинулись, и место освободилось.
В конце коридора заплакал ребенок. Митенька сейчас же двинулся на этот заливистый крик. И, наверное, такие уж у него ласковые выпуклые, в крапинку, глаза, такое широкое ушастое лицо с рыжеватым пушком на губе, что годовалый карапуз вдруг замолчал, пустил слюну и как-то интересно взмахнул ручонками.
Наступал вечер. Можно было бы трогаться в общежитие. Но тут Митенька вдруг решил, что зайдет прежде к Данилову, возьмет у него аккордеон, а при случае и самого прихватит – надо же какое-то удовольствие доставить товарищам.
И, только поднявшись на второй этаж, вспомнил, Данилов же ушел после смены к Марии Тихоновне, и они наверняка до утра проговорят о Тоне. Рогова тоже нет – вчера он уехал в Кемерово. С досадой махнул рукой: не вышло с аккордеоном, придется крутить радио, ничего не поделаешь.
Вернулся и прямо в дверях встретил девушку в темной шляпке, с чемоданчиком. С любопытством оглядел ее, – все же явно новый человек па руднике. Хотел обойти сторонкой, но девушка вдруг спросила:
– Простите, товарищ, вы в этом подъезде живете?
Нет, он не живет в этом подъезде, но если требуется справка какая-нибудь – с удовольствием.
– Да, именно справка. Я ищу квартиру Рогова.
– Рогова? – Митенька даже подскочил от удовольствия. – Так он же здесь живет, честное слово! На втором этаже направо. Только вам придется зайти в другое время – нет Павла Гордеевича, в обком вызвали.
Девушка невесело рассмеялась:
– Я не могу в другое время… Я только что с поезда, из Новосибирска, и завтра чуть свет уезжаю.
Митенька пристально всмотрелся в лицо собеседницы, слегка затененное полями шляпки, и вдруг спросил:
– Вы… Валя Евтюхова?
– А вы меня откуда знаете? – удивилась она.
– Стороной… – Митенька смутился, но тут же искренне погоревал: – Скажи на милость, как у вас неорганизованно все получается! Прямо глядеть обидно!
– Что, что? Неорганизованно? – рассмеялась Валя. – Вас как зовут? Дмитрий? Значит, Митя. Вот что, Митя, помогите мне попасть в квартиру к Павлу Гордеевичу. Во что бы то ни стало!
…В общежитие Митенька возвращался совершенно счастливым. Доброе дело, которого он искал полдня, неожиданно само на него свалилось.
Валя не успела раздеться, как в квартиру вошла маленькая старушка, – та, что передала по просьбе Митеньки ключи от квартиры. Хомякова – ее фамилия, Мария Дмитриевна Хомякова.
Спрятав сейчас маленькие сухие ручки под фартук, Мария Дмитриевна сказала матерински ворчливым тоном:
– Ну, вот, давно бы так…
Валя смутилась и сейчас же подосадовала, что держит себя как школьница, которую застали на свиданье.
– Слава богу, говорю, что приехали, – повторила Мария Дмитриевна. – А то ведь извести можно даже такого, как Павел Гордеевич.
– Вы думаете, он извелся? – Валя рассмеялась и сразу почувствовала, что смех у нее нехороший, искусственный.
– А кто ж его знает, – заметила старушка, – мужика не вдруг разгадаешь. Только Павел Гордеевич все у меня на глазах, пригляделась. И радостно с ним, и горько иной раз. Любит людей он, а над ним самим некому подышать… Ну, я не буду досаждать вам, – спохватилась Мария Дмитриевна. – Располагайтесь. А если нужно, заходите ко мне. Все равно соседями будем теперь. А то ведь я тоже одна, по вине Павла Гордеевича, – угнал моего старика на другой край Кузбасса.
«Соседями будем!» – Валя сжала холодные щеки ладонями.
Потом включила свет и увидела просторную комнату, две кровати. «Почему две? Ах да, Павел же писал, что с ним живет боевой товарищ. А где же этот товарищ? – Валя сейчас испытывала почти мучительную потребность слышать что-нибудь о Рогове. – Какой живет? В письмах его только шахта, изредка новая книга, еще реже фильм. А в остальном шахта, шахта… И о стольких людях рассказывает».
На широком столе между пачкой газет и стопкой толстых журналов узнала свой портрет – увеличенная фотография еще институтских времен. Поверх журналов записка: «Павел Гордеевич, завтра я снова еду в Сгалинск. Будь здоров. Ст. Дан.». Она припомнила по письмам Рогова: Степан Данилов.
