Текст книги "Моряна"
Автор книги: Александр Черненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
А Василий Сазан уже держал на руках ребенка, с любовью глядел на его розовое личико, успокаивал жену:
– Да будет тебе, Настя... будет, родная...
Настя от радости и плакала и смеялась. То и дело смахивая слезы, она прерывисто говорила:
– Я-то – ничего... а вот ты... ты как... – И, поглядывая на сплошь седую голову мужа, на его посуровевшее, в резких морщинах лицо, продолжала: – А тут гость этот... Милиционер вот... Лешка меня...
– На Лешку жалуешься? – Матрос повернулся к Насте, погрозил пальцем и, потянув к себе за рукав Кочеткову, начал торопливо рассказывать ей и Василию о случившемся.
Кочеткова остановила его, позвала Андрея Палыча, Буркина.
– Давайте собирайте народ! – решительно сказала она, надвигая на лоб берет и намереваясь двинуться в поселок.
– А мы уже собирались, Катерина Егоровна! И артель организовали! – и Лешка кратко, сбивчиво рассказал о только что состоявшемся собрании.
– Узнаю, узнаю Алексея Захарыча! – удивленная Кочеткова благодарно пожала Матросу руку. – Чего же мы, товарищи, на берегу торчим? Пошли в поселок! И давайте сейчас же партийное собрание проведем. Там и поговорим обстоятельно обо всем... Товарищ, – обратилась она к милиционеру, – вы партийный?
– Нет...
– Ну все равно, пойдемте с нами.
Все двинулись в поселок, громко и взволнованно разговаривая, минуя Дойкина, попрежнему недвижно стоявшего у столба с иконой.
Из-за штормового ветра Алексей Фаддеич не слышал, о чем говорили на берегу ловцы и рыбачки, не слышал он их разговора и когда проходили они мимо него. Но он чувствовал, понимал, что надвигается новое большое испытание. Зачем было приезжать сюда из города в такое тревожное время Кочетковой – не для свидания же с матерью! Да и то, что прикатившие сегодняшней ночью приятели Владимира Сергеевича поспешно собрались ехать дальше, – говорило о многом.
Дойкина сдавило удушье.
И вдруг ему захотелось побежать вдоль берега, захотелось нагнать свою флотилию, рассказать Владимиру Сергеевичу и его приятелям о новой лихой напасти и просить их – нет, не просить, а потребовать, приказать! – чтобы быстрее пробирались они под Гурьев к своим людям, чтобы быстрее поднимали народ.
– Шуровать надо, будоражить! – вырвалось у него. – Отпор готовить, обороняться! Нет, не обороняться, а наступать. Наступать!..
Моряна, все усиливаясь, жгла острой, соленой влагой.
Пожарище камыша охватывало новые и новые крепи, заливая ревущие воды и льды протока кровавыми отблесками.
«Все одно как в гражданскую... – подумал Дойкин, оглядывая пожарище. – Тогда полгорода спалили...»
Он чувствовал подмывающую его месть и готов был рвануться вдогонку своей флотилии, но ее уже было не видно.
«А ежели баркас наладить?» – мелькнуло у него о моторном судне.
Распахнув поддевку, Алексей Фаддеич с шумом ринулся на берег к оставшейся своей флотилии.
А пожар, подгоняемый моряной, грозно гудел, расстилаясь над приморьем жгучим красным полымем.
По небу летели искры, хлопья пепла; пахло гарью и дымом.
Под ударами ветра над протоком носились чайки, они кричали пронзительно, тревожно.
Лютое пожарище стремительно катилось в сторону моря; огонь, все разрастаясь, рвался в задымленное небо, зловеще бушуя багровыми волнами.
Глава двенадцатая
Собрание коммунистов и комсомольцев проходило у Андрея Палыча.
У ворот на скамейке сидела Евдоша и никого не пропускала в калитку. Ловцы и рыбачки, взбудораженные созванным Лешкой-Матросом необычным собранием, таинственным исчезновением незнакомца, приездом Катюши Кочетковой, взволнованно шумели, спорили, пытались прорваться в дом Андрея Палыча, нетерпеливо заглядывали в окна.
– Нельзя! Говорю же, нельзя!.. – предупреждала Евдоша ловцов и рыбачек, все порывавшихся проникнуть в калитку. – И в окна заглядывать нельзя! Люди же работают, заседают!.. Не мешайте?.. Да потише! Потише, прошу?..
