Текст книги "История одного полка"
Автор книги: Александр Филиппов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)
Конечно, не этот пример делал героя из начальника штаба, хотя двумя-тремя брошенными вскользь фразами, как в этом случае, суметь поднять в человеке чувство самоуважения и достоинство ‒ дорогого стоит.
На Кушку шла колонна машин за продовольствием. Возглавлял колонну начштаба на БТР, замыкал БРДМ. Не знаю как, но БРДМ отстал, совсем немного, но этого хватило, чтобы душманы успели подложить мину. Взрывом были убиты командир и водитель. В живых оставался пулеметчик. Придя в себя, он увидел, что бандиты окружают машину. Задраив люк, солдат открыл огонь. Он расстрелял все патроны до последнего и стал готовиться к смерти. По счастью, тогда у афганцев еще не было тяжелого вооружения, по крайней мере, у этой группы, поэтому, не мудрствуя лукаво они, решили сжечь БРДМ. В это время в головной машине обратили внимание на отсутствие связи с замыкающим. Развернув БТР, майор бросился назад. Он сильно рисковал, оставляя колонну без пулеметного прикрытия, но выручать попавших в беду тоже надо. Он успел вовремя. Душманы, подтащив к БРДМ сухие ветки саксаула, поливали их бензином. Запел свою песню пулемет, ему вторили автоматы. Через минуту все было кончено.
Эту историю мне рассказал мой приятель, связист, который находился с начштабом в одной машине. А еще он рассказывал, как они через люк доставали ребят. "Это было легко" ‒ говорил он, прикуривая одну сигарету от другой и смотря невидящими глазами куда-то вдаль. "Они же там были по половинкам".
Через несколько месяцев пришли наградные листы, полк был построен на передней линейке. Зачитали приказ. «За успешные действия в боевой обстановке наградить орденом «Красного Знамени» командира полка (?!) подполковника…» «Служу Советскому Союзу». «Орденом Красной Звезды начальника штаба полка майора…» Начштаба вышел вперед, остановился перед строем солдат и вдруг низко поклонился нам. Это был не кивок головой, это был полноценный русский поясной поклон. В наступившей тишине загремел его голос: "Солдаты, спасибо вам за то, что ваша кровь и ваш пот отлились в мой орден. Спасибо вам". И только после этого привычное: "Служу Советскому Союзу".
Забыл упомянуть еще одно немаловажное звено армейской иерархии ‒ прапорщики. Но здесь, собственно, рассказывать и нечего. Слишком быстро менялись они у нас. И я их прекрасно понимаю. Мы, солдаты, люди подневольные, куда пошлют, туда и едем. Так же и офицеры. С прапорщиками дело обстояло по-другому. Как я уже говорил, полк в основном был укомплектован подразделениями, базирующимися за границей ‒ в Польше, Германии и т. д., то есть из стран с сытой и богатой жизнью (по сравнению с Союзом, разумеется). Солдаты, которым по вкусу пришлись армейские будни, подавали заявления в школу прапорщиков и через полгода возвращались в свои части, имея на плечах две звездочки. Хорошая зарплата, непыльная работа, доступ к материальным ценностям делали должность старшины батареи весьма привлекательной. Трех– или пятилетний контракт, который они заключали, давал весьма весомое подспорье в дальнейшей жизни. Кто мог предположить, что жизнь подложит им подлянку в виде войны в Афганистане. Они начинали болеть. Не успеют назначить одного, как его увозят в госпиталь в Союз, откуда он уже не возвращался.
Наконец кому-то наверху данная ситуация надоела, и прапорщики на батарею приезжать перестали. Ключи от каптерки были переданы одному из сержантов, и проблем больше не возникало.
О боевых рейдах
В мирное время в армии команда «тревога!», как правило, вещь предсказуемая и заранее известная. Проводится она в целях тренировки в начале «учебно-строевого» периода (есть еще «парково-хозяйственный»), т. е. несколько раз в год. О «тревоге» заранее сообщают младшим офицерам и сержантам, а те в свою очередь предупреждают солдат. Кому хочется, чтобы его взвод или отделение было отстающим? Так что фраза, обращенная к дневальному, «разбуди меня минут за десять до тревоги», не является нонсенсом.
