Текст книги "История одного полка"

Автор книги: Александр Филиппов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

Но не еда была владычицей наших дум и ночных бдений. Каково бы ни было ее качество и количество, к этому можно привыкнуть, если не обращать внимания на постоянное чувство голода. Вода была нашим кумиром, вода занимала все наши мысли. Солдатам выдавали на сутки 500 грамм воды (не считая кружки чая на завтрак, обед и ужин), и все. Ты мог поступать со своим «поллитром» как заблагорассудится: постирать подворотничок, почистить зубы или помыться, а мог и просто выпить, твое дело. Это был кошмар, продолжавшийся несколько месяцев.

Самые смелые из нас (или доведенные до отчаяния) ночью ужом проползали на кухню и, улучив момент, когда караульный отвернется, при помощи клещей, сделанных из штык-ножа, отвинчивали краник («барашек» с крана кухонный наряд предусмотрительно снимал и прятал) и наполняли флягу. Нам снилась не запотевшая бутылка «Жигулевского», на которой остаются отпечатки пальцев, когда достаешь ее из холодильника, не «шипящий в горле нарзан», не молоко из погреба. Нам снилась вода. Ключи, родники, криницы, деревенские колодцы ‒ и ты пьешь, пьешь.

Через некоторое время остро встал вопрос нижнего белья. Если верхней одеждой мы были укомплектованы довольно сносно, то трусы и майки уже истлели на солдатских телах. У большинства трусы приобрели форму стрингов (для тех, кто не в курсе, ‒ резиночка вокруг и ниточка поперек). Это сейчас модно, да и то на молоденьких девушках, а тогда мы выглядели несколько вызывающе. Глядя на майки, создавалось впечатление, что по ним стреляли крупной дробью. Наконец прошел слух, что из Кушки очередной колонной доставлено свежее белье.

Побатарейно нас повели в импровизированную баню ‒ большую палатку с бочками нагретой на солнце воды. Свершилось, мы во всем свежем. Бельишко явно не новое, но чистое и прикрывает все, что положено прикрывать. Неделю мы наслаждались. Но вот стали обращать внимание: то один, то другой яростно чешет живот и подмышки. Сняв белье и внимательно изучив его на ярком солнышке, мы окаменели. Трусы и майки, привезенные с армейских складов, оказались зараженными гнидами. Попав в благоприятные условия, они моментально превратились во вшей. По счастью, это были так называемые «бельевые» вши, а то я слышал еще об одной их разновидности, правда, у нас они появиться не могли, не было, как бы это точнее сказать, почвы, что ли.

Полк оживился. Эрудиты вспоминали Шолохова, Гашека, этих «певцов» солдатского быта и их рецепты избавления от такой напасти, а кто просто чью-то мать и остервенело давили вшей пальцами.

Не могу не похвалить фельдшерскую службу полка. В данном случае она сработала быстро и четко. Нас опять повели в баню. Всех «чесоточных» заставили выбрить волосы везде ниже шеи. В кипящие на кострах чаны с хлоркой полетело белье. Прапорщики из санчасти сварили мыло с добавкой, по-моему, той же хлорки и выдавали по кусочку каждому солдату. После помывки мы получили продезинфицированное белье, но надевать его было еще нельзя. Все встали в очередь за утюгами, дабы подвергнуть его «прожарке». «Тети Аси» тогда не было, и вы можете себе представить, во что превратилась наша одежда. Но главное было достигнуто. Вши были ликвидированы.

Кто-то, вероятно, получил по шапке, и в дальнейшем белье поступало без признаков насекомых.

Раз зашел разговор о живности, хочу рассказать о фауне Афганистана. Это не будет лирическим отступлением. Она была частью нашего быта и оказывала влияние на нашу жизнь.

Не знаю, как в местах, не затронутых войной, но в районе лагеря нам приходилось встречаться только со змеями, скорпионами, фалангами, хомяками и мухами. Я выстроил эту цепочку по принципу вредности, причем в порядке возрастания.

Змей было не так много и в палатки они не забирались, но само соседство с ними удовольствия не приносило. Змеи, которые нам попадались, не были королевскими кобрами, так как не имели капюшона. Но, с другой стороны, они его раздувают в минуту опасности и раздражения, а дразнить их нам как-то не хотелось.