– Как же можно потише! – возмущалась Анна Жидкова, то и дело заглядывая в крайнее окно. – Эдакое поднялось во всем поселке!
– Скорей бы тряхнуть Турку! – кричал Коляка, не отходя от калитки. – Турку тряхнуть бы! А они – опять заседать!
– Заседали же мы! Решили! – подхватил Макар и взмахнул газетой. – И газетки про то пишут: давай артель – и баста, а рыбников – к ногтю!
– Да потише, граждане! Потише! – продолжала уговаривать Евдоша. – Говорю же, мешаете людям! Они ведь там об артели решают!
Макар, снова взмахнув газетой, закричал:
– Решили же мы!
– А они закрепляют, чтобы как лучше и навсегда, – невозмутимо доказывала Евдоша и снова просила: – Потише! Потише, граждане!..
Сквозь толпу пробивалась к калитке сгорбленная Маланья Федоровна. Расталкивая людей, она охала, причитала:
– Катюшенька моя... Где же ты, доченька... Даже и домой не зашла!.. Всё дела и дела, – ах ты, сердешная...
Ловцы и рыбачки, заметив тетку Малашу, уступали ей дорогу, помогали продвигаться дальше, поддерживали под руки – и вскоре до самой калитки образовался свободный проход, словно длинный узкий коридор.
Навстречу старой рыбачке поднялась Евдоша и, подхватив ее под руку, усадила рядом с собой.
– А я к дочке... к Катюше... – жарко зашептала Маланья Федоровна, вытирая концом платка глаза. – У вас, говорят, она.
– У нас, у нас... – заторопилась Евдоша, не зная, как повести себя со старой рыбачкой: то ли пропустить ее в дом, то ли задержать – там ведь шло собрание коммунистов и комсомольцев!
Маланья Федоровна порывисто поднялась, разогнулась и, опершись руками в бока, шагнула к калитке.
– О-ох, дочка!..
Евдоша осторожно придержала старую рыбачку за рукав, снова усадила ее на скамейку, растревоженно сказала:
– Погоди немного, Федоровна... Заседают они... Сейчас и закончат.
– Да я же на минутку! – и старая рыбачка, охая, вновь поднялась.
– Погоди, погоди, дорогая. Они быстро.
– Да мне хоть бы одним глазком глянуть на нее. Почитай три года не видела...
Неожиданно кто-то громко вскричал:
– Ба-а!.. Чего-то стряслось! Глядите, что за человек?!
Ловцы и рыбачки зашумели громче прежнего, повернулись в сторону берега.
От протока бежал по улице какой-то человек и, то падая, то прислоняясь на секунду к забору, снова бежал и снова падал, поднимался, хватался за голову.
Макар и Коляка первыми бросились навстречу человеку, следом за ними поспешили Анна Жидкова, Кузьма, Зимина, Тимофей и другие ловцы и рыбачки.
...А в доме Андрея Палыча продолжалось собрание.
После Лешки-Матроса, подробно рассказавшего о последних событиях в Островке, говорила Кочеткова. Она была в черном, простого покроя костюме – неширокая юбка, короткий жакет четко облегали ее плотную, статную фигуру. Вокруг головы лежали золотым венком пушистые светлокоричневые косы.
– ...Вся ваша беда, товарищи вы мои, земляки, в том и заключалась, что вы редко, совсем редко собирались. Сидели и ждали, пока вас кто-то организует, кто-то преподнесет вам на ладошке готовенькую артель. А они, как правильно говорил здесь Алексей Захарыч, оказывается, собирались. Мы это еще точно узнаем, зачем они собирались! Проверим!.. – Она быстрым, энергичным взглядом посмотрела на дверь, за которой в сенях находился милиционер. – Вы забыли, товарищи земляки, что вы – коммунисты и комсомольцы, забыли, что вы – передовой отряд в поселке...
Сенька исподлобья поглядывал на Дмитрия Казака – тот, обхватив голову, низко склонился над столом.
Екатерина снова и снова попрекала собравшихся, то осуждая их всех вместе, то распекая каждого в отдельности.