Проходит данное мероприятие по щадящей программе. Без десяти 6 утра (в 6 часов ‒ подъем по распорядку) раздается сирена и крик дневального: «батарея, тревога!» В течение 45 секунд мы обязаны одеться и построиться в коридоре. На этом обычно веселье заканчивается. Офицеры проверяют экипировку, делают замечания и отпускают нас умываться. <…>
Все это было применительно к Польше. В Афганистане ситуация сложилась иная.
Первый месяц мы обустраивали быт, ходили в караул, несли боевое охранение. Не забыты были и такие элементы солдатского обучения, как строевой тренаж и политзанятия. На последних мы с удивлением узнавали, что «советские войска стоят на границе с Афганистаном, готовые в любой момент дать отпор агрессору». Но основной упор делался на боевую и физическую подготовку.
Уже первые бои показали, что среднестатистический советский солдат уступает в открытом столкновении душману. Да и как могло быть иначе? Разве может сравниться в силе 18-20-летний пацан с 30-40-летним мужиком, всю жизнь занимавшимся тяжелым физическим трудом? Были введены занятия по рукопашному и штыковому бою. Они не прижились по ряду причин. Первая и основная: не было настоящих инструкторов. Кто-то что-то где-то видел и должен был научить нас. Как правило, занятия по штыковому бою сводились к классическим образцам времен Гражданской войны «длинным ‒ коли! Коротким ‒ коли!»
Нашим козырем были техника и вооружение. Именно поэтому их освоению отводилась львиная доля времени. Умение быстро разобрать и собрать автомат стало не веселой игрой, а шансом сохранить себе жизнь. Кстати, об автоматах. В течение службы несколько раз нам пытались заменить АКМ на АК-74, но, в конце концов, мы вернулись к АКМ. АК-74 (автомат Калашникова 1974 года выпуска) себя не оправдал. Он слишком привередничал в боевых условиях. Не выносил песка, требовал постоянного ухода. Слишком маленький калибр (5,45 мм в отличие от 7,62 мм в АКМ) и «венец» инженерной мысли, пуля со смещенным центром тяжести, делали его не только малопригодным, но и опасным. С ним хорошо стоять на посту ‒ он легкий. Удобно стрелять в тире ‒ слабая отдача делает АК-74 более «метким», но для подавления огневых точек противника автомат не годился. Пуля не пробивала укрытие, а отскакивала и начинала рикошетить по такой замысловатой траектории, что приходилось прятаться самому.
Сам не видел, но слышал, как пытливые солдатские умы проводили эксперимент. Накрывали каской кочан капусты и расстреливали с близкого расстояния. Мощности пули не хватало, чтобы пробить каску навылет, и она металась внутри. Зато кочан можно было сразу засаливать, так тонко он был нашинкован. Не знаю, не знаю, не видел. Но вот прапорщика из пехоты, которого свой же солдат случайно ранил в бедро, мне видеть довелось. Пуля обошлась с его внутренностями так же, как с капустой, и вышла через шею.
К чести, могу сказать, случайные ранения были редкостью. Оружие воспитало в нас уважение к нему, и направить автомат, даже в шутку, даже незаряженный, в сторону товарища было моветоном. За такой проступок наказывали на месте, незамедлительно и жестко. Невзирая на срок службы. Впрочем, незаряженный автомат в наших условиях был нонсенсом.
И вот наступил день. Точнее, вечер. Мы пришли в палатки после ужина и ждали команды на вечернюю поверку.
«Дивизион, тревога!»
«Батарея, тревога!»
Здесь этим не шутили. Секунда ‒ автомат в руках, подсумок с запасными рожками на бедре, каска на голове, шинель в скатке, и мы несемся в парк. Водители с бешеными глазами обгоняют нас и впрыгивают в кабины «Уралов». Машины грозно урчат и вытягиваются в колонну. Мы готовы. Нас готовили к этому много месяцев. Теперь дело за нами.
