Текст книги "За что?"

Автор книги: Александр Солженицын

Соавторы: Варлам Шаламов,Николай Клюев,Анатолий Жигулин,Борис Антоненко-Давидович,Георгий Демидов,Нина Гаген-Торн,Сергей Ходушин,Галина Воронская,Юрий Галь,Елена Лисицына
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

20 апреля 1935 года мы покинули нашу деревню Красный Поселок Кингисепского района Ленинградской области. Нас вместе с другими людьми восемнадцать дней везли в телячьих вагонах в Таджикистан. Выгрузили нас в степи, под палящим солнцем, в песке можно испечь яйцо, невозможно ступить босой ногой. Из этой кучи людей слышались всюду стоны и плач детей, которые просили пить, пить… а вода далеко, ее нужно было носить из арыков, вырытых заключенными. Отстоится в ведре – половина глины. Разместили нас в камышовом бараке, каждой семье, независимо от состава, отмерили по 4–5 метров, посередине барака – дорожка-проход. Это было очень похоже на стойло для скотины. Скоро начались болезни – дизентерия, брюшной тиф. Быстрее всех умирали старики и дети. Мертвых вывозили штабелями, хоронили без гробов. Медицинской помощи почти не было: стоял вагончик – врач и медсестра, и рядом – вошебойка.

После полевых работ все члены семьи делали кирпичи из глины и самана – к зиме построили домики без потолков, полы тоже не застилались досками, их смазывали глиной. А надзор был везде – и на полях, и в поселках. Работали от зари до зари, особенно во время сбора хлопка. Первая норма была – 50 килограммов, но ее трудно было выполнить, потому что все впервые столкнулись с таким родом работ. Кто не выполнил норму – в изолятор! Выезд людей был запрещен, паспортов не было.

Но страдания людей на этом не кончились. В 1937–1938 годах начались репрессии. Забирали мужчин, почти через дом, без суда и следствия. Арестовали и моего отца Филиппова Конона Филипповича, а он был старым большевиком, проводил коллективизацию на прошлом месте жительства. Много я писала, спрашивая о его судьбе. Пришел ответ, что он реабилитирован, так как был арестован без состава преступления <и осужден> на десять лет без права переписки…

Нам многим, которые были в Средней Азии, хочется узнать, было ли освоение Вахшской долины сталинской нормой, а если да, то почему нигде никогда не вспоминалось, как это происходило? Нас называли «кировцами», будто мы виновны в смерти Кирова.

Только в 1948 году нам были выданы паспорта, был разрешен выезд по своему усмотрению. Правда, с пометкой: кроме городов Москва, Ленинград, Киев, Одесса…

Шубина Галина Кононовна, Нарва

* * *

14 ноября 1937 года ночью в нашей квартире раздался звонок. Вошли трое мужчин с собакой, папе сказали, чтобы он одевался, и стали производить обыск. Перерыли все, даже наши школьные сумки. Когда повели папу, мы заплакали. Он нам сказал: «Не плачьте, дети, я ни в чем не виноват, через два дня вернусь…» Это последнее, что мы слышали от своего отца. Так он и не вернулся, о судьбе его ничего не знаем, писем не получили.

На следующий день после ареста отца я пошла в школу. Перед всем классом учительница объявила: «Дети, будьте осторожны с Люсей Петровой, отец ее – враг народа». Я взяла сумку, ушла из школы, пришла домой и сказала маме, что больше в школу ходить не буду.

Отец мой, Петров Иван Тимофеевич, работал рабочим на заводе «Арсенал» в Ленинграде. Мать, Агриппина Андреевна, работала на фабрике. 27 марта 1938 года арестовали и ее. Вместе с мамой забрали меня и брата. Посадили на машину, маму высадили у тюрьмы «Кресты», а нас повезли в детский приемник. Мне было двенадцать лет, брату – восемь. В первую очередь нас наголо остригли, на шею повесили дощечку с номером, взяли отпечатки пальцев. Братик очень плакал, но нас разлучили, не давали встречаться и разговаривать. Через три месяца из детского приемника нас привезли в город Минск, в детдом имени Калинина. Там я получила первую весточку от мамы. Она сообщила, что осуждена на десять лет, отбывает срок в Коми АССР.

