Текст книги "Христовщина и скопчество: Фольклор и традиционная культура русских мистических сект"

Автор книги: Александр Панченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)

Приложение 3
«ПОХОЖДЕНИЯ» И «СТРАДЫ» КОНДРАТИЯ СЕЛИВАНОВА

Текст публикуется по архивному списку конца XIX или начала XX а из коллекции В. Д. Бонч-Бруевича (АГМИР. Ф. 2. Оп. 5. № 284). Подробное описание этого списка, а также публикацию оригинального текста с минимальной эдиционной правкой см.: Панченко А. А. Автобиография культурного героя («Похождения» и «Страды» Кондратия Селиванова // Канун. СПб., 1999. Вып. 5: Пограничное сознание / Сост. В. Е. Багно, Т. А. Новичкова. С. 320-396). Общий анализ памятника и его различных редакций см. в главе 4 настоящей работы.

При подготовке текста для настоящего издания в него были внесены следующие изменения:

1. Вводится разделение на предложения и абзацы в соответствии со смысловой и интонационной структурой.

2. Вводится современная пунктуация.

3. Вводится современная графика: «ять» заменены на е, а i – на и.

4. Устранены твердые знаки в конце слов; сделаны орфографические поправки, не затрагивающие фонетики и морфологии. Замена отдельных букв обозначается курсивом. Лексические и орфографические добавления обособляются угловыми скобками. При необходимости дополнения обосновываются ссылками на другие редакции и варианты памятника.

5. Слова, слитые друг с другом, а также написанные слитно с предлогами, частицами, союзами, пишутся раздельно в соответствии с современным написанием.

6. С прописной буквы пишутся имена собственные, а также наименования Бога Отца, Христа, Богородицы, Святого Духа, наиболее часто встречающиеся в православном обиходе. При этом число слов, пишущихся с прописной буквы, сведено к минимуму.

Тексты

Г‹осподи› Б‹лагослови› Во имя Отца и Сына и Святаго Духа Христос воскрес Христос воскрес Христос воскрес

1е

Прежде страданий истин‹н›аго отца Похождения

Возлюбленные вы мои детушки и други вы мои сердечные, прошу вас обратить внимание свое со усердием во глаголы уст моих, и что я вам при сем первом пункте хочу объявить, что я истинный отец ваш искупитель сими цветами себя украшал. До восприятия налитой мне Отцем моим Небесным чаши высокопремудрого и сладчайшего пития, до восшествия на крестный престол и до воспринятая на главу свою огненной короны послал я детушкам своим сильныя обороны, чтобы их вовсе не склевали вороны. А я сам себя не жалел, а детушек своих все лелел, не словами и языком за них отвечал, а изнурением своея плоти и разным похождением и действительными страдами на своих ручушках качал.

А именно:

Во время своего странствования был я в Туле, и есть там монастырь В‹о›здвижения, и я входил на колокольню: одной рукой во все колокола звонил, а другою рукой изобранных своих детушек манил, в громогласную трубу трубил: «Вы подите, мои детушки, со всех четырех сторонушек ко мне на корабль, и я вам, искупитель, ей-ей буду рад, и подите вы, мои возлюбленные, на мой трубный глас, выходите из темного лесу от лютых змей, бегите вы, мои возлюбленные детушки, от своих отцов и матерей, от жен и от детей, а возьмите с собою только одне души, плачущия в теле вашем. А почто ты, человек, нейдешь на глас Сына Божия и не плачешь о грехах своих, который толико лет зовет тебя от утробы матери твоей телесной, и почто не ищешь душе своей Матери Небесной, которая воспитала бы душу твою благодатию Господнею и довела бы до жениха небесного, которыий берет за себя всю подселенную и возводит от земли на небо верную душу, где ликуют верные-праведные и лик преподобных и богоносцев, мучеников и мучениц, пророков и пророчиц, апостолов и учителей в царствии его небесном наслаждаются вечною радостию и неизреченною его красотою и умилительнаго гласа пением со восклицанием всего небесного хора?» И тако на мой жалостный глас и на колокольный звон некоторые из моих детушек стали от вечнаго сна пробуждаться и головы из гробов поднимать, изо дна моря наверх выплывать, из темного лесу выходить и ко мне стали приходить; а я имел нужду по селам и городам ходить, потому что не мог нигде головушки своей приклонить.

А ходил я в нищенском образе и часто переменял на себе платье, однажды не пивши, не емши, сидел трое суток в падежной яме, куда бросали всякую падаль. Да тогда же принесли к той яме не совсем убитую собаку и бросили прямо на меня и сверху кидали в нее каменьями и чуть мне в голову не попали. А я там, в яме, лежал под рогожкою и сам себе говорил: «Ну вот, не умела верно служить хозяину – так тебя и убили. А так и ты, моя Марфа[1129] 1129
  Аллюзия на Лк. 10: 38-42. Под марфой подразумевается тело и плотские вожделения.


