Текст книги "Весёлые и грустные странички из новой жизни Саньки М."

Автор книги: Александр Машков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Я только мычал, пытаясь разговаривать.

– Что с тобой случилось? – спрашивали ребята. Я показал на повязку, ещё не снятую с головы, жестами показал, что упал головой на бетонный пол и меня частично парализовало.

Анвар с Джохаром переглянулись:

– Ну, казёл! мы ему ещё добавим!

Я отрицательно покачал головой.

– Когда ты упал, мы сразу подняли тебя и понесли в медпункт, – рассказывал Джохар, – а Мамеда заперли в карцере. Но его там долго не держали. Он ведь ничего не сделал.

Я показал на детей из моей комнаты, которые жались к дальней стенке, жестом показал на них и прижал руки к груди, промычав:

– Мммои…

– Да не напрягайся ты, мы поняли, что под твоей защитой! Идите сюда! – позвал Джохар ребят.

Те, с опаской, приблизились. Джохар угостил каждого печенькой и сказал:

– Смотрите, слушайтесь Саньку!

– Мы слушаемся! – заверили ребята, довольные, что оказались друзьями таких грозных парней.

Грозные парни рассказали, что, когда уехали старожилы, сюда заселили разных пацанов.

Некоторые хотели захватить власть, пришлось подраться, навести порядок, но в конце коридора живут старшие, лет по шестнадцать – семнадцать, они держат здесь марку, у них есть прихлебатели, так называемые шестёрки. А у ребят двенадцати-тринадцати лет своя маленькая республика, они не признают власть урок, как Анвар назвал старших.

– Мамед тоже был с нами, сейчас его ни там не принимают, ни здесь. Пытался командовать малышами, старшие наказали.

– А гггде сттт…? – спросил я.

– Там, в конце коридора, но их сейчас нет, они к вечеру придут.

Джохар с Анваром, когда мы съели всё угощенье, распрощались со мной, крепко обняв.

– Заходи к нам, всегда будем рады! У нас в группе украинцы, немцы, русские, мы очень дружим!

«Хорошие ребята, – подумал я, – однако, надо пройтись, погулять, пусть ребята наведут здесь порядок». Показав ребятам, что можно приступать, оставив им на треть недоеденную сгущёнку, отправился гулять по этажу.

Вообще-то старшие обычно жили на первом этаже, подростки на втором, дети на третьем, но, видимо сейчас, когда основной контингент был на даче, всех поселили на одном этаже. Потому и конфликты.

Интересно, кто сейчас за начальника? Замполит?

Я прогуливался по коридору, разрабатывая ногу, глядел в окна, во дворе было пусто, почему-то все находились в здании.

Вернувшись в свой кубрик, посмотрел, как ребята дружно наводят там порядок, решил вывести их на прогулку после уборки.

– Рр… ппошл… гуль… – сказал я.

– Нам не разрешают, – печально сказал мне мальчик Вова.

– Ккк?

–Директор.

– Дд…? Зззам? – все согласились. Я подумал, и решил сходить к замполиту.

Странная женщина этот замполит. Согласно занимаемой должности, она должна быть среди ребят, объяснять политику партии и политическую обстановку в мире, а на самом деле она почему-то была самым незаметным человеком в администрации детского дома, как разведчик во вражеском стане.

Звали её Вера Игнатьевна Маркова.

Вера Игнатьевна сидела в директорском кабинете. Уже интересно. Хоть в детдоме пятнадцать детей, желает почувствовать себя директором?

Постучавшись, я вошёл, потому что секретаря не было, в отпуске секретарь.

– Что тебе? – неприязненно спросила она.

– Ггуль… ххх… – заявил я.

– Иди, да гуляй, тебя выпустят, – не глядя на меня, сказала Вера Игнатьевна.

– Сс… сс… рр… реб…

– С малышами?

– Ддда! – получилось у меня.

– Будешь за ними следить? – я кивнул.

– Идите, за подростков не проси, не отпущу.

– Пппп?

– Дети тебя слушаются, подростки не будут, они тебя ещё не знают, а если и знают, у них свои авторитеты. Могут сбежать в город. Надеюсь, я понятно объяснила? – я кивнул.

– Ррразр… иидд…?

