Текст книги "Руда"

Автор книги: Александр Бармин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Щели в закрывавших окна ставнях светлели. Наступало утро. Почему нет звона на работу?.. Ах, да, – звона не будет: сегодня воскресенье.

Надежда была на то, что люди, заводские жители, найдут его раньше, чем вернутся ночные насильники. Егор объявит свое имя, должность, – будут свидетели, слух дойдет до горного начальства. На прямой разбой демидовские прислужники не решатся. Они стараются расправиться с опасными для них людьми в тайности, в укромном местечке – и концы в воду.

Пастуший рожок проиграл невдалеке. Мимо избы простучали дробно копытцами овцы, вздыхая прошли коровы. Рожок слышался всё дальше, затих, настала тишина. Егор изнывал, переходя от надежды к отчаянию, готовясь к самой злой участи.

Заскрипела дверь в сенях. Идут… Ну, будь что будет! Открылась дверь в избу, на пороге показалась Катька.

В руках у девочки спеленутый младенец. Она оправила зыбку, осторожно положила в нее младенца и подбежала к Егору. Встала на коленки и первым делом освободила от повязки рот.

– Руки, руки! – нетерпеливо подсказывал Егор.

Ни пальцами, ни зубами Катька не могла одолеть узлов.

– Ножом!

Катька притащила длинный хлебный нож, долго перепиливала веревки.

Подняться с пола Егор не мог. Сначала совсем не чувствовал рук и ног, потом их закололо тысячами иголок.

– Конь мой на дворе? – простонал он.

– Нету, – ответила Катька и побежала открывать ставни.

Исчезла сумка с бумагами. В сумке и парик был, и бритва. И платок подарочный. Форменная шляпа треуголка здесь, но истоптана сапогами.

– Это разбойники приходили? – спросил он Катьку.

– Не знаю, дяденька! Как есть ничего не знаю, – отн е калась та. И тут же наклонилась к самому лицу Егора и зашептала: – За конем иди по дороге на Сылвинский Ут, там он, в лесу, тебе отдадут.

Новая загадка. Егор с трудом поднялся, сел на лавку.

– Чего ж ты плетешь, что ничего не знаешь? – напустился он на Катьку. – Иди в этот лес и приведи коня сюда.

Катька стояла смущенная, дергала кончики платка. Она даже не возражала, но всем своим видом показывала, что поручение невыполнимо.

– Кто отдаст? Кто там? – допытывался Егор. Катька не отвечала.

– Ты сама узнала или тебе, быть может, велено так сказать?

Не добившись ответа, принялся растирать ноги, учиться ходить: Ловушка?.. Но зачем его заманивать в лес, когда он был в их руках, связанный, бессильный?.. Выкуп за коня?.. Все деньги, какие были, – в сумке, у них же… Пойти в здешнюю контору – это значит лезть на рожон. Без бумаги, на демидовской земле… радехоньки будут поиздеваться! Возвращаться домой без коня и трудно, и позорно. Мысли появлялись и проваливались одна за другой, все одинаково бесплодные.

– Катя! Будь добренькая, скажи ладом: кто там?

Девочка, сложив – для убедительности – ладони, прошептала:

– Не бойся! Иди. Тебе лучше будет.

– Я боюсь?!

Егор стал яростно отчищать свою треуголку от грязи и пыли.

– Где, говоришь, дорога на Сылвинский Ут?

Шел, однако, не дор о гой, а лесом возле дороги: чтобы не нарваться на засаду. Выломал себе хорошую дубинку, пальца в три толщиной, и опирался на нее на ходу. Лес был еловый, но не мокрый, а горный, со светлыми травянистыми полянками, похожий на парк.

Издалека донеслось заливистое радостное ржанье. «Почуял меня Чалко – ишь, веселится!» Сделал еще обход и осторожно, от дерева к дереву, подошел к зеленой поляне, на которой был его конь. Людей не видно. Хотел уже взять рвавшегося к нему с привязи Чалка, но тут разглядел человека.

