Текст книги "Моряна"

Автор книги: Александр Черненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Глава пятая

С нетерпением ожидал Андрей Палыч возвращения из города секретаря райкома партии Болтова, который еще неделю назад уехал на пленум окружного комитета партии.

До приезда Болтова Андрей Палыч не решался обращаться ни в кредитное товарищество ловцов, ни лично к его председателю Ивану Митрофановичу Коржаку, зная заранее, что ему откажут в помощи. Да и дело-то по существу заключалось не в кредитах, а гораздо в большем – в создании артели, в создании новых путей жизни.

Сидя у знакомого ловца в горнице, он сокрушенно качал головой, волновался, думая о том, как его примет секретарь. По ночам он не спал, подолгу рассуждая с самим собою:

«Так и скажу ему: надо тряхнуть дойкиных!.. Хватит!.. Пора нам и артелью доброй зажить... Партия верную дорогу указывает...»

Чтобы скоротать ночи, он одевался, выходил на двор, отпирал калитку и долго бродил по пустынным, сонным улицам районного поселка, слушая, как гудел и ломал льды на Быстренькой свирепый норд-вест, дувший беспрерывно третьи сутки.

С рассветом Андрей Палыч возвращался, пил чай и сызнова перечитывал привезенные из Островка газеты.

В райкоме партии он просиживал целыми часами, ожидая, что вот-вот заявится из города секретарь.

Работники райкома давно уже приметили сумрачного посетителя, который недвижно и молча сидел на табуретке у печки.

– Вам кого, товарищ? – спрашивали они Андрея Палыча.

– Самого главного – Болтова.

– Его сейчас нет.

– Знаю. Потому и жду.

– А по какому делу, товарищ? Возможно, мы и без него разрешим?

– Только он один может...

И, не желая больше разговаривать, Андрей Палыч надвигал на лоб шапку, часто вздыхал, вновь и вновь думая о близкой встрече с секретарем райкома...

Как только открывалась дверь и со свистом врывался ветер, он пристально оглядывал каждого входившего, надеясь сразу признать Болтова, хотя ни разу и не видел его, зато много слышал о нем.

Люди торопливо проходили мимо Андрея Палыча.

Один раз дверь особенно широко распахнулась, и под ударом ветра в коридор вбежал Буркин.

– Григорий Иваныч! Мое почтенье! – обрадовался Андрей Палыч. – И ты сюда?

– А куда же мне? – Буркин сурово улыбнулся.

Они прошли в конец коридора и там, у окна, присели на скамейку.

За окном кружил ветер, гоняя по двору бумажки, солому; когда ветер, завывая, ударял сильней, дом сотрясался и где-то шумно хлопали ставни.

Андрей Палыч пытливо посмотрел на Буркина, осторожно спросил:

– По каким делам, Григорий Иваныч?

– К тебе на подмогу... – Буркин быстро свернул цыгарку, закурил и, шумно пыхтя дымом, продолжал: – Когда ты уехал сюда, я был еще в море. А когда вернулся, заходили ко мне Сенька, Дмитрий и Туркин Яшка. Об артели толковали. Ну, вот я и следом за тобой...

От наскока ветра загудела железная крыша и снова где-то шумно захлопали ставни.

Буркин помолчал, свернул новую цыгарку, отрывисто заговорил:

– Артелью надо выходить в море, Андрей Палыч! Пора!.. Артелью!..

– Непременно, непременно...

К ловцам спешила худенькая рыжеволосая девушка.

– Товарищ!.. – обращаясь к Андрею Палычу, торопливо спросила она. – Вы хотите к товарищу Болтову?

– Мы.

– Он вас ждет.

– А разве он приехал?

– Вчера еще приехал.

– Гм... Интересно...

– Идите, а то скоро бюро начнется.

С любопытством озираясь на Буркина, который нещадно дымил цыгаркой, девушка ввела ловцов в небольшую комнату. Постучав в низенькую дверь, она слегка приоткрыла ее.

– Можно, Павел Семеныч?

– Да-да! – ответил из кабинета громкий голос.

Первым в кабинет вошел Буркин и сразу опустился на диван, продолжая густо чадить цыгаркой.

Андрей Палыч задержался у двери, осторожно посматривая на секретаря райкома, который, сидя за огромным столом, вынимал из портфеля книги, газеты, блокноты и раскладывал их в строгом порядке вокруг чернильницы с медными завитушками.

