Текст книги "Моряна"

Автор книги: Александр Черненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– В сельсовет поеду!.. – неистовствовал Яков. – В суд потащу!..

Сенька, крадучись пробирался к калитке.

Глава тринадцатая

Дмитрий вчера пришел с маяка в Островок пешком. И хорошо сделал, что именно вчера пришел, – сегодня, пожалуй, не добраться бы ему до поселка.

Каспийские ветры начали с ночи ломать волжские льды, – они трещали, сотрясая воздух, отчего звенели в окнах стекла и содрогались стены ловецких домов.

Когда Дмитрий окончательно собрался домой, маячник уже не препятствовал его отъезду. Он даже хмуро просопел себе под нос:

– Пора уж!.. Давно бы!..

С того вечера, как Егорыч возвратился из Островка пьяным, он совсем перестал разговаривать с Глушей и Дмитрием. Почти все время старик находился на вышке маяка; сходил он в сторожку только пообедать и попить чаю.

Он беспрерывно пил водку, но Глуша никак не могла найти то место, где были запрятаны бутылки. Когда же она хотела пройти в будку на вышке маяка, старик загородил ей дорогу – и сердито сказал:

– Нельзя сюда чужим! Головой отвечаю за маячную лампу. Марш!

Егорыч больше не подслушивал, как вначале, разговоры Глуши с Дмитрием.

Он упрямо молчал.

И даже на прощанье маячник не сказал Дмитрию ни одного путного слова. Он только еще более нахмурился и, подтянув шаровары, прошел к окну, где висела начатая вязкой сеть.

Глуша робко посмотрела на отца.

– Батяша, – и подошла к нему. – Я тоже с Митрием пойду. И еще мне охота, чтобы ты...

–Никуда не пойдешь! – резко оборвал он ее. – Тут пока останешься! Я с тобой не говорил еще по-серьезному.

– Батяша!..

– Довольно! – Старик сердито притопнул ногой. – Поговорю, помуштрую тебя, а тогда – провожу... Завтра вместе поедем в Островок, мне тоже надо.

Он вытащил из сети игличку и стал проворно метать ячеи...

«Ну и хитрец! Ну и вертун этот Максим Егорыч!»– удивлялся Дмитрий выходкам старика, сидя у себя в кухне и припоминая события на маяке.

Сегодня ловец чувствовал себя хорошо, а вот вчера, как вышел с маяка – всю дорогу, и вечер, и ночь, – он волновался, думал, не мог заснуть... Дмитрий не, понимал, что случилось с маячником: почему он переменил свое отношение к нему? Вначале Егорыч с добродушной укоризной наставлял Дмитрия на жизненный путь, обещал даже дать ему на весеннюю путину кулас, а потом вдруг, как только съездил в Островок, переменился.

И только сегодня утром, когда пришел Матвей Беспалый с ключами от стариковского дома, Дмитрий наконец понял намерения маячника.

Матвей подробно рассказал ему об этой оказии.

Во время рассказа лицо у Беспалого было, как и всегда, непонятное; говорил он тягуче, без выражения, и никак нельзя было догадаться: спокоен он или в обиде на Казака.

Но когда вытащил из кармана связку ключей, чтобы передать их Дмитрию и тот начал отказываться, делая вид, что ничего не понимает, Матвей вдруг рванулся с табуретки и, кажется, в первый раз раздраженно вскричал:

– Обалдуй ты!..

Швырнув ключи на пол, он с руганью выбежал из кухни.

«Прорвало наконец-то!» – ухмыльнулся Дмитрий.

Подняв ключи и вертя на пальце колечко, на которое они были нанизаны, ловец зашагал по кухне. Так он долго ходил, весело позванивая ключами.

Только теперь Дмитрию стал полностью понятен Максим Егорыч.

«Вертун!.. Хитрец!.. – думал он. – Хочет все по-своему! С норовом старик! Ну, да ладно!»

Он улыбался, потирал руки, нетерпеливо поджидая с маяка Глушу и Егорыча.

Дмитрий и до этого смутно догадывался о согласии старика на уход Глуши от Матвея, но маячник почему-то все хитрил, юлил, не соглашался; он и до последнего дня открыто не дал согласия на совместную жизнь Глуши с Дмитрием.

«Вот вертун! – изумлялся ловец. – И чего ему надо? Чего дурачится?..»

