Текст книги "Моряна"
Автор книги: Александр Черненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
– Этот наганчик, – Лешка приподнялся и выставил ногу вперед, – опять может понадобиться!
Он вдруг круто повернулся в сторону зала-тира и выстрелил в мишень паука-капиталиста.
Паук-капиталист вскинул над головой запрятанный за спину топор.
– Видишь, что для нас гадами приготовлено?!
– Положь, говорю, пушку обратно! Положь обратно! – трясся маячник, укрывшись за бочонок и осторожно выглядывая из-за него.
Усмехаясь, Лешка снова опустился к ящику:
– А вот и еще...
– Довольно, Лексей, довольно! – старик замахал руками. – Закрой сундук, закрой ради бога! – Он в тревоге глянул на дверь. – Убегу, не могу пушку видеть!
– У меня еще и не такая есть, – желая потешиться над стариком, нарочито серьезно сказал Матрос и стал рыться в ящике.
– О-ой!.. – старик зажмурил глаза и опрометью бросился к двери.
– Куда ты? – схватил его за полу вскочивший на ноги Матрос.
– Пусти, Лексей!
– Да пошутил я, Максим Егорыч, пошутил ведь.
– Пусти!
– Говорю, пошутил, – виновато улыбаясь, сказал Лешка и силой усадил Егорыча на бочонок.
Только исподволь, вприщурку открыл глаза старик, и то раньше один, потом другой.
А Лешка, вынимая из ящика разные документы, уже сновал от кровати к окну, от окна обратно к кровати; просматривая бумаги, он едва слышно говорил:
– Мы им, дойкиным-то, покажем. Покажем...
«Вот так Лексей! – восхищался маячник. – Прямо настоящий герой!.. Да-а, в этом парне классу хоть отбавляй. Не то, что Митрий!»
Раньше Егорыч знал Лешку только как веселого и дельного ловца, который хорошо владел веслом и ладно умел выпить. А теперь Лешка своими разговорами о рыбниках, о районе, о городе, о Москве предстал перед маячником совсем в ином свете.
«Перевернулся парень... – И маячник вздрогнул от неожиданного сравнения: – Как Глуша, все одно, изменилась».
Но взглянув на Матроса, он подумал иное:
«Нет, Лексей изменился в одну сторону, а Глуша совсем в другую. Э-эх, дочка, дочка!..» – и Егорыч беспомощно опустил голову.
Посмотрев на задумавшегося маячника, Матрос негромко спросил его:
– О чем думку мнешь, Максим Егорыч?
– О Глуше, Лексей Захарыч.
– А чего много думать? Пусть сама подумает. Не маленькая, не девчонка.
– Так-то оно так, да не совсем эдак, – тяжко вздохнул старик. – Дочка она мне, или кто?
– Ну, дочка.
– Вот и жалко.
Поднимаясь, старик взглянул хитро прищуренным глазом на Матроса и жалостливо уронил:
– Пропала, видать, Глуша.
– Не пропадет, если за ум возьмется.
– Ой ли? – встрепенулся маячник.
– Говорю, не пропадет! – и Матрос значительно повел плечами.
Старик попрежнему жалостливо сказал:
– Ведрами ведь, Лексей Захарыч, ветра не смеряешь.
– Всякое, Максим Егорыч, бывает: и рыба взлетает, и птица ныряет...
– Лексей Захарыч... – Маячник вплотную подошел к ловцу и умоляюще попросил: – Сходим вместе, выручим бабу!..
Лешка провел рукой по лицу, нахмурился.
«Они-то собираются, о чем-то толкуют, – неожиданно мелькнуло у него про Дойкина, старого Турку и других, что сходились по ночам у Насти Сазанихи. – А мы чего же не соберемся? Почему мы не потолкуем про свои дела?..»
И вдруг он радостно хлопнул маячника по плечу:
– Пошли, Максим Егорыч! Только ты – наперед ступай. Да покличь туда Костю Бушлака, Сеньку, Антона, Павла Тупоноса...
– Зачем же их? – недоумевая, перебил Матроса старик.
– Надо, Максим Егорыч! Там узнаешь. Коляку еще позови, Анну Сергеевну, вдову Зимину, брата ее...
Старик удивленно глядел на Матроса, ничего не понимая.
– Да побыстрей только! Побыстрей! – торопил его Лешка. – Делай так, как говорю. Ступай! А я вот приоденусь сейчас и следом за тобой... Жалко, Андрей Палыча да Григория Иваныча нету. Ну, да ладно, – на этот раз обойдемся и без них.