На кровати развернутая книга: Юлиус Фучик «Слово перед казнью». Прочитала подчеркнутые красным карандашом заключительные строки: «Люди, я любил вас. Будьте бдительны!»
«Ну вот, только прикоснись к вещам, взгляни в книги Павла – и уже слышишь, как бьется его сердце, как глубоко и сильно он дышит. «Люди, я любил вас!»
Неожиданно за спиной у нее сказали:
– Здравствуйте… Извините, я увидела свет и подумала, что Павел Гордеевич дома..
Она не тотчас обернулась, а успела еще подумать, что такой голос может принадлежать только очень красивой женщине, очень красивой и молодой. А в следующую секунду ей стало и смешно и немного досадно, что она так правильно угадала.
Глаза вошедшей мгновенно перебежали с лица Вали на ее портрет и тут же спрятались в густых ресницах.
– Да, Павла… Гордеевича нет дома и Данилова тоже.
Валя усмехнулась про себя и, уже смелее разглядывая девушку, чистосердечно призналась:
– Понимаете, я тоже просто обескуражена, что хозяев нет. Вы не поможете мне скоротать часок? Познакомимся?
Познакомились, мельком взглянули в глаза друг другу. Валя повторила про себя: «Галина Вощина» и тут же подумала, что Павел об этой девушке почему-то ничего не писал.
Все еще чувствуя себя немного стесненной, Валя с преувеличенной хлопотливостью заглянула в шкаф, в тумбочку, отыскала чай, сахар, банку консервов. Налила воды в круглый чайничек, но плитка почему-то не действовала, пришлось просить помощи у новой знакомой. Невольно залюбовалась на то, с какой ловкостью девушка – управлялась с контактами, как быстро она развинтила и вновь собрала штепсельную вилку. Глядя на ее пепельные волосы, на еле приметный золотистый пушок на щеках, вспомнила шутливые слова еще из осеннего письма Павла: «Имей в виду: ты со своей диссертацией проворонишь Рогова».
Валя невольно подумала, что в чем-то они очень похожи одна на другую, но в чем – было трудно объяснить. Скорее всего сходство ограничивалось только некоторыми чертами во внешнем облике.
Ростом они одинаковы, может быть Валя немного повыше. У Вощиной было тоже открытое, чистое лицо с мягкими линиями рта, светлые пепельные волосы ее закручены в тугой узел на затылке (Валя почему-то невольно перебросила свои косы за плечи). А вот в больших, немного удивленных глазах Галины часто вспыхивают веселые насмешливые искорки.
Валю же Рогов когда-то часто упрекал за удивительную, по его мнению, уравновешенность.
– Ты словно айсберг, – говорил он, – как ледяная гора в море, которая на девять десятых скрыта под водой, – все у тебя где-то внутри. Когда я рядом с тобой, мне хочется сесть, опустить взгляд долу и получить пятерку за поведение.
Вспоминая это, Валя усмехается про себя: «Павлу так никогда и не удавалось получить этой пятерки!»
Через двадцать минут они пили чай. Валя рассказывала о комплексной экспедиции профессора Скитского, с которой она направляется теперь в верховья Томи.
– Вы думаете, мы так уж много знаем о земле кузнецкой? – спрашивает Валя. Галя кивает.
– Думаю, что много, но далеко не все… Думаю, что времена, о которых мечтали люди земли кузнецкой, наступили. Помните, как еще в тысяча восемьсот сорок первом году участник одной из первых геологических экспедиций в Кузбассе писал: «Какая умная, вольготная жизнь раскинется в этих ныне глухих местах!»
– Вольготная жизнь!.. Далеко уходили русские землепроходцы в поисках этой жизни. Землепроходцы!.. – Валя запнулась на мгновение. – Простите, что я декламирую, тема эта… моя всегдашняя слабость… – И, уже хитренько скосив глаза на Галю, попытала: – Такие, как Павел, вам не напоминают первых сибирских землепроходцев?
Галя не ответила. Только слегка наклонила голову. А через минуту они снова увлеклись разговором о масштабах геологоразведочных работ на лето. Уголь, бокситы, железная руда, марганец, золото… Горные кручи и долины с неоглядным луговым разливом, леса, стремительная голубая энергия рек.