[Закрыть], не умеешь, видно, Богу Отцу своему Небесному верно служить – так лежи теперь вместе с собакой и терпи побои». Каменья, которыми метали на нее, попадали и в мои бока, но видно все сие Отцу моему угодно было возложить на меня, а я с радостию и любовию принял.

Еще был я во ржи десять суток: Богу молился, от труда сего утомился, прилег отдохнуть и уснул, когда же проснулся, то увидел, что возле меня лежит волк и на меня глядит. И я ему сказал: «Пошел ты, зверь, в свое место», – он и пошел.

Еще скажу: пас я овец и сам влез на древо, а волку сказал: «Стереги овец», – и на древе сидел, крестом бла‹го›словил на все четыреи стороны.

Еще проживал я в соломе двенадцать суток и все Богу молился, а на пропитание мое там было корка хлеба да кувшинчик воды, и ето я воду употреблял каждые сутки по одной ложке. А потом от сего великого труда перешел к божьему человеку – хотел себя на мало время успокоить. Но и тут на меня божьи же люди доказали, и хотят к етому хозяину идти с обыском. А я хозяину и сказал: «Завяжи меня в пеньковой сноп и пробежи с двора в поле и сделай след, и как они придут к етому снопу и станут его ворочить, то ты укажи им на след». Вдруг и пришли к хозяину с обыском: искали везде и напали на сноп, в коем я был завязан. Стали его ворочать и говорят хозяину: «Что ето у тебя за сноп какой большой?» А хозяин и говорит им: «Господа, подитет-ка сюда! Вот и след виден, где он бежал!» И они пошли тем следом, да и не нашли[1130] 1130
  Ср. ниже рассказ о жизни в доме у мужика Пшеничного.


[Закрыть].

А после я из етого места перешел к другому божьему человеку. Но и тут мне не дали спокою, и пришли сюда обысковать. А я велел хозяину накрыть меня корытом, то есть свиною чашею, в коем месют свиньям корм, и тут меня Отец мой Небесный похоронил, ибо так угодно было ему испытать сына своего. Взяли меня под стражу, в коей и содержался, закован в железах, и захотелось мне изведать, сколь крепки видимыя оковы. Вышел я вон из стражной, меня никто не видал. И зашел я за некою храмину и призвал к себе духом вседражающую свою молитвен‹н›ицу, государыню матушку Акулину Ивановну и возлюбленного своего сына и друга и наперсника да и казначея Александра Ивановича[1131] 1131
  Речь идет о наставнице Акулине Ивановой и «скопческом Предтече» Александре Ивановиче Шилове (см. о них в главе 2 настоящей работы).


[Закрыть]. И купно Живоначальной Троице возмолились, а железы с моих ног свалились, и вдруг меня злые схватились и, нашедши, сами удивились. Тут они меня связали и всякими хульными словами поносили, а потом положили меня на дровни, крепко они меня к ним привязали и прежестоко мучили и били, чему я сам после дивился, как меня Отец мой Небесный вживе оставил и как при такой злой и лютой муке не сделал душе моей с телом разлуки. А на сие мое и мнение Бог Отец Небесный, чрез мои уста, глаголил тако: «О сыне мой прелюбезный, ето еще цветочки, но готовься к винограду – вот скоро созреет – да чашу уготованную высокопремудрым и сладчаюшим питием ю же аз ти дам, да и не идет мимо тебя». А я ему на ответ сказал: «Отче, твори, еже хощеши, и да буди воля твоя надо мною, только пребуди сам со мною и соблюди меня во имя свое»[1132] 1132
  Этот эпизод очевидно корреспондирует с соответствующим местом «Страд» (спадающие оковы, аллюзия на гефсиманское борение). Любопытна и сцена «купного» моления Троице. Напомню, что, по скопческим поверьям, Акулина Ивановна отождествлялась с Богородицей, а Александр Шилов – с Иоанном Предтечей. Это позволяет усматривать здесь реминисценцию православной иконографии, а именно – деисусных композиций.


[Закрыть].

А странствовал я по большей части с возлюбленным моим сыночком да и сердечным другом и любезным братцем с Мартином Родионовичем, который был у меня знатный пророк[1133] 1133
  Не исключено, что «братец Мартин Родионович» – это упоминаемый в материалах первого скопческого процесса Мартин Афонасьев сын Ребезов, умерший, по-видимому, в 1771 г. (см. главу 2 настоящей работы).


[Закрыть]. И пожелалось мне, возлюбленные детушки, однажды из Тулы идти в село Тихван[1134] 1134
  Н, Н-К и Н-Л: село Тифин. Т: село Тифин. А: село Тихвин. Комментаторы локализуют это село как «Тихвинское или Авдотьино, Бронницкого уезда, Московской губернии» (Кутепов К., свящ. Секты хлыстов и скопцов. Казань, 1883. С. 143).


