Текст книги "Земля Кузнецкая"
Автор книги: Александр Волошин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
ГЛАВА X
Еще на прошлой неделе, прочитав в городской газете резкую статью о себе: «Инженер экспериментирует», Рогов, правда, подосадовал, но и не подумал пойти в редакцию с протестом. А сегодня утром его остановил в раскомандировке забойщик Некрасов и, молча развернув «В бой за уголь», ткнул коротким пальцем в маленькую заметку: «На втором районе производительность снизилась».
Читая двадцатистрочную корреспонденцию, Рогов даже не пытался отвернуться, чтобы скрыть гневный румянец. Автор самым бессовестным образом исковеркал совершенно очевидные факты. Речь шла как раз о бригаде Некрасова, чьей стахановской работой теперь на районе по праву гордились.
– Хулиганство! – Рогов рывком сунул газету в руки забойщика.
А тот, не торопясь свернув козью ножку, спокойно заметил:
– Надо бы разобраться, Павел Гордеевич. Вроде как неудобно получается.
Было очень некогда, но Рогов решил сходить в редакцию.
… Заглянул в одну комнатку, в другую – ни живой души. Где-то стучала машинка. Наконец в третьей, совсем крошечной комнатушке ему повезло. Маленький белобрысый человек кричал в трубку, и тут же писал, и тут же курил, и тут же сдувал пепел со стола. Кивнув Рогову, он ухитрился подать для рукопожатия локоть и снова закричал:
– Не морочь, не морочь голову! Я знаю положение на твоей шахте. Тебе за «Капитальной» все равно не угнаться… Вот чудак, да ты делай, а мы поддержим!
Ловким движением бросив трубку на рычаг и одновременно загасив окурок, он невидяще поглядел на Рогова и начал говорить так, как будто они уже неделю как не расставались.
– Ты понимаешь, хвастается этот Ременников с десятой: «Что мне, – кричит, – «Капитальная», когда у меня уже восемь скоростных забоев! Вы, – кричит, – конъюнктурщики, проглядели ростки нового!» Это он мне кричит, понимаешь? Это я – конъюнктурщик, я проглядел ростки! А у меня сердце разрывается!
– Да… – вежливо поддержал разговор Рогов, хотя не понимал, отчего у человека сердце разрывается.
– Конечно! – заторопился тот и переворошил на столе кучу рукописей. – Всю ночь висел на телефоне. На «Черной горе» Михайлов вышел сразу в четыре забоя, на три-три-бис… постой, что же на три-три-бис? Да! Николаенко, конечно, знаешь? Так он что удумал… самонавалку на транспортер, прямо от взрыва. Это черт знает, даже у меня руки чешутся! А потом на «Капитальной»… этот Рогов опять загадку загадал – перевел три лавы на двухцикличный график. Два цикла в сутки! Хоть убей, не могу раскусить парня – то у него удача, то целая серия заковык. Я у Дробота спрашиваю: как? А он: «Цыплят по осени считают». Извольте! А я не могу ждать до осени! Мне нужно людей немедленно поддержать.
– Так Рогова же только на днях в газете ругнули! – прервал негромко Рогов.
– Ругнули? – изумился газетчик и тут же расхохотался. – А ты что, не знаешь, как нас за это в горкоме… – парень запнулся. – Постой, постой… – и уже медленнее добавил: – Постойте, мне показалось ваше лицо знакомым… а теперь…
Рогов кивнул.
– Действительно, не встречались. Я Рогов.
– Рогов! – парень подскочил на стуле, пробормотал: «черт, ошибка», обошел стол, пожал инженеру руку и, еще раз чертыхнувшись, подытожил: – На грани фантастики!
Рогов рассказал о заметке.
– Да не может быть! Подождите… Кто это делал? Вспомнил! Чернов! Вот черт…
– Тогда, может быть, можно поговорить с этим Черновым? – спросил Рогов.
– Поговорить? А чего же, я устрою это, – с готовностью согласился парень. – Только вот что… как бы это выразиться…
– Попроще, – посоветовал Рогов.
– Вот именно… В общем меру пресечения этому Чернову вы уж сами придумайте. А если не удовлетворит, я, как заведующий отделом…
Рогов попросил не беспокоиться и вызвать Чернова.