– Но об этом пока довольно!.. – Она пристально оглядела притихших ловцов. – Тут, понятно, виновато и партийное руководство района, которое оказалось правоуклонистским. Оно теперь, я уже говорила вам, заменено новым. В этом оказал большую помощь городу Алексей Захарыч своей статьей-сигналом. Многое открыл нашему окружному комитету партии, как уже известно вам, и Василий Петрович. – Кочеткова кивнула в сторону убеленного сединами Василия Сазана. – Но и об этом – довольно!.. – Она посмотрела на окна, в которые заглядывали люди, прислушалась к шуму, доносившемуся с улицы. – Хорошо, что, хоть и с опозданием, принялись вы за артельные дела. Это очень хорошо!
Костя Бушлак, внимательно слушая Катюшу, безотрывно следил за ее плавными движениями рук, следил за иссиия-черными ее глазами, которые то вспыхивали, то вдруг потухали, то вновь загорались.
Она говорила коротко, то и дело переходя от одного вопроса к другому, желая, должно быть, ознакомить людей не только с тем, что творилось в их районе и округе, но и со всем, что происходило в стране. Сейчас она рассказывала о том, какой невиданно большей волной по всей советской земле идет организация колхозов и какая жестокая борьба развернулась с лютыми кулаками.
– И у нас, на взморье, товарищи вы мои, земляки, повсюду создаются колхозы, убираются с дороги мешающие нам рыбники-кулаки. Это только у вас, в вашем поселке и районе, произошла небольшая задержка. Но мы эту ошибку исправим. Быстро исправим, товарищи!
– Факт, быстро! – поддержал Лешка-Матрос, сидевший за столом рядом с Василием Сазаном.
На столе лежали стопками газеты; были здесь и те газеты, с которыми Андрей Палыч ездил в район, испещренные черным жирным карандашом, в кружках и рамках.
Слушая Кочеткову, Лешка машинально перебирал газеты, поглядывал на молодого седовласого Василия, удивляясь, как это удалось ему благополучно выбраться с моря. Хотя голова Василия и была сплошь седой, хотя и посуровел он в лице, но казался бодрым, смотрел весело.
– Так и не рассказал ты, – шепнул Матрос Василию, – кто же помог тебе, кто спас?
Василий сурово улыбнулся, показал внезапно загоревшимися глазами на газеты.
Лешка непонимающе пожал плечами.
Василий нетерпеливо потянулся к газетам и осторожно взял одну – с обведенными карандашом словами и целыми фразами; он аккуратно свернул газету и бережно, стараясь не помять ее, как самое дорогое и сокровенное, положил в боковой карман. Это была памятная ему газета, которую читал он перед выходом в море...
Лешка глядел на Василия и не узнавал товарища – лицо его было озарено каким-то необыкновенным, внутренним светом.
– Потом... потом расскажу... – взволнованно прошептал он и посмотрел на Андрея Палыча, который поднялся из-за стола, намереваясь говорить.
Но, как и всегда, Андрей Палыч не сразу начал свою речь. Он неловко переступил с ноги на ногу, поднял на лоб очки, опустил их на переносицу и снова вскинул на лоб.
– Прежде всего... – наконец заговорил он, отодвигая стул и проходя за него. – Прежде всего спасибо за науку Катерине Егоровне. Здорово отчитала она нас и поделом отчитала. Спасибо ей... Но не все наши ошибки и промахи знает она. Я хотел... – Андрей Палыч запнулся, посмотрел на Матроса. – Оно, может, и не к месту сейчас. Но я хотел, мне кажется... – Он говорил тяжело, волнуясь и так крепко сжимая спинку стула, что пальцы его рук стали белыми. – Я хотел сказать о проступке Лексея Захарыча. Он тут, рассказывали, недавно скандал учинил, гульбу с маячником... пьянку! Весь поселок знает об этом. Не положено коммунистам вести себя так срамно. Не положено!.. Правда, он и раньше у нас изрядно выпивал, но ведь теперь, товарищи, эдакое ответственное и важное время...
Лешка стоял за столом, виновато опустив голову, нервно теребя бескозырку.
– Не к лицу коммунисту это, да в такое-то еще время! – настойчиво повторил Андрей Палыч.
Вдруг со стула вскочил Дмитрий Казак и громко, страстно заговорил:
– Но Алексей Захарыч и собрание наше об артели организовал, и про темные дойкинские сборища первым дознался, и городу дал сигнал о непорядках!
– Правильно! Хорошо! Молодец! – Андрей Палыч снова посмотрел на Матроса и, подумав, взволнованно сказал: – И все-таки нельзя, товарищи, пятнать нашу партию – чистую, как чиста сама морская вода. Нельзя, товарищи!.. Осудить предлагаю я проступок Лексея Захарыча – вот что!
