Текст книги "Руда"
Автор книги: Александр Бармин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)
Когда Егор и Походяшин вернулись с прииска на Вагран, Андрея уже неделю не было дома. Никуда он не собирался так надолго и запаса еды не брал. Кузя уже избродил окрестные леса с Липкой – никаких следов.
Егор так привык доверять опытности и силе старого рудоискателя, что не хотел и допускать мысли о несчастье.
– Махнул куда-то далеко на поиск, вот и всё, – успокаивал он Кузю. – К людям он сам не пойдет, а звери летом разве опасны?
– И зверь может поломать. Медведицу ежели встретить невзначай с медвежатами. У лосей теперь гон начинается – тоже страшны. А пуще зверей – болота, топи: засосать может.
– Кого другого – только не Андрея! Вот погоди немного, сам вернется.
Прошло еще три дня, Андрей не возвращался.
Походяшин стал собираться в обратный путь: не сегодня, так завтра прикатят мансийские нарты. В горах ударили первые заморозки. Склоны гор стали ярко-желтыми: лиственные леса надели осенний убор.
– Генеральный разговор надо с тобой иметь, – сказал Походяшин Егору.
Разговор начался вечером за укладкой коллекций. Походяшин прошивал оленьей жилой хрустящую невыделанную шкуру и говорил убедительно:
– Новому российскому сокровищу не след напрасно лежать в земле. Ты, как первооткрыватель, имеешь все права разрабатывать. Однако от непривычки ведения дел промышленных и торговых ты это заведение можешь упустить из рук, потому предлагаю учредить компанию. Кроме нас двоих, возьмем Ентальцева – проверенный мужик, записан в гильдию, в Верхотурье его уважают, и, между прочего, он с головой в моих руках. Ты будешь здесь, на Вагране, золото искать, ландкарт настоящий составлять и вести промывку с наемными работниками. В помощь тебе Посников. Ентальцев в Верхотурье будет ведать обозом, дорогами, складами, припасами. А мне, видно, придется поехать в столицу, поглядеть, какие препоны и напасти могут случиться в приказных местах – дойти до коллегий и кабинет-министров. Так? По рукам?
– Максим Михайлович! – воскликнул Егор. – Где твоя философия?!
Походяшин рванул жилу и завязал петлю на шкуре. Ответил, помедлив, без улыбки:
– Философия философией, дело делом. Я и теперь считаю: погибель тому человеку, который поддается жадности и ради богатства разум потеряет. Да в золоте не просто богатство! Есть к чему ум приложить. Совсем новая сила в государстве открывается. Кто первый сумеет прокопать для нее канал, тот ей надолго хозяином станет…
– Так мы не первые: я же говорил, что Акинфий Демидов золотом занимается.
– У Акинфия что-то неладно. Или золота в его владеньях мало, или он боится размахнуться по-настоящему, выжидает. Пока Демидовы сюда, на север, не сунулись, можно их обскакать. С ними бороться я не забоюсь. Поопасней явятся противники – и то не беда! Справимся!
– На меня не рассчитывай, Максим Михайлович: я заводчиком не хочу быть. Не по мне такое дело.
– Так чего же ты хочешь?! Чтоб золото в земле осталось, а вы с Кузей поверху бы ходили, рябчиков постреливали? Блажь! Не бывать тому! Чтоб впусте оставались такие богатейшие места и владели б ими шестьдесят ясашных семей?
– Да нет! Зачем рябчики? Уж я знаю, что здешним лесам недолго в дикости быть. Опять Степану Чумпину уходить надо. Как он с Кушвы Сюда перекочевал, так и с Ваграна тронется. Здесь соболей пораспугают, когда фабрики заведутся.
– До фабрик еще далеко. Покамест золоту ты хозяин, Егор!
– Я хозяин?.. Смех! Мне что-то и смотреть на золото муторно.
– Год ли, пять ли лет – ты. И за это время можешь свою судьбу повернуть, как хочешь. А ты не понимаешь своего счастья. Упустишь время – будешь слезы лить, да поздно. Помяни тогда мое слово…
– Ну, ладно, раз я хозяин, – дарю его тебе, Максим Михайлович. Бери и пользуйся, как знаешь. Тебе оно, вижу, в охотку. Тебя отдарить за науку, за ласку чем-то надо жё. Не взыщи: чем богат, тем и рад.
– Это ты про то, что намыто? – высоким голосом спросил Походяшин.
– И что намыто, и что в земле осталось, коли не побрезгуешь.
– Значит, отступаешься от права первого открывателя? Навсегда?