Болтов был одет в черный просторный пиджак со вздутыми у плеч рукавами; коротко подстриженные волосы торчали седой щетинкой. Слегка опухшее лицо его казалось усталым; под глазами висели большие синеватые мешки. Откинувшись на спинку кресла, он вдруг порывисто поднялся.

– Григорий Иваныч! Ах, ты!.. Здорово! – и, выйдя из-за стола, шагнул к дивану. – Давненько, давненько ты у нас не был, пропащая душа! Как поживаешь? Чего нового?

– Есть новое! – Буркин жадно затянулся дымом. – Сейчас вот наш секретарь комячейки доложит... – и стал торопливо свертывать очередную цыгарку.

Болтов посмотрел на Андрея Палыча и прошел к столу, следя за Буркиным. Знал он Буркина давно – с тех самых пор, как тот, контуженный, вернулся с фронта и года полтора-два работал в волисполкоме, а одно время даже замещал председателя исполкома. Но контузия вконец расшатала его здоровье, и он вскоре отошел от работы, уехал к себе в Островок.

– Вы, значит, ко мне, товарищ? – спросил Болтов Андрея Палыча, все поглядывая на Буркина.

– Да. Вместе с Григорием Иванычем, – и ловец подошел к столу.

Следом за ним приподнялся Буркин и тоже зашагал к Болтову.

В окно хлестал ветер, звонко осыпая стекла желтым песком; у крайнего окна, повизгивая, то и дело хлопал ставень.

Буркин посмотрел на Андрея Палыча, неловко переступавшего с ноги на ногу – он всегда не сразу начинал говорить, – посмотрел еще раз на него и, глубоко затянувшись дымом, отчего ярким пламенем вспыхнула бумажка цыгарки, глухо сказал:

– Хотим артелью выходить в море, Павел Семеныч... Давай помогай! На Коржака нажми по части кредитов... Да и пора вам за него приняться.

– Тряхнуть его надо! – внезапно вырвалось у Андрея Палыча. – И Коржака и Дойкина нашего! В городе вон...

Болтов вскинул настороженный взгляд на ловца:

– Полегче, товарищ!

– А как же?.. – Андрей Палыч непонимающе развел руками; потом, быстро распахнув полушубок, высыпал из-за пазухи на стол секретаря газеты. – Значит, газеты неправду пишут и про кредиты и про артели?..

– Ты не волнуйся, товарищ. Присядь, – Болтов кивнул на кресло и строго спросил: – Ты ведь, кажется, секретарь ячейки?

– Вроде так.

– Как это понимать?

– А вот когда у нас в Островке по-настоящему работала комячейка...

– А разве сейчас не работает?

– Да нет, работает, но не совсем.

– Не пойму, что это значит: не совсем.

– Люди же у нас поразъехались кто куда, Павел Семеныч!

Болтов крякнул, закурил.

– ...Петро Жижин наш в Москве работает, – продолжал Андрей Палыч, – Семен Кошелев в Сталинграде, Сергей Курьянов обратно в городе, он у нас секретарем был. А теперь и Василия Сазана нету – в относ попал. Остались вот Григорий Иваныч да я, Бушлак еще...

– Зубов Алексей, кажется, есть еще у вас?

– Есть!

– Та-ак... – Болтов постучал кончиком карандаша о стол. – А вы присаживайтесь, товарищи... Да-а, не совсем ладно у вас с ячейкой – не растете!

– Как не растем! – обиженно воскликнул Андрей Палыч. – Бушлака давным-давно перевели из кандидатов в члены, двоих приняли в кандидаты почитай год еще тому назад, да вот райком все никак не утверждает – ни Бушлака, ни тех двоих.

– Оно, конечно, понятно с вашей ячейкой, – и Болтов сердито швырнул карандаш. – Далеко вы от нас, чуть ли не на самом море. Однако помочь вам надо... Хорошо! Поможем!

Он откинулся на спинку кресла, испытующе посмотрел на Андрея Палыча:

– Ну, а теперь я должен тебе, товарищ, разъяснить относительно слухов про город.

Буркин попрежнему ненасытно курил и во время коротких пауз между затяжками настойчиво повторял:

– Артелью, Павел Семеныч... Артелью в море... На Коржака нажми...