Скорпионы также не представляли собой большой угрозы. Черных «королевских» скорпионов я не видел. Наши были маленькие, желтого цвета, «сары чаян» по-узбекски. Нам удалось развеять миф о том, что в минуту опасности скорпион убивает себя ударом хвоста по голове. Ничего подобного. Мы, в порядке природной любознательности, выкладывали из веточек круг, сажали в центр скорпиона и зажигали огонь. Окруженный со всех сторон пламенем скорпион действительно бил себя хвостом по голове и замирал. Но это было не самоубийство, а легкий наркоз. Стоило огню погаснуть, он «брал себя в клешни» и преспокойно убегал.

Другое дело фаланги. Эти твари сильно портили нам жизнь. Испытывая тягу к жаре, они забирались в палатки, на кровати, в сапоги. Убить их было довольно сложно из-за колоссальной реакции и быстроты. Допустим, ударишь фалангу палкой от швабры и промахнешься на сантиметр. Она молнией взлетает по палке и норовит тебя укусить. Тот, кто видел пасть фаланги, понимает, насколько это неприятно. Благодаря строению своих жвал она не кусает, а вырывает куски мяса. Сами по себе фаланги не ядовиты, но питаясь в том числе и падалью, накапливают на зубах трупный яд.

Это случилось с моим другом, старшим вычислителем ВУД (взвода управления дивизионом). Ночью он проснулся от сильного ожога на ноге. Это был укус фаланги. Раздавив членистоногое, он лег спать. В 6 утра он не смог выйти на развод и едва доплелся до медчасти. Нога распухла и покраснела. В машину, пришедшую часа через два для отправки в госпиталь, его уже заносили. Температура тела зашкаливала за 40, место укуса начало чернеть. Недели через 2–3 (точно уже не помню) он вернулся в часть и рассказывал, как проходила операция. Разрезав место укуса и выпустив гной, хирург скальпелем отрезал омертвевшие ткани и, используя салфетки, прочищал рану. В разрезе была видна белая сахарная косточка. За несколько часов нога прогнила до кости.

Возможно, мой приятель немного приврал. Но через полгода, уже уезжая на дембель, он все еще хромал.

Сильно доставали хомяки. Хотя это было скорее анекдотично, чем трагично. Раз в несколько месяцев в лагерь приезжала автолавка. Ничего особенного, печенье, конфеты, мыло. Но когда не видишь даже этого, то воспринимаешь каждую мелочь как счастье. Солдатские денежки (я получал в районе 30 сертификатов в месяц) улетучивались в минуту. Если, конечно, сможешь пробиться к лавке. Закупив «деликатес», получаешь массу проблем. Первая, как не съесть все сразу, а вторая, как уберечь от товарищей. Были у нас крысятники, ничего не попишешь. Но я относился к ним более-менее терпимо. С высоты своего возраста (на 2 года старше сослуживцев) я прекрасно понимал, какое это испытание на честность. Пачка сахара в тумбочке у товарища была сродни искушению Христа в пустыне. Иисус выдержал. Мы тоже. Но не все. Об этом я еще, наверное, напишу. А пока вернемся к хомякам. Эти не испытывали угрызения совести ни на йоту. Стоило появиться в палатках чему-то съедобному, как целые легионы грызунов приходили на праздничный обед. Если поведение фаланг в минуту опасности можно назвать слепой яростью, то поведение хомяков смело уподоблю безбашенному пофигизму. Странно, но людей они не боялись. Им не важно было, что тащить. Печенье, добытое с боем в автолавке, или 2–3 кусочка сахара, оставленные после ужина на вечерний час «кейфа». Годились мыло, зубная паста (единственное, что они не трогали, ‒ солдатский одеколон, да и то потому, что такой роскоши у нас практически не было). А вот распотрошить пачку сигарет ‒ милое дело. Они хотели жрать и жрали.

