Текст книги "Руда"
Автор книги: Александр Бармин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)
Младший из сыновей Акинфия Демидова – Никита – возвратился в Тулу с уральских заводов. Это была его первая самостоятельная поездка. До сих пор отец держал его при себе, воли не давал, воспитывал строго, готовя из него преемника себе по горнозаводскому делу. На старших сыновей у Акинфия надежды было мало – неудачные выдались.
Никита возвращался озабоченным: вез одну худую весть и боялся отцовского гнева. Но он не ожидал, что и его тоже встретит худая новость.
– Акинфию Никитичу приключился удар, – шептала мать, Ефимия Ивановна, вытирая слезы. – Думали, что и не поднимется…
– С чего это? – растерянно спросил Никита.
– Из Петербурга приезжал Степан Гладилов. Запершись беседовали: тайности какие-то. Гладилова Акинфий Никитич услал в тот же день обратно. Часу не прошло – повалился. Созвали лекарей, пустили ему кровь, полсотни пиявок приставили – оживел.
– Теперь-то он как? Что медики говорят?
– Вставал уж. Ноги плохо ходят, а голос вернулся. Велено, чтоб покой и тишина.
– А я, как назло, такую новость привез… не знаю, как ему и объявить.
– Нет уж, Никитушка, не тревожь его! Хуже бы не было.
Акинфий, узнав о приезде сына, потребовал его немедля к себе. В спальне пахло горьким миндалем и травой калганом. Акинфий полулежал на высокой постели. Болезнь мало изменила его – только под глазами резче обозначились серые мешки да на висках чернели плохо запудренные следы укусов пиявок.
– Докладывай, – приказал Акинфий.
– Батюшка! Всё исправно. Отложим доклад до другого дня – спеху нет.
– По порядку докладывай, – не слушая возражений, повторил Акинфий. – Начни с железа. Как большая домна?
– Большая домна идет преотлично. Дает чугуна одна за три старых.
– До тысячи в сутки доходило?
– Нет еще: девятьсот шестьдесят пудов при мне было.
– Как азиатский караван?
Никита заявил, что железные караваны отправлены удачно в обе стороны: по Чусовой – в столицу, по Тагилу-реке – на Восток. На Невьянском заводе идет отливка пушек, ружей, ядер. Выделывается листовое железо и жесть. Медь из Колывани получена, льются медная посуда и колокола…
– А якоря?
– Весь заказ успели отлить, проковать и с весенним караваном отправили.
– Добро. Что Прокофий делает? Планты сажает?
– Как водится. Еще песни записывает: нашелся старый казак, много знает сибирских песен. Он поет, а Прокофий пишет. Но делу от того никакой помехи нет, – брат заводы блюдет изрядно.
– Какие есть чрезвычайные новости?
– Ничего чрезвычайного.
Акинфий приподнялся на локтях, подергал усами и спросил грозно:
– А золото?
– У нас тихо, – уклончиво ответил Никита.
– А в Катеринбурге?
– Простите, батюшка, не хотел вас тревожить, – да вы уж знаете, видно!.. Верно, под Екатеринбургской крепостью открылось песошное золото.
Акинфий опустился на подушки. Хрипло пролаял;
– Это Гамаюн!.. Его дело!. Обманул Мосолов, не избыл Гамаюна, как обещался!
Снова привстал.
– Что ж ты уехал оттуда? Какой ты Демидов? – от опасности убежал! Надо отбивать. Может, еще не поздно. Мо…
– Батюшка! Батюшка!
Акинфий, почернев, махал ему рукой – уходи!
Никита выбежал звать лекарей.
Поздно вечером Акинфий опять вызвал сына.
– Не в спальню, в большой кабинет пожалуйте, – предупредил дворецкий.
Акинфий Демидов в застегнутом на все пуговицы камзоле, при парике, стоял у большого стола, накрытого зеленым бархатом. На столе – окованный медью ларец. Никита знал: в этом ларце хранятся самые важные бумаги.
Не садясь Акинфий откинул крышку ларца, вынул лежавшую поверх бумаг увесистую золотую чашу.
– Гляди, – чаша эта отлита из первого добытого в Невьянске золота. Как раз в год твоего рождения.
На подставке чаши блестела вычеканенная надпись: Sibir 1724. [89]89
В XVIII веке Урал обычно причислялся к Сибири.