– Я слышу, слышу, Григорий Иваныч, – и Болтов, снова приглашая ловцов присесть, быстро заговорил, обращаясь к Андрею Палычу: – В городе арестовали, товарищ, злостных рыбников, которые обманывали и обкрадывали нашу власть, превышали нормы заготовок рыбы, укрывали прибыль и, таким образом, не платили полностью государству налоги. Делали они и еще кое-какие дела: пытались спаивать, подкупать некоторых слабовольных наших работников... Но есть, товарищ, рыбники и другого сорта, другого посола: честные, исправно выполняющие все законы и постановления нашей власти. Взять хотя бы Ивана Митрофановича Коржака. Чем плохой? Лов развернул широко, кредитное товарищество организовано по его инициативе. Он даже работает председателем этой кредитки! Таким честным рыбникам мы не должны мешать. Пусть трудятся на всеобщее дело, пусть разворачивают лов. Страна от этого только больше получит рыбы. А Каспий – море большое, улова на всех хватит. На то и нэп, на то и существует ленинская новая экономическая политика, – и, поочередно оглядев Буркина и Андрея Палыча секретарь внушительно добавил: – Это следует вам хорошенько запомнить, а заодно и растолковать вашему Алексею Зубову...

Сбитый с толку речью секретаря, Андрей Палыч никак не мог понять: правильно ли тот говорил?.. С одной стороны, казалось ему, будто и прав Болтов, а с другой – получалась нелепица: газеты непрерывно, вот уже чуть ли не полгода, пишут о борьбе с сухопайщиной, об артелях, а секретарь райкома говорит о каких-то честных рыбниках.

«Как же это так? – Андрей Палыч недовольно посмотрел на опухшее лицо Болтова. – Коржак – честный? Дойкин – честный? А не у них ли в сухопайщине сидят, как рыба в садке, многие ловцы? Что ж это такое? И ежели у ловца беда, куда же деваться? В сухопайщину, значит?.. А газеты что пишут? Нет-нет, тут что-то не то, не то...»

– Да ты присядь, товарищ!

Андрей Палыч очнулся и растерянно, тихо произнес:

– Спасибо, мне уже вставать пора... – Немного подумав, он вдруг взволнованно сказал: – А честных рыбников все-таки нету, Павел Семенович! – и стал поспешно собирать свои газеты со стола. – Нету честных рыбников! – горячо повторил он, собираясь уходить. – Сроду не видал эдаких! – И вдруг, спохватившись, вновь вытащил из-за пазухи газеты. – А как же, партия, как же товарищ Сталин говорит о наступлении на кулака и нэпмана в «Годе великого перелома»?

– То совсем другое дело... – Болтов поднялся, сердито одернул пиджак.

– Как другое дело?! – Андрей Палыч в упор посмотрел, на секретаря.

– Ну, хватит дискуссировать! – раздраженно бросил Болтов. – Приедет вот новый секретарь райкома, тогда и поспоришь! А может, и общий язык найдете с ним...

– Новый секретарь? – удивился Андрей Палыч.

– Да! Новый!

– И скоро приедет?

– Скоро! Сегодня!..

В комнату Болтова входили члены бюро райкома, настороженно поглядывали на секретаря, что-то говорили друг другу, пожимали плечами. А он уже торопливо заканчивал разговор с ловцами.

– Вернемся, товарищи, к тому, с чего начали: то, что вы артель надумали, – неплохое дело. Поддержим! – Болтов поднялся. – Ершов! Кузьма Фомич!

К столу подошел худой, жилистый председатель райисполкома; лицо его было густо покрыто оспинами.

– Это, – Болтов кивнул на Андрея Палыча, – товарищ из Островка. Артель они там организуют, Григорий Иваныч еще с ним, – и он показал глазами на Буркина, который в сторонке разговаривал с одним из членов бюро райкома, со своим старым знакомым Махотиным. – Ты его знаешь! Помнишь?..

К Болтову подошел высокий, щеголеватый начальник районной милиции и громко спросил:

– Скоро бюро начнется?

– Скоро! Не мешай, Минаев! – отмахнулся Болтов и снова обратился к Ершову: – В Островке они артель организуют. Надо поддержать! Поговори с Иваном Митрофанычем, дай директиву.

Зорко оглядев собравшихся, он стал быстро перебирать разложенные на столе книги, газеты, блокноты. В это время зазвонил телефон. Болтов снял трубку.

– Иди сюда, – Ершов потянул за рукав Андрея Палыча к дивану. – Я вам записку напишу в кредитное товарищество. Ступайте прямо к Коржаку.