Нашим основным бичом, к счастью, сезонным, были мухи. Такого количества я не видел нигде и никогда. Мириады этих созданий роились в палатках, отхожих местах, на кухне. Мы начали болеть. Мухи разносили инфекцию. Желтуха и другие подобные заболевания косили солдат десятками. Только в один день наша батарея (50–60 человек) отправила в госпиталь с гепатитом семерых. О расстройстве желудка и говорить не приходится. Этим страдали все. Посидит муха в отхожем месте или на трупике животного, а потом забирается в солдатский котел. Дизентерия, в лучшем случае, обеспечена. Все это происходило на фоне жары, плохой пищи и воды. Солдаты превращались в доходяг. Способов борьбы с этой напастью не было.

Ближе к концу весны <…> мухи исчезали. Даже они не выдерживали того пекла, которое приходило с наступлением лета.

Приблизительно раз в полгода-год солдаты должны сдавать нормативы по боевой, строевой, физической и политической подготовке. Для проведения этого мероприятия в подразделения направляется специальная комиссия либо из Москвы, либо из других воинских частей. К нам любили приезжать москвичи. Вроде находишься в безопасности, а числишься на войне. Хорошие командировочные, отметки в личном деле. Но не суть.

Проверок мы не боялись. По боевой подготовке самый ленивый из нас мог перекрыть существующие нормативы в полтора-два раза. Сказывался постоянный опыт боевых рейдов. Физическая подготовка тоже не представляла большой угрозы. Мы были уже не зелеными призывниками, а солдатами, закаленными в боях. Что ни говори, но армия формирует из мальчишек мужчин. Подтягивание, отжимание, кроссы если и не доставляли нам особого удовольствия, то и отвращения не вызывали. Что касается основы основ армейского физического воспитания ‒ подъем переворотом, его умели делать все или почти все, точнее все, кроме меня. Ну не получался он никак. Но и здесь находился выход.

В день сдачи физо меня назначали в какой-нибудь наряд, например дежурным по штабу полка (согласно распоряжению начальника штаба для несения этой службы привлекались только старшие вычислители батарей). Зато день сдачи по политической подготовке был моим звездным днем. Я выходил первым, тянул билет и, отвечая на вопрос, заливался соловьем. Наши офицеры просили меня рассказывать как можно подробнее и по возможности тянуть время в надежде, что проверяющему надоест. В тот раз экзамен принимал пожилой, уставший от жизни майор. Для него эта проверка была, наверное, тысячной. Он видел все, удивить его было нельзя. С плохо скрываемой скукой в голосе он зачитал вопрос билета: "Расскажите мне о революции 1905 года". Мои глаза нехорошо блеснули, этот вопрос мне попадался на выпускных экзаменах в школе и на вступительных в университете. Майор даже не понял, как он попал, но что-то он все-таки почувствовал и нервно заерзал на стуле. Меня понесло. Я рассказал о предпосылках, о революционной ситуации, о военной политике, проводимой в то время царским правительством. Вскользь затронул положение в сельском хозяйстве и промышленности. Красной нитью проходила Русско-японская война, подвиг «Варяга» и «Корейца». По-моему, я даже спел пару куплетов знаменитой песни. Затем перешел к аналогиям. Уж не знаю почему, но минут через пятнадцать я заговорил об опричнине Ивана Грозного. Проверяющий закрыл глаза, видимо, пытаясь сосредоточиться и разобраться в логике ответа. После фразы о том, что отличительным символом опричников являлась голова собаки с зажатой в пасти метлой, он меня остановил. Подойдя к старшему офицеру батареи, майор тихо спросил:

‒ Они у вас все такие?

‒ Все, – убежденно ответил старший лейтенант и, поколебавшись несколько секунд, добавил,

‒ Ну, может, чуть похуже.

Проверяющий вздохнул. Больше он никого не спрашивал. Батарея получила отличную оценку, а я очередную благодарность.

