Текст книги "Осколки нефрита"

Автор книги: Александр Ирвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Подумав о папе, Джейн закусила губу, чтобы не дрожала, отвернулась от Ройса и стала смотреть на лес. Деревья все еще голые, но на кустах вдоль дороги уже появляются почки. Ярко-зеленые стебли вьющихся растений оплетали голые стволы, напоминая Джейн о крушении поезда: как тормоз вдруг расцвел побегами и разломился на части, а платформа сошла с рельсов, упала в канаву и перевернулась. Джейн точно знала, что это тоже сделал индеец, но зачем? Почему он так хорошо относится к ней и в то же время устроил крушение поезда, на котором ехал ее папа?

На глазах Джейн леса уступали место полям, ощетинившимся короткими стеблями кукурузы прошлого урожая; кое-где вороны тыкали клювом в рыхлую землю.

Не знаешь, что и подумать. Папа мог пострадать при крушении или даже погибнуть, и тогда…

Джейн снова закусила губу, на сей раз еще сильнее, и проглотила слезы. Она не станет плакать перед Ройсом. Не будет брыкаться, но и слабости не покажет. Папа жив. Должен быть жив. Потому что иначе он никогда не увидит, что ее шрамы исчезли.

– Не плачь, сестренка, – сказал Ройс. Она сердито глянула на него, и он неловко потрепал ее по плечу. – Терпеть не могу, когда девочка плачет. Может, остановимся на минутку и перекусим? Чакмооль мне яйца оторвет, как сказал бы незабвенный Чарли – пардон, конечно, – но мы его еще дня три не увидим, а я не прочь поразмяться.

Ройс натянул поводья, останавливая мула, спрыгнул на землю и, кряхтя, наклонился вперед.

– От этой тряски я чувствую себя старше Лондонского моста, – проворчал он. – В такой чудесный денек стоит немного передохнуть.

Джейн тоже слезла с повозки, осторожно ступая коротко связанными ногами. Было очень здорово немного постоять на месте, однако происходящее сбивало с толку. Сначала Ройс угрожает вырезать ей язык, а потом расстраивается, увидев ее в слезах. Может, он вовсе не такое чудовище, каким показался сначала?

Ну почему все так запутано? Нельзя даже быть уверенной, что плохие люди останутся плохими. Это пугает, потому что если плохие люди не всегда плохие, то, значит, и хорошие тоже не всегда бывают хорошими. Эта мысль пришла в голову, прежде чем Джейн успела остановить ее и сказать: «Нет. Папа придет. Он жив. Он обязательно придет и спасет меня».

По-другому и быть не может.

Токскатль, 8-Череп – 27 марта 1843 г.

Шлюзы на водопадах Огайо открылись всего две недели назад, и пристань в Луисвилле заполнили разношерстные суда. Они стояли по четыре в ряд, скучая под холодным дождем, пока их капитаны спорили с портовым начальством об оплате стоянки и погрузки. На берегу вновь прибывшие моряки из Нового Орлеана, Питсбурга и Сент-Луиса рыскали по игровым залам и пивным заведениям, проталкиваясь мимо фермеров, спустившихся с гор, чтобы продать свинину, табак и виски.

Дождь и пелена дыма из труб потрепанной флотилии придавали городу какой-то призрачный вид; фонари на улицах Луисвилла расплывались бледными пятнами – застывшее свечение, едва разгоняющее тьму.

Райли Стин проехал мимо тесной группы одетых в жилеты южан – на аукцион рабов собрались. Опускались сумерки, а с ними и столбик термометра. Стин промок насквозь под дождем, много дней не спал, но, постоянно потягивая бальзам Трафагена, взятый из коробки со снадобьями, чувствовал себя как нельзя лучше и не обращал внимания на мокрую и холодную погоду. Бальзам дивно помогал избавиться от сонливости, однако его положительное влияние на настроение Стин заметил только сейчас: он не мог удержаться от улыбки, пробираясь сквозь толпу, пока не нашел Третью улицу, где повернул на юг, в противоположную от реки сторону, к принадлежащему ему дому на Бродвее. Харман Бленнерхассет передал дом в собственность Стина тридцать пять лет назад, когда с позором бежал в болота Луизианы. С тех пор Стин побывал там всего десяток раз, обычно по какому-нибудь делу, которое лучше держать подальше от любопытных глаз.