– Вы из Островка, товарищ? – к Андрею Палычу подошел началыник милиции.

– Из Островка, – Андрей Палыч распахнул полушубок, отер полою лицо.

В комнате было душно, накурено; собравшиеся на заседание разделились на несколько групп и о чем-то тревожно, вполголоса разговаривали.

«О смене секретаря, видать, толкуют», – мелькнуло у Андрея Палыча.

– Что у вас там в Островке происходит? – начальник милиции вынул кожаный портсигар и закурил. – Члена правления кредитки, говорят, чуть не убили?

– Не слыхал что-то, – и Андрей Палыч снова отер полою лицо.

– А кто это у вас там Зубов?

– Есть такой. Матрос наш!

– Аа-а, помню, – начальник милиции ухмыльнулся. – Тот, что однажды Коржака...

– Он самый!

– Придется его, видно, того...

– Товарищи! – Болтов громко постучал стаканом о графин.

– А потом, воровство, говорят, у вас пошло, – торопливо продолжал начальник милиции, – и депутат сельсовета этому потворствует...

– Тише, товарищи! – Болтов снова громко постучал стаканом о графин.

Ершов поднялся с дивана и передал записку Андрею Палычу.

– Товарищи!..

Люди быстро рассаживались: одни на диван, другие на стулья, третьи в кресла.

Андрей Палыч хотел спросить начальника милиции про то, что же такого наделал в Островке Лешка-Матрос, хотел узнать, о каком воровстве шла речь, но тот повернулся и быстро прошел в угол, где стояло пустое кресло.

Болтов высоко вскинул руку:

– Товарищи!.. Звонили из города. Товарищи из окружного комитета партии выехали к нам еще с утра. Значит, вот-вот должны быть...

Андрей Палыч и Буркин торопливо вышли из кабинета.

На улице было ветрено.

Здесь так же, как и в Островке, люди поспешно готовились к путине: несли на берег сети, паруса, багры, весла.

Буркин молча взял из рук Андрея Палыча записку Ершова и, прочитав ее, снова передал ему.

– Да-а, – тяжело вздохнул Андрей Палыч. – Болтов того... неправ насчет честных-то коржаков... неправ!

– Ясно, неправ... – раздумчиво сказал Буркин. – Махотин мне сейчас говорил – город вмешался в это дело...

Когда ловцы вошли в просторный и светлый дом, где помещалось кредитное товарищество, они застали Коржака сидящим с бухгалтером за столом.

Согнув могучую, в жирных складках шею, Коржак рассматривал разложенный перед ним лист бумаги; бухгалтер, водя карандашом по листу, вполголоса разъяснял:

– Это – остатки на кредиты, а это...

Постояв немного у двери, ловцы двинулись к столу. Коржак поднял голову, жестко спросил их:

– Чего надо, граждане?

Из глубоких его глазниц глянули на ловцов черные сухие глаза.

– Получай партийный приказ! – Рука у Буркина вздрогнула. Он взял у Андрея Палыча записку, положил ее на стол.

Прочитав записку, Коржак отрывисто сказал:

– В пятницу заседание правления, тогда и разберем.

– Да мы же, Иван Митрофаныч, нездешние! – Андрей Палыч вплотную подступил к столу. – Чуть ли не целую неделю ждать!

– Знаю! – Коржак сунул записку в карман. – Раньше надо было беспокоиться!

– Товарища Болтова ждали из города...

– Ну, довольно! – Коржак взмахнул рукой. – Сказано, в пятницу.

– Иван Митрофаныч...

– В пятницу! Один я здесь не хозяин. Правление решает такие вопросы, – и Коржак склонился над усеянным цифрами листком.

Хмуро переглянувшись, ловцы словно сказали друг другу: «Ничего не поделаешь, – порядки, чорт бы их побрал!» – и решили ожидать пятницу. А заодно решили они ждать и приезда нового секретаря райкома партии.

Вечером, обложившись газетами, Андрей Палыч долго перебирал их, листал, водил пальцем по карандашным отметкам.

Буркин молчаливо наблюдал за ним, лежа на кушетке и дымя цыгаркой.

– Это ж, что называется, правый уклон на практике, правый уклон в действии! – вдруг удивленно воскликнул Андрей Палыч, поднимая на лоб очки. – Вот он кто оказывается!

Григорий вопросительно посмотрел на товарища:

– О ком это ты, Андрей Палыч!