В детдоме я находилась до войны. Во время бомбежки потеряла брата, всюду его разыскивала, писала в Красный Крест, но так и не нашла. Спустя десять лет встретилась с мамой, когда она получила документы о реабилитации. В них было написано, что она должна была быть освобождена… 10 мая 1938 года! Она же отбыла «свой срок» почти полностью: без трех месяцев десять лет…

Петрова Людмила Ивановна, Нарва

* * *

Жили мы в Магнитогорске. Папа – Воротинцев Григорий Васильевич – работал на Магнитогорском комбинате разнорабочим. 22 августа 1937 года его арестовали. Меня при аресте не было. Не видела я последних минут пребывания папы дома, не услышала его прощальных слов. А 13 ноября пришли за мамой. Папу обвинили, что он японский шпион (согласно свидетельству о смерти он погиб в 1941 году), маму – в том, что она скрывала шпионскую деятельность мужа. Она была осуждена на пять лет в Карагандинские лагеря с оставлением по вольному найму там же.

Нас с братом отвезли в клуб НКВД. За ночь собрали тринадцать детей. Потом отправили всех в детприемник Челябинска. Там было около пятисот детей и еще где-то находились дети ясельного возраста…

Разина Валентина Григорьевна, Свердловск

* * *

Моя мать, советская гражданка греческой национальности, в 1941 году была вывезена под конвоем из Симферополя на принудительные полевые работы в район угольных шахт Кузбасса. Отец погиб раньше, в 1940-м, на советско-финской войне.

Нас везли в «телячьем» вагоне под конвоем. А в Кузбассе пришлось жить в овощехранилище на нарах, потом в сырой холодной землянке. Голод гнал меня, босую, к шахтерским баракам, где я, стоя с протянутой рукой, со слезами на глазах просила кусочек хлеба для себя и для больной, уже не имеющей силы встать с деревянного топчана матери. Больничных листов тогда не было, пенсия за погибшего на фронте отца матери не выплачивалась.

В 1943 году мама умерла. После ее смерти жизнь стала еще горше. Я осталась сиротой. Слезы, голод, холод – мой удел. После смерти мамы я еще долгих три с половиной года жила в той же землянке, спала на том же топчане. Кусок хлеба зарабатывала тяжелым недетским трудом: нянчила чужих детей, носила на дальние шахты чужое молоко, чужую картошку. И так было до тех пор, пока не сменился комендант. Новый дал распоряжение сдать меня в детскую комнату милиции. Затем был детприемник МВД, детдом.

В детдоме никто нас не обижал, но жили бедно, недоедали. Обувь наша – резиновые чуни, грубые рабочие ботинки, чулки – одна пара на год, хочешь носи, хочешь смотри. Я не раз бывала свидетелем смерти воспитанников…

Фатиади Жанна Павловна, Новороссийск

* * *

Мой отец Дубов Александр Григорьевич работал начальником управления военного строительства в Батуми. Его арестовали в 1937 году и приговорили к высшей мере. Мать арестовали тогда же как ЧСИР и дали восемь лет лагерей, которые она отбывала в Потьме и в других местах.

Я инвалид детства. Когда родителей арестовали, я была в Евпатории, в костно-туберкулезном санатории «Красный партизан». Врачи отстояли меня и содержали до поправления, пока я не стала ходить. Хотя было письмо, чтобы меня немедленно отправили в детдом, так как дети «врагов народа» не могут пользоваться нашими санаториями. Но главврач ответил, что дети за родителей по конституции у нас не отвечают. Мне было одиннадцать лет. Спасибо ему, меня долечили!

Дубова Изольда Александровна

* * *

В 1933 году моего отца арестовали и посадили в тюрьму в городе Харькове, где он и умер. Посадили только за то, что он отказался вступить в колхоз. По профессии он был шорник. В семье четверо детей.