Аккуратно сложив на подоконнике пачку документов, он начал быстро переодеваться.
– Ступай, ступай, Максим Егорыч! Созывай людей! Сейчас и я заявлюсь!
Искоса поглядывая на Матроса, маячник шагнул к двери и серьезно, озабоченно спросил:
– Не шутку ли со мной, Лексей Захарыч, шутишь?
– Что ты, Максим Егорыч! Что ты! Глушу идем же выручать!
– А народ-то зачем?
– А там увидишь!
– Непонятно... – Старик потоптался у порога и только было взялся за скобку двери, вдруг кто-то громко постучал:
– Дома гражданин Зубов?
– Кто там? Заходи! – Матрос прикрепил к бескозырке выглаженную ленту, на которой ярко блестели золотые буквы: «Решительный».
В горницу вошел милиционер.
– Здесь гражданин Зубов? – спросил он, с удивлением оглядывая ловца, что был в полной матросской форме и прилаживал к поясу наган.
– Здорово, дружок! – обрадовался Лешка. – Ты-то мне и нужен!
– А что такое? – спросил милиционер.
– Дело есть, – загадочно ответил Матрос. – Такое, дружок, дело, что ахнешь!
– И у меня дело, – милиционер, раскрывая брезентовый портфель, искал место, где можно было бы присесть.
– Вот-вот, – Лешка подвинул ногой бочонок. – Ну, а ты чего стоишь? – обратился он к маячнику, который изумленно глядел на милиционера. – Иди, иди, Максим Егорыч! Созывай поскорее людей. Сейчас и мы с товарищем милиционером заявимся. Торопись!
Тряхнув головой, старик широко распахнул дверь.
«Старый хрыч, – мысленно выругался Лешка вслед маячнику. – Дальше своей Глуши ничего и не видит!»
– Значит, вы будете самый гражданин Зубов? – Милиционер вынул из портфеля папку, все еще с недоумением поглядывая на Матроса.
– Единственный! А ты откуда: из района или из сельсовета?
– Из сельсовета, – и приезжий снял фуражку; бритая голова его отливала белизной. – Жалко, вашего депутата сельсовета нету, он тоже нужен.: —Милиционер раскрыл папку. – Та-ак... Расскажите-ка, гражданин Зубов, как тут у вас произошло избиение члена правления кредитного товарищества ловцов?
– Какое избиение?.. О Ваське Безверхове, что ли, говоришь?
– Да-да, о нем.
– Брось, дружок! – Лешка усмехнулся. – Пустое дело!
– Прошу к порядку! У меня распоряжение из района...
– Потом это! – Матрос, не дав досказать милиционеру, быстро подошел к нему и захлопнул папку. – После объясню. А сейчас – айда со мной. Вот я тебе дам дело так дело!
– Гражданин!.. – начал было милиционер, сбитый с толку решительным поведением Матроса.
– Потом, потом, дружок. Пошли поскорей! Зайдем только сейчас на собрание одно, а оттуда двинем птаху городскую ловить. У-ух, и птаха! Редкостная!..
Милиционер в недоумении пожал плечами.
– Пошли, пошли, дружок! Некогда!
Лешка потрогал рукой наган и, шагнув к двери, настежь распахнул ее.
Милиционер, поспешно сунув папку в портфель, выскочил следом за Матросом.
– Гражданин! – растерянно окликнул он Лешку, застегивая на ходу портфель. – Товарищ военмор!..
Глуша, как только вбежала в мазанку Дмитрия, сорвала с себя шаль и, заплакав от радости, прильнула к его груди.
– Чего ты, чего ты, дуреха, – он сурово улыбнулся и крепко прижал Глушу к себе, гладя ее густые шелковистые волосы.
– Батяша, Митенька, замучил...
– Довольно тебе, довольно. Садись давай. Я окно прикрою, а то видать все.
Сбросив полушубок, Глуша пытливо оглядела Дмитрия, желая понять, не рассердился ли он на нее за столь долгое отсутствие. Она часто, взволнованно дышала. Большие черные глаза ее были влажны и блестели.
Дмитрий, задернув занавеску и заложив на крючок дверь, шагнул обратно; был он нахмурен – казалось, чем-то недоволен.
Глушу сразу сковало страхом, точно льдом.
Подойдя к ней, Дмитрий снова улыбнулся.
– Митенька! – и она расслабленно повисла у него на груди. – Батяша все. Он все, он, Митенька!..