Вот уж о чем ему больше не придется беспокоиться, если удастся повторить жертвоприношение Нанауацина. Все провалы последних сорока лет будут забыты или по крайней мере станут снисходительно считаться уроками на пути к высшей цели. Райли Стин больше не будет бродячим лекарем, дантистом, продавцом эликсиров и кукольником; после третьего апреля все мужчины, женщины и дети от Канады до Панамы превратятся в его кукол. Ни Александр Македонский, ни Чингисхан, ни даже Монтесума не имели такой власти. С чакмоолем в качестве верховного жреца Райли Стин станет абсолютным монархом четверти мира. И это будет только начало.

Под воздействием бальзама Трафагена Стин пребывал в таком приподнятом состоянии духа, что чуть не захихикал, останавливая лошадей перед своим домом. В спальне на третьем этаже горел свет – сигнал сторожа, что Стина ждут гости. Прекрасно. Мистер Макдугалл уже должен был добраться, и если он привез с собой девчонку, то и чакмооль долго не задержится. Стин перестал пытаться отследить каждое движение чакмооля, надеясь, что так или иначе, под влиянием собственных побуждений, тот сыграет свою (предназначенную ему Стином) роль. А в том, что касается девчонки, Люпита наверняка была права. Девчонка скорее всего последовала за отцом и попала в руки Ройса – как и планировалось.

Было бы гораздо проще путешествовать всем вместе, однако Древний бог последние недели следил за Стином особенно пристально: его взгляд тяжело давил на затылок. Стин поглядел в затянутое облаками дождливое небо, и его улыбка слегка поблекла. На таком небе никаких знамений не прочитаешь. А ведь скоро взойдет луна.

Стин перебрал связку ключей и отпер замок. Зажег лампу на столике, закрыл дверь, оставив позади гул вечернего Бродвея, и стоял, заливая ковер стекающей с одежды водой, пока из глубины дома не появился сторож Саймон.

– Я займусь лошадьми, мистер Стин, – сказал Саймон, вешая пальто хозяина у огня для просушки. – Мистер Макдугалл и чудно одетый негр дожидаются вас в библиотеке.

– Спасибо, Саймон, но я могу скоро уехать. Оставь пока лошадей.

Стин чуть не запел вслух от гордости. Все получилось как нельзя лучше. Он успешно справился со всеми трудностями, всеми помехами и непредсказуемыми обстоятельствами, которые погубили бы менее великого человека. Словно гроссмейстер, он выдержал нападения противника, подготавливая собственную атаку, позволил Точтли вытворять его безумные шалости, а сам в это время расставлял свои фигуры для решающего хода.

«Шах и мат, – подумал он. – Король мертв. И это относится к тебе, президент Тайлер, и к тебе тоже, генерал Санта-Ана».

Однако пока еще рано почивать на лаврах. Стин несколько дней не спал, и именно поэтому прибег к бальзаму Трафагена, но нельзя позволить эликсиру ударить в голову, потому что для завершения начатого потребуется тонкая дипломатия. Чакмооль успешно преодолел все препятствия, после того как проснулся в чужой стране, ослабевший и голодный. Он наверняка считает, что ничья помощь ему не требуется. Только он никогда не держал в руках настоящую власть, никогда не возглавлял государство и не занимался повседневными делами вроде сбора налогов и рассмотрения тяжб. Чакмооль был бесподобен в своей роли посредника между людьми и богами, а вот светские дела лучше оставить светским людям. В прежние времена этим занимались мексиканские тлалотоани, короли-философы, и сиаукоатли, женщины-змеи, названные так в честь богини деторождения.

«Воздай кесарю кесарево», – подумал Стин. Христос был абсолютно прав. Только в эпоху Шестого солнца пророки будут говорить: «Воздай Стину».