Вскоре круглоголовый, ясноглазый юноша неловко пожал руку инженеру и отрекомендовался:
– Чернов.
– Вот что, Чернов, – заторопился заведующий отделом, – поговори с товарищем Роговым по поводу своего материала. Только начистоту!
Чернов хотел, очевидно, что-то возразить, но его патрон с расстановкой повторил:
– Поговори с товарищем инженером! Понятно?
– Сходим на шахту, надо вам самому разобраться, – предложил Рогов. И уже дорогой полюбопытствовал: – Давно в газете?
– Полтора года! – охотно сообщил Чернов и, хлопнув себя по шее, добавил: – Она у меня вот где, эта газета!
– А что?
– Так я же немного поэт, а какие же могут быть стихи, когда все силы уходят на информацию?
– Вот как! – удивился Рогов. – Значит, газета не по душе?
– Я не сказал, что не по душе…
– Следовательно, внутренний конфликт?
– Всякое бывает, – согласился молодой журналист. – Иной раз глаза не глядели бы, а все равно нет сил оторваться. Живое же дело!
– Получается у вас не плохо, – насмешливо заметил инженер. – Хлестко получается!
– Правда, а что именно?
– А вот в сегодняшнем номере о бригаде Некрасова.
– Ах, это… – Чернов разочарованно отмахнулся.
– Неудачный пример?
– Действительно. Но тут особое дело…
На шахту они пришли в час наряда. Поманив за собой журналиста, Рогов прошел прямо в комнату пятого участка.
Бригада Некрасова оказалась в сборе, не было только самого бригадира.
– А он вас, товарищ начальник, на участке ждет, – сообщил молодой забойщик. – Там такое придумано! Сам Некрасов… Вы только посмотрите!
– Да что ты! – удивился Рогов. – Хорошо, я сейчас как раз туда наладился. А вы, между тем, познакомьтесь… – Он оглянулся на журналиста. – Это товарищ, который писал о вашей бригаде. Чернов. Поговорите здесь по душам.
Перемигнувшись с шахтерами, он вышел, услышав, как за спиной у него кто-то нарочито громко вздохнул, кто-то многообещающе молвил:
– Так-так…
Через полчаса Рогов уже был на участке.
После стахановского слета он все время чувствовал какую-то внутреннюю озаренность, теплоту коллектива, словно своим выступлением он расчистил людям дорогу. «Но ведь это, мягко выражаясь, самонадеянность? – спрашивал он себя. – От хороших слов на трибуне до хорошо организованного забоя путь еще велик!»
Некрасовцы работали теперь в новой, только что нарезанной лаве – пологопадающей, сыроватой, с двумя породными прослойками. Условия были трудные, и бригадир хотя и не падал духом, но беспокоился.
В этом состоянии беспокойства он и встретил инженера.
– Хотите – казните, хотите – милуйте, – говорил он, поспешая за Роговым. – Ну, только наслушался я хороших слов на слете, и вот схватило меня за сердце, схватило – и не отпускает. Вот и попробовал я одну рационализацию провести.
– Всерьез, схватило? – слегка наклонившись, Рогов взглянул в лицо забойщику.
– Всерьез, Павел Гордеевич! – Некрасов еще более оживился. – Я вот прошлую ночь, со своей старухой планы плановал. Она говорит: «И чего тебе не сидится, не лежится, чего ты, как ужаленный, привскакиваешь?» Я тогда и давай! Больше, конечно, для себя. «Вот, – говорю, – представь себе, мать, в Кузбассе многие тыщи забойщиков. Сейчас ночь, кто-то из них работает, кто-то отдыхает. И ведь, наверняка, все они думают о своем деле, мучаются, можно сказать; у одного получается, у другого кругом ничего не выходит. Вот ты и поразмысли: какая каждому из нас преболыпущая ночь дана!»
Некрасов помолчал, повздыхал, потом признался, что все приготовил к эксперименту, но немного робеет. Не поможет ли Павел Гордеевич? Если не получится, то хотя объяснит, почему.
– Ну рассказывайте, что такое изобрели, – сказал Рогов.
– Сейчас, Павел Гордеевич… Сейчас вы сами увидите и все поймете. Пойдемте, – волнуясь и суетясь, говорил Некрасов.