Мы стоим вдоль машин. Второй, «польский», дивизион построен. Восемнадцать БМ (боевая машина), восемнадцать ТЗМ (транспортно-заряжающая машина), семь «ГАЗ-66» ‒ машины отделений разведки и связи батарей и ВУД, три БРДМ, БТР, приданные полковые бензозаправщики, два ПХД (пункт хозяйственного довольствия, сиречь кухня, метко прозванная солдатами, как бы это помягче сказать, «последнему фиг достанется»), полковые машины с ЗАС-аппаратурой (засекреченная связь), «Уазики» старших офицеров.
Мы готовы. Появляется командир полка, он зачитывает нам приказ. Дословно, конечно, не помню, но смысл следующий. Пехота окружила бандитскую группировку в горах, в районе города Фарах (ох уж мне эта формулировочка ‒ «бандитская группировка». Под Фарахом, например, их численность составляла 40 тысяч человек, гератская насчитывала 60 тысяч. А это были не самые крупные. Ни фига себе бандформирование! Хотя, по правде говоря, такими косяками они не бегали). Удерживая противника, пехота несет потери. Ваша задача ‒ в кратчайший срок прибыть к месту боевых действий и огнем поддержать солдат.
Ситуацию прояснил начальник штаба полка. Про него я рассказывал в предыдущей главе. Он этого достоин. Понятия «офицер», «честь» и «совесть» в его лице слились воедино.
‒ Ребята, там пехота гибнет. Надо выручать.
‒ По машинам!
Мы ехали без остановок около 20 часов. Когда я говорю «без остановок», так это действительно без остановок. Не могли мы себе позволить выходить даже по-маленькому. Курьезы были, но опустим над ними завесу. Мы приехали вовремя. Пехота уже оттянулась с гор и зализывала раны. Был момент передышки. Наши водители выпадали из машин и, свернувшись клубком, засыпали под колесами. Командир дивизиона отправился в штаб пехотинцев на рекогносцировку.
‒ Командира ВУБ-2 и старшего вычислителя ко мне!
Пришлось рысцой бежать к комдиву.
‒ Завтра утром пехота повторит атаку. Вот координаты целей, по которым в 6 утра батарея должна открыть огонь. Вы, лейтенант, и вы, ефрейтор, через час после наступления темноты, в целях скрытности, на «ГАЗ-66» разведаете дорогу и обустроите огневую позицию.
‒ Есть.
Разбудив водителя и затолкав его в кабину, мы стали готовиться. Хотя, что значит «готовиться»? Автомат, подсумок на месте, машина на ходу. Бросили в кузов на всякий случай пару банок каши перловой с мясом из «сухпая», гранатомет да несколько боеприпасов к нему (больше трех-четырех выстрелов все равно сделать не успеешь, по вспышкам вычислят и накроют). Смеркалось. Времени оставалось «на одну сигаретку». Наконец со скал полетело долгожданное «Аллах акбар». Вечерний намаз, можно ехать.
Езды было всего несколько километров, но мы прошли их за несколько часов. Фары включать нельзя, так, по долинке, под звездный свет. Дорогу несколько раз преграждали сухие русла рек. Мы искали наиболее безопасные переправы. Наконец на месте. Площадка как специально подготовлена под огневую позицию. Ровная, широкая. Стали из камней складывать пикеты, чтобы машины с разворота могли приступать к боевым действиям. Под камнями отдыхали скорпионы. То есть я так думаю. То есть я сейчас так думаю. Тогда было наплевать. Все готово, возвращаемся в лагерь. Три часа ночи.
‒ Товарищ подполковник, ваше задание выполнено. Маршрут нанесен на карту.
‒ Отдыхайте, час у вас еще есть.
И на том спасибо.
Четыре утра. Подъем. Завтракаем, чем бог послал (немного он послал, ох немного) и садимся в машины. Наша головная, едем по проторенной ночью дорожке. Но не тут-то было. Комдив посчитал, что машины, идущие колонной, более легкая цель, и приказал выстроиться цепью. Смотрелось это красиво, ничего не скажешь. Вот только половина застряла в сухих руслах. Пришлось вытаскивать, терять время. А пехота наступала по согласованным планам, по маршрутам, проложенным ее разведкой.
Без десяти минут 8. Мы на позиции. Нет, не зря нас натаскивали. Очень красиво, наверное, было смотреть на это со стороны. Колонна с похода разворачивается к бою. Расчеты действуют как единый механизм. Восемь утра.