Поднимаясь по лестнице, он мысленно отрепетировал свои аргументы, выискивая слабые места.

Все получилось как нельзя лучше. Он победит усталость точно так же, как победил всех остальных противников.

– Добрый вечер, джентльмены, – сказал Стин, входя в библиотеку. – Добрый вечер, Джейн.

Слева от Стина мистер Макдугалл развалился в кресле, не спуская настороженного взгляда с чакмооля, который сидел за столом возле большого окна. Девочка, прикрытая зеленой накидкой чакмооля, свернулась клубком на диване. Стин с удивлением – и даже с тревогой – заметил, что шрамы девочки почти исчезли, сменились черными пятнами болячек. Волосы выросли на рубцах, покрывавших большую часть головы.

Ну конечно же – Нанауацин, Покрытый язвами. Наверняка работа чакмооля. Стин всегда рассматривал уродство девочки в качестве свидетельства ее предназначения (и своего собственного тоже), но теперь не оставалось никаких сомнений: Джейн исцелили, чтобы бог мог забрать ее, и для этого из нее буквально лепили то, чем она должна была стать и чем раньше была только благодаря странной разновидности реинкарнации. Стин больше не мог смотреть на нее как на девочку, рожденную в благоприятный день. Прямо у него на глазах Джейн становилась божеством.

– Наконец-то вы прибыли, – сказал Ройс. Он встал и надел шляпу. – Теперь я могу уйти.

Удивленный Стин отступил назад, закрывая дорогу.

– Минутку, мистер Макдугалл. Вы еще не до конца сыграли свою роль.

– Нет уж, с меня хватит. Я сделал то, что вы просили, – поймал девчонку и привез ее аж в проклятый Луисвилл. Но здесь мы с вами расстанемся. Я не стану принимать участие в убийстве маленьких девочек.

Стин нервно глянул на Джейн, но та, похоже, находилась в ступоре.

– Совесть заговорила, друг мой Кролик? – спросил Стин с намеренной ноткой злорадного сарказма в голосе.

– Называйте, как хотите. Все ваши поручения я всегда выполнял, и в этот раз тоже. – На лице Ройса появилось странное затравленное выражение: вокруг глаз и рта прорезались незнакомые складки. – Но теперь хватит. Стин, может, я и убийца, но, Господи Боже, девчонке ведь всего одиннадцать!

– Неужели ее жизнь стоит дороже целого мира? – дружелюбно поинтересовался Стин. Его забавляло это необычное зрелище: подумать только, у Ройса Макдугалла прорезалась совесть!

Ройс устало улыбнулся, однако с его лица не сходило затравленное выражение.

– Это он мог бы задать такой вопрос, – ответил Макдугалл, показывая пальцем на чакмооля. – То есть оно. Я не знаю, стоит ли она дороже, чем весь мир, но вот что я вам скажу: я не хочу жить в мире, построенном на костях и крови маленьких девочек. А теперь пропустите меня. Мне нужно закончить еще одно дельце, а потом я выхожу из вашей безумной игры.

Он стоял прямо напротив Стина, и уголок его рта подергивался, а пальцы левой руки дрожали мелкой дрожью.

Стин задумался: посмеет ли Макдугалл напасть? – затем кивнул, улыбнулся и отступил с дороги. Лучше уж не связываться с горячим юнцом, особенно сейчас, когда дело идет к развязке.

– Да ради Бога, мистер Макдугалл. Всего наилучшего во всех ваших будущих начинаниях. При условии, что они не требуют вашего присутствия в Нью-Йорке. – Стин показал на дверь. – Я думаю, ваше пальто у Саймона.

Макдугалл, не говоря ни слова, прошел мимо него. Через мгновение входная дверь открылась и снова захлопнулась.

«Решительный мальчик для своих-то лет, – подумал Стин. – Если ему повезет выжить, то со временем он научится скрывать свои чувства. Ну и ладно, вернемся к делу».

– Что ж, – сказал Стин, закрывая дверь библиотеки, – всегда очень жаль, когда недальновидные люди вмешиваются в ход истории.