– Будет тебе, Глуша.
– А любишь ты меня? – она пристально посмотрела ему в глаза.
– Нет! – и Дмитрий рассмеялся.
...Долго рассказывала Глуша про чудачества Максима Егорыча, про Лешку-Матроса, пока не заметила узелок на столе.
– А это что такое? – с тревогой спросила она.
– В море собрался... Иду от Дойкина...
– А я как же?.. И с батяшей поскандалила, чуть не подралась. Куда же я денусь?
Дмитрий поднялся с кровати, шагнул к столу.
– Надумал я, Глуша, так... – начал он.
Подойдя к зеркалу и поправляя волосы, Глуша настороженно слушала Дмитрия.
– Собирались мы тут... Всё об артели думали... Ну, и порешили под конец: пока кто как пойдет на лов, а уж вернемся – непременно артель!..
– Куда же я, Митенька, денусь? – снова в тревоге спросила Глуша.
– Не перебивай... О тебе я так думал: на промысел пока поедешь, резалкой.
Глуша вздрогнула и бессильно привалилась к косяку окна. Никогда не выезжала она далеко из Островка, разве что на маяк. Поездка, о которой теперь говорил Дмитрий, пугала ее.
– Глядишь, и зашибешь какую полсотню, а то и всю сотню. Да я, да Сенька... – Он все больше и больше волновался, ворошил волосы и гулко ступал по земляному полу. – Вот и справа тогда, вот и артель готова... Эх, и заживем мы с тобой, Глушок! Да как еще заживем-то!
Глуша молчала, опустив голову.
– Такую артель собьем, что ахнут все! Мало-помалу весь Островок войдет в нашу артель. Развернем мы тогда дела! О-ох, и двинем...
Дмитрий, радуясь, что наконец-то никто ему не помешает как следует потолковать с Глушей, что нет возле них Егорыча, который ни разу не дал им по-настоящему поговорить на маяке, стал торопливо рассказывать дальше:
– Комсомол, Глушочек, – большой лагерь. А партия – еще больше. Это они новую жизнь создают и нам указывают, как ее налаживать. Начать только, Глуша, трудно, а там – колесом все завертится. Я вот сколько время бьюсь за артель, – видно, слыхала. А все тпру да стой, стой да тпру... Только бы начать артель, а там помогут и районный комсомол, и партийный комитет, и кредитка...
Глуша видела впервые Дмитрия таким взволнованным; так обстоятельно и горячо он еще никогда не говорил с ней.
«А батяша его ругал, – недоумевала она. – Ругал его и Лешка, будто классу какого-то в нем нету. И чего им надо?»
Неожиданная мысль поставила ее в тупик: «А почему Митя идет на путину от Алексея Фаддеича? Ведь батяша ругал его за это самое!»
Она тревожно взглянула на Дмитрия.
«Может, и правду говорят о нем батяша и Лешка?» – снова кольнуло ее сомнение.
Обеспокоенно задышав, она шагнула к нему.
– Митенька... – и, вертя пуговицу на его телогрейке, тихо спросила: – А почему ты не хочешь взять батяшин кулас? Ведь он же обещал! И сетку, говорил, даст. Мы с тобой вдвоем на лов поедем. Да еще батяша помог бы нам. И мне бы тогда не надо ехать на чужую сторону.
Дмитрий долго не отвечал, задумчиво глядел мимо Глуши на занавешенное окно...
В это время и постучался в дверь глинянки Максим Егорыч.
– Митрий Степаныч, отворяй ворота!
– Батяша, – испуганно прошептала Глуша.
– Он! – отозвался Дмитрий и направился к двери.
– Митя, – остановила его Глуша. – А может, пьяный он? Буянить еще тут начнет.
– – Митрий Степаныч! – колотил ногою в дверь маячник. – Принимай гостей!
Откинув крючок, Дмитрий распахнул двери. Следом за Егорычем вошли в глинянку Макар-Контрик, Павло Тупонос, Коляка.
– Здорово живешь! – весело приветствовал маячник Дмитрия, крепко прижимая к груди бутылки с водкой. – Освобождай стол! – кивнул он Глуше на узелок.
Ничего не понимая, Глуша удивленно глядела то на старика, то на ловцов, что пришли с ним.
– Освобождай, говорю, стол! – Егорыч локтем отодвинул узел и осторожно опустил бутылки на стол.
Дмитрий как был у двери, так и остался стоять там с широко открытыми глазами.