Дмитрий был уверен, что дело обстоит именно так: тешится над дочкой Максим Егорыч по привередливой старости – и только!

Он остановился у окна и, наблюдая, как неистовая моряна срывает с земли остатки снега, крутя его над поселком, поежился от холода и подумал:

«А старикан ведь может еще что-нибудь отчубучить».

Когда Дмитрий уходил с маяка, Егорыч, помнится, обещал на следующий день прийти вместе с Глушей в Островок.

«Сегодня, видно, уже не явятся, – дело идет к вечеру, да и непогода вон какая!»

Он опять посмотрел в окно, за которым буйно кружила моряна.

Дмитрия вдруг пронзил жгучий озноб. С тех пор, как он ушел с маяка, этот мучительный озноб часто напоминает о себе.

Он долго не мог согреться. Вздрагивая, отошел от окна к печке и, растопив ее, присел на чурбан.

«Не надумал ли опять чего старикан?» – продолжал рассуждать Дмитрий, тревожась отсутствием Глуши и Максима Егорыча.

Он нечаянно разжал кулак и выронил ключи, усмехнулся и, довольный, зашептал:

– Придут... Завтра придут... Может, к утру и моряна затихнет... – и придвинулся ближе к печке; нагнувшись, глянул в ее зевло – жаркое пламя окатило его теплом и сразу всего согрело.

Он сунул ключи в карман. Шаркая ладонью о ладонь и жмурясь, Дмитрий задумчиво смотрел на гудящее пламя, которое бурно рвалось в трубу.

Белый с черными пятнами Пестряк бесшумно скакнул с кровати и сонно потянулся, упираясь передними лапами в пол и выгибая спину. Обмахнув лапой белую, с черным пятном на носу мордочку, он лениво поплелся к печке.

Тихонько мурлыкая, Пестряк долго ласкался у ног ловца, – он терся боком, обводил ноги Дмитрия пружинистым хвостом и беспрерывно тянул свое теплое:

– Хх-хррр... хх-ррр...

Дмитрий вздрогнул, когда Пестряк облизнул его руку. Погладив кота, он дребезжащим басом, в тон Пестряку, заурчал:

– Налаживается, Пестряк, наша жизнь... Налаживается...

Почуяв ласку, кот громче и приветливей замурлыкал; он упруго выгибал спину, подставляя ее под большую шершавую ладонь ловца.

И Дмитрию хотелось без конца, поглаживая пушистую, теплую спину кота, слушать его однообразную, радушную песенку.

Так хорошо неторопливо размышлять над тем, что говорил ему Максим Егорыч: о жизни, о живоглотах, о куласе...

Кот улегся в его ногах и, то закрывая, то открывая глаза, едва слышно мурлыкал. А Дмитрий думал о том, что было бы неплохо воспользоваться куласом маячника. Он прикидывал в уме свою сохранность: хватит ли у него денег на полный обзавод сетями и всякой к ним мелочью?

Будто и хватит, будто и нет...

Да он и не хотел сейчас окончательно решать этот вопрос, – он ждал встречи с Алексеем Фаддеичем, хотел знать результаты подсчетов.

Дойкин вчера, перед тем как прийти Дмитрию с маяка, ускакал на стригунке в район и до сих пор не возвратился.

– Узнаю точно свои подсчеты, – говорил себе Дмитрий, – тогда и видно будет, что делать. Может, и не потребуется кулас Максима Егорыча. Глядишь, денег хватит и на свою бударку.

Вчера вечером у Дмитрия был Сенька; они так и порешили: подведет он счета, а тогда и думать будут, как быть. Договорились они еще и о том, чтобы сходить к Григорию Ивановичу Буркину поговорить с ним об артели, попросить его поехать в район на помощь Андрею Палычу, за кредитами...

Закрыв глаза и положив мордочку на вытянутые лапы, Пестряк мурлыкал уже совсем тихо, с перерывами.

Дмитрий поднялся с чурбана, не торопясь прошел к кровати, вытащил из-под подушки бумажник, в котором хранились разные документы и письма. Ему захотелось снова прочесть письмо Шкваренко – секретаря комсомола того полка, где Дмитрий проходил военную учебу.

Шкваренко писал о том, что полковой комсомол беспокоится о бывшем сослуживце, и спрашивал, как идет его жизнь, какие дела в их поселке.

От письма, которое было прислано еще год назад, Дмитрию стало не по себе. Секретарь написал всего несколько строк – строгих и сухих, как полковой приказ, но в то же время таких близких и понятных.