Он внимательно посмотрел на чакмооля, первый раз увидев его таким здоровым и окрепшим. Невероятное существо: если не знать, на что смотреть, то его не отличить от обычного негра средних лет. Стину вспомнилась рассказанная Аароном Бэрром история о загадочном черном человеке, который периодически появлялся и нагонял ужас на мексиканские племена. Они называли его «нагваль», волшебник. Кроме того, чакмооль был очень похож на необычный камень, который Бленнерхассет привез из джунглей Мексики и держал в своем кабинете: квадратное лицо с тяжелым лбом и еле заметный намек на монгольскую складку на веке. К сожалению, когда планы Бэрра провалились, Бленнерхассет в приступе паники уничтожил камень. Стин появился как раз вовремя, чтобы успеть спасти зеркало и еще несколько древних вещиц.

Стин понял, что отвлекся. Под совместным воздействием усталости и бальзама мысли путались.

– Я думаю, пора представиться. – Он прокашлялся. – Меня зовут…

– Широкая Шляпа, – вставил чакмооль. – Ты привез меня в город.

– Да, верно. – Стин был слегка ошарашен: чакмооль назвал его именем, данным ему Люпитой, и к тому же каким-то образом выучил английский. Кроме того, голос чакмооля странным образом продолжал звучать в голове, сбивая с толку. – А ты?

– Последний раз я был известен как «Нецауальпилли», но это не мое имя. Имена здесь не имеют значения.

– Хорошо.

Нецауальпилли? Советник Монтесумы по имени Нецауальпилли был обвинен в колдовстве. Согласно ацтекской легенде, он предсказал прибытие Кортеса, а потом исчез – поговаривали, что он прячется от испанского нашествия где-то в пещере. Стин никогда не связывал эту легенду с чакмоолем, хотя, возможно, и следовало бы. Судя по всему, Нецауальпилли был искусным политиком.

Стин занервничал. Пожалуй, слишком наивно было думать, что можно прожить две тысячи лет и не научиться разбираться в людях.

Стин собрался сесть в кресло, которое только что освободил Макдугалл, но затем передумал и вместо этого проделал ритуал замены цветочка в петлице: завернул увядшую розочку в носовой платок и выбросил в корзину для бумаг. Как всегда, привычные действия успокоили его. Стин поправил галстук и приготовился начать свою речь.

Однако чакмооль не дал ему и рта раскрыть.

– Стин, что ты собой представляешь?

Вопрос ошеломил Стина, и он задумался на несколько секунд, прежде чем ответить.

– Я дальновидный человек, – наконец ответил он. – Человек, который творит историю.

Чакмооль улыбнулся:

– Кто угодно может попасть в анналы истории – не только пророки, но мелкие преступники и убийцы.

Он что, намерен вести интеллектуальные дискуссии? Хотя почему бы и нет: больше трехсот лет у чакмооля не было возможности поговорить с человеком. С другой стороны, чакмооль все же не совсем человек, и кто его знает, о чем говорят боги?

– Не спорю, – ответил Стин. – Однако убийцы просто записывают и комментируют. А пророки – и провидцы – диктуют то, что будет записано.

– Возможно. И тем не менее, сколько пророков остались, не замечены и позабыты?

– Подобное наверняка случалось. Но великое остается. Невежество и посредственность – это препятствия, которые нужно преодолеть.

– Вот как? И ты намерен проявить упорство?

У Стина появилось ощущение, что он принимает участие в одном из диалогов Сократа, играя роль Крития или еще какого-нибудь наивного дурака.

«Я должен перехватить инициативу, – подумал Стин. – Показать ему, что не позволю себя недооценивать».

– Намерен, – сказал он. – По сравнению с тем, что мы собираемся сделать, подвиги Цезаря покажутся выходками дворового хулигана. Вновь разбудить бога – настоящего живого бога, рожденного из крови его народа; существо, принадлежащее этому миру и в то же время, выходящее за его пределы, – этого никто никогда не делал. Никто даже представить себе такое не мог. А мы сделаем.

Чакмооль неразборчиво проворчал что-то себе под нос и щелкнул пальцами, указывая на дождь за окном.