Как ни странно, но наиболее нелюбимым предметом для нас была сдача стрелковой подготовки. <…> Солдатам, только что вернувшимся из боевого рейда, солдатам, у которых еще не прошли синяки на правом плече, солдатам, чьи гимнастерки насквозь пропахли порохом, предлагают идти на стрельбище и пострелять из автомата по мишеням! Мало того, неоднократная замена автоматов приводила к необходимости расстрелять накопившийся у солдат запас патронов. Каждый второй имел, на всякий случай, заныканный в машине цинк с боеприпасами. Так что удивить нас, а тем более порадовать возможностью пострелять было мудрено. Мы выпрашивали у сержантов наряд, чтобы не присутствовать на этом мероприятии. <…>

Не могу не упомянуть еще об одной стороне нашей жизни. Это наркотики. Хотел написать «позорной стороне», но не хочу лукавить. Что было, то было. Не считали мы это за криминал. Афганистан ‒ это страна, которая живет за счет наркотиков, и было бы удивительно, если бы у наших солдат их не было. Один мой знакомый поменял у афганца за 9 упаковок сахара «Дорожный» кусок анаши размером с детский кулак, да еще в придачу получил итальянские солнцезащитные очки (ширпотреб, конечно) и два нательных крестика. Это, кстати, удивительно: мусульманская страна, с неверными грех даже разговаривать, но через месяц после нашего входа самым прибыльным бизнесом у местных «маркитантов» было производство символа христианства. При всем моем уважении к религиям, мне кажется, что в мире доминирует одна ‒ религия золотого тельца.

Продолжим о наркотиках. Их не запрещали, но, естественно, и не одобряли. Их игнорировали. Делали вид, что такой проблемы не стоит. Да она и не стояла. «Боевые сто грамм» в Советской армии начала 1980-х годов не практиковались. Вместе с тем нервное напряжение было серьезным. Как снять стресс? Выкуренный раз в неделю втихаря косячок на трех-четырех человек давал возможность забыться на какое-то время. Другое дело ‒ сильные наркотики. Но их у нас и не было. Я про них даже не слышал.

Никто из моих друзей и знакомых не пристрастился к этой отраве. За прошедшие четверть века мне не приходило в голову достать и покурить анашу. Это объяснимо. Употреблять наркотики, как бы это помягче сказать, удовольствие для одного. Нет настоящего удовлетворения! На мой взгляд, в жизни наиболее ценна радость человеческого общения. Накрытый стол, запотевшая бутылка «беленькой» (или пирожные с ароматным свежезаваренным чаем, фрукты и хорошее сухое вино ‒ кто что любит). И друзья. Главное ‒ друзья. Мы сидим за столом, разговариваем, подымаем за здоровье друг друга. Мы любим друг друга. Разве это может сравниться с наркотой ‒ тьфу на нее!

И серьезно. На дембель я ехал через Ашхабад. Поезд был полон «афганцами». Все были в эйфории. Но я видел ребят со стеклянными глазами. Видел, как они выходили в тамбур, чувствовал запах конопли. К одним из них я подошел и предложил водки. Они рассмеялись. «Нет, браток, нам этого не надо. Мы теперь и в Союзе ее пить не будем. Вот он, кайф. Курнуть хочешь?» Я отказался.

Боюсь, это была первая волна чудовищного явления ‒ наркомании. Она тихо и незаметно катилась на Россию в плацкартном поезде «Ашхабад – Москва».

Потихоньку-полегоньку жизнь в лагерях налаживалась. В Герате и Шинданде, городах, расположенных ближе всего к лагерю, заработали аэропорты. Появились одеяла и простыни, кровати, более удобные палатки. Мы обзавелись тумбочками и табуретками. Офицеры переехали из палаток в дощатые казармы. Были выкопаны склады, где при помощи холодильных установок поддерживалась температура, пригодная для хранения продуктов. Вовсю задымили солдатские кухни, в дивизии в строй вступила хлебопекарня. Пробуренные скважины в избытке давали так необходимую нам воду. Более того, на территории лагеря был вырыт бассейн. Но это отдельная история.