Они пошли к лаве. Некрасов крикнул в глубь забоя:
– Филя, у тебя все готово?
Метрах в десяти от них кто-то крякнул, заворочался, еще раз крякнул, и наконец, через минуту появился сам Филя. Рогову показалось, что человек этот загромоздил собой все двухметровое пространство от стоек до стенки забоя. Но лицо у него оказалось небольшое, круглое, с веселым задорным носиком-пуговкой.
– Вот комплекция, – покачал головой Некрасов. – Новичок. Я уж и то ему говорю: «Не дай бог, Филя, заденешь меня ненароком – осиротеет старуха».
– Будет вам, дядя Гаврила! – попросил новичок. – А то я, чес-слово, рассержусь.
– Ничего, ничего… Ну как у тебя, порядок?
Оказалось, что скважины верхней угольной пачки уже заряжены.
– Давай, давай! – торопил взрывника бригадир.
Все вышли в конвейерный штрек.
Сколько раз Рогов наблюдал запальных дел мастеров за работой. Были среди них люди своеобразной профессиональной хватки – одни отличались лихостью приемов, другие – педантичной аккуратностью, но всех делал похожими самый последний момент перед взрывом. Вот и этот, так же, как и десятки других, привычным движением надвинул шапку на брови, вставил ключ в скважину запальной машинки и, вдруг пронзительно закричав: «Береги-ись!», повернул ключ.
Грохнуло. Взрывная волна толкнула в спину, в грудь, посыпалась с кровли породная крошка.
Покашливая от сладковатого чада, Некрасов сказал:
– Уж вы сами, Павел Гордеевич, включите привод.
Рогов взялся за рукоятку пускателя и слегка повернул ее.
Сиренным нарастающим воем ответил мотор, и тотчас под грудой отпаленного угля заскрежетало, угольный сброс зашевелился, будто кто-то могучий захотел освободиться из-под него. Медленно осыпаясь, угольная масса тронулась вдоль забоя..
Рогов сразу же оценил простое и вместе с тем мудрое использование скребкового транспортера. Некрасов вытер вспотевший лоб.
– Вот вам, Павел Гордеевич, и вся недолга, – произнес он нарочито спокойным голосом. – Значит, цикл будет. А то без механизации в этакой лаве наличными силами управиться было никак невозможно. Видите – две прослойки, из-за них приходится уголь брать тремя пачками…
Он остановился, видно стесняясь долго задерживать инженера. Однако желание рассказать о своей удаче превозмогло, и он заторопился:
– Тут главное ведь в чем, Павел Гордеевич? Не в том, что я скребковый транспортер у себя приспособил, а в том, что скребок и весь став лежат на самой почве, никакая холера их не возьмет. Я пригоняю конвейер к самой груди забоя, я его, как пригоршню, под запальный участок подставляю, а потом палю. Уголь от взрыва сам падает на ленту. Не меньше тридцати процентов всего сброса. Ну, а все остальное вы видите сами, – и Некрасов развернул руку в сторону текущей угольной реки.
Рогов передвинул шлем от одного уха к другому. Он почувствовал, что взволнован не меньше, чем бригадир.
Техническая идея Некрасова была проста, может быть ее применяли и на других шахтах, но то, что этот человек так решительно и так точно осуществил свою мысль, не побоялся пойти на риск, тронуло Рогова, наполнило его гордостью.
Однако, невольно попадая в тон Некрасову, он тем же нарочито спокойным голосом сказал:
– Правильно все, Гаврила Семенович, правильно! Теперь сделаем, чтобы у вашего дела было продолжение. Завтра же организую на районе собрание горных мастеров, бригадиров, а вы расскажете им про самонавалку.
– Значит, в докладчики меня метите? – спросил Некрасов, но, подумав, тут же согласился. – Давайте, коли на пользу!
ГЛАВА XI
Ни одного дня не мог обойтись Рогов без того, чтобы не зайти в забой к Вощину. Не то чтобы его беспокоили какие-нибудь неполадки у проходчика или он сомневался в его успехе – просто тянуло в этот забой, как на солнечную горку, откуда дальше и яснее видно.