– О нем – о Болтове! Ишь, чего придумал: честные рыбники! Партия иначе толкует о них! – И, вскинув газету, Андрей Палыч энергично тряхнул ею. – Вот послушай, Григорий Иваныч, как товарищ Сталин говорит об этих самых...

– О ком?

– Ну, о болтовых, о правых уклонистах.

И, опустив очки на переносицу, Андрей Палыч стал медленно и громко читать:

– «В чем состоит опасность правого, откровенно оппортунистического уклона в нашей партии? В том, что он недооценивает силу наших врагов, силу капитализма, не видит опасности восстановления капитализма, не понимает механики классовой борьбы в условиях диктатуры пролетариата и потому так легко идет на уступки капитализму, требуя снижения темпа развития нашей индустрии, требуя облегчения для капиталистических элементов деревни и города, требуя отодвигания на задний план вопроса о колхозах и совхозах, требуя смягчения монополии внешней торговли и т. д. и т. п.»

Андрей Палыч отложил газету, повернулся к Буркину и поверх очков многозначительно посмотрел на него.

– Теперь ты понимаешь, откуда у Болтова эти честные рыбники? – задрожавшим голосом спросил он после длительного молчания.

Григорий вскочил с кушетки, запалил новую цигарку.

– Выходит, бухарины в Москве, – взволнованно заключил он, – а у нас болтовы действуют?!

– Я же и говорю: как есть, правый уклон в действии! – жарко воскликнул Андрей Палыч.

Григорий поспешно прошел к товарищу, уселся рядом с ним за стол и, склонясь над газетой, убеждающе попросил:

– Давай дальше читай, Андрей Палыч...

Глава шестая

Коляка сидел у окна и сумрачно следил за тем, как мимо его дома ловцы везли на тележках, несли на плечах вороха сетей и разную оснастку: якоря, паруса, мачты.

Руки его неспокойно лежали на подоконнике, скрюченные ревматизмом пальцы шевелились, словно перебирали сети.

А ловцы шли и шли, перебрасывая оснастку на берег, на посудины.

Коляка тяжко вздыхал, разговаривал с самим собой:

– У всех забота... Путина... А я...

Еще с утра Пелагея его ушла проситься на заработки к Краснощекову, ребятишки бегали во дворе, а в кухне копошилась мать – она что-то достала у соседей на обед.

Сидя один в жарко натопленной камышом горнице и наблюдая, как поселок готовится к весенней встрече рыбных косяков, Коляка жестоко упрекал себя за оплошность, что допустил при оборе оханов. Ну что ж из того, что Турки отомстили, протащив его подо льдом. С кем не бывает! Коляка уже почти совсем отошел и вот теперь второй день встает с постели без чьей бы то ни было помощи. Вся беда в том, что надежды его на обзаведение своей справой при помощи Краснощекова безвозвратно сгинули... Коляка не знал, как и с чего начинать разговор с Захаром Минаичем: или сначала потребовать деньги, которые не все еще выплатил ему Краснощеков, или перво-наперво просить у него прощения, что так нескладно вышло с Турками, а потом уже говорить о деньгах...

Для того и послал Коляка Пелагею к Краснощекову, чтобы разузнала она про настроение Захара Минаича.

– А чего, маманя, обедать будем? – обратился он к вошедшей из кухни старой рыбачке.

– Рыбки достала, сынок.

– А хлеб? Хлеб как?

– Плохо, сынок. Не выпросишь – люди ведь в море собираются. Самим надо... Перебьемся еще денек-другой как-нибудь, рыбкой. А там, может, ты подымешься...

В горницу вбежал Миша, за ним с радостным криком ворвалась старшая, восьмилетняя Ирина:

– Батяша, мамка идет!

Следом за ребятами вошла сумрачная, молчаливая Пелагея.

– Ну? – нетерпеливо спросил ее Коляка. – Чего слышно?

Пелагея не спеша скинула полушубок и принялась раздевать ребят.

– Чего там, спрашиваю?

– И слушать не пожелал, – всхлипнула Пелагея. – Сатана!.. Я и так и эдак к нему, а он молчит, словно рыбина безголосая. Почитай, полдня крутилась у них. Чтоб ноги совсем отнялись у него!..

– Сам пойду! – решительно заявил Коляка, поднимаясь со стула. – На погибели был! Мог совсем пропасть! А он...

И, пошатываясь, ловец двинулся за полушубком.