– Товарищи... – взволнованно зашептал Дмитрий, снова присев к печке. – Дружки вы мои...

Он. чувствовал себя виноватым перед Шкваренко, перед всей полковой комсомолией, упрекал себя, досадовал. Особенно неловко чувствовал он себя перед секретарем, которому обещал писать обстоятельно про все дела в Островке: и про комсомол и про артель...

От стыда Дмитрий прикрыл глаза, словно сейчас стоял перед ним сам Шкваренко.

Дмитрий все задерживал ему ответ, все надеялся, что вот-вот подвалит счастье, справит он бударку, сети и тогда, организовав артель, напишет секретарю подробное, хорошее письмо.

Он сокрушенно покачал головою, развернул лист тонкой пожелтевшей бумаги, на котором было когда-то начато им ответное письмо полковому комсомолу:

«Дорогие дружки и товарищи! Дорогой секретарь Шкваренко!

Живу я, как вы сами знаете, на самом краю света – кругом вода да камыш, ветер да вода...

Ни сельсовета у нас в поселке – за малочисленностью населения, ни комсомольской ячейки – это уж по бессознательности (всего двое нас, комсомольцев: я да еще Сенька Бурый).

Судьбина моя пока нерадостная: штормяк разорил меня в пух и прах...»

Не дописал тогда Дмитрий этого письма – решил подождать лучших времен. Боялся, что засмеют его ребята, скажут: «Э, какой слезливый стал!» Так прошел месяц, полгода, год...

– Ничего! – вдруг радостно, шумно выдохнул Дмитрий, вспоминая Глушу, Максима Егорыча, обещанный кулас. – Ничего! – громко повторил он. – Скоро такое письмище напишу – держись, Шкваренко!

Пестряк поднял голову, облизнулся, посмотрел на хозяина и опять громко, журчливо затянул песенку.

– Правда, Пестряк? – и Дмитрий ласково потрепал кота.

Вынув из кармана ключи, принесенные Матвеем, и крутя колечко на пальце, он стал медленно прохаживаться по кухне.

Пестряк ходил следом за ним, выглядывая то с одной, то с другой стороны, как игриво вертелись в руке хозяина ключи, празднично позванивая.

– Налаживается, Пестряк, наша жизнь, – говорил Дмитрий, потешаясь над прельщенным ключами котом, который забегал вперед и поднимался на задние лапы. – И твоя жизнь, Пестряк, станет лучше. Хозяйка у тебя скоро заявится, перестанешь бездомничать...

Неожиданно распахнулась дверь, и в кухню вошли Яков и Сенька.

– Ну, как живешь-можешь? – хмуро спросил Яков, тяжело опускаясь на чурбан у печки.

– Ничего, отошел будто, – простуженно забасил Дмитрий. – Немного вот только что-то грудь давит.

– Та-ак... – Яков помолчал, потом опять угрюмо задал вопрос: – Чего хорошенького скажешь?

Дмитрий недоуменно пожал плечами:

– А ты чего скажешь?

Молодой Турка снял шапку, неторопливо положил ее на пол и разгладил свои длинные и редкие, как у сома, всего в несколько волосинок, усы.

– У меня ничего хорошего нету, – сказал он, тоскливо оглядывая кухню. – Одна канитель только!

Посмеиваясь, Дмитрий сунул в карман ключи и присел на кровать.

Сенька, сидя на корточках у стены, задумчиво водил пальцем по земляному полу.

– Разговор с тобой серьезный имеется. – Яков дернул волосинку своих усов. – От батьки хочу уходить я. Житья, Митя, нету!.. – Он безотрадно посмотрел на ловца. – Рву я жилы, рву день и ночь, а житья нету... – На кого работаю, спрашивается? Знаешь моего батьку: скаредный, дьявол! Все запасы разные устраивает да Маньку жениху готовит. А мне какая польза с того? За что я свои жилы рву? У меня своя семья: и жена и дети... Своя забота! А тут еще Коляка, чорт, поперек дороги... Ты, должно, слыхал?

– Не слыхал, – отрицательно покачал головой Дмитрий.

Шумно вздохнув, молодой Турка стал подробно рассказывать, как он условился с отцом о выделе в эту зиму.

– А Коляка спутал все планы, обором наших оханов занялся...

О том, как отомстили они соседу, Яков умолчал. Рассказал Яков еще и о том, что отец не хочет его выделять, ссылаясь на отсутствие денег.