До двух метров штрека в смену проходил Афанасий Петрович да, к тому же, обучал четырех проходчиков, чтобы потом перейти на круглосуточную скоростную работу. А чему обучал? «Не глядя на часы, уметь считать минуты», – так он формулировал свою задачу. А в остальном забой как забой. Правда, действует механический перегружатель, разделку леса перенесли на поверхность, усилили вентиляцию, но все это можно применить в любом забое, дело – за желанием, за сноровкой. А в сноровке Афанасию Петровичу отказать нельзя, это у него получается здорово. И главное, все молча – с подручным он почти не разговаривает и лишних людей у своего дела не терпит.
А вот сегодня Рогов немного удивился, еще издалека услышав в забое раскатистый смех и восклицание Филенкова:
– Ах старик, старик! Песни про тебя петь будут.
Заметив Рогова, Филенков подтолкнул его к забою:
– Посмотрите-ка, что вытворяет Афанасий Петрович! Как это просто и чертовски умно.
Рогоз догадался, почему так возбужден Филенков. Вощин еще позавчера предложил очень оригинальное крепление для стационарного колонкового сверла. Он решил крепить его не вертикально, как это обычно делалось, а горизонтально. При этом можно было бурить не одну, не две, а полный ряд скважин. Очень много времени сокращалось на этой трудоемкой операции.
– Умно, умно! – подтвердил еще раз Филенков. Рогов не удержался, перебил:
– Федор Лукич, но ведь и сейчас кое-кто утверждает, что в породном забое нужно надеяться в первую очередь на обушок, на лопату. По-моему, и вы недалеки от этого…
– Что-о? – Филенков оглянулся и сейчас же подмигнул понимающе. – Не злитесь, Павел Гордеевич, я ведь не совсем скверный мужик.
Рогов резко заметил:
– А я пока не сказал этого. Вы совсем не скверный мужик, когда… не в кабинете у Дробота!
Последние слова прозвучали резче, чем это хотелось бы, но Рогов не пожалел об этом, заметив, как при имени Дробота Филенков сделал еле уловимое движение, как будто хотел оглянуться.
В общем, разговора с главным инженером опять не получилось. Филенков неловко потоптался, несколько раз глянул на Рогова, похлопал для чего-то ладошкой по стойке и ушел, пообещав немедленно заказать в мастерской новое крепление для сверла.
Афанасий Петрович, как будто пожалев его, кивнул вслед:
– А он ничего… только не всегда.
Такое несвойственное Вощину половинчатое определение развеселило Рогова, но слова у него снова были резкими, а голос сухим, когда он заговорил:
– Действительно, не всегда! А жить половинками нельзя, Афанасий Петрович! Нельзя. Советский человек, да еще инженер, должен знать, что он может и что он должен. Но откуда же известно, что может и чего хочет Филенков и, если он что-нибудь решил утром, не передумает ли к вечеру; вдруг Дробот скажет свое «нет»?
Проходчик распрямился, внимательно глянул на инженера и, приподняв пальцем кончик вислых усов, покачал головой.
– Круто вы забираете, Павел Гордеевич! Если, допустим, с лесиной или с железом каким, тут действительно жми в полную силу, а в человека надо вникнуть.
– В такого, как Филенков?
– Именно. – Вощин кашлянул. – Извините, такое мое мнение. Вы говорите, что он без стержня, без своей точки? А, по-моему, точка есть, только вокруг ее Дробот таких препинаний наставил – не разберешь, что к чему. Перед тем, как вам притти, мы с Федором Лукичом разговор имели вот об этом аппарате. – Вощин показал на породопогрузочную машину. – Я ему говорю: чего лучше, если бы в каждом забое такая штука стояла, только вот надо придумать что-то на головной барабан, а то забивается мелкой породной крошкой – заштыбовывается. Говорю это я, а сам смотрю на Федора Лукича. И что вы думаете? Светится человек, пишет в книжечку, даже ногой притопывает… Итак, я думаю, Павел Гордеевич: есть у него в груди жар-уголек, только пеплом подернулся. А если на ветерок – непременно вспыхнет!
Рогов не стал продолжать разговора, зная, что сейчас здесь каждая минута на счету.