– Что ж это ты, Митрий Степаныч, – укоризненно покачал головой маячник, – плохо гостей принимаешь, а? Рассаживай давай, что ль!
Откашлянув, Дмитрий молча поздоровался с пришедшими, некрепко пожимая им руки; выдвинув из угла табуретку и чурбан, он прошел к кровати, из-под которой вытащил сундучок.
– Садись, ловцы, – и сам опустился на край кровати, рядом с ним присела Глуша, все беспокойно поглядывая на старика.
Егорыч, отдернув с окна занавеску, хотел что-то сказать, но тут распахнулась дверь, и в глинянку, шумно переговариваясь, вошли Анна Жидкова, ее дядя – Кузьма, вдова Зимина, Наталья Буркина.
– Здрасте! – бойко сказала Анна и обратилась к маячнику, лихо поводя подчерненной бровью. – Зачем кликал нас, Максим Егорыч?
– Садись, садись, бабоньки. – Старик засуетился, выискивая, где бы можно было пристроить рыбачек.
– А зачем звал-то нас? – заносчиво спросила Анна, высоко вскинув голову и поочередно оглядывая ловцов.
– Сейчас все откроется... – Егорыч усадил Жидкову на подоконник, Буркину на чурбан, Зиминой уступил свою табуретку. – Лексей Захарыч сейчас придет, он все и откроет.
Дмитрий тревожно переглянулся с Глушей.
– А-а-а, Лексей Захарыч, – радостно протянула Анна. – Тогда обождем!
Глуша недовольно скосила глаза в ее сторону.
Опять скрипнула дверь, и один за другим вошли Тимофей – брат Зиминой, Костя Бушлак, Сенька, Антон, затем пришло еще несколько ловцов и рыбачек.
А вскоре заявился и сам Лешка.
Когда он, улыбчивый и разодетый, с орденом на груди, при нагане на поясе, вступил в мазанку, да еще в сопровождении милиционера, все так и ахнули.
– Здорово, товарищи ловцы, – сказал Лешка, – и гражданочки рыбачки!
Одни из пришедших заулыбались, другие с любопытством поглядывали на милиционера.
Протиснувшись к столу, кивнув на водку, Лешка строго сказал Егорычу:
– Убрать! – и, выдвинув стол на середину мазанки, обратился к милиционеру: – Садись, дорогой дружок. Послушай вот! Мы быстро...
Лешка попросил Зимину пересесть к Глуше на кровать, а табуретку уступить милиционеру.
– Проходи сюда, дорогой дружок!
Милиционер порывался что-то сказать, но Лешка за рукав подвел его к столу.
– Садись, садись! Раскрывай бумаги!
Скинув фуражку, милиционер сел, расстегнул портфель.
– Согласно поступившего заявления...
– Это после! – остановил его Лешка. – После!
Милиционер недоуменно взглянул на ловцов и рыбачек.
– Константин Иваныч председателем будет, – продолжал распоряжаться Лешка. – Садись! – и пригласил Бушлака к столу. – А Сенька – секретарем, пусть протокол ведет. А товарищ милиционер – вроде как член президиума. Правильно, товарищи ловцы и гражданочки рыбачки?
– Правильно, правильно, – не совсем уверенно ответили собравшиеся, еще не зная точно, в чем же дело.
– А я докладчиком буду. – Лешка одернул бушлат, подтянулся. – Так, что ли?
– Давай, давай, Лексей Захарыч! – крикнула Анна. – Народ ждет!
– Поскорей только! – поддержал Анну Макар.
Рыбачки, что пришли последними, перешептывались, тянулись к столу, ловцы выжидающе смотрели – одни на милиционера, другие на Лешку, некоторые вопросительно поглядывали на Егорыча: зачем, мол, позвал нас? А Павло что-то говорил на ухо Антону.
Егорыч нетерпеливо следил за Лешкой, выглядывая из-за печки, куда оттеснили его до отказа набившиеся в мазанку ловцы и рыбачки.
Восхищенно оглядев собравшихся, Матрос подумал:
«Давно бы так – все вместе!»