‒ Огонь!
Залп. От командного пункта пехоты отделяется БТР и несется к нам на полной скорости. Без всяких мегафонов слышен крик: "Товарищ подполковник, вы что, ох…., там уже час, как наши солдаты! " Через секунду спокойный рассудительный голос комдива: "Перенести огонь".
Бои продолжались несколько дней. Наш противник был у себя дома и знал каждую горную тропку. Не отягощенный тяжелым вооружением и привычный к горам, он мог за несколько часов легко переместиться на десяток-другой километров. Разведка получала новые данные, колонны машин передвигались на новые огневые рубежи, пехота опять лезла в горы. Но вместо укрепленных позиций ребят ждали только пустые стоянки с еще дымящимися кострами и остатками бивуака да еще пяток снайперов, рассаженных и замаскированных так умело, что продвижение останавливалось на несколько часов, а то и дней.
Я разговаривал с пехотинцами. По их словам, душманы применяли следующую тактику. При отходе основных сил снайперам оставляли суточный запас воды и продовольствия, сажали в небольшие пещеры или углубления в скалах, из которых наиболее удобно простреливались тропы, и замуровывали их, оставляя небольшое окошко. К счастью, у афганцев тогда еще не было на вооружении современного стрелкового оружия, но и со старыми снайперскими винтовками (с надетым на кончик ствола резиновым шлангом, чтобы не было видно вспышки) они умудрялись наносить серьезный урон. Конечно, если удавалось засечь эту «волчью нору», участь снайпера была решена в течение нескольких минут. Два-три снаряда ‒ и все кончено. Но попробуй засеки. По звуку в горах не сориентируешься, да еще эхо. Сумевшие выжить афганские «кукушки» ночью разламывали каменную кладку и уходили к своим. Игра начиналась по новой. Герилья велась по всем правилам.
Во время этих бесконечных перемещений мы, артиллеристы, впервые попали под автоматно-пулеметный огонь. Скорее всего, в ту ночь партизаны не смогли далеко уйти, а может, наша разведка сработала на совесть. Мы их догнали. Противостоять огневой мощи, готовой в любую минуту обрушиться на вражеские позиции, не смог бы никто.
Узкая долина между двух горных массивов. Мы в долине, вводим последние данные. Сейчас будет приказ открыть огонь. Град пуль, вздымая фонтанчики песка, забарабанил по нашему расположению. Отрядив группу смертников, противник обошел наши позиции. Они не могли нанести нам ощутимый урон. Их задачей было нас задержать. Это им удалось. Пока доорались (уж какая тут связь по рации, если прячешься под машиной) до КП дивизиона, пока выслушали мнение комдива ‒ «наверное, это наши солдаты балуются», пока развернулась батарея гаубичников и открыла огонь, прошел час. Пехота после говорила, в горах была кровь, были бинты, все засыпано осколками, но основные силы душманов успели уйти.
Наконец все закончилось. Банда растворилась в горах, воевать не с кем. «Усталые, но довольные пионеры возвращались домой».
Подведем итоги. Срок рейда ‒ одна неделя. За этот рейд только одна моя батарея выпустила более 700 снарядов. Наши потери ‒ один человек. Парень, сомлев от жары, заснул под колесами бензозаправщика. Сигнал «перемещение» он не услышал. Водитель под машину не посмотрел. Вы скажете ‒ глупая смерть. Но, пожалуйста, назовите мне умную. Есть смерти неожиданные и долгожданные, есть случайные, нелепые, героические. Но глупых ‒ нет. Может, было бы красивей, если бы в него попала пуля? Поговорите с его мамой ‒ что ей больше понравилось бы?
О потерях противника не знаю, данных не было. Но какое-то время в этом районе было затишье.
Так закончился мой первый «тревожный» рейд. Сколько их было после этого! Память услужливо стирает даты, имена погибших, названия разрушенных городов и деревень. Перед глазами проносятся сожженные дома и горящие машины, разрывы снарядов и трупы людей. Череда эпизодов, склеенных рукой мастера. Без начала и конца. Сплошная лента, в ней нет точной временной и географической привязки. Просто это было на войне.