[Закрыть]Родился Никита в пути, на берегу Чусовской, против Камня Писаного. Акинфий не раз напоминал сыну об этом, приговаривая в шутку, что настоящие Демидовы должны рождаться и умирать в дороге.
– Столько лет сберегали золотые россыпи, – неужто теперь попуститься?
Акинфий извлек из ларца свернутую вчетверо, пожелтевшую от времени бумажку:
– Читай. Деду твоему собственноручно писано императором Петром Алексеевичем.
Никита прочел вслух:
«Демидыч!
Я заехал зело в горячую сторону; велит ли бог видеться? Для чего посылаю к тебе мою персону; [90]90
Персона– портрет. Письмо и портрет посланы Петром Первым из Кизляра (город на Кавказе) в 1722 году, в августе, во время военного похода.
[Закрыть]лей больше пушкарских снарядов и отыскивай, по обещанию, серебряную руду.Петр»
– По его сталось. Серебряная руда отыскана мною на Алтае и объявлена прошлого году его дочери Елизавете Петровне. Квит, ваше величество!.. Думаешь, я бедней стал, когда серебро алтайское отдал? – Порылся в ларце, достал бумагу с большой сургучной печатью. – Именной указ. Читай-ка! Он стоит Колывано-Воскресенских заводов со Змеиногорским рудником.
Указ был краток:
«Ежели где до Акинфия Демидова будут у касаться какие дела или от кого будет в чем на него челобитье, о том наперед доносить Нам, понеже Мы за его верные Нам службы в собственной протекции и защищении содержать имеем. [91]91
Указ напечатан в Полном собрании законов Российской империи за № 8998 24 июля 1744 года.
[Закрыть]Елисавет»
– Кто захочет на меня в донос пойти после такого указа? Серебро уплыло, зато мы золото будем теперь мыть без прежней опаски. Как ты думаешь?.. Что молчишь?
– Конечно, батюшка.
Акинфий вывалил на бархат целую пачку бумаг. Он что-то искал и не находил.
– Это что?.. Грамота о присвоении дворянского достоинства и описание герба… Немногого стоит… Мишура! Отец, Никита Демидыч, до конца жизни не принял дворянства. Любил фундатором зваться, неписанное в герольдиях звание, по-латыни значит: строитель… Вот он, демидовский герб! Гер-ральдика!..
На куске пергамента яркими красками был изображен затейливый герб. Каждый рисунок на нем имел символическое значение. Шишак обозначал, что Демидовы ковали для государства оружие и тем способствовали его неуязвимости. Три зеленых рудоискательных лозы – открытие новых рудоносных земель. Молоток – горный труд.
– А что по геральдике значит золотая полоса поперек щита, – забыл… Но только не открытие золота, нет…
Без всякого почтения кинул пергамент обратно в ларец. Пусть спеет. Молодые гербы только смешат старинных родовитых дворян да князей. Демидовскому гербу и двух десятков лет нету. Через два века, пожалуй, будет чего-нибудь стоить, – ежели, конечно, демидовское богатство не умалится.
– Нашел!.. Вот что мне надо: завещание! Это копия, подлинное у нашего стряпчего. [92]92
Стряпчий– составитель и хранитель официальных документов; нотариус.
[Закрыть]Сними-ко со свечей, не видишь: нагорело. Все заводы и промысла останутся тебе, Никита. Ты в демидовскую породу, хотя и щенок еще. Дело дробить нельзя – захиреет. Твоим братьям только дом а и деньги… да на, читай сам!
По завещанию Никите отходили четырнадцать уральских заводов, три алтайских, три нижегородских, один тульский и соляные промыслы на Каме. Вместе с заводами в его власть переходило одиннадцать тысяч приписных к заводам крестьянских душ. Собственных крепостных было еще больше, но ими Никита должен был поделиться с братьями и матерью. Сестра уже выдана замуж и выделена. Из двадцати четырех домов в пятнадцати разных городах часть тоже наследовали братья. Им, Прокофию и Григорию, отцовскою властью приказано быть своею долей довольными, никаких споров не затевать и через суд дележа не искать…
– Дочитал? – нетерпеливо спросил Акинфий. Собрал все бумаги, спрятал в ларец, хлопнул крышкой и сел за стол. – Помирать я еще не собираюсь. Все докторские зелья я выкинул в нужный чулан. Почему я тебе показал духовную? [93]93
Духовная– то же, что и завещание, то-есть распоряжение о наследстве и поручения наследникам.