– Переждал бы! – жена умоляюще взглянула на Коляку. – Отошел вот немного. А то хвороба может еще вернуться.

– Ко мне не воротится! Скорей к его ногам пристанет! – и Коляка вышел из горницы.

Порывы острого, просоленного ветра остановили его, и он расслабленно прислонился к забору. Постояв минуту-другую, Коляка нетвердо зашагал и, свернув в глухой переулок, чтобы не встречаться с ловцами, многие из которых уже знали про его историю с Турками, задами направился к дому Краснощекова.

У Захара Минаича он застал Кузьму, дядю Анны Жидковой – плечистого, с огненно-рыжей бородой ловца.

Они, должно быть, не слышали, как вошел в горницу Коляка.

– Ну, что ж, – сказал, вставая, Краснощеков. – По дедовскому житью и обычаю надо помолиться.

За ним встал Кузьма, и они начали усердно креститься на множество икон, которые, будто иконостас в церкви, были расположены по обеим сторонам правого угла.

Коляка осторожно, на цыпочках, отступил назад, в сени, вышел на улицу и стал прохаживаться вдоль забора.

Когда Кузьма ушел от Краснощекова, Коляка немного переждал, а потом быстро двинулся во двор; навстречу ему из-за сетевого амбара показался Илья.

– А батька где?

– Тут он, – кивнул на амбар сын Краснощекова.

Коляка подошел к амбару, – оттуда терпко пахло сетями, солью, канатами. Видно было, как на вешалах висели несчетные богатства сетей, а на полу лежали вороха добротнейших неводов.

– Захар Минаич!

– Кто там?

– Я!.. – Коляка, устало придерживаясь за косяк, заглянул в амбар.

Из-за навесов сетей вышел Краснощеков. Сердито лязгая железным засовом, он глухо спросил:

– В чем дело?

Не зная, с чего начать, Коляка переступил с ноги на ногу и невнятно заговорил:

– Вот... Стало быть... Подсчитаться...

Вешая на дверь редкостный, в полпуда весом, замок, Краснощеков повернулся к ловцу.

– За что подсчитаться-то? – и он скосил глаза на Коляку. – За срамоту, что ли, которую возвел на меня?

– За белорыбку, Захар Минаич!

– Какую?

– Тебе же сдавал, Захар Минаич. Немного осталось там за тобой. На лов я собираюсь.

Сунув в карман ключи, Краснощеков зашагал было в сторону конюшни.

– Подсчитаться бы, Захар Минаич! – настойчиво заявил Коляка, преграждая ему путь.

– Чего? А с кем я буду подсчеты вести за коня, которого ты загубил?

И, не желая больше разговаривать с ловцом, Краснощеков отряхнул пышную, по пояс, бороду и шагнул обратно к сетевому амбару.

– Захар Минаич! – взмолился Коляка. – Пойми же ты!

Отпирая замок, Краснощеков зло сказал:

– Не хочу больше разговаривать! Балда ты!.. Оскандалил меня на весь мир. Коня загубил... – И, сбросив замок на землю, он настежь распахнул дверь, шагнул в амбар.

– Захар Минаич! – вспылил Коляка, но чувствуя всю безысходность своего положения, примиряюще заговорил: – Ежели того... в самом деле чего с конем, подсчитай, Захар Минаич... И принимай меня на лов. От тебя пойду в эту путину.

– Не нужен ты мне!.. – гневно выкрикнул Краснощеков. – Валяй домой, к жинке, на печку!

– Ага! Так ты? – Коляка вдруг подскочил к амбару и что есть силы ударил кулаком по дверям. – Так?! Ладно!.. В суд подаю на тебя и на Турков. Чуть не до смерти дело дошло! За измывательства по головке не погладят! Теперь не царские времена!.. А кто лошадь давал на обор чужих оханов и краденую рыбу принимал? Кто?.. И тебя к ответу!

Краснощекова словно кто подкосил: он присел на приступки, обхватив внезапно омертвевшие ноги.

Из дома на шум выбежала Марфа; из конюшни спешил на помощь Илья.

Коляка, отступая к калитке, неистово кричал:

– В суд, в суд потащу!.. В тюрьму загоню!..

Илья и Марфа, подхватив Захара Минаича подмышки, поволокли его по двору в дом.

– Я вам покажу, – грозил Коляка, – как над человеком измываться! Покажу! Попомните! К Андрей Палычу с жалобой пойду!..