Он хлопнул бескозыркой о стол, прочно взялся руками за край стола, обвел взглядом низкий, задымленный потолок и, сурово поджав подбородок, взволнованно произнес:
– Граждане ловцы и гражданочки рыбачки! Скажу прямо: собрались мы сюда, чтобы объясниться по текущему моменту нашей жизни, а она, наша золотая, ходит что на гребне волны: или еще выше вскинется, или в прорву рухнет... А ты, Сенька, – Лешка кивнул Бурому, – пиши протокол, слово в слово... Слыхали, какие дела творятся в городе, – рыбников к ногтю, а заодно с ними и тех работников, что потворствовали этим рыбникам. В самую точку угодили товарищи-дружки, что приехали с центра проверить в нашем городе советские порядки. Довольно вола вертеть с рыбниками! – Лешка громко стукнул кулаком о стол. – Хватит!.. Эдакое и по всей нашей стране идет. Так я говорю, дорогой дружок, или не так? – и он пригнулся к милиционеру.
Тот сдержанно ответил:
– Выходит, согласно Конституции...
– Согласно, согласно!.. Революция наша шагнула на новый фарватер, скажу прямо: в новую путину вышла! – Лицо Матроса восторженно сияло. – По-иному и жизнь наша поворачивается. А кто здесь это видит? Кто это у нас чует? Мало кто!.. Дойкины это лучше нашего понимают, а мы одно только знаем: на гулянки с девками ходить, песни орать. Чего гыкаешь?.. – Лешка чуть заметно задержался взглядом на брате Зиминой, которого видел каждый вечер с девчатами. – А иные наши ловцы только за бабьи подолы держатся, – и Лешка осторожно скосил глаза в сторону Дмитрия. – Да и сам я, каюсь, грешник, последнее время зря много о юбке думал. А теперь бросил. Поважнее дела есть!..
«У-ух, какой!» – У Глуши в тревоге дрогнуло сердце.
– А есть и такие ловцы, что только о своих дочках думают, будто весь свет на зяте клином сошелся...
Егорыч отступил подальше за печку.
«Ну и шерстит! Ну и перебирает наши косточки!» – И тут же маячника подмывало тревожное любопытство: к чему такое и что будет дальше, куда повернет неожиданную речь Матрос?
Этого ожидали и другие ловцы, пристраиваясь кто у стен на корточках, кто у стола, иные подсаживались к Дмитрию и Глуше на кровать.
– Почему никто не видит, что вокруг делается? – всё громче и громче говорил Лешка. – Всяк собою занят! А кругом нас гады вертят, жить мешают, а может, и петлю готовят.
– Гады бывают разные, говори толком, – глухо проворчал Коляка.
– Гады какие, спрашиваешь? – Лешка потянулся в сторону Коляки. – А вот после собрания пойдем с товарищем милиционером накрывать одного гада, – Матрос тронул наган, – тогда и увидишь. С легкой руки его, может, сразу и за других примемся. Каждую ночь крестины-именины там. Дойкин наш любезный, старый Турка захаживает, твой благодетель – Захар Минаич...
Лешка громко прищелкнул языком:
– Знаем мы их шатию!
Лицо его – розовое, в лучистой улыбке – на секунду помрачнело.
– Ничего не видим, что вокруг заворачивается!.. В новую путину, говорю, наша жизнь выходит. А мы все одно как незрячие, на месте топчемся. Дела пора делать! Они по ночам собираются, а мы днем будем собираться. На то мы и ловцы, на то и власть наша, ловецкая... Раз в городе г-гадов за жабры – значит, и тут на хвост наступим! Не мешайте шагать революции нашей по новым путям-дорогам. – Он быстро оглядел всех и резко взмахнул рукой: – А то что же получается? Они, разные дойкины и коржаки, и в кредитке заправляют, и в сельсовет нос суют...
Милиционер решительно поднялся, намереваясь, должно быть, прервать Лешкину речь. Но на него зашикали, чтобы не мешал слушать. Потоптавшись, он опустился на табуретку.
– Люди в море собираются, – не обращая внимания на милиционера, продолжал Лешка. – А мы вот на берегу торчим. У кого сетей нет, у кого посуды... А у г-гадов полно от наших трудов. Гниет!..
– Правильно! – вскричала Анна Жидкова и оглушительно захлопала в ладоши.
– Постой шуметь, Анна Сергеевна, – и Лешка приветливо улыбнулся ей. – Мне так думается: прежде всего давайте артель создадим. А чтобы крепче было, выберем сейчас же и комитет, или, как это называется, правление. Перво-наперво нужно выбрать, по-моему, Андрей Палыча, он и председателем, вожаком артели должен быть. Кряду надо выбрать Григория Иваныча Буркина, деда Ваню, Анну Сергеевну. А еще Дмитрия Казака – у него ведь больше прочих голова болит за артель!.. Тоже – комсомол, а с рыбниками! Где ловецкий класс?.. А меня надо сделать вашим уполномоченным. Я за управой на кредитку и на рыбников в район поеду, в город поеду. А не то и в Москву махну!