– Не об этом сейчас речь! – Из-за стола вышел Буркин и кивнул на окна, в которые то и дело заглядывали ловцы и рыбачки. – Видишь? Не об этом сейчас надо толковать!
– И об этом следует говорить, – сердясь, перебил Буркина Андрей Палыч, – о чистоте нашей надо говорить перед большими делами!
– Согласен! – строго сказал Буркин и снова кивнул на окна, из-за которых доносились встревоженные голоса. – А когда же о делах будем толковать?
– И это дело, – настаивал Андрей Палыч, – очень важное дело!
– Постойте, постойте, товарищи! – поднялась Кочеткова, желая прекратить спор. – Дело ясное. Я предлагаю...
Но тут громко постучали в дверь, из сеней послышался шум, затем дверь широко распахнулась, вошел милиционер, за ним показался изнемогающий Антон, которого поддерживали под руки Коляка и Тимофей. Позади кричали о чем-то ловцы и рыбачки. Лицо Антона было в крови. Потный, он часто и жадно дышал, словно ему не хватало воздуха. Заметив Матроса, ловец глухо застонал, потянулся к нему.
– Откуда ты? – бросился Навстречу Лешка. – Что с тобой?
Антон, хватаясь за грудь, с трудом выдохнул:
– П...п...п-ить...
Он залпом осушил протянутый ему ковш воды, беспомощно опустился на стул.
– Там... на стоечной... гость этот, Васькин дружок, вроде... – Антон передохнул и прерывисто продолжал: – И вовсе не дружок он... Подслушал я, когда чай кипятил... С ним еще четверо, под Гурьев пробираются... бунтовать, возмущать народ... восстание вроде готовить...
Вытирая вспотевшее лицо, он размазывал по нему полосы крови, которая ручейками сбегала из-под шапки на лоб, виски, щеки.
– И оружие у них – целый ящик!.. А я убег... когда все сошли на лед пробивать навал... Думаю, надо дать знать в поселок о смутьянах и заговорщиках... Нагнать их, думаю, надо... Вот и убег...
– Нагнать гадюк! – вдруг неистово завопил Макар, размахивая газетой, порываясь к Матросу.
– Нагнать, нагнать!.. – закричали ловцы, потрясая кулаками, грохоча стульями.
Кочеткова окликнула милиционера, окликнула еще раз, но он из-за шума не слышал ее. Екатерина, отстраняя людей, двинулась к нему.
Но в это время пробившаяся к дочери Маланья Федоровна горячо воскликнула:
– Катюшенька! Родимая ты моя! – и, зарыдав, припала к ее плечу. – Доченька!..
– Маманя!.. Милая!.. – Екатерина целовала мокрое от слез лицо матери, целовала редкие седые ее волосы, растроганно повторяла: – Маманя!.. Родная!..
На какой-то миг в горнице стало тихо... Но вот Екатерина бережно усадила мать на стул, ласково погладила ее, поцеловала в лоб.
– Минуточку, маманя, – волнуясь, прошептала она. – Одну минуточку... Мы сейчас...
Одернув жакет, Екатерина обвела ловцов и рыбачек влажными, поблескивающими глазами и, секунду помедлив, решительно позвала:
– Товарищ милиционер!
Она быстро надела берет, накинула на плечи пальто.
– Куда ты, родимая? – всполошилась Маланья Федоровна, хватая дочь за рукава пальто. – Куда?..
К Екатерине подскочил милиционер.
– Слушаю, товарищ секретарь райкома! – и, козырнув, он застыл на месте.
– Арестовать сейчас же Дойкина! – приказала Екатерина и надвинула на лоб берет чуть ли не по самые глаза.
– Краснощекова и Турку! – добавил Лешка, выхватывая из кобуры наган.
– Быстро, товарищ милиционер! – вновь приказала Екатерина и нагнулась к теребившей за рукав пальто матери, заботливо успокаивая ее.
– А мы на помощь ему! – грозно заявил Коляка и вместе с другими ловцами устремился следом за милиционером.
– Алексей Захарыч! – остановила Екатерина Матроса, который тоже ринулся было за милиционером. – Давай срочно организуй погоню!.. Настичь их! Захватить! Константин Иваныч – с тобой! Товарищ Казак тоже! Сеня вот еще!