– Иди, – разрешила Вера Игнатьевна. Я вышел в некотором удивлении. Сидя в кабинете, она всё знает, что происходит в корпусе. Видеонаблюдения я не заметил. Значит, что? Кто? По пути сюда никого не встретил, прогуливаясь по этажу, видел нескольких детей и подростков, но тогда у меня в мыслях не было, кого-то подозревать.

Вернувшись в свою палату, я жестами пригласил ребят на прогулку. Ребята построились и пошли за мной. На входе стоял стол с вахтёршей, как у девочек. Вахтёрша, увидев организованную группу, выпустила нас, сказав, чтобы потом постучали, а то дверь будет закрыта.

Выйдя на территорию, я повёл ребят на спортивную площадку. Мальчишки сначала вели себя скованно, потом разошлись, начали бегать, кричать, появились улыбки на лицах.

Я пытался делать разминку. Я давно, ещё в больнице, пробовал, потихоньку набираясь сил. Но был ещё очень слаб. Примерно на уровне подростка.

Всё-таоки я не смирился с тем, что все наработки потерял. Шесть лет изнурительных тренировок псу под хвост?

У меня шерсть вставала дыбом, когда я на секунду представлял это. Особенно, когда ещё с трудом владел своими руками и пальцами.

Через час ребята немного утомились, я предложил посидеть на лавочках, поговорить.

Пацаны, некоторые из них были старше меня на два года, без сомнений признали моё лидерство.

Они всё же были ещё маленькими, искали защиты, тянулись к старшему, доброму товарищу.

Увидев, что я забочусь о них, что меня уважают подростки, дети прониклись ко мне доверием и стали делиться своими историями.

У Вовчика родителей лишили родительских прав за пьянство и прочую аморалку. Вовчик говорил, что здесь ему значительно лучше живётся, чем дома.

А вот Славка с трудом сдерживал слёзы: у него была одна мама, и она умерла в больнице. Заболела, и умерла. Славку отдали в детдом, он даже не знает, есть ли у него родственники.

У Витьки родители погибли при аварии на заводе, где они вместе работали, жили очень хорошо, в доме было всё. Родственников оказалось много, но Витька не понадобился никому. Что стало с квартирой и имуществом, Витька не знал, да и знать не хотел, в силу своего возраста.

Братья Серёжа и Артём сами сбежали из дома. Их дважды возвращали, но они всё равно сбегали, из-за невыносимых условий: голод, побои, издевательства. Серёжа показывал следы ожогов на груди, уверяя, что это пьяная мама тушила об него окурки. Один из сосочков был прижжён. Я передёрнул плечами, представив адскую боль от такого ожога.

Все мои испытания показались мне детской игрой. Артём постеснялся показать свои раны, только улыбался и краснел.

Серёжа всё же рассказал, что произошло с Артёмкой.

После очередного побега их нашли и вернули в родной дом. Когда сотрудники детской комнаты милиции ушли, папа начал их избивать ногами. Артёмку, упавшего на пол, бил в живот, пока тот не потерял сознание. Серёжей занималась мать.

Потом, когда их оставили в покое, устав, Серёжа вынес брата, и они спрятались в кустах. Утром Артёмке стало плохо, Серёжа кое-как дотащил брата до больницы, где их положили на лечение. Артёмке пришлось удалить одно яичко.

После этого случая ребят определили в детдом, но родителей ещё не лишили родительских прав, у них имелись характеристики с работы о том, что они чуть ли не ударники производства и отличные семьянины, а травмы дети получили, гуляя на улице допоздна.

Так что, не исключено, что они опять вернутся к любящим родителям.

Серёже было десять лет, Артёмке семь.

В своё время я наслышался и начитался подобных историй. Потом появилась ювенальная юстиция, которая вместо того, чтобы помогать малообеспеченным семьям, отбирала у них детей, иногда продавая их в богатые приёмные семьи. Грязные, оборванные и вшивые дети этих защитников детства не интересовали.

Братья мне понравились. Серёжа опекал младшего, буквально не отходил от него ни на шаг, боялся за него. Прямо как… Не надо об этом.

– А про тебя мы знаем, – заявили мне ребята.

Не знаете вы ничего, подумал я, ну и хорошо, что не знают. Ну и пусть. Всё обо мне не знает даже семья.

Только Лиске я, в порыве откровенности, рассказал, свою тайну. Она долго смеялась, потом целовала меня, называя фантазёром.