[Закрыть] на ярмонку роспевать нищенские стихи и взял я с собою три сумки. Брат мой Мартинушка не пущал меня и говорил: «Не ходи туда, Государь Батюшка, я страшусь что-то, чтобы тебя там не поймали». А он ведь, друга, такой соловей был: что пропоет – того и жди. Однако я пошел, да тоже ему сказал прямую речь и сбывшуюся: «Ну, брат Мартинушка, прощай, да смотри же, ты меня к себе встречай: непременно я к тебе буду». И пришедши я на ярмонку, ходил по ней с нищими – стихи пел. И набрал я хлебушка две сумки, да хотелось мне набрать и третию. В ту же пору в Тихвине стоял полк солдат, и я к ним пошел милостину просить. И думал сам себе: «Ну наберу же я и третью сумку, и тут-то брат мой Мартинушка встретит с великой добычею». И вдруг эти солдаты схватили меня, привели под палатку и к телеге привязали и крепко стали караулить. И пришел к ним командир их, да и говорит: «Вы ему не вер‹ь›те – он от вас уйдет, а стригите ему половину головы». И тут солдаты, по приказанию своего командира, остригли у меня половину головы. Пришла ночь, и солдаты полегли вокруг меня, а меня положили в середину себя, и я крепко захрапел – будто бы уснул. А солдаты промежду себя и говорят: «Е-е как странник намаялся, что тотчас и заснул». Но в скором времени и они все накрепко заснули. А мне еще не пришло время быть пойману и наказану, а когда прийдет от Отца моего Небесного назначенный час, то я никуда не побегу, а сам в руки дамся. Теперь же благослови мне, Отец мой Небесный, освободиться от сих уз, ибо я дал своему брату Мартинушке обещание придти к нему непременно, и он меня ждет. Проговоривши в мыслях сию речь, я обвязал голову свою тряпк‹о›й, перепрыгнул чрез солдат и ушел в рожь. А они вскоре меня хватились и закричали: «Бежал, бежал!» Да ужь негде взять: только, однако, видно было, где я бежал – там рожь шаталась – а меня совсем и с головою не видно, потому что рожь была высокая. Солдаты и говорят между собою: «Как нам быть? Если пешком бежать – так не догонишь, а если на лошадях ехать – то всю рожь помнешь. Ну видно так и быть: Бог с ним. Авось нас командир бить за него не станет». И бежал я двадцать пять верст все рожью да речками, потому что на большую дорогу выитить мне было нельзя, ибо у меня половина головы была острижена, и потому меня всякий схватить мог. И прибежал я к братцу своему Мартинушке, постучался у него под окошком, а брат мой Мартинушка очень скоро ко мне выскочил, обнял меня крепко и говорил: «О, о! Братец, братец! говорил я тебе не ходи туда!» – «А что да и я тебе говорил – что приду. Вот и пришел: все слава Богу да слава Богу». – «А где жь у тебя половина головки? Знать остригли?» А я ему отвечал: «И, и, братец! Волосы выростут – ты об етом не тужи. Ведь ты сам знаешь, что Бог от начала века тако соизволит во святых своих страдати, а мы что еще видели: поживем подоле, так увидим поболе».

А Мартинушка весьма крепко меня любил и во всем берег, а я был молчалив и несмел, и куды мы с ним ни пойдем, и где дадут нам какой блинок, то он меня все кормил, подкладал и говорил: «Ну ешь, да пожалуйста, ешь. Ведь тебе много труда будет!» – а я молча кушал. И мы с ним странствовали много и ходили по божьим людям.

В одно время были мы с ним на беседе[1135] 1135
  Беседа — одно из названий хлыстовского радения.


[Закрыть], и одна девица пророчица по ненависти стала в дверях с камнем – хотела убить меня. И как скоро подняла руку с камнем, чтобы при выходе меня ударить, то и сотворилось чудо, что рука у ней онемела. И я прошел и, вышедши на двор, лег у лошадей в яслях[1136] 1136
  Возможно, это аллюзия на Лк. 2: 7-16. Селиванов уподобляется Христу, лежащему в яслях.


[Закрыть] и лежал в оных трое суток, не пимши и не емши, а только крепко плакал и просил Отца моего Небесного: «О, о, Отец мой Небесный! Заступи за меня, сироту, и подержи меня под своим покровом и не взыщи от сей рабыни греха сего». И Отец мой Небесный принял от меня слезную прос‹ь›бу и вступился за меня, оная же девица видела в видении, будто ее ангелы наказывают жезлами и избили все ея тело и велели ей просить у меня прощения и тако сказали: «Если он тебя не простит, то всегда будет тебе такое мучение на сем свете, а в будущем – еще более того». И вдруг она меня нашла и стала просить прощения и говорила: «Прости ты меня, великий угодник божий, что я дерзнула на тебя поднять камень. И я не сама собою сие сотворила, а меня научили люди, и не стоит их людьми назвать: они не люди, а предатели-июды. И еще я тебе, свету истинному, открываюсь, что видела я в сновидении, что меня ангелы жезлами наказывали и все кости у меня изломали, отчего и наяву вся болю, и они же велели мне просить у тебя прощения и тако рекли: если тобою прощена не буду, то всегда такое мучение принимать стану до конца моей жизни, а по кончине моей еще злее етого обещали мне муку». И тут я ее простил – от уз болезни ея разрешил.

