Текст книги "Руда"

Автор книги: Александр Бармин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Глава шестая

ТРЯСИДЛО

Пошли дожди, и даже не дожди, а один непрерывный, мелко сеющий, унылый дождь. Обвисло серое небо; на дорожках в лужах лежали мокрые листья; падали жолуди, похожие на майских жуков. Сыростью пропитывались жилища.

Егор Сунгуров ждал: вот-вот позовут его к царице. Двор переехал в столицу на другой же день после парфорс-ягда. Дворцы и сады Петергофа опустели. Бумаги и деньги на обратный проезд выдали всем ловцам, и они, кроме уральцев, поразъехались. Ипат и Санко решили ждать Егора, жили втроем в просторной избе. Охотничье начальство их не трогало: кто знает, какая фортуна лежит перед ловким пареньком? Сама царица удостоила принять от него сибирское подношение, шутка ли!

– Егор, тебя, видно, спрашивают! – вбежал как-то Санко, ухмыляясь во весь рот. У Егора заколотилось сердце. Вот когда!.. Обдернулся, провел ладонью по волосам, степенно вышел на крылечко.

– Меня, что ли, надо? – спросил он высокого человека в егерском мундире и хорошей выправки, ожидавшего у избы.

– Не знаю, тебя ли… Я – государынин биксеншпаннер Второв. Скороходы сказывали, кто-то из сибирских ловцов знает моего брата Марко. Не ты?

– Скороходы?.. Марко?.. – Егор потускнел. – Не видал я Марка никогда. А дело было так: да, в куренном балагане ночью, темно было, один работник признавался, что был в царских скороходах. Звать его, верно, Марко, а прозвище какое, – не ведаю.

– Где это было? Друг, пойдем ко мне! Расскажешь всё толком. О Марке два года вестей нет, а пострадал он безвинно. Пойдем, право. Что тут мокнуть?

Егор колебался:

– Уходить-то мне… Вызова жду.

– В контору?

– Нет. – Егор хотел сказать: «к царице», но не сказалось. – По крушцовым делам.

– Ты, что ль, золото государыне привез?

– Я.

– Могут вызвать, конешно. Скажи земляку, что у Второва будешь. Здесь близко дом мой.

Светлица в доме Второва обширная. Синие кораблики на изразцах печи. Ружья по стенам. Над часами – кабанья голова. В простенке – высокое зеркало. Лавок нет, а стоят черные, с резными спинками стулья. Жена у Второва пышнотелая – из купчих, похоже. Детишки кормные, непугливые.

Второв положил локти на стол, уперся головой на ладонь.

– Хоть то знать, что жив, – проговорил он задумчиво. – В скороходах другого Марка никогда не бывало… Беда такая с ним вышла. Устроил я его в скороходы, недели три, не больше, прослужил он… На балу у его светлости, видишь ты, потеряла цесаревна Елизавета Петровна с головы трясидло. Трясидло, или, называют, тринценес, – украшение такое. Камень на нем брильянтовый, большой цены. Туда, сюда… В этой палате еще было в волосах, видел кто-то. Хватилась когда – и сама не помнит, где еще побывала. «Через ту шла» – на, вот тебе! А брат, Марко-то, там и стоял у дверей на посту. Допрос. Он, конешно, отпирается. Ну, князь Волконский услышал про всё, говорит: «Видел я, как он наклонялся, поднял что-то с полу». В Тайную канцелярию. «Поднимал ли что, – говорит, – и сам не помню, а трясидла не видал». Вот тогда я сказал ему: слушай, мол, Марко, если твой грех, положи тихонько в мягкий диван или дай мне, я положу. Меж сиденьем и спинкой у диванов, видишь ты, глухая пазуха есть, оттуда чего только после балов не вытаскивают: и цыдулки, и конфеты, и веера потерянные, и блохоловки серебряные…

– Это какие же блохоловки?

– Трубочки небольшие с дырками, в трубочку стволик ввинчивается, медом или клеем намазанный. За платьем их дамы носят… Вот будто и трясидло за диванное сиденье завалилось. А подумают – подкинуто, – всё равно с радости, что нашелся камень такой великой цены, розыск покинут. Сказал я так ему и гляжу: трясется весь: «Брат, и ты… и ты тоже поверил, что я украсть могу?» – Зубом как скрипнет: «Уйду!» И, подумай, верно, сбежал. Тогда уж все уверились, что его дело, он трясидло утаил.

– Узнали всё-таки, что не он?

– Охо-хо… Бог правду видит, да не скоро скажет. Я-то после разговора сомнения не имел. Обидел напрасно парня. Знал, что честный, а сдуру вот как обидел. На придворной должности избаловаться легко, на том всё стоит, можно сказать. Где оно воровство, где безгрешный доход, – серединки не разберешь. После придворных балов полы мести – велика ли честь, а дерутся из-за того, на откуп берут. Наряды у гостей дорогие, жемчугами да алмазами убранные, золотом обшитые. Ее светлость герцогиня Бенигна Готлибовна [38]38
  Жена Бирона.