– Но это правда, – обижался я.

– Ты знаешь, – говорила Лиска, успокоившись, – иногда мне тоже кажется, что я живу вторую жизнь. И та жизнь у меня была счастливой. Но я бы не хотела вернуться туда. Знаешь, почему?

– Почему? – обиженно спросил я.

– Потому что там нет тебя и Юрки. Особенно тебя, – сестра ласково прижимала меня к себе, и я сразу забывал о своей бывшей семье, двойники которой должны были жить в этом мире, иначе это было бы несправедливо.

Вот так, я вам немножечко приоткрыл причину своего побега. Теперь меня ничто не удерживает здесь. Разве что желание отомстить. Найти и уничтожить. Пусть буду убийцей, возьму грех на душу, но этим убийством я спасу других девочек от страшной смерти.

Когда я узнал, что пережила Лиска, то был на грани безумия. Я плакал навзрыд, никто меня не мог утешить. Маша тоже плакала вместе со мной, когда я рассказал ей, отчего я нахожусь в этой больнице.

Оказывается, когда Лиза выползла на дорогу, волоча за собой выпущенные кишки, она сказала перед смертью только одно:

– Только Саше не говорите, что я умерла. Он не переживёт.

Вот почему меня тогда отпустили, надеясь, что я больше сюда не вернусь. Но что-то меня заставило вернуться, правду я хотел узнать…

Когда я немного успокоился, то обратился к Богу, чтобы Он дал мне сил пережить этот ужас, чтобы покарать нечестивцев, но Он ответил, что их судьба в Его руке. Не дело смертных вмешиваться в высшее правосудие.

Я не поверил Ему. Правосудие, конечно, свершится. Узнаю ли я об этом?

Наверное, узнаю, когда воссоединюсь с сестрой. Мне часто вспоминался сон, где Лиска говорила: «Я очень тебя люблю и жду!». А там ждать можно века. Мне можно не спешить.

О том, что случилось с моей сестрой, мне рассказал капитан. По моей просьбе, и надеясь, что я ему всё расскажу.

Что я мог рассказать?! Меня ни во что не посвящали. Дети вообще-то много что знают, они наблюдательнее взрослых, но в нашей семье были строгие порядки, и секреты охранялись хорошо.

Вечером я снова прогуливался по коридору. Дойдя до комнаты, где жили старшие, я увидел, что дверь приоткрыта. Заглянув внутрь, заметил, как один из взрослых парней быстро сунул под полотенце, которое лежало на кровати, тяжёлый предмет, похожий на револьвер.

Не раздумывая, я вошёл в спальню.

Там находились трое парней лет от пятнадцати до восемнадцати, и двое подростков лет тринадцати.

Они все обалдели от моей наглости, но, когда я немного приблизился к ним, один пацан пришёл в себя, и закричал:

– Чё тебе здесь надо? Вали отсюда! – он подскочил ко мне, размахнулся, чтобы дать леща, но я просто сильно толкнул его в грудь, и он полетел спиной вперёд. Передо мной мелькнули его ноги.

Быстро подскочив, мальчишка снова бросился на меня, я снова свалил его на пол.

Старшие ребята весело смеялись, глядя, как малыш, да ещё хромой, валяет по полу довольно крупного подростка, пока один из них, тот, который чистил наган, не скомандовал:

– Ша, Тяпа! Отойди, и не отсвечивай. Закрой, лучше, дверь.

Парень, нисколько не стесняясь меня, достал наган и, как ни в чём не бывало, продолжал его чистить.

Я, сглотнув, с вожделением уставился на оружие.

– Что, Санька, наган нужен? – я кивнул, снова сглотнув обильную слюну.

– На, держи, – парень протянул мне наган, защёлкнув барабан. Я взял его в руку, и не смог удержать! Тяжёлый револьвер потянул слабую руку вниз. У меня намокли глаза.

– Не расстраивайся, Санёк, – успокоил меня парень, забирая у меня наган, – подлечишься, наберёшься сил, тогда и отомстишь за свою сестру. Ты же хочешь отомстить? – я радостно кивнул.

– Сам знаешь, Санька, месть, это такое блюдо, которое должно быть холодным. Люди годами ждут удобного момента, так что, не торопись. Ты уже знаешь, кто это?