Вощин с помощником пробивали основной штрек – длинную выработку, похожую на коридор, с плавными поворотами по простиранию угольного пласта. В забое еще сладковато пахло недавно сгоревшей взрывчаткой, но два колонковых сверла уже снова были установлены и даже половина скважин отбурена. Вообще несловоохотливый Вощин в этот час совсем не разговаривал. Помощник его, тоже пожилой человек, нагрузив последний вагончик, откатил его до недалекой разминовки.
– Где же Димка? – забеспокоился бригадир. – У тебя, Михайлович, много еще?
– С вагончик наберется, – отозвался Михайлович. – Может, пойти крикнуть этого сорванца?
– Не надо, – отмахнулся Вощин, – парень знает дело, порожняк не проворонит.
Не прошло и пяти минут, как из-за поворота выскочила юркая фигурка Димки.
– Дядя Афанасий, – сообщил он, – транспортный десятник весь порожняк перегоняет на девятый участок.
– Тьфу, язви их! – разозлился Вощин. – И как это наш транспорт норовит все на особицу! Придется самому итти воевать.
– Не надо, – сказал Рогов. – Мне как раз по пути. Я все улажу.
Но уладить дело с порожняком оказалось не так легко.
В квершлаге оставалась небольшая партия вагончиков, которую уже прицепили к электровозу.
– Э, нет, не выйдет! – отмахнулся десятник. – Мне приказано в первую очередь обеспечить третий район.
– Но у Вощина скоростной забой! Порожняк сюда подается вне очереди! – попробовал настоять Рогов.
– Отойдите вы от греха! – повысил голос десятник. – Отойдите!
– Хорошо. – Рогов почувствовал себя словно в атаке, когда ясную мысль опережает стремительное движение. – Хорошо! – Он вдруг встал перед электровозом и, махнув лампочкой Димке, приказал: – Отцепляй три вагончика!
Десятник метнулся было по штреку, но его сразу же настиг окрик инженера:
– Стоять на месте!
Димка расторопно отцепил вагончики и, повернув их на плите, толкнул в штрек.
Девушка-машинист, все это время восторженно смотревшая на Рогова из своей кабинки, неистово зазвонила и тронула машину в темный провал квершлага. А десятник стоял в стороне, растопырив руки и беззвучно шевеля губами.
Остывая от гнева, Рогов уже готов был подосадовать на себя, что не может удержаться от вспышки даже по таким пустякам, как нехватка трех вагончиков. Но тут же радостное чувство охватило его; лед тронулся, за новые трудные дела на шахте взялись хорошие люди! Значит, недаром выступал на слете, недаром провел бессонные ночи над графиками цикличности, недаром буквально выдирал механизмы, где только можно.
В кабинет Бондарчука Рогов вошел в самом веселом настроении.
ГЛАВА XII
Коммунистам на шахте надолго запомнилось собрание, на котором знакомились с новым парторгом и избирали его в состав бюро. Собрание это впоследствии кто-то назвал «поворотным».
После голосования выступил Дробот. Он произнес короткую и снисходительную речь, в которой по-отечески посоветовал новому парторгу думать прежде всего о выполнении плана добычи.
– О вас будут судить по тому, как идет уголь! Вы человек новый, многое может показаться вам в диковинку, – повернулся Дробот к Бондарчуку. – Прошу в любое время ко мне, чем смогу – посодействую. Важно только смелее браться за дело. Глядишь, недельки через две все образуется.
Из-за стола вышел парторг. Его уже разглядели, когда он рассказывал свою биографию. Среднего роста, по-военному подобранный, в ладно сшитом штатском костюме. Хорошая крупная голова. Лицо почти оливковое, а глаза темные, внимательные и очень спокойные. Но когда смотришь в эти глаза, все время почему-то кажется, что парторг может каждую минуту задать совершенно неожиданный вопрос, на который не сумеешь ответить.
– Спасибо за прием, – сказал Бондарчук и мельком одними губами улыбнулся. – Только вы очень снисходительны, товарищи, предоставляя мне две недели для ознакомления. Я у вас уже четыре дня. – Он оглядел собрание и широко развел руками. – Вот видите, сколько нас – сто шестьдесят восемь большевиков, – это, знаете, сила. Меня смущает лишь одно обстоятельство… Ведь получается, что только половина коммунистов работает, собственно, в шахте, а остальные? А остальные…
– Обеспечивают добычу на поверхности, – твердо выговорил Дробот и для чего-то постучал пальцем по столу.