[Закрыть]Чтоб ты рос хозяином, заботился бы о деле неослабно…
– Да я и так, батюшка!.. – засмущался молодой Демидов.
– …стоял бы за свое имущество, как зверь, вот что. Мое – самое святое слово… О золоте теперь. Пока катеринбургская находка не ушла из приказных рук, большой беды нет: можно повернуть по-своему. Не поскупись, где надо, – и золото станет медью, медь железом, а на месте железа – фук! Ничего нет! Не раз и не два приходилось такие переверты делать. Противны, мне приказные буки, но не страшны. Вот ежели в народ уйдет… – тогда не поправишь. Обучится десять-двадцать гамаюнов золотые пески промывать, – и пойдет! По всем логам и речкам вокруг Невьянска золото почти поверху валяется. Никакими заплотами не обнимешь… Ну, хозяин, что теперь ладить надо?
– Ехать обратно на заводы и стараться Главному правлению ту дорогу к золоту пресечь.
– Ехать, да. А ты сюда прикатил. С месяц времени упущено.
– Доложить вам и посоветоваться хотел…
– Советоваться… Тупо сковано – не наточишь, глупо рожено – не научишь… А с Гамаюном как поступить?
– Батюшка, ведь не Гамаюн открыл золото!
– Что ты мелешь?
– Я думал, вам из Петербурга про все донесли. Открыл шарташский раскольник Ерофей Марков, простой мужик. И было это еще в мае…
– Они там целую фабрику промывальную поставили, поди? Народу много согнали в работы?
– Нет, как добыли спервоначалу два или три кусочка кварца с золотом, что в берг-коллегию посланы, так больше ничего и не нашли. Они мыть вовсе и не умеют: ищут рудную жилу.
– Гамаюн-то умеет.
– Его в городе не было.
– Кто из горных офицеров командует на расшурфовке?
– Порошин со штейгером Вейделем.
– Оба толковые горщики, да рассыпных крушцов не добывали и взять не умеют. Добро… Опасен, выходит, для нас один Гамаюн… Ну, Мосолов, Мосолов! Никакой совести у человека нет: за два года не мог избавить нас от паршивца!.. Позови ко мне Семена Пальцева. И соберись в дорогу: завтра на рассвете едем в Невьянск.
КАМЕНЬ, ЯКО СВЕТВесть об открытии Марковым золота сильно взбудоражила Егора Сунгурова. Подумать только: докуда он доходил в своих поисках? у черта на куличках был, на вогульском севере, а золото вынырнуло здесь, почти дома, на речке Березовке! Егор парнишкой у Березовки грибы собирал. Как раз на Березовке он у Гезе обучался с лозой ходить – даже смешно!
Завидовать Егор не стал, особенно когда узнал, что Марков наткнулся на золото совсем случайно. Но он с волнением ожидал: когда понадобятся его услуги по устройству промывки? В Конторе горных дел нет мастеров, умеющих вымывать песошное золото. Побьются – да и отступятся. Позовут Егора – «попробуй ты!» Тут-то он и покажет настоящую работу!.. Даже руки зачесались – поскорей бы! Что без него не обойдутся, Егор не сомневался.
– Ваше благородие! Андрей Иванович! Разрешите с вами на Березовку поехать, – попросил он однажды асессора Порошина. Это было в середине июля, через два месяца после открытия Маркова.
– На Березовку? Зачем тебе? И почему ты думаешь, что еду туда?
У асессора лицо стало строгое и даже злое. А отвечать вопросами – его всегдашняя манера.
– Охота мне побывать на шурфах, где золото ищут: ведь новое дело, – простодушно объяснил Егор.
– Какое золото? Что за враки?! Унтер-шихтмейстер, чтоб я больше не слыхал разговоров о небывалом золоте! – Отрезал, вышел из конторы, сел в коляску и покатил… на Березовку, на золотые шурфы, как все хорошо знали.
Выговор этот Егор получил при канцеляристах и при механических учениках Костромине и Ползунове, любимцах Порошина. Все смеялись, и Егору ничего не оставалось иного, как смеяться вместе с другими.
– Это так понимать надо, – сказал старший канцелярист Лодыгин, – что на Березовке ничего больше не нашли и шурфовку скоро прекратят.
– Теперь и нас брать на Березовку не стали, прибавил Костромин. – Там остались одни саксонцы: Вейдель, Мааке и лозоходец Рильке.
– А кержак под суд попал, бедняга: будто он настоящую жилу знает, а не показывает.