– Вот так-то повели бы человека в тюрьму да перед решеткой спросили бы: отрицаешься от неволи? Я хорошо помню, как меня в Петербурге с золотом встретили…
– Принимаю, ладно. Условия писать не приходится. На совесть?.. Сам-то ты что станешь дальше делать?
– Не знаю. Судьба моя сломанная, не по своей воле живу. В бегах я, – значит, как придется.
– А хотел бы чего?
– Мало ли чего я хотел бы! Не в твоей власти, Максим Михайлович, мои желанья исполнить. Или ты, случаем, колдун?
– Вроде. Чего я не умею? Золота мыть не умел – теперь научился. Вот мешок этак зашить в кожу сумеешь?
Походяшин перекинул в руках туго зашитый сверток.
– Это когда я ямщиком гонял, с заповедными товарами, присноровился иглой действовать. Всё будет просто, как сделаешь раз со сто! – И он заразительно весело рассмеялся. – Говори, говори, – авось досягнем до пределов твоих желаний!
– Хотел бы я с матерью повидаться.
– Одно есть. – Еще что?
– Жить бы по-прежнему в Мельковке, работать рудознатцем в Главном заводов правлении и притом учиться всем наукам, какие нужны, чтобы понимать горное искусство лучше Юдина, – размечтался Егор.
– Учиться мы с тобой никогда не перестанем: такие уродились. По-другому поверни: чтоб книги мог добывать, какие захочешь, чтоб учителей мог нанимать, какие понадобятся. Так?.. Еще что?
Егор вздохнул.
– Хотел бы я еще, чтобы руды на пользу отечества, да не для Демидовых и Шембергов искать можно было…
– Э, чего ты захотел… Я бы тебе посоветовал, да уж лучше помолчу… Ну, так складывай добро свое в котомку, вместе, значит, в Верхотурье поедем.
На другой день явились манси. За угощеньем Походяшин, который уже довольно бойко говорил по-мансийски, уловил намеки на недавнее событие, переполошившее манси. Стал расспрашивать, но толку не добился – и слов не хватало, и манси явно скрывали подробности.
Походяшин украдкой сообщил Егору:
– Похоже, Дробинина нет в живых. Что-то с ним стряслось. Ты пошли Кузю за Чумпиным, без него от вогулов ничего не узнать.
– Всё-таки что они бают?
– Про золото поминали. По-ихнему золото – «сорни». Русский ойка доставал сорни-ракт, а Менкв какой-то рассердился, что-то худое с ним сотворил. Уж не забрался ли Дробинин в самоедское капище, к ихней Золотой бабе?
Предание о Золотой бабе Егор знал. Будто в самом тайном месте, среди гор, хранится большой идол из чистого золота в рост человека. Идола этого, по имени Золотая баба, почитают не только манси, но и сибирские ханты и ненцы. Ни одному идолу не приносят язычники столько жертв, сколько Золотой бабе. Лучшие из лучших меха, золотые и серебряные монеты, привозные сосуды и ткани, самоцветные камни складывают к ее подножию – и так сотни лет. Каждый год шаманы закалывают на холмах из накопившихся подношений – кроме многих других жертв – пегую лошадь. На севере лошадей нет, их достают с юга, и нужна не первая попавшаяся, а красивая, статная лошадь непременно пегой масти.
Говорят, появлялись смельчаки из русских и из татар, которые пытались разыскать капище Золотой бабы и унести оттуда столько сокровищ, сколько может поднять человек, но ни одному еще не удалось вернуться с добычей. Золотая баба охраняется неусыпно.
– Они говорили: Золотая баба? – спросил Егор в тревоге.
– Нет, говорили: сорни-ракт. Бабу они назвали бы: Сорни Не. А что значит ракт, не знаю.
– Сейчас пошлю Кузю на Колонгу!
Кузе не понадобилось итти на Колонгу: Степан Чумпин сам пришел. Каким-то чудом он узнал, что оленные манси приехали к его соседям, – увидел по своим собакам, – объяснил он.
На вопрос Походяшина, что такое ракт, Чумпин ответил наглядно: нагнулся, метнув косичками, взял горсть песку и высыпал его меж пальцами.
– Песок сыпучий! – догадался с облегчением Егор. – Не при чем тут Баба! Андрей не такой человек, не пойдет самоедские мольбища грабить! Может, совсем и не про него вогулы говорили.
Однако дальше выходило, что про него. При содействии Чумпина раскрылась и остальная часть печальной тайны. Вот что рассказывали ему манси.