Слушая Матроса, милиционер забывал о целях своего приезда в Островок, а когда вспоминал, пытался подняться, теребя Лешку за бушлат. Но тот, увлекшись, все говорил и говорил:
– Ты вот, Митрий, был в Красной Армии, – неожиданно повернулся он к Казаку. – Значит, должен знать о Клименте Ворошилове, кто он есть и что за человек. А ты вот с Дойкиным!..
Дмитрию хотелось вскочить и отругать Лешку, вытолкать его из-за стола. Он и раньше порывался сделать то же самое, когда Матрос говорил о нем. К Лешке он относился свысока, недоверчиво, особенно после скандала из-за ключей маячника. Вначале Дмитрий с тревожным нетерпением слушал Матроса, полагая, что вся эта канитель с гостями затеяна им и маячником с целью устроить новый скандал... Но Дмитрий чувствовал, как постепенно эти тревожные мысли исчезали, сменялись новыми, что нарастали смутно, исподволь, захватывая его с каждой минутой все сильнее.
«И в самом деле, – решил он наконец, – из-за Дойкина не ладится жизнь. – Но тут же заколебался: – Шурган виноват... Относ... Кабы не то, с деньгами я был бы. А стало быть, и справа была бы. Артель смело можно было бы налаживать. – И опять спохватился Дмитрий: – А ежели снова выйдет незадача и с этой путиной? Ежели фарт не подвалит? Тогда что? Опять к Алексею Фаддеичу?..»
Ему припомнилось, как пытался Дойкин вычесть с него за тулуп, будто оставленный в море, как записал Алексей Фаддеич ему долг в семьдесят пять целковых за околевшего Рыжего, а тот и половины того не стоит.
«А Антон?.. Он тоже никак не может уже который год выбраться из дойкинской сухопайщины. А разве Антон один? – спрашивал себя Дмитрий. – Разве мало таких под Дойкиным и Краснощековым ходит?.. Коляка вон, Кузьма еще. А Павло Тупонос? А Зимины? А сам я?..»
Сейчас он впервые почувствовал, что был неправ, когда надеялся при помощи Дойкина скопить деньги, приобрести справу, и только после этого собирался организовать артель. Теперь он начинал понимать, что Лешка, хотя кое в чем и перехлестывает, торопится, но прав – сотню раз прав! – в своей ненависти к дойкиным. Начинал он осознавать и то, что, живя в мире с рыбниками и не борясь с ними, в одиночку артели не создашь, не построишь новую жизнь для ловцов без вовлечения этих же ловцов в жестокую борьбу с рыбниками. Об этом же не один раз говорил ему Шкваренко.
И когда Лешка опять на людях корил его, Дмитрий сердился, ворошил волосы, крякал, вздыхал. Но Лешка говорил правду, да и нельзя было долго на него сердиться – он мягко, дружелюбно улыбался и от души попрекал его:
– Эх, Митяй, Митяй!.. Комсомол должен одним из первых быть в новой путине нашей жизни. А ты все топчешься – шаг на месте!..
И Дмитрию снова захотелось вскочить, но уже не для того, чтобы выругать Лешку, а ударить по рукам с ним в знак дружбы и обещать ему и всем, всем, что он бросит Дойкина и что готов он с Лешкой хоть сейчас ехать куда угодно, только бы поскорее бросить дымную мазанку и начать налаживать артель, строить новую ловецкую жизнь!.. Но у Дмитрия не хватало решимости, чтобы встать и открыто посмотреть в глаза Лешке и другим ловцам. Поэтому-то сейчас он растерянно блуждает глазами по залатанным коленям своих штанов, искоса поглядывает на ладони Глушиных рук, что беспокойно скользят по краю кровати.
А Лешка, стукнув ладонью о стол, вдруг громко закончил:
– Я, значит, как докладчик, все выложил! Теперь, товарищ председатель, – он склонился к Бушлаку, – открывай дебаты! – и подмигнул милиционеру: – А потом пойдем накрывать гада.
Милиционер, не зная, что ему предпринять, нерешительно поднялся с табурета.
– Граждане, – заговорил он после долгого молчания. – Я должен, согласно заявления, опрос сделать, а может, и...