– До того как появились люди, до того как появился я, Тлалок уже существовал. Тот, кто заставляет все расти, не нуждается в верующих, чтобы жить. Это люди в нем нуждаются. Он вовсе не младенец, которого можно пробудить ото сна соском твоей веры. – В тихом голосе чакмооля разгорался гнев. – Ты думаешь, могущество получает тот, кто кормит богов сердцами? Широкая Шляпа, могущество приходит к тому, кто верит, и люди, даже если они позабыли это на тысячу лег, со временем все равно вспомнят, что Тлалок живет не в дыме жертвенных костров. Он дерево, из которого сложен костер. Он земля, и он вода. Познать его означает почувствовать мощь земли и воды, молить о молнии, стоя по колено в воде. Были и другие до тебя – те, кто считал, что страх перед богами дает власть. Тлалок видит таких людей, и Тлалок не сидит, сложа руки.

– Вот именно, – горячо заявил Стин. Этот допрос уже начинал его раздражать. – Тлалок не сидит, сложа руки! Это благодаря ему я нашел твое покрытое плесенью тело в вонючей норе – потратив на поиски тридцать пять лет жизни! Это благодаря ему ты проснулся точно в предсказанный мной момент. Это благодаря ему я выбрал ту самую девчонку из тысяч, рожденных в тот же день. И уж конечно, благодаря ему мы все собрались здесь – опять-таки, как я и планировал, – располагая достаточным временем, чтобы зажечь огонь Шестого солнца. – Стин обнаружил, что его трясет – как от ярости, так и от недовольства собой за то, что потерял самообладание. – Посмотри на нее! – бросил Стин, указывая на девчонку. – Еще неделя, и от шрамов не останется и следа. Разве это случайность?

Когда Стин показал на нее, девочка дернулась, словно хотела прикоснуться к лицу, но остановилась и сложила руки на коленях. Чакмооль улыбнулся, видя ее смущение.

– Еще немного, Нанауацин, – мягко сказал чакмооль. – Скоро, драгоценный мой нефрит. Скоро ты снова станешь здоровой и будешь готова завершить свой путь. – Он еще на мгновение задержал на ней взгляд и обернулся к Стину: – Все, что ты сказал, правда. Но ты похож на человека, похваляющегося роскошными одеждами, в то время как его раздетые догола дети стучат зубами от холода. Твои слова – это шелуха, брошенная в воздух, чтобы скрыть урожай твоих деяний. Ты сам создал все препятствия, а теперь гордишься их преодолением. Именно ты позволил Прескотту захватить талисман с моей накидки, и именно благодаря тебе Прескотт выжил и был помечен Глазом Древнего бога. Эта отметина привела его к Таманенду, и теперь Прескотт носит защиту Древнего бога, словно плащ. И кто-то еще, кого я не могу увидеть, помогает ему. Зачем? Из желания отомстить тебе. А теперь расскажи мне, как велики и как благородны были твои успехи.

Стин совсем растерялся от нескрываемого презрения в тоне чакмооля.

– Сколько людей пытались это сделать? И кто из них преуспел? Никто. Тебе не обойтись без меня! – Стин брызгал слюной. – Что ты знаешь о правительстве помимо храма и костра? Что ты знаешь о деньгах? Ничего. Я нужен тебе, чтобы на твоих драгоценных алтарях всегда текла кровь. Никто не станет добровольно выстраиваться в очередь, чтобы ему вырвали сердце.

– И снова полуправда. – Чакмооль пренебрежительно отмахнулся. – Кто-то должен управлять, это верно. Но не обязательно именно ты.

– Ах не обязательно! Черт побери, да ты мне обязан!

«Слишком дерзко», – понял Стин, когда слова сорвались с языка, однако ему уже было наплевать. Чтобы этот… этот знахарь… обращался с ним как с лакеем!

– Да, Прескотт мешается под ногами, и девчонка действительно сбежала. Но ведь я пометил ее для тебя. Что бы ни произошло, она в конце концов очутилась здесь. И именно я это сделал. Без нее тебе пришлось бы заползти обратно в свою нору еще на пятьсот лет!