После ареста отца нам нечего было есть, и мать вынуждена была отвезти нас в Харьков и там бросить. Нас определили в разные детские дома. О других моих сестрах – Ане и Маше, о брате Саше мне до сих пор ничего не известно.

Шкредт Иван Петрович, Калач, Воронежская область

* * *

Мой отец – Лейкин Оскар Аркадьевич – был арестован в Хабаровске в 1937 году. Он работал тогда начальником краевого управления связи. Осужден был в 1938-м, умер, по сведениям ЗАГСа, в 1941-м. Мать – Полина Исааковна Акивис – арестована тогда же и отправлена на восемь лет в Карлаг.

Меня поместили в детприемник в Хабаровске, где мы, дети репрессированных, содержались вместе с малолетними преступниками. На всю жизнь мне запомнился день нашей отправки. Детей разделили на группы. Маленькие брат с сестрой, попав в разные места, отчаянно плакали, вцепившись друг в друга. И просили их не разъединять все дети. Но ни просьбы, ни горький плач не помогли…

Нас посадили в товарные вагоны и повезли. Так я попала в детдом под Красноярском. Как мы жили при начальнице-пьянице, при пьянках, поножовщине, рассказывать долго и грустно…

Раменская Анна Оскаровна, Караганда

* * *

Мой отец Кунаев Александр Александрович, по национальности татарин, был арестован весной 1938 года во Владивостоке. Помню, что он ушел на работу и больше не вернулся. Позже, в августе 1938 года, была арестована мать, Кунаева Галина Федоровна, русская. Ей в то время было лет двадцать семь. В семье было четверо детей: я – старший, 1929 года рождения, следующий Анатолий – шести-восьми лет, затем Владимир, наверно, пяти лет, и Витя – грудной… Нас всех вместе повезли в тюрьму. Очень ясно вижу мать, почти раздетую, с распущенными волосами, на весах. И когда какой-то мужчина вел нас, троих, мимо по узкому коридору, она страшно закричала и бросилась к нам. Мать оттащили, а нас вывели. Помню там же – детские люльки, в одной из них, вероятно, был и маленький Витя.

Никогда больше матери я не видел. Нас троих поместили почему-то в школу для глухонемых. Потом она была расформирована… Так случилось, что я попал в больницу, а когда вернулся, братьев уже не было. Мне сказали, что Толю и Вову отправили в Одесский детский дом. Я же был после этого в приемнике-распределителе и где-то в 1939 году попал в детдом города Петровск-Забайкальского Читинской области.

Никогда больше никого из своих родных я не видел и ничего о них не знаю.

Барашбаев Георгий Александрович, хутор Вербовый Лог, Ростовская область

* * *

Мой отец, Загорский Леонид Константинович, экономист, и мать, Загорская Нина Григорьевна, телефонистка, были арестованы в 1937 году. Отец умер в тюрьме, о матери ничего не сообщили.

В детприемнике мы прожили две недели, и нас, шестерых детей, повезли в Казахстан. Нашу группу привезли в Уральск. НКВД прислало за нами «черный ворон», так как других машин у них не было, а стоял холод. Привезли нас в поселок Круглоозерный. Встретил нас директор детдома, кажется, фамилия его Краснов. До работы в детдоме он был командиром Красной Армии на Дальнем Востоке. Детдом имел плантацию, на которой трудились дети. Выращивали арбузы, дыни, помидоры и другие овощи, обеспечивали себя на круглый год. Воспитательная работа была хорошая. И вот этого директора арестовало НКВД…

В детдоме работал очень хороший воспитатель, его тоже арестовали. Он жил с очень старым отцом, который остался без средств к существованию. И мы, пока жили в Уральске, брали тайком продукты в столовой и ходили, кормили его…

После окончания седьмого класса я поступила в ремесленное училище в Магнитогорске, работала электриком в коксохимическом цехе металлургического комбината. Маму в Магнитогорске прописывать не стали, сказали за 24 часа оставить город. Уехала она в Верхнекизильск, там паспортов не было. Когда стали давать паспорта, мама получила и приехала ко мне. Все «волчьи документы» были зашиты у нее в подушке, так она боялась. Я нашла их после ее смерти, все они почти превратились в труху. Высылаю вам то немногое, что сохранилось…