– Я еще! – Из-за стола вышел Буркин, свирепо пыхтя цыгаркой.
– И я непременно! – обвязывая голову полотенцем, заявил Антон. – Ничего, ничего со мной не станется! Только малость ударился, когда с торосов полетел...
– Митя! – окликнул Казака Лешка. – Беги за Глушей – на всякий случай с нами поедет. Пусть только побольше положит бинтов в санитарную сумку!
– Мы тоже в погоню! – закричали толпившиеся в дверях ловцы. – Нагоним злодеев!
– Тише, товарищи! – Екатерина высоко вскинула руку. – Тише!
Голос ее звучал твердо, повелительно.
«Вот она, оказывается, какая!» – удивленно подумал Костя Бушлак.
Он впервые слышал ее такой сильный волевой голос, нисколько не похожий на прежний Катюшин – мягкий и певучий.
– Алексей Захарыч отвечает за погоню! – продолжала распоряжаться Екатерина. – Григорий Иваныч – в помощь ему! – Она круто повертывалась то к одному, то к другому ловцу, и от резких движений полы пальто ее вскидывались, словно от ветра. – Андрей Палыч со мной останется! Василий Петрович тоже здесь останется!
– Я останусь?! – вдруг вскричал Василий Сазан, громко ударяя по столу кулаком. – Да я им, г-гадам, должен самолично горло перегрызть!
Он был глубоко потрясен – его дом, его семью, его беспорочное имя использовали враги! Он, казалось, еще более поседел.
– Я им!.. – и, не помня себя, Василий стремглав выскочил из горницы.
Следом за ним бросились другие ловцы.
Глава тринадцатая
Реюшка, переполненная ловцами, быстро скользила по протоку.
По обеим сторонам судна, вдоль бортов, проворно двигались Коляка, Макар, Дмитрий Казак, Кузьма Жидков, отталкиваясь шестами о неглубокое дно протока. На носу реюшки работали Тимофей Зимин, Сенька и Костя Бушлак, разбивая встречные льдины, отводя их в сторону. На корме находились Лешка-Матрос, Григорий Буркин, Василий Сазан.
Из бокового оконца каюты выглядывали то Глуша с перекинутой через плечо санитарной сумкой, то Антон с обвязанной бинтом головой; он был похож на муллу в чалме.
Василий искусно управлял рулем, заставляя судно стремительно лавировать промеж льдин, выводя его на новые и новые пути-проглеи.
– Пошибче, товарищи! Пошибче! – подгонял он ловцов, испытывая жгучее нетерпение скорее настичь врагов и разделаться с ними за поруганную его честь, за нарушенную ловецкую жизнь.
На приморье быстро опускался вечер; солнце, словно раненая птица, падало в далекий Каспий. Камышовое пожарище утихло, – только кое-где низко стлались, будто туманы, черные полосы дыма. Утих и ветер...
– Покруче, товарищи! – не переставал торопить Василий ловцов. – Поживей!
Не терпелось и Лешке-Матросу. Он то и дело поднимался на крышу каюты и зорко всматривался вдаль, следя за дойкинской флотилией, которая уходила все дальше и дальше, то скрываясь за камышами, то вновь показываясь, то исчезая за крутыми поворотами протока.
– Слезь, Алексей! Слезь! – сумрачно твердил Буркин, дергая Матроса за широкую штанину. – Слезь, говорю!
И когда Лешка спускался с крыши каюты, Григорий настойчиво продолжал:
– Хитростью надо, хитростью взять их. Разве забыл боевую нашу хватку?.. У тебя наган, у Кости централка – вот и все наше оружие. Ты понимаешь?.. А у них, помнишь, Антон говорил, целый ящик. Перебить могут нас, всех перебить! – Запалив потухшую цыгарку, он стал излагать план захвата врагов: – Как только дойдем до Бакланьей косы – все в каюту! Останутся наверху Коляка, Тимофей, Дмитрий да ты, Василий...
– Не смогу я! – вырвалось у Василия. – Не стерплю! Я им!.. – И он умоляюще попросил: – Пусть лучше кто-то другой...
– Сможешь! – перебил его Буркин. – Стисни зубы – и сможешь!.. Ну, вот. Подъедете вы, значит, к Миронычу, и ты скажешь ему: Алексей Фаддеич, мол, в сухопайщики принял, идем с вами в море. Ну, разговор пойдет у вас – как это ты выбрался с относа... Только, Василий, гляди в оба, и в подходящий момент – сигнал нам. – Он повернулся к Матросу и спросил: – Ну, так, что ли?