Чакмооль кивнул, словно желая умиротворить Стина.

– И за это ты будешь вознагражден. Однако не бери на себя слишком много, Широкая Шляпа. Не отвергай советы тех, к кому тебе следует прислушаться.

Не бери на себя слишком много? Стин потерял самообладание. Человек его масштаба, человек, который видит и понимает размах исторического пути, не обязан терпеть снисходительность гремящего костями создания, получившего подобие жизни благодаря крови уличных детишек и пьяных матросов!

– Девчонка моя! – прорычал Стин. – Я предлагал ее тебе в качестве подарка, а ты обращаешься со мной как с собакой. Прекрасно. Можешь гнить в своей норе, пока солнце не сгорит дотла, а я буду смеяться над тобой с того света.

Он решительно направился к Джейн.

Чакмооль легко поднялся из-за стола и преградил ему дорогу.

– Наконец-то ты говоришь то, что думаешь, – негромко сказал он. – Мертвые тоже смеются, и мы все находимся в могиле, хотя большинство этого и не видит. Теперь ты увидишь. Теперь ты увидишь.

С этими словами чакмооль схватил Стина за голову и выдавил ему глаза.

У Стина подогнулись колени, и он рухнул на ковер, закрыв лицо руками и заходясь криком. Где-то он читал, что по-настоящему ужасные травмы болят не сразу: потрясение настолько велико, что тело не реагирует на него, – но, похоже, это вранье. Боль превратила его в беспомощного младенца, вопящего во всю глотку, словно ему сделали обрезание. Боль была как стихийное бедствие, она затмила собой все остальное… Можно даже сказать, ослепила.

«Ха, а ведь это смешно», – подумал Стин, и его вопль превратился в хохот. Он сто лет уже так не смеялся, слишком уж был занят делами. Стин хохотал, пока не заболел живот и из пустых глазниц не потекли слезы. Тогда он остановился, чтобы со свистом втянуть в себя воздух, и его внимание привлек другой звук.

Вокруг него хохотали. Должно быть, кто-то еще нашел эту шутку забавной. Хотя погоди-ка, разве он высказал свои мысли вслух? Но не может быть, чтобы все остальные хохотали именно в этот момент над чем-то другим! Над чем же они смеются?

– Убери руки и посмотри, – сказал чакмооль.

Стин отнял руки от лица и в изумлении понял, что действительно видит! Свет был какой-то странный: казалось, что солнце светит где-то в стене позади головы чакмооля. А может, это светилась сама голова? Точно! Сгустки света падали с губ чакмооля, когда он сказал:

– Иди, Широкая Шляпа. Иди и смейся над тем, что видишь.

Дверь захлопнулась за Стином, и Джейн услышала, как он посмеивается, спускаясь по лестнице, однако она не сводила глаз с кровавых пятен на персидском ковре. Поползут ли они, как поползли капли ее крови в ту ночь под лестницей? Джейн представила себе, как будут чесаться глаза Стина, когда кровь заползет обратно в пустые глазницы. Какими станут его глаза после исцеления? Наверняка не такими, как раньше. С ней ведь случилось то же самое, и потом шрамы начали исчезать. Однако и внутри она изменилась – стала не такой, какой была прежде.

Снизу донесся вопль, потом хлопнула парадная дверь, и кто-то, должно быть, старик Саймон, забегал по первому этажу.

«Бедняга», – подумала Джейн. Стина невозможно не испугаться: из пустых глазниц все капает прямо в смеющийся рот. Джейн погладила зеленые перья накидки, которую ей дал чакмооль.

Кажется, сама она уже целую вечность ничего не боится. Страх она потеряла в первую очередь. Так, шевельнется иногда что-то при мысли, что чакмооль ее убьет, или от нервных угроз Ройса, но даже тогда это было скорее осознание опасности, чем настоящий страх перед тем, что может с ней случиться.

«Я заколдована, – подумала она. – Чакмооль коснулся меня и заколдовал».