– Может, и кержака никакого не было? – сказал Егор с неостывшей еще обидой.
Новый приступ смеха.
– Марков ищет усердно: недавно новую жилу в полуверсте нашел, да только свинцовую. А золото как заколодило.
Из таких разговоров Егор знал все подробности марковской истории. Заключались они вот в чем.
Ерофей Марков нынче весной искал струганцы и тумпасы [94]94
Тумпасы(искаженное – топазы) – дымчатый горный хрусталь.
[Закрыть]в песках по речке Березовой, притоку Пышмы. Чтобы добраться до песков, он выкопал большую яму, дойдя на третьем аршине до почвенной воды. В мокром песке Марков углядел камешек желтого цвета, непрозрачный и блестящий. Стал перебирать песок руками и нашел еще три маленьких кусочка кварца с такими же блестящими включениями. Хороших тумпасов яма не дала, и Марков бросил ее, унеся домой только невиданные доселе красивые желтые камешки. Любознательный кержак снес их в город, к серебряных дел мастеру Дмитриеву.
Мастер подверг найденный минерал трем испытаниям. Сначала положил его на кусок березового угля и, дуя в трубочку, направил на камешек пламя свечи – самый жаркий его кончик. Уголь вокруг камешка раскалился добела, и камешек расплавился, став капелькой металла. Но какой это металл? Попробовал сильной кислотой – слиточек не изменил цвета. Значит, не медь: та сразу стала бы зеленой. Последнее испытание: мастер осторожно расковал слиточек молотком – металл оказался мягким и ковким, не трескаясь, расплющился в тонкую лепешку.
– Так я и думал, – сказал Дмитриев. – Это золото!
Он взвесил лепешку – четверть золотника потянула – и посоветовал Маркову немедленно итти в Контору горных дел объявить находку.
В конторе случился асессор Порошин, который сразу оценил открытие. Маркова. Лаборатория подтвердила выводы мастера Дмитриева: найдено самородное золото. Взяв с собой старого оберштейгера саксонца Вейделя, Костромина и рабочих, Порошин отправился на указанное Марковым место. Вейдель с первых же минут испортил дело: в поисках рудной жилы он приказал углубить яму. Золотоносный слой песку был выкидан наверх и втоптан в землю. Глубже пошла «разных видов земля», и Вейдель глубокомысленно заявил, что «жиле негде родиться».
Но образцы золота налицо, и, если Марков говорит правду, что взяты они из этой ямы, то жила где-то тут. В помощь Вейделю появился Иоганн Рудольф Мааке, самодовольный, заносчивый саксонец. Он тоже не понял, что месторождение надо разрабатывать, как россыпь, и принялся искать рудную жилу. Искали ее шурфами и лозой. Но шурфы попадали в рыхлые породы, а лоза и вовсе ничего не показывала.
Вскоре все были обозлены. Злился Порошин, потому что он поспешил с доношением в Петербург и теперь берг-коллегия нетерпеливо ждет новых образцов золотой руды, кроме посланных трех крошечных обломков кварца с вкраплениями золота. Злился Вейдель на Мааке, и Мааке – на Вейделя, а обвиняли они оба Ерофея Маркова: утаивает, дескать, настоящее место. Марков злился на самого себя: не надо было таскать находку в город!
В поездках на шурфы Маркова уже сопровождал конвойный солдат, – чтобы чувствовал страх и чтобы не сбежал в леса.
Зная о затруднениях рудоискателей и всей душой желая помочь делу, Егор решился снова заговорить о золоте. На этот раз с Юдиным, своим прямым начальником.
– Игнатий. Самойлрвич! Не нашли саксонцы жилы?
– Нет еще.
– Пожалуй, и не найдут. Там, поди, только песошное золото. Надо песок пробовать. Я бы взялся за такую работу.
– Не любят они, когда в их работу мешаются. Обидятся, жаловаться станут. Им поручено, пусть они и ведут. Охота тебе связываться с иноземцами? Живо под интерес подведут. [95]95
Подвести под интерес– обвинить в корыстных действиях. Интерес– здесь в смысле: выгода.
[Закрыть]
– Да они неправильно делают!
– Почему неправильно?
– Ну… ну, не могут и крупиночки новой найти.
– А если там и нет ничего? Болото кругом. На низком месте, в рыхлой земле никто жильной руды не встречал.
– Вот я и говорю: там песошное золото?
– А кто где песошное золото находил?