– Масштабы… – Галя вдруг строго сдвинула брови. – Ничего нельзя возразить против наших масштабов. Но геологи пока что только вперед идут, столбят богатейшие залежи… А давно пора забираться вглубь! – Поглядела на Валю, подумала. – Я не знаю вашей геологической специальности, Валентина Сергеевна, но знаю, что геологическая служба у нас в тресте, то-есть оперативная и необходимая для горняков как воздух, поставлена из рук вон плохо. Это же Кузбасс, это же уникальные месторождения углей! Пласты то падают под прямым углом, то крутым веером развертываются почти на выходе к дневной поверхности. Чтобы вынимать пласт, нужно знать от начала до конца вес особенности эксплоатационного поля, все его «пережимы», «сбросы», «породные включения». В прямой зависимости от этого находятся наши технические прогнозы, наша производственная экономика.
Неважно мы иногда составляем эти прогнозы… – Галя виновато улыбнулась, – даже на «Капитальной». Переходим сейчас на нижние горизонты, а пластов, вот так, чтобы как на ладони, не видим.
– Правильно, я уже думала об этом, – согласилась Валя. – По материалам Геологоуправления я знакомилась с вашим месторождением. Вызывает удивление, например, робость в отношении шушталепской свиты пластов… Но я не знаю, смогу ли помочь чем-нибудь.
– А вы переходите к нам! – Галя смело заглянула в лицо собеседницы. – Если это… совпадает с вашими жизненными планами…
– Если я выхожу замуж за Павла? – просто спросила Валя и тут же сухо оборвала себя: – Этого я не знаю.
Глаза у Гали стали очень серьезными, почти настороженными, но она промолчала.
Через минуту Валя спросила, часто ли бывает Павел на людях, разумеется в нерабочее время. Галя подумала, улыбнулась.
– Что-то не замечала у него такого времени. Но один раз он был у нас в гостях, и я даже пела ему… Это… моя слабость.
– Павел ведь тоже поет, – заметила Валя, – только при этом, как говорят сибиряки, ревет.
Засмеялись обе. Пробило полночь. Окна вздрогнули под напором ураганного ветра. Галя стала прощаться, сказав, что ей на работу к шести часам. Валя посетовала.
– И мне в ранний путь-дорогу.
– Разве вы… не дождетесь?
– На этот раз нет. – Валя быстро встала и, не сумев сдержать резких нетерпеливых ноток в голосе, добавила: – А мне нужно его видеть всего на минуту… Он должен… понять меня!
Галя как-то по-новому прислушалась к голосу собеседницы, пристально заглянула в ее глаза и незаметно для себя неприязненно сжала губы. Простились коротко, словно и не разговаривали перед этим как хорошие знакомые.
…Прежде чем уснуть под солдатским одеялом Рогова, Валя еще раз перечитала подчеркнутые красным карандашом слова Юлиуса Фучика: «Люди, я любил вас!»
Засыпала и слышала словно бы далекий голос Павла:
– Люди, я люблю вас!
ГЛАВА ХLI
Вернувшись из Кемерова, Рогов прямо со станции решил проехать на шахту.
– Может, на квартиру завернуть, Павел Гордеевич? – спросил шофер.
Рогов отмахнулся.
– Правь, куда совесть велит.
– Совесть велит на шахту, – усмехнулся шофер. – Вот она! Получайте!
– А мы ждем! – в один голос сказали парторг с главным инженером, когда Рогов вошел к себе в кабинет.
Он зорко вгляделся в их лица и, решив, что на шахте все хорошо, облегченно вздохнул.
– Ну? – поторопил Бондарчук. – Выкладывай все на чистоту. Через полчаса на участок. Ждет Хомяков.
– Нет, все сразу не могу, – Рогов обнял парторга за плечи. – Не могу, потому что соскучился о вас и потому, что жду известий об уклоне. Как?
Филенков сейчас же развернул на столе новую схему выработки.
– Вот! Извольте! Водичку взнуздали и оседлали, пошла ровненьким шагом и точно куда нам нужно.
– Ага, пошла! – Рогов не торопясь разделся, сел на свое место и, упершись ладонями в колени, сказал. – Ну что ж вам рассказать? Был в обкоме, посмотрел оттуда на Кузбасс, на родину…
– Далеко видно? – почти с завистью спросил Бондарчук.
– Далеко, даже дух захватывает.
– Хорошо! – решил вдруг парторг. – Завидую, но больше не слушаю. Завтра ты обо всем расскажешь на слете. Идет?
Уже совсем приготовились к выходу, как вдруг из коммутатора сообщили, что начальника шахты вызывают к аппарату. Рогов торопливо перешел к телефонному пульту.
Голос министра доносился издалека, заглушался электрическим треском, иногда слабел, словно относимый крепким весенним ветром.