Все началось с того, что в полку была введена новая должность ‒ замкомандира по физической подготовке. Это был, пожалуй, самый вредный элемент из офицерского состава. Прекрасно понимая свою ненужность (занятия по физической подготовке, как, впрочем, и другие, строго регламентированы уставом, и ничего нового ты ввести уже не можешь), капитан, назначенный на эту должность, все-таки нашел выход. Он стал устраивать так называемые «спортивные праздники». В чем это заключалось? День солдата, как я уже говорил, расписан по минутам. Но ведь есть еще и воскресенье, единственный выходной. Капитан решил воспользоваться этим упущением. С тех пор день отдыха проходил у нас следующим образом. В 6.00 подъем и марш-бросок 6 км или кросс 3 км, через раз. Затем уборка постелей, завтрак и непосредственно «праздник» ‒ подтягивание и отжимание до обеда. Так как спортивная площадка ввиду военного времени была оборудована не должным образом и перекладин на всех не хватало, то полк делился на две части: половина делает подъем переворотом, а вторая ‒ «упор лежа принять». Потом меняются. Штанг и гантелей, естественно, не было. Для поднятия тяжестей мы использовали траки (звенья гусениц) от подбитых танков. Команда «разобрать траки» всегда вызывала веселый хохот у солдат-грузин. Дело в том, что «траки» по-грузински, это, как бы сказать, все равно что «дупа» по-польски, а на русском… Впрочем, посмотрите в словаре сами. Так мы и «праздновали» свой выходной. А затем по части прошел слух ‒ копают бассейн. Надо ли говорить, с каким нетерпением мы ждали этого события. И вот бассейн был готов, но «не для нас был этот праздник», как говаривал Солженицын. Пользоваться им могли только офицеры. Физорг полка зорко следил, чтобы ни один солдат не подошел к воде.

Отдельно хочется рассказать о караульной службе. Уснув в Афганистане на посту, ты имел большой шанс не проснуться. Это понимали все или почти все. В те годы душманы еще не были вооружены мощными высокотехнологическими орудиями убийства. Они не могли напасть на полк в надежде нанести серьезный урон. Но вырезать нескольких караульных было им вполне по силам. В дивизии был случай: задремал парнишка в «собачий час» (примерно от 4 до 5 утра, когда веки наливаются свинцом и победить дремоту ты не в силах), ну и сняли его бандиты. А на следующий день подбросили. Только уже без кожи. А чтобы можно было определить, что это именно он, оставили небольшой кусочек на запястье. Там у него была татуировка. Горы, море, чайки, солнце, что-то из южной мирной жизни. И принесли солдатика на переднюю линейку, и водили роты смотреть на него. Думаю, правильно делали. Своей жизнью, вернее смертью, он спас многих от подобных ошибок. Ну, этому я не был свидетелем, а вот на реке Гильменд, под Кандагаром, где мы работали совместно с пехотой, танкистами, гаубичниками, был снят один караульный из соседнего полка и уведен в плен. Полночи мы стояли в окопах и, до боли сжимая зубы, слушали его дикие крики. Его пытали. Самое страшное, что нам оставалось только слушать, мы ничем не могли помочь. Нас разделяла река, подходы заминированы. Когда на следующий день мы все-таки разобрались с этой деревней, тела так и не обнаружили. Хотя, мне кажется, обнаружили, зачем оно душманам, просто побоялись показывать. И опять-таки ‒ правильно.

Правда, я слышал, что, проезжая через Кандагар (город весьма населенный), товарищ погибшего остановил машину, вышел на улицу и разрядил в толпу все три магазина из подсумка. Опять же без комментариев.

Итак, по углам периметра нашего лагеря были вырыты капониры, в которых на ночное дежурство выставлялись БТР (бронетранспортеры) и БРДМ (бронированные разведывательно-дозорные машины) с полным экипажем, т. е. командир, водитель, пулеметчик и связист. Естественно, все машины были оснащены приборами ночного видения. Чуть выдвинувшись вперед, нес свою службу ночной боевой дозор. Это небольшие группы солдат (в нашем случае, как правило, из двух человек), которые ходят вокруг лагеря, все время видя впереди себя такую же пару дозорных. Метрах в двухстах позади них идет третья пара, четвертая… В случае нападения в считанные секунды мы можем сбиться в «кулак» и продержаться до подмоги. Особо важные объекты (водокачка, автопарк, склады с боеприпасами) и непосредственно сам лагерь охраняются караулом. Караул, конечно, круглосуточный. Не спят и дневальные в палатках, составляя четвертый круг обороны. Как видите, служба была поставлена должным образом. Если и были нарушения, то небольшие, такие, к примеру, как у меня. Находясь с приятелем в боевом дозоре, мы решили придвинуться к лагерю метров на сто. Дело в том, что на водокачке нес караул наш новый сослуживец. Буквально на днях он, в порядке наказания, был переведен из другого дивизиона в нашу батарею. Нет, вовсе не потому, что мы представляли собой что-то вроде штрафбата (хотя, по правде говоря, мы были единственной батареей в полку, которая, благодаря своей выучке, принимала участие во всех боевых рейдах), просто мы уже все были «дедушками», а у парня в своем подразделении возникли какие-то неурядицы с молодежью. У нас, конечно, покомандовать ему было некем. Грузин по национальности, он оказался добрым и хорошим товарищем. Так почему бы не зайти к нему на пост и быстренько не выкурить на троих сигаретку? Но только мы скрылись в тень водокачки и перебросились парой слов, как услышали топот от множества ног. Выглянув из-за угла, мы увидели приближающихся начальника караула, проверяющего и нескольких солдат из бодрствующей смены. Положение было критическим. Яркая луна заливала светом всю долину, мы были бы как на ладони. Положение спас наш новый товарищ.