Савельева Наталья Леонидовна, Волгоград

* * *

Наша семья состояла из семи человек: отец, мать, пятеро детей. Отец, Бачук Иосиф Михайлович, работал на Харьковском паровозном заводе мастером цеха. В ноябре 1937 года отец в четыре часа утра был увезен машиной «черный ворон». Через много лет стало известно, что он работал на строительстве Беломорско-Балтийского канала, где и умер. Мать, сорокадевятилетнюю домохозяйку, женщину малограмотную, арестовали через шесть месяцев. Потом мы как-то узнали, что мать отправлена на пять лет в Казахстан.

Меня как несовершеннолетнюю забрали в приемник-распределитель в городе Харькове, где продержали три месяца на голодном пайке, на лагерном режиме. Нас с собаками, под конвоем водили как детей политических «врагов народа». Потом меня отправили в детский дом в Черниговскую область. В школе меня исключили из пионеров как дочь «врагов народа». Брата тоже в восьмом классе исключили из комсомола, и он бросил школу и уехал на Донбасс, где устроился где-то на работу. Связи друг с другом никто не поддерживал, не разрешали.

После окончания школы я решила пойти в прокуратуру, узнать что-либо о судьбе родителей. С большим трудом узнала адрес и поехала тайком к своей маме. Впоследствии мы уже так и не смогли собраться вместе (кроме среднего брата). Так была поломана наша большая, честная, трудолюбивая, преданная родине семья, семья простого рабочего, даже не члена партии.

Столярова Любовь Иосифовна, Житомир

* * *

Я, Новикова Мария Лукьяновна, хочу знать, где погиб наш отец, Новиков Лука Аристархович, где он захоронен. Документов у нас нет никаких, кроме свидетельства о рождении: родился он 9 июня 1897 года. А забрали его в 1937 году, в 12 часов ночи 20 сентября, прямо с работы. Работал он в молотилке, бессменно: днем возил воду для людей и машин, а ночью сторожевал, в общем, и домой-то совсем не приходил.

Но сначала я напишу, как нас раскулачили. В 1929 году, в эту пору мне было четыре года, нас у отца было семеро. Местная власть, сельский совет гоняли нашего отца, издевались, как им только хотелось и без всяких причин. Заберут его, свяжут руки назад и гонят восемнадцать километров до Большетроицкой милиции. Сами верхом, а его гонят и секут хуже скотины. А там разберутся, что без всякой причины, и отпустят его. И так продолжалось издевательство до 1935 года. А потом осудили его, дали семь лет вольной высылки. Он на это был согласен, он отдал документы, но документы ему не отдали, перевели эту судимость на год тюрьмы. Он отбыл за шесть месяцев и вернулся. В это время пришел к нему бригадир и сказал: «Лукьян, подавай заявление, теперь тебя примут в колхоз…» И сразу отца послали на работу, заготавливать лес. Какая это радость была для всей нашей семьи, что нас приняли в общество! Но недолго радовались: в 37-м году его забрали…

А мать наша все эти годы, вместе с нами, сколько приняла страданий! Водила нас по чужим хатам, голых, голодных и страдавших от холода. Все у нас забрали и голых выгнали из хаты, выкинули, как котят. За все наши годы-странствия трое детей умерло, я одна в 36-м году народилась. Когда умирали дети, мать уберет покойную и перекрестится: «Слава тебе, Господи, отмучилась…» – покойную уберет, а малютку на то место ложит. Думала, что она наберется болезни и помрет, а она, Бог дал, жива до сих пор. И как нам тяжко было жить каждый день! Мать где-либо разживется, сварит нам, а если не успеем поесть, то они выливают из чугуна и говорят: «Вы, кулацкие дети, жить не должны, вам все равно подыхать!» Даже карманы вывертывали и крошки вытряхивали, чтобы не досталось…