Это была незнакомая высокая девушка. Она стояла у края поляны, открытой к дороге, и смотрела в сторону Медного завода: ждала появления Егора. Ничего страшного. Девушка была очень молода и очень красива – Егор это невольно отметил. И сразу всем сердцем поверил: дело чистое, никакой ловушки нет. Кинул дубинку в траву.

– Здесь я, эй! – подал голос Егор.

Девушка быстро повернулась и направилась к нему. Они сошлись около Чалка. Егор не сразу нашел слова. Она выжидала и смотрела – не то удивленно, не то укоризненно.

– Напоен конь-то? – буркнул Егор.

– Напоен.

Коротким словом ответила, а Егору показалось, что это пропел хор: такой голос богатый, звучный, многострунный и мягкий-мягкий.

– Спасибо, – поторопился Егор. – Что коня мне сберегла, спасибо… Не пойму, что за люди налетели на меня ночью…

– Прости их, дураков: то мои заступники. – И, зардевшись, добавила: – Непрошенные!

Егор потерял всякое соображение. Видел, что должен догадаться о чем-то простом и важном, после чего всё станет на свое место, – и не мог догадаться. Спрашивать не хотелось: ответит с насмешкой, стыдно будет. Выгадывая время, повернулся к коню, огладил, похлопал по шее. Увидел сумку на седле, расстегнул пряжку, достал сверток.

– Прими, девушка, в благодарность, – сказал неожиданно для себя. – Платок тут. Правду сказать, другой его вез… Да уж так случилось.

Девушка откинулась назад и руки за спину отвела. Глаза ее выразили недоумение, даже обиду. Потом вдруг они залучились веселым смехом, засияли радостью и торжеством.

– Нет уж, – решительно сказала она. – Так у нас не водится. Кому назначено, тому и неси. Зачем обижать девушку?

Егор покраснел.

– Не подумай чего! Девчоночке это одной, маленькой… За услугу.

– Вот как!.. Что ж не передал?

– Не застал, уехала она.

– Может, плохо искал? Кто такая?

– С Медного завода. Может, ты знала в поселке, над прудом, в доме плавильного мастера Нитку-сиротку?

Девушка помедлила с ответом. Проговорила тихо:

– Егор Кириллович! Неужто не узнаёшь?

– Нет, – в великом удивлении сказал Егор. – Не приходилось встречаться… Если б видел, – вырвалось у него горячее слово, – не забыл бы!

– Да Антонида я!

– Нит… Не может быть!

Поверить пришлось; однако освоиться с таким чудесным превращением Егору трудно. Что рослая стала, что за спиной коса в руку толщиной – оно понятно: пять лет ведь прошло. Но откуда взялся этот голос, как музыка, эти повадки? – совсем новый человек!

Коня расседлал и пустил пастись на поляне, а сами они уселись беседовать под елью.

– В такой ты час попал, – объясняла Антонида. – Ждали приказного с решением поверстать меня в демидовские крепостные или взять в работы на государев завод. Я хотела бежать на Чусовую, там у меня сестра. Не одна я – еще трое парней наладились бежать со дня на день. Тут прибегает Катька с тревогой: «Тебя, дескать, разыскивает казенный человек! В нашей избе пристал!» Парни, как узнали про то, говорят: «Небось, выручим! Но ты готовься сей же ночью бежать с завода». Я и не знала, что они затеяли… Бежали мы. В пути показывают бумагу – в ней, будто, сказано про меня, что со мной сделать хотели. Они неграмотные; я стала читать…

– А ты, значит, грамотная?

– По: церковному могу, а по-гражданскому – плохо. Ну всё-таки разобрала: твое, вижу, имя и звание, на поиск руд, там, и прочее. Что, кричу, вы наделали, окаянные! Не тот человек! Не со злом меня искал. Это ж Гамаюн!

– Кто Гамаюн?

– Да ты, Егор Кириллыч! Ты и не знал, что тебя Мосолов, прежний хозяин, так звал? Еще когда ты хворый здесь отлеживался, а потом скрылся неведомо куда; Мосолов шибко злобствовал: «Куда Гамаюна скрыли?» Ты ничего не замечал, а мы, ребятишки заводские, только о тебе и толковали, А потом какие сказки тут про Гамаюна складывали!..