– Нннне…

– Странно, все знают, – удивился парень

– Миммили…

– Милиция? Они знать не хотят, потому что это дети первого секретаря горкома, какого-то там секретаря горисполкома, третий – сын прокурора, а четвёртый – начальника ГУВД! Вот так-то, друг мой! Они катаются на иномарке и снимают девчонок. Кого-то просто изнасилуют, а с кем-то позабавятся.

– Иххх нннад… ссскк… – сказал я.

– Зачем? – удивился парень

– Дедеддевв… дррр…

– Других девчонок? Это да, пока они на свободе, ещё не одну девочку могут убить.

– А ттты?

– Я? Пусть этим занимается тот, кто должен этим заниматься. Мне свобода дорога. И тебе револьвер не дам, не надейся.

Я заплакал.

– Успокойся, кто может это сделать, так это твой папаша. Только ему тоже надо быть осторожным. Отцы этих сволочей могут многое, у них власть, понимаешь? Вы можете подставить многих людей, когда начнут копать. А копать начнут, даже не сомневайся!

Так что, Санька, не спеши, набирайся сил, и отдай то, что забрал у Тяпы.

Я, с удивлением, посмотрел на парня.

– Нет, я не видел, что ты у него взял, но ты не мог не наказать наглеца? – усмехнулся парень.

Тогда я с силой, от досады, метнул заточку в дверь. Заточка вошла наполовину в притолоку.

– Тяпа! Ну-ка, иди сюда!

– Чё я-аа? – заныл Тяпа.

– Я тебе что говорил? – я больше не слушал, вышел из комнаты и похромал к себе. Там я лёг ничком на кровать и так лежал, ни о чём не думая. Ребята не мешали мне.

Потом мысли начали выстраиваться в логический ряд. Отец с братом это так не оставят. Жорка, когда приходил ко мне, уже искал Лиску. Скорее всего, они договорились встретиться, а она не пришла…

Не было её в детдоме, не было в лагере. Значит, они должны найти убийц, тем более, что те и не скрываются особо, свято веря в свою неуязвимость.

Этой же ночью за мной пришли.

Меня разбудили ребята, сказав, что меня внизу ждёт брат. Поспешно одевшись, я поковылял вниз.

Брат! Мы крепко обнялись, он повёл меня к калитке, удивившись, почему я хромаю. Я замычал.

– Что с тобой? – испугался Жорка.

– Ннни... ни...ничч, – ответил я.

– Ладно, поехали, некогда.

У ворот стоял какой-то большой чёрный автомобиль. Меня посадили на заднее сидение, рядом сел Жорка и мы поехали. Брат всю дорогу молчал, да и мне нелегко было его расспрашивать.

Ехали мы довольно долго, выехали за город, потом двигались куда-то по лесной дороге. В конце пути выехали на поляну, освещённую фарами ещё двух машин.

Когда я вышел из машины, меня подхватил на руки отец.

Семейные тайны .

Наверное, целую минуту он держал меня, прижав к себе. Потом поставил на ноги, показал на четыре дерева, к которым были привязаны четыре окровавленных человека.

– Вот, Санька, те самые, что убили нашу Лизоньку. Хочешь отомстить?

– Дддд...дда! – крикнул я, дрожа от ярости.

– Держи! – протянул он немецкий штык-нож со свастикой, – Вот этот, посерёдке, разрезал живот твоей сестре от... от паха и до грудины! Сделай с ним то же самое!

Я взял штык-нож, похромал к парню. Несмотря на то, что рука у меня была маленькая, рукоятка ножа удобно лежала в ладони, не скользила. Подойдя к убийце, я внимательно осмотрел его. По пояс сверху он был голый.

– Давай, шкет, – криво улыбнулся парень, – твоя сеструха была сладкой девочкой, я здорово с ней повеселился, особенно, когда разрезал ей пи..., она так кричала!

Я понял, что парень решил вывести меня из себя, чтобы я убил его сразу, видимо, ему надоели пытки.

Я проверил на ногте остроту штык – ножа. Лезвие было острым.

Двумя движениями я освободил свою жертву от лишней одежды, присмотрелся к его аппарату.

Парень замолчал, со страхом глядя на меня.

Я просунул нож между ногой и мошонкой, и стал отпиливать уже не нужную ему часть тела.