В 33-м году был такой случай. В чулане у нас только и было богатство – сундук, как раньше называли общий деревянный ящик. Пришли двое наших односельчан, повыкидывали из ящика рваное тряпье, видят – там брать нечего. А мать была одета в шубу из овечьих шкур, раньше такая одежда была, и платок на ней был теплый, а они стали насильно ее раздевать и раскрывать. Тут мы видим, что мать так терзают, и бросились к ней, и подняли крик. Они начали над ней топотать и кричать на нее: «Что ты детей научила!» – но все же не раздели, наша оборона подействовала. В общем, все не напишешь, а если все писать, получится большая книга.

А теперь мы вас просим, сможете ли вы найти то место, где отец захоронен, умер или его убили. Когда забрали его, он был в Белгородской тюрьме. Ездила мать, она в НКВД брала разрешение, чтобы передать еду. А придет туда – неделями в очереди стояли, столько миру было, страсть! А потом с Белгорода его отправили, получили мы от него первое письмо: Амурская железная дорога, он попросил денег. Получаем второе письмо: деньги пришли, хранятся около меня в кассе, а мне их не дают. А потом получили третье письмо – город Свободный, и написал: суда не видели и не слышали, но сказали, что десять лет…

А потом пишет, прошел я все комиссии, признали меня здоровым, отобрали нас таких людей, готовят к отправке, а куда будут отправлять, не знаем. Наслышки есть, на Франца Иосифа Землю, и больше не было ни одного письма. Что с ним сделали, куда его дели – ничего мы не знаем. Нас, его детей, еще пять человек, три дочери и два сына.

Хотя нам и самим скоро помирать, но хотим знать, где он сложил свою голову. В ту ночь, когда его забрали, с нашего села забрали пять человек. Из них на одного друг прислал, что он умер, двое через десять лет вернулись домой и дома умерли, а нашего отца неизвестно где дели.

Я сама 25-го года рождения, помню всю нашу страшную муку от начала до конца. Когда кулачили, мне было четыре года, и я все помню с четырехлетнего возраста, как и что над нами делали, и, наверное, такого не забудешь никогда. Восемнадцать лет мы ходили по квартирам и даже по земле ходили с опаской, глупых людей очень много было. Идешь, а он встречается и тебе в глаза говорит: «Что, кулачка, ходишь?» – и мы вели себя тише воды ниже травы. Встречаешься со своим злодеем, кланяешься ему и называешь по имени и отчеству, иначе нельзя… Мы же – враги! А так рассудить: какой наш отец кулак, если он даже неграмотный и был большой трудяга, работал, себя не щадил?..

Новикова Мария Лукьяновна, Белгородская область, Шебекинский район, Большетроицкое почтовое отделение, село Осиповка

* * *

Отец у меня погиб в 1920 году на фронте, в Красной Армии. Мать осталась с тремя детьми. Семья владела третью мельницы. В 1930 году мать осудили на семь лет, она была тяжело больна, и после больницы ее освободили. В отсутствие матери нас пришли раскулачивать, дома были дети и бабушка, стали выгонять из дома и насильственным путем вышвырнули на улицу. В чем были только одеты и обуты (на ногах лапти), в том и остались. На мне был шубный пиджак, стали меня раздевать и забирать этот пиджак. Я с трудом вырвался и убежал и остался одетым…

Мы попросили соседа и стали жить в его бане. Когда мама вернулась из тюрьмы, мы попросили у одного хозяина старенькую избушку, владельцы которой были на стороне, и стали в ней жить. Бабушка собирала куски по миру. Меня исключили из школы, где я учился в четвертом классе, и я стал плести лапти и ступни людям за крынку молока. Этим закончилась моя учеба. Брат уехал на сторону и там в 1936 году умер от истощения и болезней, бабушка тоже умерла…

Осенью 1939 года, когда я приехал на призыв, меня забраковали в военкомате в связи с раскулачиванием. Тогда я стал умолять, чтобы мне дали хорошую характеристику. И меня взяли служить в Красную Армию. Было столько у меня радости, что я стал в один ряд в строю будущих защитников рубежей нашей родины!..