Первый рейд на Фарах. Где-то там в этих горах душманы и наша пехота.
«Рабочий кабинет» вычислителя и старшего офицера батареи
Эпизод. Перед комдивом стоят старейшины, человек пять, при помощи толмача объясняют: «Мы мирная деревня, находимся километрах в десяти, мы не хотим воевать, но каждую ночь приходят душманы (это слово уже прочно вошло в обиход), забирают скот, продовольствие, помогите». Комдив внимательно изучает карту. «Старший вычислитель, рассчитайте координаты, старший офицер батареи, дайте залп из первого и третьего». Не хочу даже думать, что это были за координаты. Надеюсь, что бандитов, а не деревни. Хотя откуда у нашего подполковника на карте расположение повстанцев?
«Идите, больше вас не потревожат».
Ну-ну.
Эпизод. Огромная бахча и маленькие-маленькие арбузы, с три-четыре мужских кулака, еще не созревшие. Машины останавливаются. Сотни солдат вылетают из кузовов и набивают их в гимнастерки. Несколько минут, и машины едут дальше. Арбузы есть нельзя, зеленые, мы их выбрасываем. Посреди разоренной бахчи стоит старик и, опираясь на клюку, смотрит нам вслед. По-моему, он плачет. Больше ему здесь делать нечего. В этом году его внуки будут голодать.
Эпизод. Преддверие боя. Почему-то именно в этот момент, момент высшего душевного напряжения, и происходят интересные события. А может, они просто лучше запоминаются?
Батарея развернута, я на КП, цели нанесены. Все внимание приковано к рации. В горах наша разведка. Как только они передадут данные, а я сделаю расчет, можно открывать огонь. К рации подключен громкоговоритель. Так надежнее и быстрее, не надо тратить время на повтор, да и связист может допустить ошибку в координатах. Накроем своих. Все замерло. И вдруг из рации чистый и звонкий женский голос: "Вася, я же тебе сказала, переведи тепловоз на запасной, по основному проследует состав с углем. Бригадиру сцепщиков зайти в диспетчерскую. Тебе жена уже дважды звонила по поводу…" Дослушать не удается. Хрипом врывается голос комбата: "Батарея, стой! Стрелять батарее… взрыватель… основное направление…" Так во время боя и переплетались эти два голоса, голос жизни и голос смерти.
После боя мы долго думали, откуда, с какой станции долетела до нас эта волна. Не знаю, да и кто знает.
Эпизод. Жара и солнце. Мы опять в машинах и едем в очередной рейд. Дорога в Афганистане одна. Она полукольцом опоясывает страну, начинаясь от Кушки и заканчиваясь в Термезе. Дорога хорошая. Через перевалы, по долинам, по ущельям струится серая лента. Автомат скользит в потных руках. Засада может поджидать за каждым поворотом. По обочинам встречаются обгоревшие остовы машин. Очередной поворот, сердце замирает. У края дороги высится памятник. Он сделан в виде стелы из белого камня. Успеваю прочитать русские слова: «Здесь, во время селевого потока, в 1968 году погиб строитель этой дороги… и его жена…» Не помню я их фамилий. Жену звали Галина, его вроде Сергей, кажется, Столетовы.
Наши войска уже больше года находились на территории Афганистана. Велась война против всего, что связано с Союзом. Но на этом памятнике я не заметил ни единой щербинки от пуль. Все-таки что-то святое у каждого народа есть всегда.
Было опасно, но я сорвал с головы каску. Разговаривая вечером на привале, я узнал – так поступили многие. Поступили, не сознавая, что они делают. Это было выше страха. Это был наш долг, уж извините за банальность, впитанный с молоком матери.
Эпизод. Мы едем по городу, вечер. Освещенные улицы, крики муэдзинов, чайханы заполнены посетителями. Проезжаем мимо оружейной лавки. Ничего особенного ‒ холодное оружие. Правда, очень красивое. Встречаюсь глазами с десятилетним мальчишкой, сидящим на ковре в центре помещения. Отец ушел по делам, младший сын остался за хозяина. Мальчик ловит мой взгляд, хищно улыбается, отработанным движением достает из-за пояса кинжал, одной рукой берет себя за нос и поднимает голову, вторая, с кинжалом, скользит поперек горла. Это то, что, по его мнению, нас ожидает. У меня свой взгляд на этот вопрос и доказательство в руках. Через окно я показываю автомат. Мой аргумент явно сильнее. Пацана сдувает словно ветром.