Но Бондарчук даже не повернулся к нему.
– А остальные обеспечивают добычу на поверхности. Но… товарищи, не лучше ли обеспечивать добычу прямо в шахте, в забое? Как думаете?
Собрание уже давно насторожилось. А сейчас кто-то выкрикнул:
– Товарищ Бондарчук, по-вашему, коммунисты сами из шахты разбежались?
Глаза у парторга мгновенно утратили свой влажный блеск, и не то чтобы он пристукнул, а просто быстро опустил костяшки пальцев на крышку трибуны. Выпрямился.
– Я не сказал и не имею права сказать это! Раз коммунисты оказались на поверхности, значит их перевели решением организации.
– Так, – наклонил голову Дробот.
– А если так, значит есть настоятельная необходимость немедленно же решить вопрос об укреплении подземных партийных групп, о возвращении коммунистов в забой. Это я предлагаю.
От простого знакомства с новым парторгом собрание вдруг круто повернулось к делам шахты. Как ни настаивал Дробот, что решать такое важное дело сейчас преждевременно, что парторг просто не знает истинного положения, – когда все же стали голосовать, предложение Бондарчука прошло. Сам он встретил это как должное, невозмутимо оглядел собрание и сказал:
– А теперь, товарищи, прошу звонить мне в любое время и заходить не стесняясь.
После этого Рогов почти каждый день бывал у парторга. Вот и сегодня зашел не потому, что нужно было решить какое-то неотложное дело, а просто захотелось подышать, как он выражался про себя.
В небольшой комнатке партбюро народу оказалось много. Сдержанно гудели человеческие голоса, часто звонил телефон, и кто-то у окна настойчиво допрашивал собеседника:
– Ты мне скажи: он коммунист или нет? Я тебя спрашиваю: коммунист он или нет? Так почему же он не может организовать свою жизнь по-коммунистически? Имеем право мы у него спросить об этом? Имеем право, и спросим!
Против Бондарчука сидел Дубинцев и что-то старательно записывал в блокнот, иногда останавливался и сосредоточенно смотрел в солнечное окно.
Кивнув приветственно Рогову, Бондарчук снова повернулся к технику и, по привычке отчеркивая что-то ногтем на скатерти, медленно, раздумчиво проговорил:
– Я рад, что коммунисты выбрали тебя партгруппоргом. Значит, и я не ошибался в тебе. Рад.
– А я удивился! – Николай сдвинул светлые брови. – Понимаете, Виктор Петрович, никак не ожидал!
Бондарчук раскрыл пред собой смуглые ладони и, глядя на них, усмехнулся: – Ну что ж, это хорошее свойство: жить и удивляться, глядя на то, что сам творишь жизнь… Только ты должен запомнить, что партийный работник – это общевойсковой командир, и не просто общевойсковой, а командир, который в первую очередь имеет дело с человеческими душами, воздействует на них, делает их сильнее! Видишь как. А на первое время я тебя прошу внимательно присмотреться к забойщику Алексееву. Что-то не ладится работа у человека. Установи точно, какая помощь ему нужна, загляни на дом к нему… Сделай это пристрастно, по-партийному. Потом еще вот что: на участке выписывают мало газет…
– Так это же простое дело, – Дубинцев пожал плечами. – Один день – и все будет в порядке.
– Ты подожди… – парторг чуть приметно поморщился. – Я тебе потому и говорю об этом, что это не простое дело. Надо еще, Николай Викторович, знать, что человеку нужно от газеты. Ты помнишь Наденьку Кныш, мотористку из третьей смены? Так вот, она каждый день приходит сюда и разыскивает в газетах последние музыкальные новости. Припомни-ка, какой у нее голос, даже когда она просто говорит. Подумай, может ей учиться надо. А Сергей Копылов, крепильщик, этот в особую папочку собирает все международные обзоры. Так что посоветоваться с человеком о подписке на газету – это не простое, а глубоко партийное дело.