‒ Стой, кто идет! ‒ закричал он, сильно утрируя свой грузинский акцент.

‒ Начальник караула и проверяющий.

‒ Не понимай! ‒ во всю глотку заорал часовой и влепил длиннющую очередь поверх голов, а затем, обращаясь к нам, тихо добавил:

‒ Бегите, ребята, секунд тридцать я им головы от земли оторвать не дам.

Мы понеслись на свой маршрут как угорелые. Сзади слышались выстрелы и вопли «Не понимай!» и «Я начальник караула!». Наконец мы вышли на свою тропу. Впереди и сзади стояли другие пары из дозора. Как опытные солдаты, они моментально оценили происходящее, и было видно, что их буквально трясет от смеха. Однако все хорошее когда-либо кончается. Часовой увидел, что мы на маршруте, и душную афганскую ночь прорезал вопль:

‒ Вах, товарищ старший лейтенант, извини, дорогой, совсем не узнал, подходи, конечно, и товарищей захвати.

Услышав это, дозорные просто рухнули на землю. Злой как черт начкар и проверяющий принялись распекать парня, и сидеть бы ему на «губе», да на следующий день боевой рейд. Война все спишет.

Запомнилась мне ночь, проведенная в карауле с 31 декабря 1980 года на 1 января 1981-го. Я нес вахту с 12 до 2 часов ночи, т. е. как раз в Новый год по-местному и московскому времени (разница составляла 2 часа). Я был хорошо экипирован: на боку висела фляжка со слабенькой брагой, а в нагрудном кармане лежала и грела сердце настоящая «беломорина».

Беломором угостил меня один приятель, ленинградец. Ему прислали две штуки в обычном письме. Чтобы было не очень заметно, письмо было проглажено утюгом. Папиросы стали плоские, но все-таки это была частичка мирной жизни.

Увидев, что минутная стрелка на моих часах приближается к 12.00, я внимательно оглядел территорию своего поста в поисках проверяющего (бдительность, вот что отличает хорошего караульного от плохого). По счастью, никого не было. Я поднял фляжку, поздравил себя с Новым годом, сделал первый глоток… И тут же поперхнулся. Ночное небо Афганистана словно взорвалось. Трассеры всех цветов летели к звездам. Все части, расположенные в «Долине смерти», торопились отметить первый Новый год Советской армии на чужой земле. В ход шло практически все, что стояло на вооружении. Первое место, конечно, захватили автоматы и пулеметы, но я буду не я, если сквозь их трескотню не прорывалось глухое буханье гранатометов, пушек, танков. Десятки, сотни осветительных ракет висели над долиной, заливая ее бледным светом. Зрелище было завораживающее, сказочно красивое и в то же время пугающее. Так продолжалось минут двадцать, затем все стихло. Наконец-то я смог допить свою бражку и выкурить папироску (оглядевшись, конечно, в поисках проверяющего). В 2 часа ночи (Новый год по Москве), когда я уже возвращался в караулку, все повторилось вновь. Правда, уже не так красочно.