– Так, – глухо сказал Лешка. – Говорили же мы... – и, нахмурившись, шагнул в каюту. – Давай всех ко мне!
У Бакланьей косы льдины, сбившись, громоздились одна на другую, образуя высокий сверкающий навал. Ловко обойдя косу, Василий вывел реюшку на чистую воду – широкая проглея лежала посреди протока, обрамленного с боков ледяными торосами. Буркин приказал лишним ловцам укрыться в каюте.
Впереди была видна медленно продвигавшаяся к морю дойкинская флотилия: первой шла стоечная, за нею плавно плыли по проглеям остальные суда.
Пристально следя за флотилией, Буркин прерывающимся голосом сказал Василию:
– Значит, как условились... гляди в оба...
И вдруг он подался вперед, радостно воскликнул:
– Ага, бандюги! Стоп на месте! Гляди, Василий!
Но Василий и сам заметил, как одно за другим остановились дойкинские суда: должно быть, новый ледяной затор преградил им дорогу.
– Вася... – волнуясь, сказал Буркин и, пригибаясь за крышу каюты, показал товарищу на крепко сжатый кулак: крепись, мол, держись!
Василий согласно кивнул, навалился всей грудью на румпельник, круто поворачивая реюшку.
Ловцы, находившиеся в каюте, тревожно наблюдали в боковые продолговатые оконца за быстро мелькавшими мимо берегами. Лешка сидел за столиком, вертел в руках наган и – в который уже раз! – пересчитывал патроны.
– Маловато, – сокрушался он. – Маловато!
– Хватит! – успокаивал его Антон, поправляя сползавшую с головы повязку. – Тринадцать штук у тебя, а их всего пятеро.
Лешка сердито посмотрел на Антона.
По другую сторону столика сидел Костя Бушлак, проверяя охотничье ружье Андрея Палыча.
Глуша тревожно наблюдала то за Лешкой, то за Костей, поминутно открывая и закрывая лежавшую у ней на коленях санитарную сумку.
В каюту вошел Буркин. Все повернулись к нему.
– Застряла шатия в ледяном заторе, – возбужденно сообщил он. – Готовьтесь... Скоро подвалим... – и беспокойно оглядел ловцов, вооруженных кто топором, кто ломом, кто темляком. У самого Григория за поясом торчал огромный сверкающий тесак.
Лешка уловил беспокойный взгляд Буркина, понимающе качнул головой, повернулся к Антону.
– Говоришь, они все на стоечной у Мироныча расположились? – спросил он.
– Все, у него в каюте, и здорово выпивши, – подтвердил Антон.
Лешка на миг задумался, а затем жестко сказал, обращаясь к Буркину:
– Передай, Григорий, мой приказ Василию: пришвартовываться только к стоечной. Только к ней! Не иначе!
Буркин вышел из каюты и тотчас вернулся.
– Совсем близко бандюги, – доложил он.
Наступила настороженная тишина. Только слышно было, как пыхтел цыгаркой Буркин да за бортами судна журчала вода. Ловцы прильнули к оконцам. Мимо быстро проносились ледяные берега, окаймленные частоколом почерневших за зиму камышей.
И вдруг раздался хриплый, простуженный голос Василия:
– Осторожней, полегче!.. Сходи на лед!
О палубу с грохотом ударились шесты.
Лешка помрачнел, надвинул на лоб бескозырку, решительно поднялся.
– Без моей команды – ни шагу! – строго сказал он ловцам. – Окошки занавесить!..
В каюте стало темно.
По палубе гулко затопали сапогами находившиеся наверху ловцы.
Лешка подошел к занавешенному окну и, слегка приоткрыв брезент, посмотрел в щелку: мимо проплывали ледяные торосы, воды совсем не было видно – реюшку, должно быть, вели по узкому, вырубленному во льдах проходу.
Лешка чувствовал, как позади него тяжело и прерывисто дышали ловцы.
– Как там? – шепотом спрашивали они его. – Чего там?
Он молчал, продолжая напряженно глядеть в щелку оконца.
И тут снова раздался голос Василия – на этот раз необычно громкий и взволнованный:
– Мое почтенье, Мироныч! Не узнаешь, поди?.. Да это – я! Я!.. Василий Сазан!.. Здравствуй! С относа вернулся!.. Узнал?