– Но только брешет, сатана!.. Маньку хочет замуж выдать после весенней путины. А мне говорит: обожди, Яшка, немного... Знаю я! Опять начнет жадничать: то подновить надо, то подправить, а это заново купить. А ты жди да рви жилы!

Лицо Якова налилось кровью, и он еще злее дернул волосинку усов.

– Я это все к тому рассказываю, что серьезный разговор с тобой хочу иметь.

Он пытливо глянул на Дмитрия.

– Ты вот, как пришел из Красной Армии, – Турка снова посмотрел на Дмитрия, – артель затевал, и комсомол еще, а потом – молчок!

Дмитрий крякнул, сжал в кармане ключи.

– Дело мое серьезное такое, – и Яков распахнул полушубок. – Давай артель сбивать. Ты, Сенька, я, еще кто там... Сызмальства ведь друг дружку знаем. Чего же там! Давай – и все!

И он начал обдуманно, хозяйственно выкладывать свои расчеты – этому научился у отца:

– Старый кащей мой обещает мне на выдел бударку и пять мен разных сетей. Хотя и норовит, жадюга, всучить всякую рвань, но я заставлю дать то, что нужно. А ежели заартачится, то я через суд свое возьму! Вот... Кое-что у тебя, Митя, сохранилось от батьки. Сенька деньжат немного скопил... Комсомол бы вот еще организовать – все полегче! Да и комячейка наша по-серьезному за артель взялась. Андрей Палыч в районе уже. Дело с артелью должно пойти...

Заложив ногу на ногу и неслышно перебирая в кармане ключи, Дмитрий сосредоточенно слушал Якова.

Когда-то, ребятами, они, бесштанные и вихрастые– Митька, Яшка и Сенька, – вместе играли, мастерили на берегу лодочки, из лоскутов шили паруса, пускали по протоку игрушечные бударки, ловили у берега мальков, солили их, сушили, готовили балыки – словно заправские ловцы!.. Потом, с семи-восьми лет, пошли они на настоящий лов: кто в волжскую дельту, кто на глубь Каспия. Отцы их были крепкожильные, напористые ловцы. Они научили сыновей бороться с суровым Каспием, с его штормами, шурганами... Сенькин отец погиб в море. А старый Турка за последние годы свернул с открытого и честного ловецкого пути на опасную купеческую тропку: стал заниматься скупкой рыбы.

И то, что дает теперь на выдел старый Турка своему сыну всего-навсего разбитую бударку и несколько мен сетей, – все это подтверждало мысли Дмитрия.

«Артель... Понятно, артель нужна! – думал он. – Но вот как ее организовать? Как?»

Дмитрий невесело взглянул на Якова. А тот продолжал выкладывать свои подсчеты:

– Мою бударку оконопатить и засмолить надо будет. Для этого совсем немного потребуется денег. Сетка на первое время найдется, – стало быть, садись два человека и начинай артельничать. А дальше? Чего ж дальше?..

Он замолчал и растерянно развел руками.

–Вот то-то и оно! – усмехнулся Дмитрий и, поднявшись, прошел к окну.

Широко расставив ноги, он посмотрел на угрюмого, задумавшегося Якова и всегда веселого, задорного Сеньку.

– Я, ребята, так думаю, – решительно сказал он, – и артель, и комсомол обязательно организуем!

Яков сурово улыбнулся, вынул из кармана кисет. А Сенька, привскочив, радостно ударил ладонью по коленке.

– Это мы сделаем непременно! – взволнованно продолжал Дмитрий. – Но... не сейчас, ребята. Сил у нас пока нет.

Яков перестал вертеть цыгарку.

– Артель создать – это, ребята, бо-ольшое дело! А для чего нужна нам артель? Для поправки нашей жизни. Без артели никак не выйдет ничего. Ты вот, Яшка, с отцом мытаришь, я туда-сюда мотаюсь, и Сенька сейчас в тяжелом положении. Артель должна вывести всех нас на хорошую дорогу. Или не так говорю я?

– Вроде так, – осторожно отозвался Яков.

– И Коська Бушлак, – добавил Сенька, – об этом на берегу говорил.

– Чего Коська! – сердито прервал Дмитрий товарища. – Артель у вас, что ли, с Андрей Палычем?

– Будто артель... только маленькая, – и Сенька торопливо добавил: – Коська и говорил о том, что надо, мол, большую, настоящую артель организовать!