Потом участвовал в войне, был контужен, ранен. Инвалид второй группы…

Кудашкин Владимир Алексеевич, Мордовская АССР, село Мордовские Сыреси

* * *

У меня в семье загублено в 1933 году двенадцать душ детей от года до одиннадцати лет. Братья, сестры отца… Он выжил один, и нас у него трое. Как все это было, я знаю от его матери, моей бабушки. Этого забыть нельзя, потому что этому не может быть прощения. Умерли они в станице Дондуновской на Кубани…

Иващенко Станислав Николаевич, Краснодар

* * *

В 1930 году в селе Петровка Павловского района Воронежской области проходила коллективизация. И мою семью она не обошла. Нас было шесть человек: отец, мать, четверо детей. И вот нашу семью раскулачили и выслали, все наше хозяйство забрали в колхоз. Я как самая младшая осталась в Петровке. Нянчила детей колхозников, там около них и питалась…

Новикова Анастасия Ильинична, Калинин

* * *

Шла сплошная коллективизация. Моего отца Кирилла Вдовина посадили в тюрьму в городе Уфе, где он через пять лет и умер. Дом наш в деревне Елат сожгли. Нас у матери осталось мал мала меньше – от одиннадцати до двух лет. Нас четверых чужая женщина (от матери могли не взять) в 1933 или 1934 году сдала в детдом, наверно, сказала, что нашла где-то на улице. А четвертую, младшую сестру нашу, как эта женщина сказала, отдала в дом грудника, отдельно от нас. Все мы – я, брат Саша и сестра Вера – воспитывались в разных детдомах…

Самошкин (Вдовин) Яков Николаевич

* * *

На Дальнем Востоке детские дома для таких детей, как мы, находились в основном в маленьких гиляцких поселках по реке Амур. Наш поселок, куда мы впервые поступили, назывался Маго… Дома – длинные деревянные бараки. Детей было очень много, одежда плохая, питание скудное. В основном суп из сухой рыбки корюшки и картошки, липкий черный хлеб, иногда суп из капусты. О другом питании я не знала.

Метод воспитания в детдоме был на кулаках. На моих глазах директор избивала мальчиков постарше меня, головой об стенку, кулаками по лицу за то, что при обыске она у них находила в карманах хлебные крошки, подозревая, что они готовят сухари к побегу. Воспитатели нам так и говорили: «Вы никому не нужны!» Когда нас выводили на прогулку, то дети нянек и воспитательниц на нас показывали пальцем и кричали: «Врагов, врагов ведут! Арестанты идут!» А мы, наверно, и в самом деле были похожи на них. Головы наши были острижены наголо, одеты как попало.

Мне было пять лет, а сестренке шесть, когда нам пришло сообщение о смерти отца. А года через три, в 1943 году, незнакомая женщина привела меня к себе домой и своему мужу сказала: «Вот привезла я арестантку. Теперь будешь жить у нас, а если не хочешь, пойдем опять в детдом, а оттуда сразу в тюрьму…» Я заплакала и сказала, что хочу жить у них… Так меня взяли в дочери люди. А с сестрой мы были разлучены. Увидеться больше не пришлось. Долгие годы искала я ее, обращалась в разные инстанции, но никто мне не помог…

Савельева

* * *

Крестьянская семья моего дедушки Тойлакова Андрея была «раскулачена» в 1932–1934 годах, деда арестовали. Отец в это время работал извозчиком в Новосибирске, арестовали и его. Мою мать и бабушку вызвали в тюрьму, там им выдали одежду отца и деда и сказали, что их судила «тройка» и что они расстреляны, а имущество их конфисковано. Затем мою мать и бабушку, в числе тысяч им подобных, без всяких средств к существованию, погрузили в трюмы барж и отправили в низовья реки Оби, в Нарымский край. Я и мой брат Виктор были отправлены в разные детдома Нарымского края. В 1942 году в связи с эвакуацией детей из Ленинграда нас, детей «врагов народа», опять перевели, чтобы мы не смешивались с другими детьми…

Только в 1984 году я узнал, что я – Тойлаков Егор Михайлович, 1927 года рождения.