А еще брат ея хотел меня застрелить из ружья, когда я ходил на праздники из села в Тулу. Каждый праздник, когда я приду на беседу, оный брат выходил в лес с ружьем, ‹но ружье› по промыслу божьему не выстреливало ни одного разу.

И тут после оного восстали на меня все божьи люди, возненавидели мою чистоту и жаловались своему учителю – главному пророку Филимону, который ходил у них в слове[1137] 1137
  Ходить в слове — пророчествовать на радении.


[Закрыть] бойко. И он про чистоту мою в духе пел, а сам он ее ненавидел и, призвавши меня к себе, говорил: «Ты, дружок, на тебя все жалуются, что ты людей от меня отвращаешь». А я ему ничего на ето не отвечал и все перемолчал. А он мне и сказал: «Вишь, какой ты добрый, даром что молчишь! Но смотри же и берегись!»

И мне в то время пристать было негде, потому что все меня погнали. И тогда я пошел в сторону лесом и зашел к божьему человеку Аверьяну[1138] 1138
  По мнению К. Кутепова и др., Аверьян – это вышеупомянутый писарь фабрики Лугинина Емельян Ретивой (Кутепов К, свящ. Секты хлыстов и скопцов. С. 140). Однако мы не располагаем никакими существенными подтверждениями этой гипотезы.


[Закрыть] и, пришедши к нему, говорил: «Любезный Аверьянушка, не оставь ты меня, победную сироту, и призри во свой явной[1139] 1139
  Различение явного (т. е. земного, плотского, мирского) и тайного (духовного) – характерная черта скопческого дискурса.


[Закрыть] дом. Да утаи же ты меня от семейства и от посестрии своей[1140] 1140
  Посестрия — зд. жена хлыста («божьего человека») Аверьяна, который не должен вступать с ней в половые отношения и обязан жить с ней как «с сестрой духовной».


[Закрыть], и чтобы никто не знал. И дай ты мне местечко в своей житнице, за что тебя сам Бог не оставит». И он, пустивши меня в житницу, ходил ко мне один, от своих таясь. Тут я ему объявил об чистоте[1141] 1141
  т. е. об оскоплении.


[Закрыть], но он мне сказал: «Боюсь, чтобы не умереть». А я ему говорил: «Не боись – не умрешь, а еще паче и воскресишь душу свою, и будет тебе легко и радостно, и станешь, как на крыльях, летать. Дух божи‹й› к тебе приселится, и душа в тебе обновится. Поди-ко ко своему учителю, пророку Филимону, и он тебе то же пропоет, и что в твоем дому сам Бог тайно живет, и об оном никто не знает, кроме тебя», – который пророк и пропел в тонкость, что я говорил. И тут он мне поверил – пришел и поклонился, принял мою чистоту и по приказанию моему объявил посестрие своей, что я у них живу и сказал ей, как учитель их обо мне пропел в слове, что сам Господь живет у нас в доме тайно, и я его принял.

А еще в одно время был я в корабле у матушки своей Акулины Ивановны, у которой было божьих людей тысячныя полки. И у ней была первая и главная пророчица Анна Романовна: она узнавала, в которую пору в море и реках бывает рыбы лов и в который год в полях будет урожай хлебу, почему она и по явности прославилась[1142] 1142
  Ср. показание одного из подсудимых на первом скопческом процессе о пророчествах Акулины Ивановны: «...Сие-де есть дело тайное; по живогласной песни сходит Дух Святый в сердца наша, и вещает она, Акилина, тако: „свет во свете, в сердца пребывает, и человек может знать, что делается в Москве и в Киеве, и когда будет урожай хлебу, а когда и недород, или кто богат, или беден, и о всяких человеческих приключениях“» (Высоцкий Н. Г. Первый скопческий процесс. М., 1915. С. 56).


[Закрыть]. И узнавши об оной, многие из миру к ней приходили и спрашивали: земледельцы – что сеять ли нынешний год хлеб, а тако же рыбаки – о рыбе, что будет ли нонешнее время рыбы лов и ездить ли ловить, или нет. И если она кому велит сеять хлеб или ловить рыбу, то много в тот год уродится хлеба и рыбы поймают. А в которой год не прикажет, то никому ничего не будет: ни земледельцам хлеба, ни рыбакам рыбы. И как я вступил в собор[1143] 1143
  Собор или соборная моленная — у хлыстов и скопцов специальная изба, где совершаются радения, или собирательное название для радельного церемониала.


[Закрыть], и она тогда ходила в слове, и людей было в соборе человек восемьдесят, и вдруг вся встрепенулась, обратилась ко мне и говорила: «Сам Бог пришел, теперь твой конь смирен и бел». И взявши крест, ходила по порядку по всем в соборе людям и давала крест каждому в руки и дошла до меня до последнего, потому что я всегда сидел у самаго порога, а вчастую и за порогом и был нем Бога ради и никогда не отверзал уст своих. И отдавши она мне крест, говорила пророкам: «Ступайте на округу[1144] 1144
  Округа, круг святой — собирательное название для радельных плясок.