– Знаю я! Спряглись, ловите вскладчину – и все. Каждый о себе старается: Андрей Палыч кухню новую построил, Коська забор вокруг своего двора новый поставил. Зачем это?.. Не думают они об артели, не вникают в это дело. Мы, ребята, такую создадим артель, что твоя коммуна будет! Домину отгрохаем на всех, как в городе! И квартиры для каждой ловецкой семьи отдельные. Столовую откроем!

– Эх, мать честная! – Сенька в удивлении покачал головой.

– Нам бы только заиметь немного денег, прибавить еще кое-что к Яшкиной бударке, а там – такие дела, ребята, развернем!.. – Дмитрий торопливо зашагал по кухне. – Я так думаю, ребята. Эту весну мы поработаем кто где, и как только кончится путина, тут же все деньги в кучу, все, что есть, тоже в кучу: сетка там или какая другая сбруя – и артель готова!.. Потом будем других ловцов звать. Только слово надо друг другу дать: не транжирить заработки, копить деньги.

Дмитрий остановился около Сеньки, громко спросил:

– Ты у кого думаешь эту путину работать?

Сенька ответил не сразу.

– Не знаю... Подожду Андрей Палыча... – глухо сказал он и, насупившись, отвернулся.

– А ты как? – Дмитрий подошел к Якову.

Молодой Турка медленно поднялся.

– Ума не приложу, что к чему... – Он запахнул полушубок, помолчал. – Одно только знаю: от батьки непременно уйду. Не могу больше, житья нету! – И стал вертеть новую цыгарку.

Дмитрий пристально оглядел товарищей – поугрюмевшие, они молчали.

– Вы что же? – в тревоге спросил он их. – Не согласны, что ли?

– Оттяжка, Митя, – недовольно сказал Сенька. – Каждую путину ты все откладываешь... А теперь будто и случай подходящий – у Яшки вон бударка с сеткой. Подправим ее – и пошел! И Андрей Палыч приедет вот скоро из района.

– Верно! – поддержал Яков. – Зараз и артель сбивать надо!

– Эх, вы! – Дмитрий раздраженно махнул рукой. – Я же говорил вам, целый час толковал... Бу-да-арка! Какой толк от одной Яшкиной бударки? Ну, подправим эту самую бударку. Пойдешь ты, скажем, с Яшкой на лов. – Он искоса взглянул на Сеньку. – А я что буду делать? Или я с Яшкой двину, а ты куда?..

И, крепко сжимая в кармане ключи, он вновь стал подробно доказывать необходимость в ближайшую путину работать каждому в отдельности, чтобы скопить нужные средства на ловецкую справу.

– Ты вот, Сенька, говоришь об оттяжке. А так ли это?.. Гляди-ка вот: раньше Яшка и слушать не хотел об артели. Помнишь, как уговаривали его? А тут – сам заявился. Погляди на себя теперь, Сенька: у тебя сейчас небольшая сохранность завелась. А раньше была? Ни гроша!.. Меня возьмите: сохранность тоже имею. И жизнь моя на лады пошла. С Глушей, под конец, все устроено: Максим Егорыч согласие дал.

Он радостно хлопнул Сеньку по плечу. А тот, припомнив вчерашний разговор о Буркине, спросил Дмитрия:

– А к Григорию Ивановичу пойдем?

– Сходим, поговорим.

– Сегодня?

– Хоть сегодня, хоть завтра.

– Хорошо...

– А ты что невесело глядишь? – Дмитрий подошел к Якову и, положив руку на его плечо, сказал: – Отработаем путину – и артель сбивать начнем! Непременно собьем!

Молодой Турка сдержанно улыбнулся.

– Э-эх, Яшка! И какие дела мы развернем! – Дмитрий взял Турку за руку. – Есть артель, Яшка?

– Есть, – сдержанно ответил Турка.

– По рукам, стало быть?

Они громко ударили ладонь о ладонь. Дмитрий повернулся к Сеньке, хотел обменяться и с ним крепким, дружеским рукопожатием, но Бурый, нахмурившись, направился к двери, следом за ним шагнул Яков.

– А вы заходите еще завтра ко мне, – сказал им вслед Дмитрий, легонько перебирая в кармане ключи. – Заходите! Слышь, Сенька? Я вот подсчитаюсь с Дойкиным —? может, новое чего удумаем. К Григорию Иванычу сходим, потолкуем с ним. Заходите!