Носиков Георгий Михайлович, Новосибирск

* * *

Я родился в 1930 году. А в 1933-м у нас в Курской области была повальная голодовка, от которой мерли, как мухи. Так вот, то ли меня подкинули, или еще может что, но в том 1933 году я оказался в дошкольном детдоме…

Антонов Николай Григорьевич

* * *

13 октября 1937 года отец послал меня в магазин купить продукты. Когда я вернулась – у нас производят обыск. Ничего не нашли, потому что нечего было искать. Взяли книгу Ленина, вложили туда паспорт отца и повели в город. Он сказал нам последние слова: «Дети, не плачьте, я скоро вернусь. Я ни в чем не виноват. Это какая-то ошибка…» И все, с тех пор мы больше ничего о нем не знали.

А в конце апреля 1938 года мы с мамой написали Сталину письмо. И 8 мая пришли и арестовали маму, а нас взяли в детский дом, троих детей. Я была самая старшая, мне было четырнадцать лет, другому брату двенадцать, а третьему – шесть. Я до сих пор не могу без слез вспоминать эту трагедию. Находились мы в детском доме № 5 города Кузнецка. Там было очень много детей из Москвы: Александра Дробнис (ее отец был членом Политбюро), Чапский Карл, Демченко Феликс, Логоповский Юрий, Пальковская Ванда, Виктор Вольфович. Некоторым уже было по четырнадцать лет, надо было вступать в комсомол, но нам сказали: если вы отречетесь от родителей и сообщите по радио, мы вас примем. Но это сделал только один… Шура Дробнис сказала: лучше пойду уборщицей, все невзгоды переживу, но от родителей не откажусь!

Я училась в железнодорожной школе. Смотрели на нас действительно как на врагов, а пионервожатая всегда говорила: «Яблоки недалеко падают от яблони…» Эти слова, как ножом, резали по сердцу.

Мой дальнейший жизненный путь… Участник Великой Отечественной войны. Дошла до Кенигсберга. Нашла брата, мать (взяла ее из лагеря, отбыла она восемь лет).

Белова Александра Яковлевна, Кузнецк

* * *

Я – Аверьянов Николай Петрович, 1921 года рождения, по национальности мордвин. Отпишу о себе и о своих родителях. 1932 года <в> апреле месяце моего отца Аверьянова Петра Матвеевича ночью арестуют и забирают не знай куда. После чего ночью на праздник Пасху, в мае месяце, арестуют маму, Аверьянову Варвару Егоровну, и семь человек детей, в том числе и меня, выгоняют из дома. Сажают на двух лошадей, нас, четверых больших детей, привязывают вожжами, чтобы не убежали, а троих маленьких, голых, уложили спать.

Увозят на станцию Атяшево – тридцать километров. Дома осталось все богатство, лошадь, корова, теленок, два поросенка и семь овец. Лошадь, корову и овец забрали в колхоз. А теленка, поросят и имущество растащили. Привозят нас на станцию Атяшево и сваливают на товарный склад. Там, на складе, запертые на замок, были семья моего отца и еще несколько семей. На второй день привозят старшего брата отца, Аверьянова Федора Матвеевича, с тремя детьми. Товарный склад был примерно сто метров в длину. Заполнили целиком.

На третий день подают вагоны и грузят нас туда, по нескольку семей в вагон, и опять запирают на замок. Туалета нет. Мужики ножами сделали дыру, и <все> туда оправлялись без стыда и совести. Люди стали дикими. Повезли нас по железной дороге, целый эшелон. Сколько дней ехали, не помню. В вагоне семь человек умерли от голода. Доехали до города Томска, и высаживают нас, несколько семей. Выгрузили из вагона несколько человек мертвыми, детей, стариков и молодых.