Об офицерах и сержантах

Что представляет из себя армейская дедовщина, известно. Но это в мирной обстановке, в Афганистане ситуация была совсем иная. Мы варились в одном котле, солдаты, сержанты, да и офицеры. Из рук сержантов был выбит их любимый козырь ‒ наказание в виде наряда вне очереди. Слишком тонок и сложен механизм «боевой машины», чтобы они могли выдирать из него «винтики» по своему усмотрению. Слишком огромен был объем работ, выполняемый нами. В наряды ходили не те, кто провинился (по мнению сержанта), а те, кто в настоящий момент представлял меньшую ценность для батареи. Если бы в боевом рейде я или наводчик или водитель доложили комбату, что получили наряд, скажем, за не отдание чести, он просто бы расхохотался. Однако при стрельбе прямой наводкой, когда моя ценность была равна нулю, я не вылезал из нарядов, отсыпаясь в машине во время перемещений. И другой пример. Как-то в лагере батарея заступала в караул, а я потребовался начальнику штаба полка для боевой работы. Картина была еще та. Командир взвода, лейтенант, орал на начштаба: "Товарищ майор, мне некого назначить вместо него, все люди заняты". " А вы назначьте меня, меня назначьте, товарищ лейтенант" ‒ вежливо отвечал ему старший офицер. Такое возможно только на войне, среди людей, искренне переживающих за общее дело. Попробовал бы лейтенант поднять голос на майора в мирной обстановке. Звездочки лишился бы сразу.

В Польше у сержантов был еще один любимый способ «воспитания молодых». Чтобы справиться с навалившимися физическими нагрузками, надо много есть. Кормили обильно, но организм еще не перестроился, калории сгорали моментально, в общем, не хватало. Некоторым молоденьким ребятам удавалось припрятать кусок хлеба, чтобы хоть как-то утолить чувство голода перед сном. Их беспощадно вычисляли, строилась батарея, провинившиеся выходили из строя, начиналась экзекуция. "Что, не хватает? " ‒ орал сержант. "Жри перед строем своих товарищей, пусть тебе будет стыдно! "

В первые месяцы входа в Афганистан не хватало уже всем, были проблемы с доставкой продовольствия. И те же «воспитатели» первыми бросались к термосу, принесенному с кухни: "Эй, ты, ну-ка положи мне побольше". Но мы уже были другими. "Не хватает? " ‒ ехидно спрашивал раздающий. "Подходи, когда покормлю всех, дам облизать термос". И отходил сержант, пряча глаза, и не поднимал вой, и не качал права, потому что понимал ‒ заводить врагов среди друзей в боевых условиях может только человек с ярко выраженными суицидальными наклонностями. Много, много уже ходило рассказов о том, чем заканчивалось такое противостояние. И в 90 % случаев это была не тривиальная пуля в спину, отнюдь. Просто в бою тебя не прикрывали, не рисковали своей жизнью ради тебя. Этого хватало.

Как-то мне пришлось разговаривать с десантниками. По правде говоря, я не очень любил эту публику. Наш кинематограф искусственно культивировал из них этаких элитных суперменов, «соль войны». И все бы ничего, да только они стали относиться к другим родам войск, как ко второсортному сырью, как к вспомогательным войскам, созданным для грязной работы. Впрочем, за всех сказать не могу. Они работали в основном на Кабульском, Баграмском, Джелалабадском направлениях, и наши пути редко пересекались.

Так вот, они рассказывали, что такие понятия, как «губа», или другие формы наказания у них в частях практически отсутствуют. Во время зачистки местности провинившихся (два-три человека) пускают в боевой дозор впереди роты. Естественно, первый залп достается им. Рота успевает залечь, засекаются цели, и только тогда начинается атака. Если выживешь, наказание снимается. Если выживешь.

Другие отношения установились у нас с офицерами. Они строились на основе профессионализма. Здесь главную роль играли не требовательность или благодушие по отношению к солдатам, а их мастерство. Мы прекрасно понимали, что наша жизнь зачастую зависит от опыта офицера, а те в свою очередь в бою могли рассчитывать только на нашу выучку. То есть мы, как некий симбиоз, не смогли бы выжить друг без друга. Да, старший офицер батареи строго сохранял дистанцию между собой и солдатами, был требователен, суров, но не мелочен. Командир ВУБ, наоборот, всегда готов был пошутить с нами и легко прощал не очень серьезные нарушения. Мы относились одинаково хорошо к одному и другому, потому что это были настоящие мастера своего дела и мы могли доверить им свои жизни.