[Закрыть] и угадайте, у кого Бог живет». Тогда пророки пошли – искали по себе и по другим богатым и у первых людей, но ни у кого не нашли, а на меня и не подумали. Тогда Анна Романовна сказала им: «Для чего ж вы меня, Бога, не нашли, где я пребываю!» И подошедши ко мне, взяла у меня крест и сказала всем: «Зрите, возлюбленные, вот где Бог живет!» И тут всем оное сделалось противно и злобно. А потом велела она выдвинуть на середину собора сундук и села на оный крепко, а меня возле себя посадила: «Ты один откупишь иностранных земель товары, и будут у тебя оные спрашивать, но ты никому не давай и не показывай и сиди крепко на своем сундуке. А тебя хотят здесь теперь же все предать, и ты хотя будешь сослан далеко, и наложать на тебя оковы на руки и на ноги, но, по претерпени‹и› тобою великих нужд, возвратиш‹ь›ся паки в Россею и потребуешь всех пророков к себе налицо и станешь судить их своим судом, и тогда тебе все цари, короли и арх‹и›ереи поклонятся и отдадут великую честь и по‹й›дут к т‹е›бе народы всякого звания полками».

А в одно время Анна Романовна, взявши меня в особую горницу, сказала мне, что: «Я давно хочу с тобою побеседовать, садись-ко возле меня». И посадя, схватила кре‹с›т и хотела меня на путь привести и говорила: «Приложись ко кресту»[1145] 1145
  Речь идет о приеме в секту. И в христовщине, и, позднее, в скопчестве этот обряд подразумевал, что неофит, приложившись ко кресту, давал обещание никому не открывать тайного учения, затем узнавал о налагаемых на него запретах (отказ от мясной пищи, алкогольных напитков, половой жизни; запрет на матерную брань) и обучался экстатической технике (радельным песням и пляскам). Вот как эта церемония описана в показаниях одной из свидетельниц по первому скопческому процессу: «...Означенная девка Акилина, держа в своих руках Животворящий Крест меднолитной, утверждала из слов, чтоб о том собрании не сказывать ни отцу духовному, ни отцу родному, приказывала к тому Кресту прикладыватца, а потом, вожегши свечи пред святыми иконами, всем собранием маливались...» (Высоцкий Н. Г. Первый скопческий процесс. С. 48).


[Закрыть]. А я взял от нее крест, сказал: «Дай-ко я тебя самое сызнова приведу». Но она, не слыхавши никогда от меня слов, удивилась оному и сказала: «Ах и ты говоришь! Мы от тебя не слыхивали, чтобы ты с кем говорил!» И тут накатил на нее мой дух, и она, сделавшись без чу‹в›ств, упала на пол. А я испужался, будто бы Бог мой ничего не знает, взял и дунул на нее до трех раз своим духом, и она как ото сна пробудилась, встала, перекрестилась и сказала: «О Господи, что такое со мною случилось? О куды твой Бог велик и силен! Прости ты меня и прими под пречистой свой покров». Взяла приложилась ко кресту и потом говорила: «Ах, что мне в сие время об тебе Богом представилось!» А я ей сказал: «Что же тебе представилось? Объяви мне – так и я тебе объявлю». И тогда она мне стала сказывать, что: «От тебя птица полетела по всей вселенной, дабы возвестить, что ты бог над богами и царь над царями, да и пророк над пророками». И тут я ей сказал: «Ето правда, что ты обо мне видела, но смотри же, заклинаю я тебя Богом Отцем моим Небесным, дабы сей действительной правды никому не поведать, и смотри же, береги себя и знай только про себя, а на сторону и не подумай, а то плоть твоя тебя убьет».