Бывший парень страшно закричал. Долго пилить не пришлось, половой аппарат отделился от тела и с влажным стуком шмякнулся нам под ноги. Ручьём побежала кровь.

При виде и от запаха крови мне стало дурно. Я отошёл подальше, сел на поваленное дерево. В ушах шумело, в глазах стоял кровавый туман.

Ко мне подбежал брат, поднёс к губам фляжку со сладким чаем. Я сделал несколько глотков, чернота рассеялась.

– Молодец, Сашка! Как себя чувствуешь?

– Нормально, – ответил я, – что дальше?

– Не понял, – удивился Жорка, – ты что, притворялся?

– Ты это о чём? – спросил я.

– Ты же, вроде, говорить не мог?

– Да? – я уже забыл об этом.

– Ладно, забыли. Ты, смотрю, весь в крови, поехали, я отвезу тебя в одно место, помоешься, а потом съездим к Лизе, попрощаемся. Здесь закончат без нас.

Мы снова сели в большой чёрный автомобиль и куда-то поехали. Подъехали к тёмному зданию, потом спустились в подвал. Жорка открыл массивную дверь, и мы, через небольшую прихожую, попали в освещённую, неплохо обставленную комнату. Посредине стоял стол, справа от входа была комнатушка, откуда выглянула легко одетая девушка.

– Анжел, – обратился к ней брат, – смотри, как уделался мой братик, его надо отмыть. И одежду, тоже.

Хорошо, что я был в шортах, и забрызгал, в основном, ноги и кеды с носками.

Анжела провела меня в за дверь, за которой оказался предбанник.

– Раздевайся, – велела она, и, когда я разделся, проводила меня в мыльное отделение. Я давно понял, что это сауна, только не предполагал, что они существуют в эти годы.

В мыльном отделении девушка поставила меня на полку и начала мыть, старательно оттирая все места. Ничего не спрашивала, не шутила, как будто всегда только и делала, что отмывала мальчиков от крови.

Тщательно, меня помыв, вытерла большим полотенцем, снова провела в предбанник. Здесь, вместо моей грязной одежды, меня ожидало чистое бельё, немного большего размера, шерстяной спортивный костюмчик чёрного цвета, и новые кеды с носками.

Быстро одевшись, я вышел в комнату, где стоял стол. Этот стол накрывали закусками и спиртными напитками. При виде еды меня затошнило.

– Готов? – спросил меня брат. Я согласно кивнул.

Мы вышли из подвала, сели в машину и поехали на кладбище.

Жорка нашёл могилу в тёмных кладбищенских переходах, осветил деревянную пирамидку, на которой был привинчен медальон с портретом нашей Лиски.

Ниже было написано: «Елизавета Васильевна Князева. 12.03.1953, -10.06.1968.».

Почему она Князева? – спросил я, глотая тугой комок, – Почему Васильевна?

– Садись, поговорим, – усадил меня Жорка на лавочку.

– Лиза была дочерью твоей матери. Я сын нашего отца. Мы с Лизой совершенно не родственники. А ты брат и Лизе, и мне. Понял? Теперь, после смерти Лизы, ты мой самый близкий человечек, – обнял меня Жорка. – Лизоньке оставался всего год рабства. В будущем году, когда бы ей исполнилось шестнадцать лет, мы собирались пожениться. По нашему закону, если родители не против, это можно сделать. Такое было условие: если Лизу кто возьмёт замуж, она станет свободным человеком.

Мы с Лизой всё думали, как бы тебя взять к себе, а ты сам попросил Лизу усыновить тебя. Мы так тогда с ней радовались... – голос у Жорки дрогнул, по лицу побежали слёзы. Я его обнял, смотрел на портрет Лиски, мои глаза тоже намокли.

– Я тебе должен кое-что рассказать о семье. Отец в войну служил в разведроте, ходил в рейды по тылам противника, устраивал там диверсии. Теперь ты понимаешь, откуда у него такие навыки. То, что ты учил, называлось у них «качание маятника», когда ты уклонялся от ударов, от бросков в тебя камней, эти упражнения делали тебя неуловимым и почти неуязвимым. Также отец дал тебе основы стрельбы по – македонски. Стрелять, правда, не давали, ты только метал ножи и камни.