Бондарчук приподнялся и, подавая Дубинцеву руку, закончил:
– Иди, партгруппорг, тебя неотложные дела ждут. Да не забывай почаще бывать у меня. А теперь, Павел Гордеевич, подсаживайся поближе и рассказывай, как дела, – обратился он к Рогову. – Подожди, подожди, вижу, что хорошо, но зачем же торопиться? Ты, значит, доволен? Порадовали Некрасов и Вощин? Хорошо. Только ты не забывай, что это всего лишь первый шажок.
Бондарчук говорил весело, однако Рогов чувствовал, что это не все, что хочет сказать парторг. Он вообще чувствовал превосходство Бондарчука над собой в том, как тот умел точно и во-время подсказывать людям нужные и верные мысли. Самому Рогову темперамент иногда мешал так расчетливо вести разговор, так спокойно направлять сознание собеседника.
Рогов знал, что у Бондарчука всегда есть своя твердая точка зрения, которую он и будет отстаивать.
– А теперь расскажи о газетной истории, – сказал парторг.
– Вообще-то смешная история, – отозвался Рогов. – По-моему, автору статьи трудновато досталась беседа с некрасовцами.
– Значит, смешная история? – переспросил Бондарчук. – И кто же больше всех смеялся?
– Во всяком случае, не Некрасов.
– То-то! Ну, а как насчет порожняка в забое у Вощина?
Рогов вспомнил свою атаку на вагончики и невольно расхохотался.
– Тоже смешная история? – Бондарчук улыбнулся, потом глаза его настороженно сузились, он сказал: – Хорошо, но мне не до смеха, особенно сейчас. Мне это веселье твое не нравится.
Зазвонил телефон, и парторг быстро поднялся со стула.
– Товарищ Хомяков? – спросил он в трубку. – Как дела с вашей арифметикой? По телефону неудобно? Тогда прошу ко мне, жду.
Хомяков вошел запыхавшийся.
– Вот… – он перевел дух. – Бежал, как на пожар… Новость у меня насчет арифметики… – он усмехнулся невесело. – Комиссия приехала… из комбината. Обследовали угольные отвалы. Знаете, что сказали? «С арифметикой, говорят, у вас, товарищ маркшейдер, все в порядке. Остается выяснить, куда делся уголь из отвалов?»
Известие это, как личная обида, хлестнуло Рогова.
– Мерзавцы! – выпалил он, не зная еще по чьему адресу. – Кого обманывают?
Бондарчук пристально посмотрел на Рогова и отчеркнул что-то ногтем на столе.
– А я думал, что ты и тут развеселишься, – сказал он значительно. – Ведь это тоже довольно смешная история: тысячи тонн угля словно испарились на солнышке, а деньги за них от государства получены, премии выданы… Видишь, как! – он вдруг встал и, протянув инженеру руку, круто оборвал разговор – Смотри на вещи и события по-партийному! А теперь иди, тебя как будто начальство ждет.
В приемной Дробота к Рогову подошла Аннушка. Они оба были рады встрече и стали вспоминать, как вместе побывали в кино.
– Но я случайно видел, как вы закончили этот лунный вечер… – хитро сощурился Рогов. – Не забыли? Скверик у дома, серебристый свет на тополях, а один физкультурник говорит своей девушке: «Знаешь что, Аннушка…»
– Ох вы какой! – лицо Аннушки вспыхивает прозрачным румянцем.
– Когда же свадьба?
– Вот я вас для этого и ждала. Приходите в следующее воскресенье к шести вечера. Сам Коленька все не осмелится пригласить вас. Он ведь робкий! – глаза Аннушки становятся матерински ласковыми.
– Робкий? – удивился Рогов. – Вот уж этого я за ним что-то не замечал: воюет он на участке, как настоящий солдат.
– Нет, он робкий! – Аннушка строго сдвинула брови.
– Верю, верю, – поспешно согласился Рогов и сейчас же насторожился, забыв погасить на лице приветливую улыбку.
За кабинетной дверью послышался приглушенный крик Стародубцева:
– Это демагог и дезорганизатор, а вы цацкаетесь с ним! Надо немедленно поставить вопрос на бюро. Я добьюсь этого!
Что-то неразборчивое прогудел чей-то голос, пожалуй – Филенкова.
И опять голос Стародубцева:
– Последний случай с порожняком. Это – верх безобразия. И я прошу вас решить: или я, или он!