– Потом, потом, дорогой дружок! – Лешка усадил озадаченного милиционера на табуретку. – Ты собрание веди, тебя же народ в президиум выбрал... Ну? – он оглядел ловцов. – Кому же слово в дебатах? Разворачивайтесь! – и рукавом бушлата вытер густо запотевшее лицо. – Кому ж охота? Или некому? – удивился он. – Выходит, для всех жизнь – светлый праздник, что для Дойкина с Краснощековым, что для Митрия с Колякой – одинаково? Или нет?
Поднялся было Макар и по привычке сунулся в карман за газетой, но взглянув на Лешку, поспешно опустился за спину Бушлака, так и не сказав ни слова.
– Ты что же? – спросил его Матрос.
– Подумаю... Не все одумано, – невнятно буркнул Макар.
– А чего много думать! – недовольно сказал Костя Бушлак, поднимаясь из-за стола. – И в газетах про то каждый раз напоминают.
Макар снова сунулся в карман за газетой, но опять присмирел, как только посмотрел на Матроса.
– Власти, слышь, рыбницкой, – обстоятельно продолжал Костя, – этой самой купеческой – крышка! Артелям, пишут газеты, первое место.
– Газетки!.. – не выдержав, крикнул Макар. – Знаем мы эти газетки!.. – и вскинул над головой, вместо всегдашней истрепанной газеты, новый газетный лист.
– Свежая газета? – удивился Бушлак.
– Ага!
– Откуда она у тебя?
– Ильинишна из города привезла!
Костя взял у Макара газету и, быстро пробежав ее, вдруг широко взмахнул листом.
– Граждане! Граждане!.. – взволнованно воскликнул он. – Алексей Захарыч про весь наш район написал и про Островок!
– Как так? – Макар подскочил к Бушлаку и через его плечо заглянул в газету, хотя был и неграмотен.
А Костя уже громко читал собравшимся статью Матроса о том, что во всем их районе засилье рыбников-кулаков и что районные организации не помогают ловцам исправно выйти на весеннюю добычу рыбы. Матрос требовал принятия решительных мер против рыбников, требовал помощи по организации артели, называл поименно опытных, искусных ловцов Островка, которые вынуждены из-за отсутствия сбруи сидеть сложа руки. В числе названных бывалых ловцов значилось и имя Макара.
– Неужели и про меня? – Он тыкал пальцем в газетный лист, изумленно восклицая: – Где это? Где?.. – И, выхватив из рук Бушлака газету, замахал ею, как флагом. – Вот так газетка! В самую точку! Молодец, Лексей!..
Милиционер засуетился, беспокойно поглядывая то на Лешку, то на кричавшего Макара. Лешка весело кивнул милиционеру и прикрикнул на ловца:
– Хватит тебе!.. А ты давай-давай, Константин Иваныч! Все в порядочке, – и, улыбаясь, он подмигнул милиционеру.
– Вот так газетка!.. – не унимался Макар. – А ты, Костя, так говори, как Лексей: черк под жабры Дойкина!
Не слушая Макара, Костя стал рассказывать собравшимся обо всем, что вычитал он за последнее время в газетах, о борьбе с сухопайщиной, о наведении порядка в кредитных товариществах ловцов, о создании артелей, колхозов...
– И землячка наша Катерина Егоровна про то же самое пишет, да еще добавляет: бороться, слышь, надо!.. – и Костя зачитал письмо Катюши.
Письмо Кочетковой, как и статья Матроса, произвело на собравшихся сильное впечатление. Дочку тетки Малаши помнили все, знали, что она – большой работник в городе. И ловцы заговорили все разом, жалуясь на свою нужду, на нехватки сетей, на дойкинскую сухопайщину, на дорогой хлеб и сбрую, что давал под улов Краснощеков.
– А я что говорил?! – ударил о стол бескозыркой Лешка. – А я что писал в газете?! Тряхнуть их!..
– Тряхнем! – подхватил Макар, размахивая газетой. – И Дойкина тряхнем, и Краснощекова!.. Газетки брехню не пишут! Тряхнем!
– И старого Турку, – добавил Коляка, – следует за измывательство!
– Следует! – поддержал Сенька, отрываясь от протокола.
В мазанке было душно от большого скопления ловцов, махорочного дыма и жарко натопленной печки. Анна Жидкова распахнула окошко, и в мазанку ворвался свежий морской ветер, еще более тревожа ловцов, вновь и вновь напоминая о том, что пора уже собираться на лов.
– Эх, в море скорей бы! – с тоской проговорил Макар. – Постарайся, Лексей Захарыч!
Егорыч за печкой смачно прищелкнул языком:
– Он, Лексей-то, такой – море разгородит!..