Эпизоды, эпизоды. Частички памяти.
Памятник трагически погибшим советским строителям у заставы Чара
Батарея на марше
Кандагарский рейд
Вообще-то, мы «обслуживали» западную часть Афганистана ‒ Герат, Фарах, Шинданд, а здесь пришлось забраться на юг, юго-восток страны. Рейд не был «тревожным», те времена давно прошли. Это была тщательно планируемая акция по усмирению (умиротворению) населения, не желающего принять правила нового порядка. По времени рейд длился около полутора месяцев, протяженность ‒ тысячи километров.
Мы были хорошо подготовлены. Были матрацы и одеяла, рассчитаны маршруты и места стоянок, составлен рацион, загружены палатки.
Не знаю, кто кому придавался, но колонна состояла из пехоты, танкистов, гаубичников, афганской пехоты, минометчиков. По маршруту нас сопровождали истребители и бомбардировщики. Все, как и положено. Цель ‒ зачистка территории.
Наш путь пролегал вдоль реки Гильменд. Гидросеть Афганистана, как вы понимаете, довольно убогая. Мало там рек!
Боевая задача. Колонна продвигается вдоль реки. Жители покинули деревни и ушли в горы к бандитам. Любое проявление жизни расценивать как угрозу. Открывать огонь без промедления. Животные ‒ пособники, на верблюдах и лошадях душманы могут передвигаться и перевозить вооружение. Подлежат уничтожению. Снопы сена ‒ пища для тягловой силы, уничтожать.
Мы ехали вдоль реки. Тянулись деревни. Это у нас в России много рек. Где хотим, там и ставим избы. В Афганистане жизнь привязана к воде. Трое суток мы ехали вдоль сплошной вереницы домов по главным улицам. Где начинался один поселок и кончался другой, сказать было трудно. Дома стояли чистенькие, аккуратные, утопающие в зелени (по тем меркам, конечно). Вот только ощущение нереальности происходящего не покидало нас. Не было людей. Все было: и детские игрушки, разбросанные возле заборов, и гостеприимно распахнутые двери чайханы, и нетронутые витрины магазинчиков (не успели еще разграбить), а людей не было.
В нашем полку тема мародерства даже не обсуждалась. Не представляю, что бы с нами сделали, если бы поймали за этим занятием, причем необязательно офицеры, но и свои товарищи. Это считалось постыдным. Нет, я не идеализирую ребят. «Зашарить» на продуктовом складе мешок сахара или ящик тушенки, пригнать в лагерь отбившуюся от стада овцу, обтрясти фруктовое дерево было делом если не запрещенным, то условно наказуемым. В других частях дело обстояло примерно так же. Однако мне доводилось видеть подразделения, где боевые машины были завешаны афганскими коврами ручной работы. Очевидно, их начальство считало это боевой добычей и позволяло солдатам «маленькие радости». А еще я слышал, что в эту часть как-то неожиданно приехала проверка. Дальнейшие слухи разнятся ‒ от дисбата до расформирования, но то, что мало не было, это точно.
Я не ханжа и не без греха. Мне доводилось убивать. По моим расчетам летели снаряды. Моя ошибка на несколько миллиметров дарила жизнь одним и отнимала у других. И далеко не всегда эти другие были бандитами. Я неоднократно принимал участие и в автоматных боях. На самый популярный вопрос на гражданке: «Скольких ты убил?» ‒ я всегда отвечал: «Не знаю». Это правда. Стреляют по мне, я отстреливаюсь. Бой затихает, противник прекращает огонь. Убит ли он или у него кончились патроны, а может, он перезаряжает? Не знаю и знать не хочу. Мне и в голову не приходило после огневого контакта пойти и посмотреть, попал ли я и куда? Это извращенное любопытство. Мне отрезанные уши в доказательство не нужны.