А еще в одно время, когда ходили мы с Мартынушкой в нищенском образе, вздумалось ему зайти к одному богатому мужику милостину попросить, а оной же был бурмист‹р› и бессменно оною должностью управлял. Мартинушка мне и говорил: «Государь-батюшка, зайдем к богатому». А я ему отвечал: «Напрасно нам к нему идти – мужик он гордый такой». А Мартинушка мне говорит: «Государь-батюшка, может быть, на ето время и дома его нету». А я, хоша знал наперет, где нам будет какая поперечь, но любви ради братния часто не уничтожал его речь, и потому сказал: «Ну, брат, пойдем – так и быть. И мы с тобой нищие не спесивые: хаша где по горбу станут бить палкой, мы етого не взыщем, а только бы нам милостинку подали – вот наша и торговля. Там-то нам и барыш, где нас побьет какой голыш: лишь бы нам с кем не по‹с›сориться, а с иным супротивником сам Бог с ним поборется». И так взошли мы к нему бурмист‹р›у на двор, а оный богачь ходил по горнице и, увидевши нас, ровно бык необузданный. Я Мартинушке и говорю: «Ну, брат, попали на рога – видно не до пирога!» А Мартинушка говорит: «Запоем, брат, стишок – авось и подастся». И запели стих, а потом стали просить: «Подайте бедным прохожим милостинку Христа ради». А сей гордый закричал: «Гоните со двора нищих чем попало! Кто их впустил, и зачем таким бродягам вороты отпираете?» И мы, не дожидая их погони, сами со двора пошли. После нас, когда мы отошли от сей деревни верст десять, оный бурмист‹р› вышел из горницы на двор, и, по пр‹о›изволу Отца нашего Небесного, отколь не взялся бык: посадил бурмист‹р›а на рога и начал его катать. А он закричал: «Берите ружье и застрелите быка и садитесь на коней и гоните во все стороны за оными нищими! Ето мне от них, и видно, что они праведные, а я их не почтил – в том Бога и прогневил». И погнали ‹во› все стороны – инда земля стонет. А я Мартинушке и говорю: «Ах, брат, никак за нами гонют от бурмистра? Не постречалось ли с ним что?» Однако нас тут не нагнали, и, пришедши в другую деревню, услышали мы стороною, что бурмистра бык до смерти закатал. Тут мы пуще того обробели, будто бы Бог мой ничего не знаить, и забыли милостинку просить. Я и говорю: «Нут-ко, брат Мартинушка, не лучше ли нам убрат‹ь›ся подальше в другую сторону, чтобы нас не поймали? А здесь уж, брат, видно, мы отходили, так что нельзя и показаться». А Мартинушка сказал: «Нет, еще больше будут подавать милостинку».

И перешли мы к богатому мужику, по прозвищу – Пшеничному: еще богатее оного бурмистра, а семейство у него душ тридцать. И тут нам такой привет пошел и такая честь! Я и говорю: «Ну, брат, до нас Бог милостив». И тут мы прожили с месяц. А скота у онаго мужика было столько, что и числа ему он не знал. И скот етот в нашу у него бытность весь захворал: тут-то мы испужались. А Мартинушка и говорит: «Худо, брат, наше дело». А я говорю: «Молчи, брат, – авось Бог до нас умилится». А хозяева очень загоревали и стали помаленьку переговаривать так «У нас скот все здоров был, пока ети к нам нищие не являлись, а как они стали жить, с тех пор у нас и скот захворал». Я и говорю Мартинушке: «Молись, брат, Богу: я хочу скот полечить». – «Да смотри же и, брат: знаешь ли ты, чем лечить, и лечивал ли ты?» А я и говорю: «Нет, брат, не лечивал, а на волю божию». – «То-то, брат, чтобы они тут не передохли!» – «Да ужь, брат, так и быть – станем молиться. Поди-ко, позови хозяина». Хозяин и пришел. А мы ему стали говорить, что: «Брат хозяинушка, у тебя никак скот нездоров?» А хозяин худо с нами стал и говорить. «А только, – сказал, – скот у меня все здоров был, а как вы ко мне пришли и стали у меня жить, с тех пор и скот захворал». А мы, эти слова от него услышавши, и пообробели. Я и говорю хозяину: «О Боже и мой! Видно наш приход к тебе несчастливой! Однако, хозяинушка, чтой-то нам тебя стало жаль. К сегодняшней ночи припаси воды в чашу да веничек тут же положь и свечку затепли. Да смотри же поосторожнее, чтобы соседи не видали и не слыхали. Так я с тобою пойду по всем хлевам и попрыскаю весь скот: авось Бог пошлет нам своей помоги, и скотинку твою поставит на ноги». Ночью мы с ним двое пошли и обошли вокруг всего двора и попрыскали весь скот, а хозяин и в разуме етого не держит, чтобы мог от этого скот его выздороветь. Обходивши, пришел я к Мартинушке, а он лежит на полатях и Богу молится. Я Мартинушке и говорю: «Ну, брат, полечил. Что-то будет!» И все жители этой деревни узнали, что у сего богатого мужика скот захворал, и все его таковому несчастию радуются, да и о том молют: «О, кабы у него скот весь подох!». Приходит другая ночь, и не спится нам. Мартинушка мне и говорит: «Государь-батюшка, ну как скот-от не выздоровеет? Так заранее не уйтить ли нам?» А я ему говорю: «Брат Мартинушка, слышишь ли? Слава Богу, скот стал чхать – видно хворь из него пошла вон». Поутру наш хозяин стал повеселее, а хозяйка напекла нам блинов. А Мартинушка мне говорит: «Большой ты мой брат, я удивительному твоему врачевству весьма рад, и, видно, будет дело на лад». Недели через две скот весь выздоровел и стал лучше прежняго. И нам тут ото всего семейства пошла такая честь, и так нас стали наблюдать во всем! Я и говорю: «Брат Мартинушка, я это‹й› чести не так-то рад. Не бежать ли нам от нея?» А он мне отвечал: «Смотри – как сам знаешь, а мне благослови хошь на время где скрыться». На что я сказал ему: «Ступай, брат, а я пока здесь побуду, а угодно будет Богу Отцу нашему – так где-нибудь свидимся».