Егор мог бы сказать, – кто. Но это значило бы выдать головой Максима Походяшина с Вагранскими приисками да и себя подвергнуть наказанию за то, что столько лет не объявлял найденное золото.
Он промолчал.
Через два дня Юдин сам сказал Егору, что едет на Березовку проверять работы.
– Кажется, будем кончать поиски, потому Андрей Иванович и просил меня участвовать…
– Бросать золотые шурфы?!
– Что ж… Марковская находка доказала, что возле Екатеринбурга натура склонная к произведению золота, и то весьма не мала. От давних лет утвержденная наука ниспровергнута. Теперь веселей будем искать и когда-нибудь да сыщем золотые жилы.
– А свинцовая руда Марковская? Она-то, говорят, явственная жила.
– Мааке считает, что можно счесть за жилу, но что та жила вдаль надежды не кажет, ибо не похожа на заграничные. Проверю. Взял бы тебя, Сунгуров, с собой, да единолично не имею права: горных служителей на Березовку назначает Ведель или Порошин. Иди к Андрею Ивановичу: разрешит – возьму. Только ты при людях с ним не говори. Березовка теперь секрет… Комедия, ей-богу!
Порошин выслушал просьбу и кисло сказал:
– Опять?
– Обращаюсь с разрешения асессора Юдина.
– Ты ему нужен будешь?.. Что ты смыслишь в золоте?
– Надеюсь принести свою пользу.
Порошин вспыхнул:
– Ты претендуешь себя быть умным?
– Не глупее трех саксонцев, – не удержавшись, брякнул Егор.
Асессор сморщился так, будто откусил незрелого померанца.
– Скажи Игнатию Самойловичу, что я имею возражение, – приказал он.
Порошин, заметив боевой дух Егора, побоялся, что он начнет задирать иноземцев, будут ссоры, за ссорами – доносы. Неприятностей и так не оберешься. И он отставил самонадеянного унтер-шихтмейстера от поисков золота. Способности Сунгурова Порошин знал, но всё-таки больше доверял опытности саксонцев.
Так Егор его и понял.
Со щемящей обидой в душе Егор пришел домой в Мельковку.
– Что невесел, Егорушка? – сразу же заметила Маремьяна.
– Не дают любимую работу, – коротко объяснил Егор.
– Так отдыхай.
– Скучно что-то…
– Или и книги опостыли?
– Да, и читать не хочется.
У Маремьяны за всю ее жизнь не было, кажется, и минуты, не занятой трудом. Горевать, тосковать – приходилось, но что такое скука, она не ведала. Посмотрела на Егора озабоченно, вздохнула и задумалась.
Утром Маремьяна рано разбудила Егора.
– «Не глупее любого саксонца» надо было сказать, – сонно пробормотал Егор.
– Что баешь?
– А?.. Это я про вчерашнее: неладно у меня сказалось, похвастался.
В открытое окно слышны были гулкие удары колокола – часовой на крепостном бастионе отбивал часы.
– Сегодня раньше подняла: дело есть? – спросил Егор.
– Тебе знать про твои дела. Нет ли недоделанного, вспомни, Егорушка.
– Мои дела – на службе. Может, по дому есть что сделать?
– Не всё служба, надо и о другом подумать…
– Вот новость! – удивился Егор.
Ново ему было то, что мать, вечно боявшаяся, чтобы у Егора не случилось какого-нибудь упущения перед начальством, ставит что-то выше его службы.
Он заглянул в глаза Маремьяны и, как это бывает у людей долго и дружно живущих одной жизнью, угадал ее мысль:
– Давно я собираюсь съездить Нитку отблагодарить, а всё не соберусь.
– О чем и речь-то, – ровным голосом сказала мать. Разговаривая, она вытирала холщевым полотенцем крынки и расставляла их в ряд по лавке. – Вот и ладно, что сам вспомнил. Да не вздумай, приехавши, первым делом подарок совать. Деваха гордая, обидишь.
– Какой подарок-то везти?
– Известно, какой: головной платок.
– Сегодня же куплю.
Часа через два Егор прискакал в Мельковку верхом на коне.
– Всё ладно. Юдин мой уехал на Березовку, а я сказался, что на поиск мне надо, за Чусовую. Всё-таки нам, рудознатцам, хорошо: куда свободнее против прочих званий… Подорожников, мама, много не клади: два дня туда, два обратно – вот и вся поездка… Гляди, какой платок купил: самый дорогой взял!