В лесу, далеко отсюда, охотник-манси наткнулся на следы человека. Увидел большие кучи земли, выброшенной из ямы или колодца, русской работы кожаную сумку, у ручья неподалеку – размытые куски дерна и в траве прижатый камнями красный платок. А на платке пригоршня сорни-ракт – песошного золота.
В сумку охотник не заглянул, к золоту тоже не прикоснулся. Яма стояла с обрушенными краями и с водой в глубине. Охотник ушел и разнес весть, что русский ойка хотел похитить из земли золотые камни, но лесной дух Менкв, подкараулив, когда русский спустился в подземный ход, обвалил на него стены.
– Он!.. Его платок! – со вздохом сказал Походяшин.
– Всё-таки добился Андрей Трифоныч: нашел золото! – прибавил Егор, отворачиваясь, скрывая слезы.
– Без крепленья, видно, шурф проходил, порода и села.
– Такой старый горщик, – как он мог не закрепить глубокий шурф?!
– Должно быть, когда золото явилось, забыл про осторожность, заспешил…
Приехавшие манси не видели не только находки, но и охотника, – всё рассказывали с чужих слов, с присущей лесным людям обстоятельностью. Не могли они только указать места, где произошло событие, а верней – не хотели и из суеверного страха твердили: далеко, очень далеко!
Всё равно сомневаться в гибели Андрея Дробинина – не приходилось.
Когда сборы были почти кончены, Походяшину пришла в голову мысль: захватить с собой в Верхотурье Лизу. Она ему очень понравилась еще в прошлый приезд, – должно быть, потому, что простодушная, беспамятная Лиза была совсем не похожа на самого Походяшина с его пронзительным умом и необыкновенной памятью.
– Она теперь вдовой осталась, – рассуждал Походяшин, советуясь с Егором. – Чем ей по лесам скитаться, пускай живет с моей Акулиной в верхотурском доме. Мне не труд сироту призреть. А с земской полицией я улажу, цена ей известная.
На Егора доводы Походяшина подействовали. Он еще подумал, что ведь и Кузю тем избавят от нелегких забот. А уж что Лизе так будет лучше, – об этом спору нет. Кузя не промолвил ни слова. Стоял, как каменный. Раз Лизе будет лучше… он ли не желал всегда Лизе добра?
Но Лиза, узнав, что Походяшин забирает ее с собой, бросилась к Кузе, вцепилась в него обеими руками и жалобно просила не отдавать ее. Этого для Кузи было предостаточно. Он сказал: «Не отдам!» – да так сказал, что разговор об отъезде Лизы сразу кончился.
Олени рванули с места, нарты заскользили, оставляя двойной след в высокой траве. Егор, примащиваясь на нартах, не успел оглянуться на избушку, на покидаемых – может, навсегда – друзей, и их уже заслонили каменные утесы.
Упряжки летели по кручам над Ваграном, потом свернули в темный лес, где нарты кидало от колодины к колодине, и вдруг вырвались на солнечный свет, на большое моховое болото.
Вдали возвышалась громада Денежкина Камня, а ближе из лесистых, горных гряд вставала другая гора, безыменная, сплошь покрытая лиственничником в яркой осенней раскраске.
– Гляди! – крикнул сзади Походяшин. – Золотая!
Такими и остались навсегда в памяти Егора эти места: солнечный простор, стремительный бег оленей, а впереди – большая гора праздничного золотистого цвета. И еще – щемящий душу переклик журавлиных стай в высоте.
Глава пятая
СЛОБОДА МЕЛЬКОВКАПри мундире полагается парик.
Когда Егора Сунгурова восстановили в штате и в звании унтер-шихтмейстера, он сшил горную форму зеленого сукна и заказал у городского цирюльника парик.
И кто ее выдумал, эту тяжелую и жаркую нашлепку из чужих волос? Так казалось Егору первые недели. Ничего, привык. Вот уже три года он живет в Мельковке, служит в Главном заводов правлении и ежедневно ходит в крепость. Походяшин добросовестно выполнил свои обещания. Иногда Егору кажется, что он и не отлучался из родных мест. Начальство всё прежнее: Угримов, советник Клеопин и два асессора – Юдин и Порошин. Прежние канцеляристы сидят в конторах за старыми столами. И тот же запах чернил в палатах, и те же разговоры. Только портрет царицы в Конторе горных дел обновился: вместо Анны с 1742 года висит Елизавета – круглолицая, пригожая женщина. Она как будто была старше семь лет назад, когда Егор видел ее в Петергофе.