Когда кончилась война, отец встретил мою маму, они поженились, жили в любви, счастливо, потом родился я. А через некоторое время отца посадили. Ты, наверное, не знаешь, но тогда очень многих фронтовиков посадили. Мама бедствовала, одна, со мной на руках. Через некоторое время забрали и её. Больше маму никто не видел, меня оставила у себя соседка. Потом, в пятьдесят третьем году, отца отпустили, но зоне он, разуверившись в справедливости, попал в банду. Выйдя, отец стал профессиональным вором и убийцей. Особенно после того, как узнал, что его любимая жена сгинула, а сын воспитывается чужой женщиной. Отец забрал меня, оставив доброй женщине немало денег, как он говорит, и мы с ним уехали в Среднюю Азию. Там было хорошо, тепло, много фруктов. Мне очень нравилось. Как раз, в пятьдесят пятом, или в пятьдесят четвёртом, отец встретил твою мать. У неё уже была Лиза, мужа не было. Где он, предпочитали молчать.

В Средней Азии, а конкретно, в Ташкенте, вся власть принадлежала и принадлежит, местным кланам, для того, чтобы другой клан встал у руля, надо было уничтожить верхушку правящего клана. Нашему отцу сделали заказ, и он его выполнил. Его искали, но найти не смогли. Тогда, узнав, что у нашего отца есть любовница, схватили твою будущую мать и стали пытать, стараясь узнать, где наш отец. Но она не выдала его. Там её подсадили на наркотики, но мать так и не призналась, что знает, где скрывается отец. А когда пришли к нам, мы опять жили у соседки, узбечки, у которой без нас было семеро детей, и забрали девочку, мать слегка подвинулась рассудком, потому что Лизу пытали на её глазах.

Ничего не добившись, их отпустили, но мать сделали рабыней, и она должна была отрабатывать кровный долг отца, мы с Лизой тоже считались рабами, но были ещё очень маленькими. Отец нашёл нас, и вывез оттуда в этот город. Как он это сделал, не знаю. Здесь приобрёл дом, обустроились, потом родился ты.

Но кровники отца разыскали нас и здесь. Мать встретили в городе, объяснили ситуацию. Ей пришлось отдать Лизу, иначе они забрали бы тебя.

– А меня за что? – не понял я.

– Кровная месть. Всех под корень.

– А тебя?

– Меня тоже, как сына – первенца. Но я уже сам могу мстить. А вот с тобой получилось интересно. Во-первых, ты сын их кровника, во-вторых, сын рабыни, то есть, их собственность. Понимаешь? Если бы было можно, твоя мать сама продалась бы, но была уже не столь привлекательна, как невинная Лизонька. Бедная девочка! Сколько ей пришлось вынести.

– А как вы?..

– Мы с детства дружили, а когда узнали, что не родные, полюбили друг друга. Когда Лиза стала отрабатывать долг матери, она решила, что по любви лучше...

Впрочем, тебе ещё рано это знать, что-то я заболтался.

– Получается, Лиска согласилась продаться в рабство из-за меня? – Жорка кивнул, соглашаясь:

– Женщин в рабство, мужчин в расход!

Мы помолчали, глядя на портрет Лиски. Мне стало больно от осознания того, что моя любимая сестрёнка на самом деле лежит здесь, под двухметровым слоем земли, и не осталось больше никакой надежды на то, что всё это только бред. Я обнял брата, уткнулся ему в плечо, и горько разрыдался, к тому же события ночи дали о себе знать. Жорка тоже плакал, гладя меня по голове.

Успокоившись, я проникся доверием к брату, и решился сказать:

– Юра, тебе нравится нынешний строй?

– В каком смысле? – спросил брат.

– Ну, социализм.

– Почему ты спрашиваешь? – удивился он

– Что ты ответишь мне, если я тебе скажу, что Советский Союз развалится?

Юрка даже отодвинулся от меня:

– Ты что, рассудком подвинулся? Чтобы Советский Союз распался? Мы выиграли такую войну! У нас куча дружественных соцстран, Варшавский договор!

– Сейчас, да. Но подрастает новое поколение, которое захочет жить лучше, как в Америке.

– В Америке не было войны!

– А в Германии? Страну восстановили после разрухи, да и вся Европа уже живёт лучше нас.

– Санька! Ты, смотри, не скажи это где-нибудь ещё! Всё, что угодно, только не политика!