Тут деревенские мужики увидели, что у богатого скот весь выздоровел и стал лучше прежняго, и ‹от› не‹на›висти[1146] 1146
  В А: от ненависти.


[Закрыть] стали все переговаривать: «Отчего у него скот выздоровел и стал лучше прежняго? У него живут какие то нищие, нищие. Ведь мудры, видно, они у него – и скот вылечили. Да они не беглые ли какие?» И мужики стали между собою поговаривать тако: «Пойдем-ка мы к старосте и скажем, что у Пшеничнова-богача кроются какие-то хитрые нищие двое – они чуть ли не беглые какие!» Вот староста и пришел к Пшеничному и говорит: «Послушай, Пшеничной, у тебя, говорят, кроются какие-то двое нищих! Если я их найду, то непременно представлю в город, – в те поры и тебе не так-то хорошо будет!» А Пшеничной ему говорит: «Пожалуй, ищи, где хочешь, а у меня их нету». – «То-то, смотри чтоб и не было!».

Однако к другой ночи думает староста собрать сходку и идти к Пшеничному с обыском. А я и приказал хозяину завязать меня в пеньковый сноп и поставить вместе с таковыми же снопами. И как только он сие устроил, то и пришли с обыском и говорят хозяину: «Мы хотим поискать у тебя надобных людей». А он им говорит: «Ищите, где хотите, а у меня их нету». Искали всюду и не нашли, и собрались все к оной пеньке да и переговаривают: «Куда ж они ушли?» А один сотский взял да и повалил сноп на землю и в тот, в котором я был завязан, ‹ткнул палкой›[1147] 1147
  Реконструирую по А: А один соцкай взял да сноп повалил на землю и ткнул у него палкой и говорит хозяин что это за сноп такой большой.


[Закрыть]: «Что у тебя за сноп такой большой?!» А другие заговорили: «Ну ступайте с двора, когда их здесь нету». И пошли все по своим домам. Спустя со двора оную сараньчу, хозяин, мало погодя, развязал меня да и говорит: «Ну, Бог тебя спас, да тут же и нас! Ведь сот‹с›кий, пришедши к пеньке, да и завалил оную, а в твой сноп ткнул палкой, да и говорит: хозяин, что это у тебя за сноп такой большой? да другие ему тут помешали». А я ему говорю: «Ну, хозяинушка, слава Богу, что им Бог указал со двора скоро дорогу, и благодарю Бога моего, что он меня на сей час покрыл».

Спустя мало‹е› время, соседние бабы-сороки стали ходить к Пшеничному на двор за огнем и как-то меня подглядели, да на улице и говорят другим: «Так-то наши мужики искали! А они тут живут – мы их вот вчера видели». А деревенские мужики вчастую бабам верют. И тут скоро вся деревня пуще прежняго взволновалась, и говорят: «Да что ж такое?! Пойдем еще и сыщем их, да и представим в город!» А меня Бог научил заранее. Была у этого мужика большая и предикая свинья с поросятами, а я в хлеву возле нее в соломе сделал себе место и попризналась она ко мне. А я ‹ее›[1148] 1148
  Реконструирую по А.


[Закрыть] только поглаживаю, и она на меня не мечется, тогда как другова не вдруг подпустит. Вот пришла еще сходка народу к Пшеничному искать меня, и, взошедши на двор, говорят хозяину: «Слушай, Пшеничной, мы без тово со двора не пойдем, чтобы их не отыскать!» А он им и говорит: «Видно вам на гулянках стало и делать нечего более – так ищите! А я вам сказал, что у меня их нету!» Вторительно искали всюду, а потом и говорят: «Постойте-ко, в свинятник-то мы не глядели!» Пришедши же к нему, только отворили хлев, а свинья бросилась на мужиков как лев, и они едва только могли ноги убрать. Все перепужались и говорят: «А и, братцы, куда мы идем, туда и сами хозяева не ходят, и где же им тут быть!» Так и разошлись по домам.

Повременя мало, еще Бог попустил тех же лихих баб и оныя меня опять подглядели, да на ульце и говорят: «Какие вы мужики, да еще сыщики! Есть сотские и десятские, а не можете найти нищих!» Иная баба говорит, что я вчерась видела, другая тоже говорит и божится, что я одного сегодни видела – там, по двору. Мужики же дивятся и говорят: «Пойдемте же завтра, и на богатого нечего смотреть, а надо у него везде переглядеть». А у Пшеничнова была скотная изба, где он держал ягнят и козлят, в той избе – залавок, и я в тот залавок залез и приказал насажать на него маленьких ребят, да налить им велел молока. И оные ребята, хлебавши молоко, все передрались, да и мочу пустили. Ребят же было с 15-ть, а ягнят до 150 штук, и я не рад, что в такую духоту и мокроту залез, да, видно, надо так тому быть. Тут я взговорил: «О Господи, Боже мой, соблаговоли меня щедротами своими хотя здесь пок‹р›ыть! А в прочем буди воля твоя надо мною, лишь во всяком месте пребуди, Господи, со мною». Тут скоро приступили ко Пшеничному-богачу множество мужиков и начали искать по всему двору и так остервенились, обыскавши весь двор, что после противу той большой свиньи ровно турки вооружились и выгнали ее из хлева, но и там не нашли. А потом и говорят: «Зайдемте-ко и поищем в скотной избе». И как скоро отворили дверь, то их духотою, ровно моровою язвою, так и оросило. Они и обробели, да к тому же ребята плачут, а ягнята во весь упор закричали. И тут мужики все заговорили: «Ну, ребята, мы уж сами не знаем, куда идем! И где ему тут быть: тут от одной духоты быть не можно! И это врут бабы, и что их слушать: бабы и святых с путя сбивали, а не довольно, что нас простаков!» Так и разошлись.