Обязанности по службе у Сунгурова тоже прежние: помогает Юдину по горной и рудной части. Его дело – ездить по заводам и осматривать рудники, правильно ли разрабатываются, те ли руды идут в плавку, – посылать образцы в лабораторию для проб, проверять заявки на новые рудные места от рудоискателей и от частных заводчиков.
Работы у Егора много, но и учится он с усердием: дорвался до книг. В крепости Егор обнаружил настоящий клад – татищевскую библиотеку. Уезжая с Урала, Татищев пожертвовал больше тысячи томов екатеринбургской школе, но книги до школы еще не дошли и хранились в Правлении заводов. Егор узнал об этом от Кирьяка Кондратовича, у которого учится латыни. Старшему канцеляристу Лодыгину было лень менять Егору книги чуть не каждый день, и он просто отдал ему ключ от комнаты, сказав, что книгами по записке асессора Порошина пользуются еще два механических ученика – Ползунов и Костромин.
С семнадцатилетним Иваном Ползуновым, жившим в Верх-Исетском заводе у механика Бахарева, Егор сдружился – это был такой же глотатель книг, как и сам Егор.
Были у Егора еще и домашние заботы. Он их сам себе устроил: с большой коровой. Дело было так. По приезде домой Егор придумывал, какой бы подарок сделать матери, чтобы осталась довольна. С детства ему запомнилось, что благополучие и сытость в семье связаны с коровой; и наоборот: все тяжелые дни приходились на то время, когда в стойле у них не мычала корова. Приехал и первым делом спросил: держит ли Маремьяна корову? Оказалось, держит; Так как Егор ничего больше выдумать не мог, то он решил заменить корову другой, лучшей.
– Я тебе, мама, достану такую – будет самая большая в стаде и всех красивей!
Маремьяна, осчастливленная неожиданным приездом сына, ходила как в радостном хмелю и соглашалась со всем, что ни скажет ее Егорушка. Согласилась сразу и на покупку новой коровы.
Егор искал долго, со рвением. Ходил сначала на базары в город по средам и субботам, хорошей там не попадалось: то ростом малы, то стары. «Хорошую разве поведут продавать? – решил Егор. Надо по знакомству найти, нетеля». Не просто оказалось сыскать и по знакомству. Даже в поповских и офицерских семьях держали коров-сибирячек: невзрачных и маломолочных. Рослые породистые коровы были редкостью, они велись, говорят, в Шарташе у староверов, а туда племя попало из Тагила от демидовских приказчиков. Егору загорелось достать непременно шарташскую. Съездил в Шарташ, благо деревня под боком, – верно, хороши коровы, но не продажные.
Наконец дождался случая. В Конторе горных дел разговорился с шарташским кержаком, принесшим «струганчики» [82]82
Струганцы, струганчики– кристаллы горного хрусталя.
[Закрыть]для оценки. Кержак пообещал уступить молодую корову-нетеля, но если сестра нынче осенью не пойдет замуж, если свояченица отступится и если Егор даст подходящую цену.
Егор побывал у кержака, смотрел корову и мать коровы, пробовал молоко, сам уговаривал свояченицу. За ценой не постоял. Кстати, привез из Шарташа десяток кустов малины. Кроме коров, шарташцы славились садовой малиной и огородными овощами. Осенью привез домой корову – ростом с лосиху, черно-белой шерсти, красавицу видом.
В мельковском стаде Маремьянина корова стала первой, все хозяйки завидовали. Однако скоро обнаружилось, что старухе Маремьяне тяжело ходить за Пеструхой: одного пойла сколько надо выносить, а сена она съедала вдвое против Буренки; да и молока стало некуда девать – больше половины хозяйка ставила на творог. Это с первотела, – а что будет дальше? Конечно, сыну Маремьяна ничего такого не говорила и продолжала нахваливать новокупку.
Заметил скоро и Егор, что «удружил» матери. Ошибку исправлял тем, что взял на себя часть ухода за коровой. Придя с работы, переодевался, напяливал парик на деревянный болван и шел в стойку выкидывать назём, спускать сено с сеновала. Терпеливо сбивал мутовкой сметану на масло, причем, чтобы не терять времени, клал рядом с крынкой книжку и твердил вслух латинские склонения и спряжения.
Избавиться от коровы пока не приходило в голову.
Так пролетели для Егора три года в Мельковке, – годы непоровну поделенные между службой, ученьем и хозяйством.
Как-то весенним утром в воскресенье Маремьяна проснулась раным-рано – Егор уже за книгой.
– Ты ложился ли? – с сомнением спросила мать: когда она засыпала, Егор читал эту же книгу.
– Как же, как же! Я спал, – скороговоркой ответил Егор, не поднимая головы.