Были офицеры и совсем другого пошиба. Молоденький лейтенант из нашей батареи уехал в отпуск, строго следуя солдатской поговорке, ‒ зимой.

 
«Солнце жарит и палит ‒
В отпуск едет замполит.
В октябре, продав кобылу,
В отпуск едет зам по тылу.
На дворе январь холодный,
В отпуск едет Ванька-взводный».
 

Уехал и не вернулся. Месяца через три его начали искать, уж не знаю какие органы. Нашли. Нашли в Ташкенте, где он жил у женщины легкого поведения. Форму он продал, носил какие-то тряпки. Под конвоем его, синего от пьянства, доставили в часть. Состоялся офицерский суд. Даже я не мог впоследствии выведать подробности и вердикт, все хранилось в тайне. Однако оставшийся до моего дембеля месяц или два он продолжал служить в батарее. Лейтенантика явно пожалели. Да и солдатское отношение к нему было жалостливое, покровительственное. Он был неплохим парнем, просто сломался, не выдержал, это бывает даже с хорошими людьми. Вот только идти в бой с ним нам как-то не хотелось.

Я до сих пор поддерживаю отношения с командиром моей батареи. Он заканчивал ЛАУ (Ленинградское артиллерийское училище) и был женат на ленинградке. Когда он уезжал в отпуск в Союз, он захватывал мои письма, возвращаясь, привозил небольшую посылочку. Так же поступал и я.

Комбат уже давно на дембеле, живет под Краснодаром, у него свой домик, садик, огород, где он копается целыми днями. Он и его жена прекрасные, отзывчивые люди. В прошлом году моя мама ездила к ним отдохнуть на несколько дней и осталась очень довольна. Счастлив ли комбат на гражданке? Думаю, да. Ушел ли из армии он сам или его выкинули, как стреляную гильзу? Не знаю. Мне кажется, что с его опытом и знаниями он мог бы воспитать еще не одно поколение солдат, ведь ему только-только пятьдесят.

Отдельно хочется рассказать о начальнике штаба полка. Простой русский мужик, в самом хорошем смысле этого слова, он был образцом офицера, эталоном, на который нужно равняться. Не помню, в какой книге и про какого военачальника как высшая похвала говорились слова: «он был прост в общении с солдатами». Таким был и наш майор. Именно прост, прошу не путать с панибратством, этого он не допускал никогда.

Приведу пример. Я шел со своим приятелем по части, мимо проскакивал «Уазик» начштаба. Вдруг он резко затормозил. Из машины выскочил майор и подбежал к нам. «Ребята, как жаль, что вы не видите себя со стороны. Вы же настоящие красавцы, вы настоящие солдаты, с вас картину писать можно. Вы гордость нации, вы наше будущее. Молодцы». Выпалив все это одним духом, начштаба вскочил в машину и уехал. Мы остались стоять. Польщенные, мы критическим взглядом оглядели друг друга. Нам стало понятно, что хотел сказать офицер. Здесь, в России, я с горечью смотрю на старослужащих. Они считают, что чем ближе срок демобилизации, тем больше они могут распускаться. Висящие на ж…. ремни, плохо выбритые лица, грязная, неряшливая форма. Нет, начштаба увидел в нас иное. Перед ним стояли два «деда» с бронзовыми от загара лицами, с накачанными телами, с уверенным взглядом солдат великой армии. Мы разбивались в лепешку, но в любой ситуации гимнастерки и брюки были чистыми, подогнанными по фигуре, а если возникала необходимость, аккуратно заштопанными. Бляхи на ремнях сверкали на солнце, а в сапогах можно было увидеть свое отражение. На какие только ухищрения мы не шли, но каждое утро на гимнастерке был пришит белоснежный подворотничок. Именно аккуратность и чистота были отличительной чертой «дедушек» того времени. Для опустившегося солдата из всего разнообразия «могучего и великого» у нас было выбрано одно слово ‒ «чмо!»