– Выходит, ты вернулась и послала Катьку меня из веревок освобождать?

– Ну да! Надо же было тебе коня и сумочку вернуть.

– А парни? Заступники-то твои?

– Ждут, поди, на Молебке.

– Всё-таки на Чусовую думаешь уходить?

– Куда же мне деваться? Можно, конечно, вернуться на завод. Я гонщицей работаю, медную руду на обжиг вожу. Так ведь не сегодня завтра запишут крепостной, – хуже будет, заедят вовсе.

– А до сих пор в каком ты состоянии числилась?

– Ни в каком: «из пришлых». В 42-м году всенародная перепись была. Ой, сколько тогда вольного люда обратили в крепостные! Велено было всем, кто еще в подушный оклад не положен, выбрать себе хозяина, самому в рабство записаться. Кто не сыщет себе хозяина, согласного платить за него в казну подати, того обращали в заводскую работу на государевы заводы или еще в Оренбург угоняли. А я малолетком была, укрылась от переписи – так и сошло. Теперь я в возрасте, контора меня занесла в списки, за Демидова хотят взять, но покамест вольная.

– Значит, ты ничья?

– Ничья.

– Совсем ничья? – переспросил Егор, вложив в слово новый смысл. Антонида поняла, вспыхнула заревом, ответила твердо:

– Совсем! Сама своя. – И переменила разговор: – Как порох делают? Ты знаешь, Егор Кириллыч?

– Порох? – удивился Егор. – К чему тебе знать про порох?

– Сестрин муж просил разузнать. У них не выходит чего-то.

– Для дела пороха нужны сера, селитра и тополевый уголь.

– А где их взять?

– Селитру вываривают, из земли, которая скопилась на дне пещер. В таких пещерах, где перетлело много старых костей… Да я запишу на бумажке – что и как, и в каких пропорциях смешивать… Не знал я, что у тебя сестра есть, – думал, ты круглая сирота.

– Да мы в Ревду к сестре и шли, всей семьей, когда с тобой повстречались. Она за кричным мастером там была, звала нас. А после бунта им бежать пришлось. Скрываются давно в лесах между Молебкой и Чусовой.

– И ты в леса вздумала?! Разве можно такое?

– Что за беда? Живут же люди… Да что мы всё обо мне да обо мне. Про себя расскажи, Егор Кириллыч. Как Маремьяна Ивановна, здорова ли?

– Мать на здоровье не жалуется. Я в должности состою, по горной части.

– Искателем? Слух был, у вас там даже золото нашли. Не ты ли?

У Егора сладко замлело сердце: вот слушательница для истории его похождений – она и поймет всё, и посочувствует, и погордится им, и тайну сбережет. Самое главное – она поверит каждому его слову.

Но не таков был Егор, чтоб рядиться в петушиные перья. Рассмеялся и сказал:

– «Бабушкины сказки!»

– Как? – Антонида подняла тонкие брови. – Всё неправда? Не нашли золота?

– Потом расскажу. А «бабушкины сказки» – это резолюция на одной бумаге: на запросе из генерал-берг-директориума. Бумагу ту я в старых делах нашел. Спрашивали наше правление, правда ли, что в горах Пояса есть песошное золото и камень, яко свет, при котором ночью писать можно. На той бумаге неизвестно чьей рукой положена резолюция: «Бабушкины сказки».

– И вовсе не сказки, – горячо возразила Антонида. – Про золото не знаю, а что камень, яко свет, есть, – это я от верного человека слышала.

– Вот бы мне такой найти! – засмеялся Егор. – То-то удивил бы наших горных офицеров.

– Верно? Хочешь? – Антонида вскочила на ноги. – Я схожу к дедушке Митрию и узнаю, где такие камни водятся.

– Кто такой дедушка Митрий?

– Горщик один старенький. Живет на пожогах. Он уж ходить не может и не видит почти что. А про камни говорит – заслушаться можно! Все-то он камешки знает.

– Так вместе пойдем: я его верней расспрошу.

– Нет. Тебе он ничего не скажет. Обиженный такой старичок. К людям недобрый, только ко мне добрый. Жди меня здесь, Егор Кириллыч!