– К обедне-то пойдешь?
– Надо, конечно… да, может, не ходить, а?
– Ой, Егорушка!.. И прошлое воскресенье пропустил. Что начальники твои скажут?
– Жалко как: часа два читать можно бы!
– А не грех так говорить, Егорушка?
Егор не ответил. Маремьяна сходила по хозяйству, вернулась, – он читал.
– Что хоть за книга такая, что оторваться нельзя?
– Хорошая книга, мама. Самого Татищева, рукописная. Половина – разные статьи и переводы по горному деду, другая половина – татищевские примечания. Вот спасибо Василию Никитичу, что такие книги нам оставил!
– Где он теперь, сам-то? Жив ли?
– Жив. Говорили, – назначен Астраханским губернатором. Далеко. Если бы был где поближе, ей-богу, сходил бы нарочно: спасибо сказать!
– Нужна ему наша благодарность, этакому вельможе! Ты бы, Егорушка, о тех подумал, кто тебе в беде помог: всех ли ты отблагодарил?
Егор отодвинул книгу, задумался:
– Как ты, мама, славно про это сказала! Я и сам не раз вспоминал, да не додумывал, – всё некогда… А надо бы узнать о другом Василии… об узнике Василии. Только едва ли он из демидовских лап живым ушел…
– Если узник, – можно и сходить в нему, подать, в чем нуждается. Уж на такое дело ничего нельзя жалеть – ни ног, ни добра. Неблагодарный человек – самый худой, никогда ему счастья не видать.
– Я бы рад, да узнать о нем негде… И другие так-то. Вот Санко друг настоящий был…
– В рекруты попал Санко. Воюет где-то парень, безобидная душа.
– Кузя… Ну, Кузя ни от кого не примет помощи… Раз только случилось: Лизу надо было выкуп а ть. Как он на меня глядел! Выручай, мол! А я не смог тогда. Сам он выручил…
– А как ты хворый лежал у Мосолова на заводе, помнишь?
– Помню, ну?
– Помнишь девчоночку, что за мной сбегала?
– А! Востроглазенькая такая! Нитка! Как же! Наобещал я ей много, – ничего не сделал. Теперь бы отблагодарить. Право, отдал бы всё жалованье, чтоб ее обрадовать. Пуд леденцов бы ей послать.
– Зачем ей столько? Надо прийти, поклониться низко и сказать: не считай меня, милая, неблагодарным, помню твою услугу и ввек ее не забуду. Это сердцу послаще меду.
– Смелая такая пичуга! Я ей рублевик, а она его в лоб мне ка-ак!.. Обиделась… Тоже, поди, не найти ее.
– Не попробовал, Егор, а говоришь: не найти. К генералу со спасибом в Москву собираешься, а это ведь не какая даль: детскими босыми ножками добежать можно, коли сильно-то захотеть.
Егору стало стыдно:
– Прости, глупо сказалось. Непременно съезжу на Ут. Завтра же в конторе поспрошаю заделье в ту сторону.
Но пришло завтра – и асессор Юдин взял Егора с собой в другую сторону, на медный Шилово-Исетский рудник. Там штейгер потерял жилу и говорил, что руда кончилась. Надо было разобраться и в рудничных планах и в натуре.
Только в конце мая Егор приехал в Мельковку.
– Завтра же назад, – предупредил он Маремьяну. – Юдин там остался, ждет. Я сдал пакеты на подпись в правление, завтра заберу их – и опять к Юдину Нашли мы жилу! Там два саксонца, штейгеры Штор и Мааке, – уж такие считаются знаменитые рудознатцы, – по всей науке объявили; нет руды! Вызвали они лозоходца Рильке, земляка же ихнего, тот с лозой ходил-ходил, тоже сказал, что нету. Игнатий Самойлович не поверил. По суткам мы из шахты не вылезали. Правда, случай попался мудреный, не сразу и мы раскопали. Всё-таки доказали. Теперь пойдет работа.
Маремьяна положила на скатерть ложки.
– Поешь покамест простокваши, Егорушка.
– Да! – вспомнил вдруг Егор. – Что здесь у вас творится? Маркова за что под караул взяли?
– Какого Маркова?
– Кержака шарташского, – ну, у кого наша Пеструха куплена. Не слыхала? Я к дому подъезжал, у шарташского поворота обогнала нас казенная пара. Сидит Марков, шибко невеселый, с ним обер-штейгер Вейдель и два караульных солдата.
Маремьяна встревожилась:
– За что бы это? Разве по старой вере преследуют?
– А обер-штейгер при чем?