– Не знаю, как будет здесь, Юра, но представь, что всем нам предложат обогащаться, как захотим? То есть, можно будет воровать, причём эшелонами, продавать корабли, в том числе и военные, воры войдут в правительство. Ведь сейчас воровать много просто нет смысла, потому что нельзя потратить. Вон, папка. Что, у него мало денег? А живём в берлоге. При новой власти можно купить хороший дом, коттедж с бассейном во дворе. Как тебе это?

– Хм! Неплохо! И когда это будет?

– Лет через двадцать, может, немногим больше.

– Ну, я совсем старый буду, как папка.

– Не такой уж и старый. Мне будет лет тридцать.

– Да, хорошо бы, посмотреть на это!

– Да, хорошо, можно будет каждому купить машину, хоть какую импортную, продавцы будут бегать за покупателями...

– Ну, это сказки!

– Не сказки. Но, давай, глянем на это, с другой стороны. Возьмём мой детдом. Сейчас нас кормят, одевают, учат, за государственный счёт. Когда произойдёт переворот, перестанут платить учителям деньги, те пойдут на базар, торговать. От голода и побоев детдомовцы побегут, будут жить на вокзалах, в общем, как во время гражданской войны. Многие дети погибнут, от голода и холода. Бандиты начнут делить территории, рынки, начнутся бандитские войны, где многие ребята погибнут. Милиция будет разбойников ловить, рискуя жизнями, а суд будет их отпускать. Из милиции уйдут честные сотрудники. Кто останется без работы, кто пойдёт работать на бандитов, от безысходности, в милицию устроятся взяточники и воры. А на помойках вместе с бездомными собаками будут искать пропитание бездомные люди и старики.

Потом начнут восстанавливать те же детские дома, туда пойдут деньги, гуманитарная помощь... Подожди, не перебивай. Тех, кто остался там работать, десять лет страдая без денег, где-то добывая еду для детей, выгонят, придут другие, которые всё растащат, что ещё осталось. Порядок будут наводить ещё лет двадцать. Добросовестных воспитателей посадят в тюрьму...

– За что, в тюрьму-то? – на выдержал Жорка.

– Обвинят в педофилии, свидетели найдутся, среди детей. Так что, Юра, посоветуешь? Писать письмо в ЦК КПСС, или нет? Мне-то не поверят, только посмеются.

– Ты что? Мне предлагаешь написать? Или бате? Тогда ты точно останешься круглым сиротой. Советую тебе вообще забыть об этом. Пусть всё идёт своим чередом!

– А ведь я знаю, кто развалит СССР... Хотя иногда мне кажется, что всё будет не так... Может, я не то помню? Может, у меня ложная память?

– Ты всегда был фантазёром, Санька. Лиза постоянно о тебе говорила. Как ни останемся вдвоём, только о тебе разговоров: Санька то, Санька это. Я даже невзлюбил тебя.

– Это было заметно, – вздохнул я.

– Но я замечал, что кое-что, что ты предсказывал, сбывалось. Когда показывали фильмы, о которых ты рассказывал за год до их выхода, ещё что-то. Так что сейчас я тебе почти поверил! Об одном тебя спрошу: а не может случиться такое, что после твоего вмешательства будет хуже? А?

Я молчал. Время для обдумывания ещё есть. Почему я хотел бы, чтобы Союз остался? Что он мне сделал хорошего? Разве что, когда ехал с нормальными ребятами, в поезде, я видел счастливые и открытые лица. Здесь же всю жизнь меня окружают или несчастные и обездоленные люди, или воры, бандиты, убийцы. Сам стал убийцей. Потому что, если бы этого парня, у которого я отрезал гениталии, не добили, он истёк бы кровью, и умер.

Но всё равно в этой стране есть много хорошего. Пусть я живу в детдоме, зато здесь много очень хороших мальчишек, нас кормят, одевают, заботятся, учат в школе. Потом, бесплатное образование, лечение. Да и вообще, поживём, увидим.

Я ещё слишком мало здесь прожил, чтобы решать за весь этот мир.

Нас опять привезли в сауну. За столом сидело много людей в чёрном. При нашем появлении все встали, наполнив стопки водкой.

– Примите наши соболезнования, братья, – глубоким голосом проговорил один из гостей, и все опрокинули рюмки, не чокаясь. Потом тихо сели и принялись за закуски.