Но были и другие люди, которые в силу своего интеллекта не понимали, что такое сострадание и гуманность к поверженному врагу.
В этом рейде запомнился один случай. К нам приехала проверка из Москвы, то ли генерал, то ли маршал, точно не знаю, на огневые позиции офицеры такого ранга не забирались. Пишу без всякой иронии. Они приезжали контролировать работу целых соединений, а не отдельно взятых батарей. В горах заранее была окружена группировка противника, координаты известны, но в стрельбе с подготовленных огневых позиций мало шика, что ли. Поэтому было решено сделать так: колонна едет по долине, как бы ничего не подозревая. Поступает приказ, передаются координаты, машины на полном ходу разворачиваются и готовятся к бою, огонь открывается по готовности, проверяющий с секундомером в руках проверяет выучку. Так же значительно красивей, правда? Вот тут-то и случился казус. Заболел наводчик первой БМ, который отвечал за установку и поверки буссоли. Закончив свою работу, я выкроил несколько секунд и установил прибор, а вот поверки делать не стал, считая это юрисдикцией офицера. Старший офицер, напротив, подумал, что прибор выверен и ничтоже сумняшеся снял с него данные. Через считанные минуты мы были готовы к стрельбе.
‒ Интересно, ‒ сказал я, ‒ как-то странно развернуты орудия первой и третьей батарей.
‒ Действительно странно, – согласился офицер. ‒ Я все делал по буссоли. Ты правильно произвел поверки?
‒ Я думал, их сделали вы!
Он медленно перевел взгляд на меня и начал открывать рот.
‒ Огонь! ‒ раздалось из динамиков.
‒ Огонь, ‒ прошептал офицер.
И грянул гром. Двести сорок снарядов, окрасив небо огнем, полетели в свой последний путь. Через несколько секунд все смолкло. Тишина была оглушающей. Затем начали стрелять первая и третья батареи, в отдалении вторили гаубицы. Все. Мы обреченно смотрели друг на друга. Говорить было нечего.
‒ Спасибо за службу, ‒ раздался по рации командный голос, усиленный громкоговорителем.
‒ За отличную выучку и проявленное мастерство представляю старшего вычислителя второй батареи к ордену «Красного Знамени» и награждаю краткосрочным отпуском на родину. Старшего офицера батареи ‒ к присвоению внеочередного воинского звания.
Мы опять выкатили глаза друг на друга.
Никакого ордена я, естественно, не получил. Наград такого уровня не было в то время даже у командира полка, не получил новую звездочку и старший лейтенант. Однако, набравшись наглости, через несколько месяцев я спросил у него, как там с наградами. Его ответ я приводить не буду, боюсь, он был мало информативен, хотя с точки зрения филолога представлял определенный интерес.
А в отпуск я все-таки поехал. Правда, получил я его за другой рейд, но это уже совсем другая история.
Батарея ведет огонь по заданным целям
Грустная глава
В то время я валялся в палатке с какой-то болезнью. Что это было ‒ не знаю. С утра температура 35,2, через два часа поднималась до 40,2. Так несколько раз в течение дня, недели, почти месяца. Я, конечно, сходил в санчасть, мне дали таблетку (аспирин, что ли) и отпустили с миром.
От госпитализации я решительно отказался, не хотелось покидать батарею, да и в госпитале можно было подцепить что угодно. У меня в голове почему-то стоял образ кадета Биглера, и я решил, что лучше умереть мужчиной, чем, мягко скажем, от дизентерии. Очень показательно ‒ наш командир дивизиона не мог спокойно смотреть не только на лежачего солдата, а на просто идущего. «В армии все должно делаться бегом», ‒ говорил старина подполковник. В его понимании все больные были саботажниками, «самострелами» и подвергались незамедлительной экзекуции. Ну не верил он, что солдат может заболеть. Так вот, ко мне в палатку он заходил раз в несколько дней, по-отечески хлопал по плечу, незамысловато, «по-армейски» шутил. Я понял, дела мои плохи. Не жилец я, ох не жилец. Спасло чудо. Как-то комдив зашел вместе с замполитом. «Помнишь, Иванов, ‒ сказал замполит, ‒ несколько месяцев назад мы предложили тебе на выбор, в порядке поощрения, либо медаль, либо отпуск. Ты тогда отпуск выбрал. Так вот, через две-три недели планируем отправить в Союз первую группу, не поправишься ‒ не поедешь».