На платке цвели сиреневые цветы с лазоревыми листьями, а поле было рудожелтое. Маремьяна от восхищения засмеялась и погладила платок морщинистой рукой. Полезла в сундучок:
– Свези еще ей от меня ленту байберековую.
– Давай, – еще больше радости будет девчоночке. Только найду ли я Нитку? Она, чай, крепостной записана. Демидов мог угнать ее на другой завод, даже и на Алтай.
– Демидов? – Маремьяна затревожилась. – Завод-то не демидовский.
– Был мосоловский, давно продан Демидову.
– Егорушка, можно ли тебе ехать на Демидова завод? Демидов на тебя, поди, злобится: ты от него из Тагила утек. Знаешь сам демидовскую расправу.
– Руки коротки. У меня бумага из канцелярии Главного заводов правления. Да и не Акинфий хозяин завода, а другой Демидов, что живет в Ревде, брат Акинфия. Так что не повстречаемся и не подеремся, не бойся, мама.
– Будь побережней, сынок!.. К преображенью тебя ждать, значит?
– Раньше вернусь.
Егор вскочил в седло и пустил коня небыстрой рысью, рассчитанной на долгий путь.
* * *
Путь лежал ка запад через большие горные ворота в Каменном Поясе. Горы расступались, обрываясь на севере скалами Волчихи и пропуская с азиатского склона к Каме стремительную Чусовую. На юге вдали возвышались новые хребты, они начинались у Горного Щита и уходили в неведомую высокую Башкирию.
Егору хорошо знакома дорога до Чусовой – это дорога к Шайтанскому заводу. Было по ней похожено, когда Егорушка служил письмоумеющим у Ярцова. Тогда для пытливого подростка мир состоял из одних загадок. Подземные сокровища казались хитро запрятанными кладами: их можно найти лишь заручившись волшебной помощью или при невероятной удаче. Мир тогда был необъятно велик и сложен – он и пугал и задорил: найдешь ли в нем свое место и свое счастье?
Теперь Егор глядел на окрестные горы и леса другими глазами. Мир стал поменьше, природа – попроще. Загадкам по-прежнему нет конца, но они не пугают: Егор владеет ключом к ним. Ключ этот – наука, то знание, которое он приобрел работая, размышляя, читая книги.
«Главо, главо, разума упившись, куда тя преклонити?» – эти слова Феофана Прокоповича, друга Татищева, сказанные в старости, Егор знал и ценил. Мысль, обостренная наукой, – вот то счастье, которое никогда не смогли бы у него отнять ни царицыны жандармы, ни Демидовы… Сам Егор совсем немного хлебнул из чаши мудрости, еще не возгордился, не «упился разума», а лишь почувствовал неутолимую жажду знания.
Одиноко стоит среди лесной равнины гора Хрустальная, прикрытая молочно-белой каменной шапкой. Как родилась эта гора? Поднялась ли она из недр и какой силой? Или, напротив того, освободилась от земных толщ, размытых и унесенных водой? Почему уцелела одна гора? Может быть, солнце когда-то палило так жарко, что горы таяли подобно снежным сугробам, а Хрустальную сохранил ее гребень из белого жильного кварца?
Показались Магнитки – холмы, из которых добывают руду для домен Шайтанского завода. Отличная руда, чистого железа содержит шестьдесят частей из ста, но плавится туго. Из-за примесей, конечно. Лаборатория говорит, что медь есть в составе, – верно, Егор сам проверял. Однако должно быть и еще что-то… А в чем суть магнитной силы? Вот трудный вопрос! Никто из ученых на него еще не ответил!
Река Шайтанка напомнила Егору северную речку Сватью. Если усердно поискать, непременно и тут найдется золото. Породы те же. Должно быть, золото есть по всему Каменному Поясу, только искать надо умеючи… А впрочем, лучше его и не видеть: золото – злой крушец! Опять из-за него обиду горькую нажил. И зачем было вспоминать?
Егор ударил коня каблуками и поскакал вдоль спелых овсов к заводскому поселку.
Путь лежал всё на запад – по линии крепостей: Киргишанская, Кленовская, Бисертская, Ачитская. Крепости были маленькие (в казенных бумагах они назывались крепостцами), в эти годы уже ненужные. Они доживали свой век, сохранив пока и гарнизоны, и пушки на бастионах, и деревянные стены-палисады за рвами.
Удивительно разнообразна была природа этих мест: дорога то вела по влажным лиственным лесам, то крутила по горным кручам, то выбегала на открытые пространства ковыльной степи.