Оставшись один, он задумчиво зашагал по кухне...

Вечером Дмитрий решил пойти к Дойкину.

«Может, приехал из района, – подумал он, надевая полушубок. – Подсчитаюсь с ним».

Неожиданно широко распахнулась дверь, и в кухню ввалился слегка подвыпивший Лешка-Матрос. Стараясь казаться трезвым, он подтянулся, разгладил усы.

– Здорово Казаку!

Дмитрий недружелюбно ответил:

– Ну, здорово...

Лешка строго спросил:

– Получил от Беспалого ключи?

– Ну... получил, – растерянно пробормотал Дмитрий.

– Вертай обратно!

Дмитрий непонимающе смотрел на Лешку.

– Ключи Максима Егорыча выкладывай! – крикнул Матрос и протянул руку. – Оглох, что ли? Ключи, говорю, вертай назад!

Дмитрий, приходя в себя, вдруг ожесточенно приказал:

– Вон отсюда!

– Ключи!.. – не унимался Лешка.

– Убирайся, тебе говорю!

– Гони ключи! – и Матрос, качнувшись, двинулся на Дмитрия.

Дмитрий, стараясь выпроводить Лешку из кухни, толкнул его, тот чуть не упал и, схватив табуретку, замахнулся:

– Даешь или нет?!

Пригнувшись, Дмитрий рванулся к Матросу и, перехватив табуретку, вытолкал Лешку из кухни. Заложив дверь на крючок, он прислушался.

Матрос рвал дверь, бил по ней кулаками, кричал:

– Максим Егорыч прислал за ключами! Отвечать будешь!.. На маяке я был! Максим Егорыч!..

Вскоре в сенях стихло. Притаясь за косяком, Дмитрий молча и долго стоял.

«Что такое?.. – думал он. – Откуда Лешка знает про ключи? И говорит – на маяке был. Что такое?.. Максим Егорыч, слышь...»

Он осторожно выглянул в окно – на улице было пусто.

«Вот тебе и Максим Егорыч! – продолжал размышлять Дмитрий, крепко сжав в кулаке ключи. – Не одумался ли уж он?.. Не похоже вроде. Должно быть, Лешка все это выдумал... А может, и в самом деле чего Максим Егорыч?..»

Торопливо запахнув полушубок, он решил сейчас же сходить к Дойкину, а от него, не дожидаясь завтрашнего дня, зайти за Сенькой и Яшкой, чтобы втроем пойти к Буркину.

И когда он вышел во двор, его заворожил теплый душистый вечер. Дмитрий устало прислонился к камышовому забору, сдвинул на затылок шапку и часто, глубоко задышал, вбирая влажные, душистые запахи Каспия.

– Зима надломилась, – радостно зашептал он. – На весну дело пошло!

Стоя у забора, Дмитрий продолжал удивляться, как это внезапно опустился на приморье такой тихий, задушевный вечер.

«А днем моряна штормовала...»

Он распахнул полушубок и глянул вверх: густосинее небо было затянуто сплошной движущейся птичьей массой, словно было задернуто огромнейшим неводом.

«Птица пошла!..»

Дмитрий слышал свист и шипение воздуха, рассекаемого бесчисленными крыльями. Ему казалось, будто небо колышется – то приближается к земле, то удаляется, – так густо неслись на север многотысячные стаи разнообразной птицы.

Звучно кричали гуси.

Высокими голосами перекликалась казара – малый гусь.

С трубными звуками неслись колонны лебедей.

Заунывно плакала утка.

– Скоро и рыба пойдет из Каспия, – растроганно прошептал Дмитрий и вышел на улицу.

Он вспомнил Глушу и Максима Егорыча. «Завтра непременно должны явиться с маяка!» Шел он, широко распахнув полушубок, часто поглядывая на небо. Там, между стаями птиц, дрожали яркие звезды, – они то потухали, то вновь светились, будто далекие огневки в темную ночь на воде.

Совсем низко – Дмитрию казалось, можно было достать рукой – плыла партия белых лебедей, распахивая гигантские, словно паруса, крылья. Шумно шуршали эти полотнища, и резко свистел разрываемый ими воздух.

Призывно звенели гуси, неустанно стонали утки, торжественно трубили лебеди.

Всю эту ночь над приморьем созвучно и стройно гудел диковинный пролетный птичий хор...