Рогов с силой распахнул дверь.
– Занят, занят! – поднял руку начальник шахты.
– Я тоже занят! Сейчас ровно три – вы мне назначили на это время.
Рогов садится и ставит перед собой коробку аккумулятора, всем своим видом как будто говоря: «Ну, что ж, продолжайте!»
Проходят секунды натянутого молчания. Рогов смотрит в глаза Дробота и еле сдерживается, чтобы не крикнуть: «Трус! Что ж ты молчишь?» Дробот прячет глаза, потом говорит:
– Получены накладные на скребковые транспортеры, можно было бы приступить к установке.
– Я немедленно и приступлю! – облегченно, вздыхает Рогов.
– Да, но… это, очевидно, уже придется делать другому.
– Другому? Не понимаю… – Рогов проводит пальцами по щеке. Нехорошо, что к такому разговору у него нехватило времени побриться.
Дробот пожимает плечами.
– Тут, собственно, и понимать нечего. Только что сообщили из треста, что инженер Рогов переводится на десятую шахту, помощником главного инженера, а на его место временно назначается опытный практик Очередько. Так что тебе необходимо немедленно же явиться в трест. За назначением.
– Не может быть! – Рогов до боли в пальцах сжал головку аккумулятора и, глядя на то, как бледная синева разливается под ногтями, заговорил спокойнее: – То-есть все может быть… И Очередько, очевидно, станет районным инженером, если этого так желает Дробот. Хотя вместо Очередько и с таким же успехом районным инженером можно было бы назначить какую-нибудь египетскую пирамиду… Исключается только одно: мой уход с шахты! Понимаете? Я не могу уйти именно сейчас, когда поступают транспортеры, развертывается скоростная проходка… Вы понимаете, я не могу оторваться сейчас от начатого дела!
Бросив украдкой взгляд в его сторону, Стародубцев невольно ссутулился – до того лицо районного инженера побледнело. Или это только показалось, потому что уже через мгновение на скулах Рогова выступила густая краска.
– Очень сочувствую… – приподняв одно плечо, Дробот уткнулся в бумаги. – Очень сочувствую, но все это решается в тресте.
– Подождите, – вступил в разговор Стародубцев и быстро повернулся к Рогову: – Мне кажется, Павел Гордеевич, что мы сможем понять друг друга, если будем говорить прямо.
Рогов молчал. Дробот потянулся было к телефонной трубке, но раздумал; Филенков настороженно застыл у оконной занавески. Стародубцев продолжал:
– Я как раз и хочу прямо обо всем сказать – это не лишнее, потому что тебе придется и на десятой работать с людьми, которые ничем не лучше и не хуже нас. Напрасно ты представляешь таких, как Дробот и я, консерваторами и рутинерами. Во-первых, это слишком элементарно, во-вторых…
Рогов рассмеялся.
– Это что же, продолжение стахановского слета или просто комментарии к моему выступлению там?
– Это не комментарии, но и не так это весело, – сухо оборвал Дробот.
– Чудесно! – Сжав губы, Рогов вырвал из лежавшего на столе блокнота листок и, набросав несколько слов, подал Дроботу. – Прошу предоставить мне отпуск на десять дней. На это я имею право. Район сдаю сегодня. А с шахты не уйду. Слышите? Не уйду! – он стремительно вышел из кабинета.
Аннушка все еще сидела в приемной и встретила Рогова приветным взмахом ресниц.
– Значит, свадьба, Аннушка? – спросил он и невольно прислушался к своему изменившемуся голосу. – Свадьба… Хорошее дело! И я у вас обязательно буду.
– Павел Гордеевич!.. – или слышала Аннушка разговор в кабинете, или поняла по глазам Рогова, что случилось нехорошее, потянулась к нему: – Павел Гордеевич, вы и потом будете к нам приходить?
А когда вечернее солнце коснулось оранжевым краем далеких фиолетовых гор и Рогов вышел из комби-пата, он вдруг без всяких, казалось бы, причин ощутил необычайную легкость во всем теле, свежую ясность в мыслях. Давно у него не было такого чувства – с самой войны. Тогда, во время войны, это случалось с ним обычно после того, как решение об операции прекращало томительную неопределенность ожидания. Это случалось перед атакой.