Хлопнув калиткой, он торопливо зашагал на берег.

Мимо прокатил тележку с горой сетей Цыган – огромный ловец с черным, как уголь, лицом и кудрявыми смолистыми волосами. Он вогнал тележку в воду, под борта своей реюшки. У Цыгана отменные непромокаемые, по пояс, бахилы. Сдвинув на затылок шапку, он вошел повыше колен в воду и стал перекладывать сети из тележки в реюшку. Ему помогал худенький сынишка Кирюха.

С Кирюхой Цыган ходил в море, начав его брать на лов еще с семилетнего возраста. Все удивлялись, как это Цыган управляется один, – он никогда и ни с кем не сходился на совместный лов, никогда и ни у кого ничего не занимал, зря никуда не ходил и в досужее время сидел дома безвылазно, словно лягушка в ильмене. А если случалось несчастье – штормяк или отзимок уничтожали его справу, – Цыган закидывал на спину котомку и уходил на заработки в город. Жена и ребята его несколько месяцев сидели без хлеба, на одной рыбе, и не знали, где их кормилец, что с ним... Цыган недосыпал и, подчас тоже впроголодь, катал на пристанях бочки, таскал тюки, мешки, тес.

Когда работы в родном городе не было, он ехал в Царицын, бывал не один раз в Саратове, в Самаре, даже в Нижнем Новгороде.

Через три-четыре месяца, а иногда и через полгода, Цыган, исхудалый и оборванный возвращался в Островок и обязательно с сотней целковых в кармане. Опять заводил он свою справу, опять становился сам хозяином и, сумрачно усмехаясь, довольно говорил про себя: «Мне чужого не надо, но и моего не бери...»

Цыган был жаден до работы: он просиживал за меткой сетей по целым суткам, ни разу не поднимаясь с табурета.

– Не сбивай с дела! – сердито кричал он на жену, если она звала его обедать или ужинать.

Когда же от усталости тупо ныла спина, он, как уверяли ловцы, подпирал ее ухватом и так снова мог просидеть еще целые сутки.

«А вот и не разбогатеет, как Краснощеков, – внезапно подумалось Коляке. – А работает, будто вол или верблюд какой... И день и ночь... А Захар Минаич?..»

И Коляка припомнил, как наживал состояние Краснощеков: обором чужих оханов, обловом запретных ям, скупкой краденой рыбы.

«А как же мне-то быть? Ведь пора и на лов... Чего ж делать? Куда податься? – и он нетерпеливо распахнул полушубок, словно было ему нестерпимо жарко. – В относ угнало бы, как вон Ваську Сазана, и то легче, чем мыкаться здесь...»

Он остановился и растерянно посмотрел вокруг.

В затишке, за дубными котлами сидели ловцы, негромко о чем-то разговаривая. Коляка подошел к ним, невесело приподнял шапку.

Ему взволнованно ответил Яков Турка:

– Здравствуй, Николай Евстигнеич! Здравствуй!..

Другие ловцы будто и не заметили Коляку, – они с увлечением слушали приезжего человека, который рассказывал про город:

– ...Арестовывают там, други мои, всех, кто любит хозяевать, кто хочет горбом своим нажить себе домишко или другую какую надобность... Дело тут не во власти, конечно, а в комиссарах, в коммунистах этих. Власть-то, она – наша, сами мы ее выбираем. Она ведь – вы, должно, слышали – арестовала и комиссаров некоторых. Вот где гвоздочек-то забит!..

Лихо подмигивая, он то и дело выхватывал из кармана тяжелый серебряный портсигар и щегольски раскрывал его:

– Закуривай, ловцы-молодцы!

Когда папиросы кончились, он вынул новую пачку, вложил ее в портсигар и, как бы нехотя, сказал:

– Рассказываю я вам, а вы, наверно, и сами уже знаете про все это из газет.

– Газетки! – выкрикнул Макар-Контрик, по-всегдашнему потрясая измочаленной газетой. – Путина на носу, в море выбегать надо, а в потребилке муки нету. Пряжи нету, сетки нету! А газетки всё свое: снабдить, мол, ловца в море всем, чем ни на есть!.. Снабжать-то, верно, Захару Минаичу да Алексею Фаддеичу придется. Газетки!..

– И то правда, – поддержал Матвей Беспалый, – раньше-то всего вдосталь было, всем хватало.

– Вот-вот! – незнакомец многозначительно подмигнул ловцам.