– Боже мой! – донесся в ответ удивленный голос Мироныча. – Да никак и на самом деле Василий?
– Я! Я, Мироныч!.. Здравствуй!
– Доброго здоровья! Как же это ты от смерти убег?
– Расскажу, Мироныч. Расскажу... Совсем я разорился... А сейчас – спасибо Алексею Фаддеичу! – в море, вместе с вами, послал. Да еще вот со мной Дмитрий, Коляка и Тимофей.
«Молодец, – хмуро усмехнулся Лешка, думая о Василии. – Будто артист какой играет!»
Реюшка обо что-то сильно ударилась – наверно, пришвартовалась к стоечной. И действительно, через какую-либо минуту Лешка увидел в щелку оконца каюты приближающийся черный засмоленный борт судна. А еще через минуту реюшка встала борт о борт со стоечной.
Лешка хорошо видел край палубы дойкинского судна и пару чьих-то ног, обутых в добротные морские сапоги, жирно смазанные дегтем. А вот показалась еще пара ног в подшитых кожей валенках.
«Ага, – догадался Лешка, – в валенках Василий, а тот, видать, Мироныч».
Валенки приблизились к сапогам.
– Ну, здравствуй, здравствуй, счастливчик! – сказал Мироныч. – Прямо чудо!
– Чудо, Мироныч! Истинное чудо!.. Спасибо гурьевским тюленщикам.
– Граждане, граждане! – громко крикнул Мироныч и дробно застучал носком сапога в стену каюты. – Господа, милые!.. Слышите?.. Поглядите-ка на чудо! Вот это – чудо!..
Через несколько минут к двум парам ног присоединилось еще несколько пар – все в ладных, щегольских сапожках.
«Они!..» – вздрогнув, подумал Лешка о врагах. Он нетерпеливо крутнул барабан нагана, взвел курок и, оглянувшись, свистящим шепотом приказал ловцам:
– Ни с места!.. Только по моей команде!..
И снова припал к щелке.
– Пошел в море молодым, а вернулся стариком, – рассказывал Мироныч. – Был в лапах у самой смерти, и вот – чудо! – живой...
Лешка насчитал пять пар щегольских сапог. Одна пара – лаковая, с низкими голенищами в гармошку – была совсем близко. Другая пара – с длинными острыми носами – стояла рядом с валенками. Против валенок остановилась еще пара с высокими каблуками.
– Вот оно какое чудо, господа милые!..
Лешка поднес к щелке наган, прицелился, навел мушку на один сапог с длинным острым носом и нажал на спуск.
Раздался выстрел. Со звоном брызгнули осколки стекла. Раздался другой, третий, четвертый выстрел... Сапоги завертелись по палубе. Кто-то вскрикнул, кто-то упал, закрывая все сапоги. Но вот мелькнула пара лаковых. Лешка ударил по ним, затем ударил по высоким каблукам, метнулся к двери, распахнул ее и, перезаряжая на ходу наган, крикнул:
– Ловцы! За мной! Бушлак – первым! Глуша – пока в каюте!..
На палубе стоечной уже шло побоище. Василий Сазан и Коляка, вооруженные темляками, расправлялись с тремя подстреленными Лешкой незнакомцами, которые, то вскакивая, то падая, то вновь вскакивая, пытались отбиться, норовили соскочить на лед. Тимофей, схватившись с Миронычем, катался с ним по палубе. Дмитрий Казак, размахивая обломком шеста, наседал на остальных двух незнакомцев, которые стремились пробиться к каюте.
Лешка сразу понял, что незнакомцы были без оружия.
«Значит, вышли из каюты пустыми! – мелькнуло у него. – Потому и рвутся туда!»
И он громко крикнул Бушлаку:
– Бей по этим!..
Бушлак и Лешка выстрелили одновременно.
Один из незнакомцев широко взмахнул руками, опрокинулся на палубу; на него навалились подбежавшие Буркин и Сенька. Но другому незнакомцу, что был в огромной серой кепке, удалось прорваться в каюту.
Не успел Лешка сообразить, что же делать дальше, как вдруг из-за низкой крыши каюты показалась голова в огромной кепке, грохнул выстрел – и тут же упал Бушлак. Снова грохнул выстрел – и повалился Дмитрий, не то подкошенный пулей, не то укрывшийся за выступом люка.