Потом опять через две недели время сам староста меня на дворе увидал. А в то время шел снежок. А у Пшеничнова в доме жил такой слабый пьянюшка, да он меня крепко любил, и я его заранее научил так: «Смотри же, приятель, как только услышишь подходящий ко двору народ, так ты и бежи в поле и сделай след, будто ушел». Вот староста, собравши множество народу, и подходит ко двору, а я тому слабому отворил калитку и сказал: «Бежи в поле». Он с радостью и побежал. А староста со своею толпою народа взошел на двор и, увидевши, что калитка на огороде отворена, подошел к ней и, посмотрев на свежи‹й› в поле след, только рукой махнул и сказал: «Ну, ребята, уж и след простыл, где он бежал». Тут староста стал хозяину выговаривать: «И, и, брат Пшеничной! Кажись, ты у нас в деревне мужик не последни‹й›! Не стыдно ли тебе с таковыми подозрительными людьми иметь знакомство? Бога ты не боиш‹ь›ся: четвертый ты раз делаешь в селении бунт и тревогу!» А Пшеничной и говорит: «Нет, господа, я никакого не тревожил, а меня, пожалуй, двадцать раз тревожь: ищите, где угодно, а у меня их нету. Признаться, они у меня только переночевали одну ночь и пошли в другую деревню». А староста и говорит: «Ну, ребята, делать нечего – ступайте по домам».

После сего я соединился с Мартинушкой и много еще странствовал по божьим людям, кои дела и похождения в сей книге еще и не явлены, а со временами откроются верующим. И теперь только вам сие о нем извещаю и о его Богом определенной мученической кончине. В единой ночи были мы с Мартинушкой у божьих людей на беседе, и чрез его уста Бог возвещал на святом кругу тако: «И про-буждайтеся, други, от сна крепкого, и оставляйте вы житье лепкое, с чистотою вы соединитеся, в реку огнен‹н›у не валитеся, а свету-батюшке поклонитеся, братья с сестрами, не становитеся во едином в корабле[1149] 1149
  Запрет на совместное радение мужчин и женщин был, по-видимому, одним из пунктов проповеди Селиванова и впоследствии соблюдался в некоторых скопческих общинах. Так, о нем пишет В. С. Толстой (Толстой В. С. О великороссийских безпоповских расколах в Закавказье. С. 58-59).


[Закрыть] радеть, что не может Господь за труд радения почесть». Себе же предвестил страдательную кончину и так гласил: «Возлюбленные друга, летит птица вран и хочет расклевать главу мою и достать из нея мозг, а я, братия, не убоюсь сего». Тут первые и богатые люди, которые будто разумом высокия, и говорят от ума глубокого, по лепости растужилися, из ночи на восток не обратилися, но как звери лютые озлобилися. И когда мы, по окончании беседы, ушли, то они согласились, чтобы позвать нас на другую беседу да на дороге и убить Мартинушку, пророка первогласного, который был у меня воин храбрые, со мною заедино жил и свое вельможство скрыл[1150] 1150
  Напомню, что скопческие легенды называли Мартынушку «графом Чернышевым» или «генералом Дашковым».


[Закрыть], а убожество на себя наложил. Повременя мало, и позвали нас на беседу. Я и говорю Мартинушке: «Не ходи ты это время: тебя убьют!» А он мне отвечает: «Государь-Батюшка, ты не пойдешь, я не пойду: кому-нибудь надо же иттить! Дай я пойду! Пущай главу мою злодеи распроломают, а плоть воронья растаскают: то наша честь и слава, то наша и похвала!» И как он ‹о›т меня пошел, то два брата божьих – из тех, кои невзлюбили чистоту мою и об оной пророчество мартинушкино, – и настигли его на дороге и говорят: «А, братец, здравствуй». А он им отвечает: «Здравствуйте, любезные братцы! Неужли хотите со мною драт‹ь›ся? А я не стану и обороняться!» Вдруг один брат схватил у него руки назад, а другой, не много думаючи, обухом начал в голову бить. И так сего блаженнаго мужа и незлобливого агнца били и замучили, а тело его стащили в болото и в тину втоптали. А тут вдруг по кораблям, чрез пророческие уста, Дух Святой громко запел тако: «Ах, ах, возлюблен‹н›ые! У нас во Израиле пророка убили, избран‹н›ый сосуд божий сгубили!»