Из Томска нас отправили на пристань, погрузили на баржу, и <мы> поплыли по реке Чулым. Сколько плыли, не помню. Выгрузили нас на какой-то пристани, и пошли <мы> пешком километров семь до села Песочное Богатовского района. По дороге у нас двое детей умерли, Настя и Ваня. Бросили нас там – живи как хочешь! Отец и брат отца и еще три мужика сделали землянку, жили в землянке пять семей. Брат отца Федор Матвеевич вместе с женой и тремя детьми умерли. У нас четверо детей тоже умерли. В землянке остались отец, мать и я. Идем по селу. Валяются одни мертвые люди, голод и эпидемия.

В ноябре месяце мы убегаем из села, шли пешком до города Ачинска двести километров. На билеты денег нет, пришлось в Ачинске милостыню собирать. И вот взяли билеты до станции Атяшево. Доехали и пошли домой. Добрались домой ночью, а утром к нам уже пришли арестовывать отца и мать. Потом отец и мать все же убежали в Чувашию, а меня забрали в милицию. В милиции держали тридцать дней. Отца и мать так и не смогли поймать, а меня отпустили. Жил я где попало, милостыньку собирал.

В 1933 году арестуют младшего брата отца, Аверьянова Ивана Матвеевича, а его жену с двумя детьми выгоняют. Жили где попало. Отец и мать мои скитались по Чувашии до 1935 года. Отец заболел – и перестали преследовать. Когда мы встретились, то все – и отец, и мать, и я – начали делать саманные кирпичи, построили дом и перешли жить в него. Жили нормально…

Можно много писать о сталинских репрессиях. У нас в селе раскулачивали и бедных, и средних. В селе было 220 домов, сейчас осталось 100 – одни старые люди…

Аверьянов Николай Петрович, Мордовская АССР, Атяшевский район, село Мордовские Сыреси

* * *

Мой брат Трахтенберг Леонид Михайлович родился в 1924 году в Одессе. В 1929 году родители переехали в Иваново. Брат увлекался поэзией (печатался в газетах и сборниках), много читал, имел грамоты за победы в олимпиадах по математике и физике… В 1939 году учеником седьмого класса он был арестован и более полугода отсидел в одиночке НКВД. Причина – фамилия брата оказалась в списке активистов областной библиотеки, составленном ее сотрудником, оказавшимся «троцкистом». К счастью, отец арестованного вместе с братом преподавателя Олега Вязова (впоследствии потерявшего ногу на фронте, доктора биологических наук) оказался сведущим в юридических делах и добился рассмотрения дела в Верховном суде РСФСР. 8 мая 1939 года появилось определение этого суда, отменившего прежнее постановление, поскольку к началу «преступных действий» осужденные имели по тринадцать лет каждый и не могли привлекаться по контрреволюционному преступлению согласно закону от 7 апреля 1935 года. Ребят освободили, перевели в разные школы. Пригрозили, чтобы помалкивали. Вернулась жизнь, учеба, друзья, поэзия.

Внезапно на второй день войны арестовали отца (Трахтенберг Михаил Романович был осужден на пять лет, срок отбывал в Вятлаге. Умер в 1945 году, реабилитирован в 1956-м). Вскоре мать выгоняют с работы. Все мы чувствуем необходимость отпора беде, фашизму. И вместе с тем – семья «врага народа». 13 сентября 1941 года брат исчезает из дома. Только через три мучительных дня мы получили записку по почте: «Мамочка, прости. Еду на фронт. Надеюсь, что папино дело повернется благоприятно…»

Брат был ранен, лежал в госпитале. Снова фронт. Он погиб 13–15 сентября 1943 года при нашем прорыве севернее Брянска, командуя отделением автоматчиков…

Смею сказать, что брат мой был человеком одаренным, инициативным. Честь и честность руководили всеми его помыслами и поступками. Удары жизни не поколебали его веры в справедливость, желания приносить благо Родине, людям. Смею думать, что брат был из тех сынов земли, что призваны хранить ее и вести к свету…

Трахтенберг Роман Михайлович, Иваново