Первую ночь Егор ночевал в поселке, не доезжая до Киргишанской крепости. К наступлению второй ночи думал добраться до места, но оказалось, что от Бисертской прямого пути на Ут нету. Пришлось делать большой объезд через Ачит, что заняло лишние сутки, и лишь вечером третьего дня он подъезжал к медному заводу.
Когда-то Андрей Дробинин вел его по этим холмам; здесь смотрели они заповедную чудскую копь. А через несколько лет здесь же Егор лежал больной в амбарушке у Мосолова и чуть не сгорел в пожаре.
Хозяйский дом на холме выстроен заново. Он не так велик, как были мосоловские хоромы, зато каменный.
А где же изба плавильного мастера? Помнилась одна примета: большой валун у избы перед самыми окнами.
Егор шагом ехал по улочке рабочего поселка. Во дворах за крепкими воротами слышны голоса. От пруда прошла женщина с ведрами на коромысле и скрылась за углом. Больше никого не видно на улице.
Вот он, валун. Да, изба та самая. Можно узнать кованое железное кольцо в калитке. И узор, вырубленный на вереях ворот. А изба, похоже, не жилая: ставни закрыты и поперек калитки прибита доска. Не слезая с седла, Егор погремел кольцом. Ему не ответили ни человеческие шаги, ни собачий лай. Чувствуя, что напрасно, постучал всё-таки в ставень. Пуст дом.
Проехал к соседней избе. Заглянул в окна, постучал, – ответа не было. Что такое, – мор здесь прошел, что ли? Хотел ехать дальше, но услышал младенческий плач в глубине избы. Раз есть ребенок, – значит, и кто-нибудь из взрослых с ним остался. Забарабанил в окно настойчивее. Какая-нибудь глухая бабка, наверно, спать завалилась с захода солнца.
В окне показалось маленькое лицо – девочка лет двенадцати.
– Крепко спишь, нянька! Открой калитку, поговорить надо! – прокричал Егор.
Девочка не сразу исполнила его приказание. Она не отрывалась от мутного стекла и шевелила губами, говоря что-то неслышное. Егор движением руки подкрепил: открой! Наконец лицо исчезло.
Егор спешился и подошел к калитке. Слышно было, как девочка, кряхтя, отодвигала тяжелые засовы. Дверь открылась. Прикрываясь, как щитом, свертком с плачущим ребенком, девочка испуганно глядела на приезжего.
– Рядом в избе девочка жила, вот такая же, как ты, Ниткой звать, Антонидой… Где она теперь?
– Не знаю, – прошептала девочка.
– Не живет?
– Нет.
– Может, она в другой избе? Или совсем ее не знаешь?
– Не знаю.
– А мастер плавильный тоже переехал?
– Мастера тоже нету.
– И давно нету?
– Не знаю.
– Ничего, выходит, ты, нянька, не знаешь?.. Ну, ладно, пусти меня переночевать. Завтра еще попытаюсь ее найти.
– Нельзя, – шопотом возразила девочка.
– Что нельзя? Переночевать? А куда ж я пойду? Солнце село. Деваться мне некуда.
– Боязно.
– Это ничего, что боязно. Не обижу.
– Я не хозяйка.
– Это видно. Придет хозяйка – сговоримся. А мне тоже боязно, что в других избах не достучаться.
И Егор завел коня во двор.
Ни свечи, ни лучины в избе не нашлось. Присев к окну, Егор вынул свои подорожники.
– Как тебя величать, нянька?
– Катькой.
Девочка продолжала говорить шопотом. Она усердно качала зыбку, привязанную к гибкому шесту.
– Садись со мной ужинать, Катя… Неужто не хочешь? Ну, на тебе пряник. Да воды мне принеси. Вода-то у вас найдется?
Поколебавшись, девочка взяла пряник. Есть его не стала, – так и держала в руке. Воды принесла в деревянном ковше.
– Из пруда вода? Серой пахнет. Вы тут все серой пропитались от заводского дыма. Надо бы колодец вырыть, вода должна быть неглубоко.
Пряник Катьку не подкупил, разговорчивее она не стала.
Егор улегся на лавке. Катька, укачав младенца, направилась к двери.
– Ты куда, нянька?
– В сенях спать буду.
– Пошто не здесь?
– Боюсь.
– Экая ты робкая!