Посреди стола стоял большой портрет Лиски. Лиска на нём весело смеялась. Я помнил, когда Жорка делал этот снимок, а Лиска смеялась надо мной.

Я взял портрет в руки, поцеловал Лиску, прижал её к себе. Вокруг все молчали, сочувственно глядя на меня. Очень хотелось забрать портрет себе, но отец сказал, что пришлёт мне его потом, и я поставил портрет на место.

Жорка усадил меня рядом с отцом, наложил в тарелку еды, налил в стакан немного «Медка». Без аппетита поковырявшись в тарелке, я выпил слабоалкогольный сладкий напиток и шепнул Жорке, что очень устал и хочу спать. Брат кивнул, потихоньку мы вышли из-за стола, и прошли в комнату с кроватью. Жорка помог мне раздеться и лечь.

Под утро меня разбудили, одели и сунули в руки пакет с отстиранной и отглаженной одеждой.

Только дав умыться, отвезли в детский дом.

Возле ворот попрощался с отцом.

– Поживи здесь, сынок, когда всё утрясётся, заберём к себе. Мама выздоровеет, и у нас всё наладится. Не плачь, мой мальчик. – Я уткнулся лицом в куртку отца и тихо всхлипывал. Но, конечно, не оттого, что расставался с отцом.

Жорка проводил меня до самых дверей, крепко обнял меня, пообещав навещать, как только представится возможность.

В своей спальне я разделся, убрав спортивный костюмчик в тумбочку, решил немного ещё поваляться. Ребята еле меня добудились, чтобы идти на завтрак.

В столовой, когда мы поглощали утреннюю овсянку, в мою сторону удивлённо поглядывали старшие парни. Я уже не помнил тех жутких дней, когда у меня не двигалась нога, и не мог разговаривать.

Когда я встал из-за стола и направился на выход, парни окружили меня, поздоровались за руку и спросили, куда я ездил ночью.

– Всё! – сказал я.

– Что «всё», – сначала не поняли парни.

– Всё кончилось! – объяснил я.

– Ты сам? – уточнили у меня. Я обозначил кивок, оглядываясь вокруг. Мелкие обходили нас по большой дуге, но я предполагал, что кто-то из пацанов стучит замполиту. Причём она знает, что происходит во всех группах. Кто вхож во все группы? Ну, я. А ещё кто?

– Что оглядываешься? – спросил тот парень, с которым я вчера вёл разговор. Проклятая скромность! Почти сутки знаком с этими парнями, они знают обо мне почти всё, а я не знаю даже, как их зовут!

– Кто-то тук-тук-тук, – тихо сказал я.

– Откуда знаешь? – насторожились парни.

– Я ходил к замполиту, отпрашиваться на прогулку, она рассказала всё, что происходило у нас в группе, и вообще, на этаже. Понятно, что она сотрудница КГБ, но не ясновидящая!

– Да, это тревожно, – согласились парни, – но следовало ожидать. С выздоровлением! – поздравили они меня, и ушли.

Подождав своих пацанов, предложил им пойти на прогулку. Те, с радостью, согласились.

Сев на лавочку, я наблюдал, как ребята бегают и лазят по спортивным сооружениям, ни на минуту, не оставаясь без движения. А я подумал, что пора уходить. И не только потому, что я так хочу, а потому что за мной скоро придут. И тот же капитан, который искал убийц, будет выпытывать у меня, где их убийцы. Решив для себя, что уйду скоро, я не выдержал, и побежал играть с ребятами. Сидеть на месте для детского тела было невыносимой пыткой.

Набегавшись, мы расселись по лавочкам, рассказывали весёлые истории, смеялись. Артёмка прижался к моему боку, я обнял его, и он притих, тихонько сопя.

Мне стало и хорошо, и тревожно одновременно. Опять ребята привыкают ко мне, опять я собрался их бросать. Именно так, не оставлять, а бросать.

Хотя, что я могу сделать для этого малыша? Придут его родители, если захотят, и заберут. Чем докажешь, что они садисты? Пока всё основано на телесных повреждениях, снятых в больнице и рассказах самих детей. Через некоторое время всё забудется, отбирать детей у хороших родителей – плохо! Надо вернуть несчастных детишек безутешным родителям…