Антонида исчезла так быстро, что Егор ничего не успел ей возразить.

* * *

Клочья мыльной пены, упав с бритвы, ходили по зеркальной воде, пока не попадали в струю, – тогда ручей подхватывал их и уносил.

Егор брился тщательно – первый раз после выезда из Мельковки. При этом он с огорчением рассматривал свое отражение, то в воде ручья, то в маленьком и тусклом ручном зеркальце. Больше всего огорчал его разноцветный синяк на правой скуле. Украшение! Дней пять носить его придется, – и на самом видном месте. Да и вообще лик не такой, чтобы кому-нибудь поглянулся. Толстые добродушные губы. Нос самый обыкновенный, кожа на нем лупится от ветра. Глаза довольно узенькие. Вот еще подбородок порезал в двух местах – совсем не баско. Эх!..

Полотенце повесил на куст, бритву и мыло убрал в сумку. Шляпу надо еще почистить, – как она измята! Вспомнилось ночное нападение. Втроем на одного, на сонного-то. Подумаешь, – заступники! Вот сейчас выходи хотя бы и трое. Еще посмотрим, кто кого!

Отдохнувший, сытый Чалко стоял в тени, отмахивал хвостом мух. Изредка ласковым ржаньем звал: «Эй, хозяин! Поехали дальше, что ли!» – «Нет, Чалко, дальше нам незачем. Приехали».

Весь день прождал Егор возвращения Антониды и стал тревожиться. Высчитывал: до Медного завода ходьбы не больше часа, пожоги на той стороне, за Утом, – еще двадцать минут. Сколько проговорит с горщиком: полчаса? ну, час? Обратный путь – час двадцать. Давно пора быть… Что-то случилось. Нельзя ей было показываться на люди. Приказчик, поди, уж разнюхал о побеге трех парней. А то еще есть у приказчиков привычка: перед объявлением о рекрутстве или о закрепощении хватать человека и выдерживать в колодках, чтоб не сбежал…

А что если иное: Антонида у горщика ничего не узнала и, сюда не заходя, отправилась на Молебку – там ее ведь тоже ждут! Что ей Егор? Платок, подарок, даже не приняла. Видать, пренебрегает Егором… И никогда Егор ее больше не увидит, не услышит ее голоса.

От этой мысли стало холодно и тоскливо. Выбежал на дорогу. Прорубленная в высоком лесу дорога была темна и пустынна. Солнце опускалось и освещало только верхушки елей… Раз не пришла до сих нор, – теперь уж ждать нечего. Сесть на коня и ехать во дороге на Медный завод? Не встретится по дороге – ну, что ж! К ночи можно добраться до Ачита. А завтра знакомой дорогой – всё на восток.

Вместо того Егор уселся на лежавшее в траве седло: локти – на колени, лицо – в ладони, – и так просидел до темноты.

– Егор Кириллыч! – послышалось с дороги.

Родной желанный голос! Пришла! Всё-таки пришла! Большое горячее счастье переполнило Егора, затопило лес, заплескалось морем без берегов.

– Что случилось? – спрашивал Егор, подбегая к девушке. – Я уж хотел завтра Медный завод в осаду брать, тебя вызволять.

– Проспала, – виновато, по-детски призналась Антонида. – Ведь я вчера как пришла с работы, так и не садилась. Ночь пробегала и дня половину на ногах. Шла сюда, меня сморило. Хотела немножко, и… и вот…

– Ну и славно! – облегченно вздохнул Егор, сразу забывая свои сомненья и тревогу. – Идем к ручью, я местечко для костра приметил и сушняку припас.

Красный вереск вспыхивал сразу, горел со стоном и быстро превращался в кучку золотого пепла. Ужин казался обоим необыкновенно вкусным: пироги с молотой черемухой и холодная вода. За едой вели беспорядочный разговор, недоговаривая и всё же легко понимая друг друга.

– Ну, где водится светящий камень?

– В Даурии… А вот где Даурия, – не знаю!

– Далеко в Сибири.

– Всё-таки нашей державы?

– Нашей. Да туда год езды. Пожалуй, нам в тех местах не бывать…

– Вот он, камень! Дедушка Митрий дал один.