Он сказал, что скоро Джейн будет готова сыграть свою роль, и ей не терпелось узнать, в чем именно эта роль состоит. Джейн зачем-то очень нужна чакмоолю, а потому бояться нечего. Райли Стину глаза вырвали за дело – за все, что он натворил. С Джейн не может случиться ничего плохого, и чакмооль ее защитит. Ведь он уже защищает!

После ночевок под лестницами и выхватывания намокших кусочков хлеба у чаек в Бэттери-парке очень непривычно чувствовать, что ты кому-то нужна. Может быть, папа будет по-другому к ней относиться. Чакмооль ведь сказал Стину, что папа жив и скоро приедет.

Джейн отстраненно подумала, что папа, наверное, очень волнуется. Если бы он был здесь, то она могла бы успокоить его, показать, что с ней все в порядке. «Посмотри, папа, – сказала бы она. – Посмотри, мои шрамы исчезают. И я совсем не боюсь».

Вообще-то она боялась. Совсем чуть-чуть. Стин – жестокий человек, и с ней он обращался зверски, но все равно то, что сделал с ним чакмооль, просто ужасно. И как только чакмооль может быть таким добрым с ней и таким злобным со всеми остальными? Может быть, он жесток лишь к тем, кто угрожал Джейн или плохо с ней обращался?

В таком случае надо будет ему сказать, чтобы он не причинял зла папе. Один раз чакмооль уже попытался, но ведь он не знал, что Джейн этого не хочет.

В ответ на поглаживания Джейн зеленые перья слегка щекотали подбородок, и скоро ее мысли начали путаться. Однако она вспомнила слова Ройса: «Кровь и кости маленьких девочек».

Что бы это значило? Он никак не мог иметь в виду Джейн – ведь чакмооль ее так защищает! Если разобраться, то Ройс должен быть благодарен за то, что чакмооль не поступил с ним так же, как со Стином. Ведь Ройс пинал ее и угрожал вырезать язык. Нет, ей никак не может грозить опасность. Здесь она в большей безопасности, чем когда-либо в жизни. И все же слова Ройса вызывали у Джейн легкую тревогу.

Пятна крови на ковре не двигались. Чакмооль тоже пристально разглядывал их кошачьими глазами. Потом отвернулся, подошел к окну и молча уставился в дождливую ночную тьму.

– Время пришло, – сказал чакмооль не оборачиваясь. – Нанауацин, тебе предстоит совершить два путешествия: одно телом, а другое духом. Там, где кончается одно, начинается другое.

– А что означает имя «Нанауацин»?

– «Покрытый язвами», – ответил чакмооль. – Однако когда тело твое завершит свой путь, кожа твоя очистится и дух твой полетит вместе с солнцем.

«Хватит с меня путешествий, – подумала Джейн, – и так уже устала».

– Я уже совершила путешествие, – сказала она вслух. – Что мне нужно сделать?

– Мой маленький нефрит, первое путешествие еще не окончилось. Мы должны подготовиться вместе, чтобы завершить его как следует.

Чакмооль подошел к Джейн и провел пальцами по перьям накидки.

– Крошка Нанауацин, много лет я носил эти перья кецаля. Теперь тебе нельзя снимать их, пока не завершится твой путь.

– А когда это будет? – спросила Джейн. Ей хотелось добавить: «И когда приедет папа?» – но прикосновение перьев отвлекло ее. Они шевелились, словно листья под порывами ветра, и издавали звук, которого Джейн никогда в жизни не слышала. Какая замечательная накидка, и чакмооль отдал ее Джейн.

«Папа никогда не дарил мне подарков», – подумала она. Джейн стало стыдно за такие мысли, но что поделать? Это ведь правда.

Краешком глаза Джейн заметила, как чакмооль согласно кивнул, и перья тоже кивнули. Вот именно, что она получила от папы? Презрение и жалость – вот что. Она ведь даже не знает, приедет ли он за ней или просто гонится за Стином и чакмоолем.

«Скорее всего он меня и не узнает», – с горечью подумала Джейн. Она больше не безобразная попрошайка. Шрамы почти исчезли, и замечательная накидка из зеленых перьев заставляла Джейн чувствовать себя королевой.