– Да, да, слет назначен на завтра, – спокойно отвечает Рогов. – Коллектив благодарит за высокую честь, товарищ министр. Можете надеяться: знамя теперь в крепких руках… Да, товарищ министр, трезво оцениваю положение. Я только по достоинству оцениваю шахтеров, работающих рядом со мной. Спасибо, товарищ министр. Приезжайте, будем рады… До свиданья!
Рогов положил трубку и вдруг круто повернулся к Бондарчуку с Филенковым, взъерошил волосы обеими руками и крикнул:
– Слышали? Министр приедет! А через десять минут, когда они уже выходили из рудничного двора в квершлаг, Рогов вдруг спросил у спутников:
– Знаете, какую табличку в обкоме показывали? Знамя, которым нас наградили, оспаривали шестнадцать шахт! Шестнадцать! А через месяц их будет двадцать пять, тридцать! Вот как нужно работать, чтобы не сдать позиций.
На участке, где сегодня испытывался комбайн Хомякова, поджидали уже Севастьянов и трое забойщиков. Вслед за начальником шахты и парторгом прибежал запыхавшийся суетливый маркшейдер. Увидев начальство, всплеснул руками. У него отказала пневматика, бегал на склад, чтобы заменить золотниковый коллектор, кладовщика не застал.
– Как же теперь? Столько месяцев, столько трудов!
Герасим Петрович сдернул очки с носа. Филенков прогудел:
– Станину можно пока подвигать вручную, важно решить все в принципе. Хронометраж проведем позднее.
Пока по тридцатиметровой станине челнок заводили в дальний конец лавы, пока пилы прижимали клиньями к груди забоя, Рогов с Бондарчуком прилегли на кучу угля, прислушались.
В лаве кто-то кричал:
– Заводи, заводи дальше! Равняйсь на машину!
Вот дело, ради которого хотелось бы жить сорок восемь часов в сутки. Мысленно каждый из них окидывает взглядом целые поколения шахтеров, изо дня в день сгибавшихся в мучительных усилиях у груди забоя. Из истории шахт известно, что почти половину рабочего времени шахтер проводил лежа на боку или на коленях. И вот теперь сотни совершенных машин пришли на помощь горняку. Пласт подрубается врубовкой, дробится силою взрыва, электрическими и пневматическими молотками, уголь уносится из забоя транспортерами, конвейерами различных систем. Но есть еще одно место, где остался разрыв в стройной системе подземных машин: грузится уголь на транспортеры руками шахтера, обыкновенной лопатой. Пришло время связать, скрепить механический поток в этом разрыве. Инженерная мысль уже работает над тем, чтобы решить и эту задачу, создать простую в управлении, верткую, по-шахтерски выносливую машину.
Наметанным глазом, еще при монтаже хомяковского комбайна, Рогов видел слабые узлы его. Но основная мысль, воплощенная в оригинальных конструкциях, была захватывающе интересной. Ради того, чтобы эта мысль окончательно определилась, стоило не спать ночей, как маркшейдер, неистово работать.
Они теперь стояли в конвейерном штреке у приводного мотора. Слесарь что-то подкручивал, позванивая инструментом.
– Павел Гордеевич! Начали! – кричит Хомяков.
Вот он и сам, выпачканный, помятый, несчастный и счастливый, живущий каждым ударом сердца, – маленький старичок с молодой мыслью.
Не говоря ни слова, Рогов медленным движением заправил маркшейдеру галстук-«селедочку», выбившийся из-под синего комбинезона. Герасим Петрович на секунду прижался лбом к плечу инженера и что-то сказал неразборчивое – «боюсь» как будто.
Еще раз все осмотрели. Рогов распорядился, чтобы все, включая забойщиков, вышли в конвейерный штрек. В лаве они остались вдвоем с Хомяковым. У пускателя дежурил Филенков.
– Пожалуйста, осторожно! – простонал ему Герасим Петрович и виновато глянул на Рогова. Тот поднял лампочку: сигнал приготовиться.
– Тронулись!
Поворот рукоятки… В конвейерном коротко охнул и слабо запел мотор. Рогов затаил дыхание. Еще мгновение – и узкая транспортерная лента бесшумно тронулась вдоль забоя. Еще поворот рукоятки… Запел второй, более мощный мотор. И тогда черную тишину лавы изорвал сухой скрежет. Челнок работал! Металлические пилы, вонзаясь конусными зубьями в пласт, крошили его, подсекали. Вот на транспортерной ленте появился тонкий слой мелкого угольного крошева… Слой увеличивается. Он вспухает, как весенний поток. Спотыкаясь, из штрека бегут люди, кто-то неистово машет лампочкой, кто-то кричит упоенно:
– Поше-ел!