«Демидовские крепостные люди, – размышлял Егор засыпая. – В вечном страхе живут, пожалуй, совсем голоса лишатся… Куда это Нитку загнали?..»
Перед рассветом Егор проснулся, подумал. «Надо к коню выйти, поить пора», – и тут же почувствовал боль в руках, в ногах, в шее. Его схватили, вязали веревкой… Не один человек, – понял Егор сопротивляясь всеми мышцами. Только раз удалось ему вырвать правую руку и нанести полновесный удар по чьей-то голове. Его одолели.
* * *
Бурлаки тянули по Каме против течения большую красивую лодку с мачтой и с двумя каютами.
Акинфий Демидов ехал на той лодке. Он спешил на Урал, полный алчности и злобы, с твердым намерением повернуть ход событий по-своему. Дорожное безделье угнетало его. Акинфий злился на ветер, переставший надувать парус, лодки, посылал приказчика пугнуть бурлаков, которые, казалось ему, слишком медленно идут, слишком долго отдыхают. Ни разу не пришло ему в голову посулить измученным людям награду – поощрять работников не в его обычае, они должны трудиться лишь из страха.
Иногда Акинфий принимался поучать сына Никиту, как вести большое заводское хозяйство. «Страх», «палка», «штраф» – подобные слова слетали с его губ чаще других.
– Приказчиков и приставников неослабно штрафовать надобно, чтоб они работных людей жесточе в работы принуждали, – говорил Акинфий, сердито двигая усами. – Следи, чтоб никто без дела и часу не оставался: от безделья вольные мысли заводятся. Народ – сено. Если воз правильно навить, прижал одним бастрыгом [96]96
Бастрыг– толстая жердь; гнет на сенном возу.
[Закрыть]– и вези.
Раньше Акинфий в беседе высказывал мысли государственные, любил похвалиться заслугами перед Россией. Это он, Демидов, построил лучшие в мире железные и медные заводы, он наладил сплав караванов по бешеной Чусовой, он провел дороги между заводами, он открыл серебро, медь и свинец на Алтае и он же в тамошних безлюдных местах учредил производство металлов, оживил пустыню…
Теперь в речах Акинфия больше слышались старческая жадность, подозрительность, неразумный страх разорения. Никите делалось ясно, что разум Акинфия меркнет. Недавний удар не прошел бесследно. Демидов преувеличивал опасность от мелких причин. Не мог спокойно говорить о Гамаюне, простом солдатском сыне, которому случайно стала известна тайна его золота. Неожиданно проявилось суеверие старого заводчика, ранее незаметное: он вспомнил предсказание юродивого при дворе царицы Прасковьи [97]97
Мать императрицы Анны Ивановны.
[Закрыть]– Архипыча: когда золото на Руси откроется, тогда Демидова закопают. В Елабуге встречный караванный надзиратель сообщил новость: знаменитая наблюдательная башня в Невьянске, простоявшая прямо двадцать лет, накренилась, грозит падением. Акинфий и это счел мрачным предзнаменованием.
Окружающие шептались о болезни Акинфия, но не ожидали, что она так грозна и что развязка так близка.
Лодка шла между устьями рек Ик и Иж. Высокие обрывистые берега тут были сложены из слоев ярко-красной глины. Поверху курчавилась зелень лип, дубов, и черными остриями, как тушью нарисованные, вздымались пихты. Озаренные солнцем расписные берега отражались в камской воде. Над водой летали белые чайки.
С обрыва глядел на богатую лодку башкир-пастух. Задумчиво оперся он на высокий посох и гадал: какой счастливец едет по Каме с такими удобствами? У ног пастуха шариками перекатывались пестрые овцы. А на лодке было замешательство – с Акинфием Демидовым приключился второй удар. Он лежал недвижный, и никакие снадобья ему не могли помочь.
Лодку причалили к берегу. В логу под липами раскинули палатку. В ней Акинфий и скончался на шестьдесят восьмом году от рождения.
Бурлаков тут бросили. Лодка с телом хозяина вышла на стрежень. Подняли парус, и, увлекаемая ветром и течением, лодка помчалась обратно в Тулу.
* * *
Егор лежал в темноте на полу, крепко связанный. Он не сомневался, что нападение на него совершили демидовские слуги, и не мог понять: если не убили сразу, то почему не утащили в свой застенок, оставили валяться тут же в избе? Придут еще?.. Егор попробовал высвободиться из пут… – нет, узлы стянуты добросовестно, не уйдешь. И крикнуть нельзя: на губах повязка.