С корточек приподнялся, как грозное предостережение, дедушка Ваня – длинный, костлявый. Уставясь в Беспалого черными впадинами глаз, он взмахнул иссохшей рукой и гневно спросил:

– Чего? Стародавнего, барского захотел?.. Бывальщину эту знаем!.. – И, нещадно отругав ловца, поучительно закончил: – Не мутясь, и море не становится. Погоди немного – и у нас все наладится!

Все с уважением поглядывали на древнего деда. Во всем районе знали слепого ловца и ценили его старинную мудрость, накопленную тяжким, оброчным веком.

– Легко живем, ребятушки, – дед сердито запахнул полушубок, – без царёв, без барья всякого. О-ох, легко!.. А меры-то нет – еще легче хочется. А не помозгуем, что к чему, как и отчего.

– Правильно! – поддакнул незнакомец, внимательно следивший за слепым ловцом.

– А это что за человек? – Дед недовольно уставился на приезжего. – Что за брехун такой заявился, а?.. Умач большой, гляжу!

Дедушка по-привычному обмахнул шапкой лицо, подумал и повернул к своей мазанке.

Как только скрылся он за дубными котлами, с корточек привстал Павло Тупонос.

– Пора расходиться чаевать, – и, ухмыляясь, обратился к Матвею Беспалому. – Ну? Отчитал тебя дед?. А Глушка где? Улетела, говоришь?

Матвей безучастно взглянул на Тупоноса, негромко ответил:

–Улетела будто. Что ж из этого?.. Жили вместе, а теперь врозь поживем.

Павло зычно рассмеялся. Заметив улыбающегося Якова Турку, он вдруг нарочито почтительно спросил его:

– Так ты и не рассказал нам, Яша, как вы с батькой гоняли подо льдом Николая Евстигнеича. Может, сейчас расскажешь? Дюже интересно! – и разразился гулким, дребезжащим смехом.

Яков привскочил, метнул на Тупоноса загоревшийся злобой взгляд и, кивнув Коляке, приглашая его с собой, зашагал в поселок. Пройдя несколько шагов, он остановился, поджидая недавнего своего врага.

Коляка задумался, решая, видимо, идти ему или не идти; однако колебался он недолго, запахнул полушубок и пошел вслед Турке.

Как только поровнялись они, Яков тихо, прерывающимся голосом заговорил:

– Ты того, Николай Евстигнеич... Давай прощай меня... Думалось... Сам знаешь!..

Коляка молчал, шумно и часто дыша.

– От батьки ведь ушел я... Чуть не до ножей дело дошло! Верно, слышал...

Сзади кто-то громко окликнул Коляку. Ловцы оглянулись. К ним спешил краснощековский Илья.

– Батька тебя кличет, – сказал он, обращаясь к Коляке.

«Испугался, видно», – радостно мелькнуло у ловца. И, не сказав ни слова Якову, он засуетился.

– Пошли! – и вместе с Ильей скрылся в проулке.

Постояв немного, Турка зашагал к Сенькиному дому, в который он перебрался после скандала с отцом. Сенька собирался в море, и Яков со своей семьей просторно расположился в его холостяцкой горнице.

«И Сенька уходит на лов, и Митрий скоро... – досадовал он. – А я все кручусь...»

Думалось Якову, что отец сам пришлет ему обещанный выдел – сети и бударку; думалось, что сам заговорит с ним батька, но Трофим Игнатьевич и не помышлял об этом.

Старый Турка хотел проучить сына, сбить с него спесь; хотел, чтобы пришел сын с повинной, попросил прощения, пал в ноги...

А Яков, не желая покоряться, упорно не шел просить у отца ни сетей, ни посудины. Ему опостылела совместная с ним и сестрой жизнь. Он готов был жить впроголодь, глодать рыбьи кости, только бы не быть в кабале у отца, не рвать силы на приданое сестре, на запасы всякие.

И теперь, проходя мимо отцовского двора и видя бесчисленные вороха сетей, развешанные на шестах для просушки, он впервые подумал по-иному:

«Вот Коляку искупал я подо льдом. А за что про что, спрашивается?.. Прав он был. Сбруи нет, а жить надо. Ну, и пошел по чужим оханам. Как же иначе-то? Не помирать ведь? Да я и сам готов сейчас уворовать у батьки сетку... Прав Коляка, ей-ей, прав! Не поговорил вот я только с ним как следует. А Митяй ведь и на него виды имеет...»