А в лаве скрежещет бар и по-комариному поют моторы.
Оглянувшись на мгновение, Рогов видит, что маркшейдер с остановившимися глазами сидит спиной к стойке, за стариковское сердце держится. Хотел вернуться к нему, но в этот момент на челноке что-то стеклянно хрустнуло, моторы взвыли на холостом ходу, и замолкли.
Вместе с Филенковым и механиком Рогов тщательно осмотрел место аварии. Оказалось, не выдержали динамического напряжения две металлические петли, к которым крепится режущая часть. И не расчет подвел, нет, – просто на заводе небрежно подобрали материал.
Рогов вдруг сел прямо на транспортер, посветил на Филенкова и глуховато, взволнованно сказал:
– Федор Лукич… садитесь… Зовите сюда Бондарчука, Хомякова… Быстрее!
А когда подошли остальные, он, категорическим жестом подтверждая слова, сказал:
– Машина, товарищи, родилась!
– Ах, Павел Гордеевич! – Хомяков почти всхлипнул. – Роды не состоялись…
– Не говорите чепухи! – остановил Рогов маркшейдера. – Не вам жаловаться, не нам слушать. Машина есть, но толку мало. И не в аварии дело. Смотрите! – он быстро встал и пощупал лучом лампочки стенку забоя. – Смотрите: всего три захода сделал челнок, еще три, и… мы должны были бы остановить комбайн. Уже пришлось бы крепить кровлю. В таком случае коэфициент полезного действия комбайна будет равен всего десяти-пятнадцати процентам. Понимаете, крепь будет держать машину, как тяжелые кандалы. К черту крепь, к черту эти кандалы! Вы же знаете, что управлением кровлей в угольной промышленности заняты тысячи людей. А эти тысячи шахтеров буквально завтра могут освоить, поднять к жизни целый угольный район. Значит, к черту крепь!
– А дальше? – Филенков часто дышал в лицо начальнику шахты. – Дальше?
– Дальше? – лицо Рогова в сумерках забоя стало вдруг добрым, мечтательным. – А дальше – пусть комбайн Герасима Петровича шагает на собственном передвижном секционном креплении! Принцип гидравлики! Слышите? Но все равно, Герасим Петрович, на завтрашнем нашем празднике вы будете самым дорогим гостем. Земным поклоном отблагодарят вас шахтеры!
– Тогда так! – Филенков необычайно легко вскочил и нетерпеливо потянул за собой Хомякова: – Герасим Петрович, Павел Гордеевич, пошли в контор1.! Сейчас же сделаем предварительные расчеты. Скорее!
Рогов остался не надолго в лаве. Нужно было распорядиться демонтажем комбайна. Здесь его и нашел Данилов.
– Что уж это такое, я прямо не знаю, – заворчал Степан. – Который час, а его все нет. Звоню на шахту, говорят – приехал, но куда делся – неизвестно. А она утром наказала, под мою личную ответственность: «Как, говорит, вернется, в первую же минуту вручи ему, Степан, это письмо».
– Кто? Кто? – перебил испуганно Рогов.
– Как кто? – удивился Степан. – Валя, конечно. Это она, когда в Таштагол поехала, наказала мне: «В первую же, говорит, минуту вручи!» А тут уже не только минута, часы прошли. – Степан вздохнул: – Вообще, неорганизованность у вас с ней сплошная. Я уж и то просил ее, чтобы она прибрала тебя; Павел Гордеевич, к рукам.
А Рогов смеялся, сначала тихо, потом громче и наконец не выдержал, прижал Данилова к себе так, что у того кости заныли, дыхание остановилось.
– Степа! – торопливо разрывая конверт, Рогов присел на обрубок стойки. – Степа, ты даже и подумать не можешь, какая она у меня! Слышишь?
С минуту он читал письмо, потом резко убрал его из-под луча лампочки, поглядел на Данилова и снова с первой строки стал читать. Прошло еще две-три минуты. Степан не вытерпел, посветил в лицо инженеру и тут же отдернул лампочку в сторону: глаза у Рогова были плотно закрыты.
Степан хотел присесть рядом, хотел спросить осторожно: «Павел Гордеевич, родной, что случилось?», но вместо этого тронул товарища за плечи и позвал:
– Пойдем, Павел Гордеевич, отдохнешь. Голос у Рогова оказался твердым, когда он откликнулся:
– Нет, Степа, ты иди один, а я загляну на уклон. Потом через горку тронусь… С весной побеседую. Иди, Степа.