– Ах ты, г-гад!.. – Лешка ударил по незнакомцу в кепке, ударил еще и еще раз.
Кепка скрылась за крышей каюты, но тут же показалась с другой стороны каюты. И Лешка услышал, как совсем близко прожужжали пули. Лешка бросился на палубу и, растянувшись за кругом каната, выстрелил.
– Н-на... г-гадюка! – яростно выругался он и снова услышал, как где-то рядом звонко цокнула о палубу пуля, другая.
Лешка нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало.
«Все патроны! – мрачно подумал он. – Все!!» – и, заметив недвижно лежавшего у борта реюшки Бушлака, пополз было к нему, намереваясь воспользоваться его ружьем. Но свистящая очередь пуль заставила Лешку вновь припасть к палубе. Рядом с ним, пронзительно вскрикнув, растянулся подсеченный пулей Кузьма Жидков.
Осторожно приподняв голову, Лешка увидел, как вдоль стены каюты пробирался ползком Макар, метивший, наверно, обойти незнакомца, который находился по другую сторону каюты. Макар волочил за собой топор. И только было нырнул он за каюту, как его встретил выстрел в упор.
Лешка вскочил, подбежал к Бушлаку, выхватил ружье и, вскинув его, выстрелил в незнакомца. Но тот снова скрылся за крышей каюты. Неожиданно он появился с противоположной стороны, откуда Лешка никак не ожидал его. И, если бы не подоспела на помощь Глуша, вряд ли Лешка избежал бы вражеской пули.
Выглядывая из двери своей каюты, Глуша, вдруг заметила, как незнакомец направил револьвер в спину Матроса.
– Леша!! – пронзительно закричала она и тут же сорванной с плеча санитарной сумкой со всего размаха хлестнула по ногам незнакомца.
Тот, качнувшись, свалился за борт, на лед, однако, мгновенно вскочив на ноги и отстреливаясь из двух револьверов, стал отходить к берегу.
Со стороны ледяного затора бежали ловцы, которые до этого пробивали проход в торосах для дойкинской флотилии. Размахивая ломами, топорами, они бежали наперерез стрелявшему человеку, еще не зная точно, что случилось.
Впереди других бежал Яков Турка, за ним Павло Тупонос.
– Держа-а-ать его! Держа-а-ать!.. – кричал Лешка и, перескочив на стоечную, спрыгнул на лед.
Глуша поспешила к неподвижно лежавшему на палубе стоечной Дмитрию, на ходу раскрывая санитарную сумку.
Следом за Лешкой спрыгнули на лед Коляка и Буркин. Коляка вырвался вперед и, то припадая ко льду, то вскакивая, двинулся в обход незнакомцу.
Незнакомец, отстреливаясь, уходил все дальше и дальше к берегу.
Лешка выстрелил по нему, но промахнулся. Перезарядив ружье, снова выстрелил.
Незнакомец упал на колено, однако быстро поднялся. Но в эту минуту Яков Турка с одной стороны, а Коляка с противоположной подшибли его пущенными по льду топорами. Он опрокинулся на лед и только было хотел подняться, как на него набросились подбежавшие ловцы.
Первым подоспел к ним Лешка.
– Вяжите его! – приказал он и кратко сообщил Якову о случившемся.
– Ах ты, сволота! – зло выругался Турка, пиная незнакомца и скручивая ему на спине руки. – Поперек дороги захотел встать, сволота!
– Поперек артельной дороги, – поправил Якова Коляка.
Турка растроганно посмотрел на Коляку и улыбнулся. Улыбнулся и Коляка.
– Такие-то вот дела, Яша! – взволнованно сказал он.
– Добрые дела, Николай Евстигнеич! – радостно откликнулся Яков, довольный своим примирением с Колякой и тем, что наконец-то создана артель.
Незнакомец, кусая губы, исподлобья и ненавидяще посматривал на Лешку, который шагал сбоку его. Позади шли Яков и Коляка, придерживая за концы веревку, которой были связаны руки незнакомца.
Когда поднялись на стоечную, Яков Турка сказал Василию, показывая на приведенного злодея:
– Вот он, твой «дружок»!
Это был тот самый, который первым приехал в Островок и остановился в доме Сазана.
Василий, вскинув кулаки, рванулся к нему. Но Лешка преградил дорогу.
– Не стоит, Вася, руки марать о такую мразь, – спокойно сказал он и брезгливо поморщился.