Павло Тупонос, оглядев собравшихся, деловито спросил Лешку:
– А где же сбруя для артели?
– Найдем! – Матрос многозначительно подмигнул.
Павло поднялся и шагнул к двери.
– Благодарствуем, – сказал он, ухмыляясь и по-смешному раскланиваясь. – Когда сбрую найдете, меня позовите, – и вышел из мазанки.
Следом за ним поспешили две рыбачки.
Молча поднялся Антон, хотел что-то сказать, но в отчаянии махнув рукой, направился к выходу.
– И ты?! – вскричал Матрос.
В ответ Антон крепко хлопнул дверью. Все переглянулись.
Милиционер посмотрел на притихших ловцов и рыбачек. Костя Бушлак воспользовался наступившей тишиной и вновь неторопливо заговорил:
– Видать, все согласны с Лексеем, кроме тех, что ушли. В самый раз он поднял нас на создание артели!
– И Митя тоже артель сбивать думал, – неожиданно вставила Глуша и покраснела.
С подоконника вскочила Анна и, подбоченясь, заносчиво ответила Глуше:
– Твой Митрий уже сколь путин продумал!
– А твой какой? – и Глуша укрылась за спиной Дмитрия.
Анна, задорно вскинув голову, оглядела ловцов:
– Все мои! И твой – мой!
Дальше не слыхать было голоса Анны – потонул он в громком, раскатистом смехе ловцов и рыбачек:
– Уморила!
– Ой, батюшки!
– Ха-ха-ха-а!..
– Граждане! Граждане!.. – стуча портфелем о стол, закричал опамятовавшийся милиционер, видимо решивший под конец сам вести собрание, чтобы скорее закончить его и приступить к своему делу. – Гра-аждане, я говорю!
Ловцы хохотали, хватаясь за животы; рыбачки, стыдливо прикрывая лица концами головных платков, тихонько посмеивались, сокрушенно покачивали головами.
Милиционер, надевая фуражку, строго заявил:
– Граждане, согласно кодекса...
Смех то затихал, то вновь вскидывался, разрастаясь в гремучий хохот.
– Гра-аждане! – милиционер умоляюще взглянул на Матроса.
Лешка схватил бескозырку, взмахнул ею.
– Ловцы-ы! – закричал он. – Ловцы-ы!..
Когда немного стихло, милиционер кивнул в сторону Кости Бушлака:
– Продолжайте, гражданин, не задерживайте. У меня свое дело!
– Как же тут продолжать, – с обидой ответил Костя. – Эдакий шум!
– Вали, вали, Константин Иваныч! – крикнул ему Лешка.
– Товарищ военмор! – милиционер постучал костяшками пальцев о стол. – Призываю к порядку!.. Говорите, гражданин! – и он снова кивнул Косте.
– Да чего же много говорить... И так наскрозь все видать, – артель требуется! Без нее нам нет житья. Ловцы же мы, и завсегда совместно работаем. Всем известно: я вот, скажем, какой уже год с Лешкой и Андрей Палычем совместно ловлю. С нами еще Григорий Иваныч ловит, Василий, Сенька... Да чего говорить! Так порядок велит ловецкий, море приказывает. А в одиночку ловить – погибель, смерть верная... Выходит, надо еще теснее – настоящую, большую артель сбивать. С ней-то и ловить способнее, да и с Дойкиным легче биться...
– Известно, легче, – негромко добавил Дмитрий, все боявшийся, что вот-вот Лешка или кто другой опять отругает его или высмеет.
«А почему же хотел идти от Дойкина в море?» – недовольно подумала Глуша о Дмитрии и осторожно, искоса посмотрела на него.
– Уполномачиваем Лешку: пусть катит в район и город! – Костя поглядел на Матроса, а тот, надев бескозырку и откинув за плечи ленты, приосанился, важно посматривая на ловцов, на Глушу. – А правление, какое предложил он, так тому и быть! Ну, хватит с меня, – закончил Костя и сел за стол.
К столу подскочил Макар и строго сказал Бушлаку:
– Выкинуть из правления Анку! Срамота! Баба, да еще... – он сердито махнул рукой и ушел к печке.
Вспыхнув, Анна подбоченилась и задиристо сказала:
– Меня сам Лексей Захарыч в правление прочит, – и вскинула глаза на Матроса.
– Не надо Анку! – поддержал кто-то Макара.
– Гра-аждане! – осерчав, милиционер ударил портфелем о стол. – К порядку!..