– Покажи, покажи!

Камень – большой косоугольный кристалл – был полупрозрачен, бледно-зеленого цвета и похож на кусок трещиноватого стекла. Егор прикрыл его полой, отвернулся с ним от костра во тьму – никакого света.

– Не светит что-то.

– Погоди, Егор Кириллыч, еще засветит. Я знаю, как с ним водиться… А где мой платок? Обновить хочу.

– В сумке платок, сейчас выну.

Антонида накинула на голову пахнущий краской платок и смеялась, довольная.

– Так Маремьяны Ивановны подарок? Скажи ей спасибо! Очень, скажи, глянется.

– Нет, перепутал я. От матери тебе лента бай… бар… не помню, как называется… А платок – это я…

– Ну-у?.. Скажи, ты сам придумал меня за давнюю службу дарить или мать напомнила?

– Сам, – искренне сказал Егор. – Я тебя всегда помнил.

– Вправду?.. А кто там без тебя Пеструху доит?

– Ты что?! Когда я корову доил? В жизни ни разу не даивал!

Антонида заливалась-смеялась: больше тому, что Егор только обиделся, а не удивился, откуда она знает кличку сунгуровской коровы. Ученый, в служительском звании, а простодушен как! Ему и в голову не придет, что Антонида еще год назад могла побывать в Мельковке и даже вступить со старой Маремьяной в тайный заговор.

– Про золото дедушка Митрий так баял: ему еще не время открываться. Сейчас оно народу во зло будет.

– Открылось золото, Антонидушка.

– Правду, значит, люди говорили! Кто его открыл?

– Потом расскажу, сейчас неохота.

– Потом… Когда же? Утром ведь расстанемся. Ты домой, я к сестре.

– Как твою сестру звать?

– Марфой.

– Придется Марфе поскучать по тебе: не скоро увидитесь.

– Почто так?

– Уж я придумал, как тебе в леса не бежать и в крепостные не попасть.

– Неужто придумал. Егор Кириллыч?

– Верно, придумал.

– Скажи.

– А ты сделаешь, как я велю?

– Ну, не обещаюсь! Еще погляжу.

И чему Егор обрадовался? – ведь это отказ. Должно быть, в голосе Антониды он услыхал что-то еще, кроме слов.

Антонида поднялась.

– Про камень-то забыли. Хочешь посмотреть, как он светит?

– Еще бы!

– Надо тогда костер погасить.

Егор одним взмахом сбросил огонь в ручей. Стала черная ночь.

Антонида положила камень на то место, где только что пылал костер.

– Теперь, Егор Кириллыч, жди.

Егор таращил глаза – ничего не видно.

– Скоро?

– Уже!

Камень, невидимый сначала, стал постепенно наливаться изнутри слабым голубым светом.

– Видишь?

– Вижу. Чудо какое!

Камень сиял. Голубизна усиливалась и незаметно перешла в зеленый цвет. Будто прилетел большой светлячок. Зеленый цвет перебрал все свои оттенки и уступил место розовому – нежно-розовому, как лепестки шиповника. Цвет жил, струился из камня, сгущался – это уже не шиповник, это пламя закатного неба.

Не больше четверти часа чудесный, весь прозрачный кристалл висел в темноте и переливался чистейшими красками радуги. За эти минуты, однако, Егор и Антонида успели вспомнить всё прекрасное, что когда-либо видели их глаза. И что-то неизвестное еще, непонятное показал им камень – что еще будет впереди.

* * *

С золотом Егор больше дела никогда не имел, хотя долго еще работал рудоискателем и обучил многих русских людей горному искусству. Они с Антонидой поженились. Впоследствии их сыновья и внуки были горняками, механиками и лесничими на Урале и в Сибири.

На месте находки Ерофея Маркова через три года – в 1748 году – было открыто богатое рудное золото. Россыпное золото открыли только через несколько десятилетий – в 1814 году.

Заслуга открытия уральских золотых россыпей принадлежит Льву Брусницыну, горному мастеру, – такому же простому русскому человеку, как Егор Сунгуров, Андрей Дробинин и Ерофей Марков.