К этому времени я не ел уже три недели. Ну как не ел, ребята исправно приносили из столовой чай, компот и то, что в армии называется кофе.
В тумбочке у меня стоял «зашаренный» мешок сахара, и недостатка в глюкозе не ощущалось. Но ходил я плохо, плохо ходил. Дойти до туалета была целая проблема, иногда терял сознание. Спасало одно, что в туалете мне, вообще-то, делать было нечего. Но отпуск, отпуск! Нет для солдата ничего более дорогого. И я встал. Примерно неделю мои друзья таскали меня в строю на руках. Запихивали в середину и волочили. Молодой организм победил. Я почувствовал себя лучше, стал есть, переставлять ноги. Бледненький и слабенький, дней через десять к отпуску был готов. Фига! Боевой рейд, и не один. Кто же отпустит вычислителя.
Были у нас и самоубийцы. К счастью, это явление было довольно редким. Я помню буквально 2–3 случая. Когда нас вводили в Афганистан, брали солдат, отслуживших полгода и год. Молодые и старослужащие оставались в частях. И это правильно. Зачем посылать на войну необученных рядовых. Да и военнослужащие последнего срока службы, мечтающие о доме, вряд ли были бы хорошими исполнителями. Затем ситуация в корне переменилась. На войну погнали молодежь. В части приходило пополнение из зеленых юнцов, только-только прошедших курс молодого бойца и едва выучившихся держать автомат в руках. Не знаю, с чем это связано, возможно, не хватало людей. Не выдерживала психика вчерашнего школьника. И засовывал он себе в рот ствол автомата, и снимал с ноги кирзовый сапог, чтобы можно было надавить на спусковой крючок пальцем ноги. И летел в Союз «Черный тюльпан» с очередным грузом 200, и приносили в чей-то дом похоронку.
Я помню троих, а сколько их было за все годы да во всем контингенте?
До чего нужно довести солдата, чтобы он сбежал в Афганистане, что должно твориться в его голове, это я не пойму, хоть убейте. А ведь убегали! Правда, при мне в нашем полку таких случаев не было, но в других частях иногда происходило, нам об этом доводили.
Заключение
Вернувшись после службы домой, проведя пару дней с родными и близкими, я бросился к друзьям, на мой любимый географический факультет ЛГУ. Я находился в состоянии эйфории. Голова походила на скороварку, готовую взорваться из-за огромного количества мыслей, рассказов, баек, которые нельзя было прочитать в газетах ТОГО времени. Все это я собирался выплеснуть на своих друзей. Как они будут ахать и охать, с каким восторгом на меня будут глядеть молодые студентки.
Как часто, неся боевое дежурство, я представлял себе миг возвращения. На мне будет строгий темно-синий костюм, на груди приколота орденская планка (именно планка, а не орден, я же сама скромность), седые виски как свидетели пережитого (это обязательно) и легкая хромота (результат старого ранения, умело маскируемый при помощи изящной трости). Боже, каким я был мальчишкой! Господи, как бы я хотел им остаться!
К счастью, седых висков и трости не было, не было и планки с костюмом, но это уже к сожалению. Однако я вернулся. Были объятья и поцелуи, дружеское похлопывание по плечу, пожимание рук. Прозвенел звонок, возвещающий о начале лекций, народ рассосался. Осталось трое или четверо. Мы зашли в свободную аудиторию. Откашлявшись, я приготовился к рассказам. Меня перебили одним вопросом: «Сколько ты убил?» Я опешил. «Не знаю, не считал». Глаза у ребят поблекли, как у того хомяка в моей тумбочке, они потеряли интерес. Разговор повели они. Кого исключили, как на днях хорошо посидели в пивной, какой доцент имярек тупица, кто с кем сошелся (или развелся). Мои рассказы были им неинтересны. В паузах я пытался что-то вставить, меня вежливо слушали, одобрительно кивали головой и переводили разговор на свое, то, что для них было действительно важно.