[Закрыть]нынче имела платье ценою в миллион. Чуешь? У любой дамы в самом худеньком уборе не одна тысяча искр – алмазных крошек. В танцах да играх из тысячи десяток каждый раз осыплется. Утром метут лакеи – искр алмазных, ниток золотых, пуговок перламутровых с пригоршню наберется, а жемчужин коли и две-три, так на каждую избу поставить можно. И грехом не считается брать себе, что найдешь, а жадность разгорается, – тут человеку и растление. Я к Марку с добром, предостеречь хотел, а вышло вон что… Да…

Объявился брильянт из цесаревнина трясидла у одного ювелира. Опять розыск – откуда? как? Потом враз заглохло. Говорят, причастен оказался тот князь, который на Марка кивал. Худенький князь, на шутовской должности состоит – при царской постельной собачке. Каждое утро на кухню идет и в книге у кухеншрейбера расписывается: «Получена для Цытриньки кружка сливок». Только у него и дела. Какой ни есть, а князь, огласки не дали. Но Марка обелили совсем.

Мне мученье настало. Думаю: Марка, может, в живых нет. За что пропал человек? Год проходит – всё он мне снится, упрекает: «И ты поверил, и ты!» Затосковал я, всё опротивело… Понимаешь, как обрадовался, когда скороходы сказали: «Сибирский человек Марка видел».

Говорил Второв горячо, будто оправдывался перед самим потерянным братом. Егор смотрел на широкие скулы, на твердые складки у его рта. «Сказать, что не в курене, а на каторге Гороблагодатской видел Марка?»

– Должность ваша какая? Бисен… бисен?..

– Биксеншпаннер. Заряжаю оружие государыни.

– Так… – «Нет, не буду говорить».

– Будешь в тех краях, друг, разыщи брата, передай, что нет на нем никакой вины, а за побег ничего не будет. Пусть вернется.

– Разыскать не берусь, а встречу случаем, – всё передам.

– Ты постарайся! Что случаем-то… А если от меня какая услуга нужна, только скажи. И денег дам…

Жена Второва вошла, учтиво позвала обедать.

– Давай сюда, – строго оборвал ее Второв. – В светлице накрывай для дорогого гостя.

Появилась белая скатерть, на ней блюдо со студнем, блюдо с пирожками, разрезанный на ломти ситный хлеб.

– Не взыщите на угощенье, – немного оторопело кланялась и пела пышная биксеншпаннерша. – Не знали, что гость будет, ничего такого не готовили.

Второв вынес откуда-то бокастую посудину с вином и, ставя на стол, подмигнул: «Заморское!»

От первой же стопки Егор блаженно осовел. Душистое, несказанного вкуса вино разбежалось по всем жилкам, развеселило язык и руки, а голо у окутало розовым туманом.

– Каково? – снова подмигнув, спросил Второв.

– Княженика! – похвалил Егор и взял пирожок.

– Старое венгерское, – значительно сказал хозяин.

После третьей стопки Егор стал прихвастывать, рассказал и повторил историю с золотом. Второв назвал его молодцом, но добавил: «Не так бы надо, не так… Дело тонкое, придворное…»

– Тонкостей не знаю, – откровенничал Егор. – Отец мой – солдат, братья были литейщики. Кругом мужицкого роду, а надеюсь свою судьбу иметь. Науку очень уважаю, книги люблю даже до страсти. Разве не бывало, что простого звания люди доходили до настоящей жизни? Вот и Бирон ваш, говорят, нефамильный человек.

Биксеншпаннерша тихонько ахнула и поспешно спустила занавески на окнах. С кухни принесла зажжённые свечи.

– Не скажи, – говорил Второв, который от вина всё твердел и выпрямлялся. – Не скажи, что нефамильный.

– Не из конюхов разве?

– Никогда конюхом он не был. Камер-юнкер курляндского двора с молодых лет, сразу после ученья. Отец его светлости был конюшим, сиречь шталмейстером, с чином поручика. А это придворное высокое звание. Вот дед его, тот, верно, был первым конюхом герцога Курляндского, и тому дальней фортуны не сделать бы.

– Ладно, тогда другой приклад – Демидовы. Они разве не кузнецы были? А теперь?

– И этот приклад не годится. Кузнец кузнецу рознь. У покойного Никиты Демидыча, когда еще он кузнецом писался, сотни полторы работников было. Кузнец, да богатенький. Он начал не с пустыми руками. Военные подряды брать можно, когда мошна туга, а своим хребтом много не подымешь. Деньги к деньгам льнут.

– Мне рази деньги надо? – плохо слушая, возражал Егор. – Тут другое. Она скажет: «Проси, чего хочешь!» Пожалуста! Первое – Андрея Трифоныча Дробинина, как он первый искатель золота, освободить с горы Благодати. Второе – Лизу выкупить. Третье – какие у Демидова на тайном заводе есть работники, всех отпустить на волю, самого первого Василия. И земли с песошным золотом взять за казну. Моей матери… – Тут Егор запнулся: чем царица может одарить Маремьяну?.. – Нет, для матери ничего просить не стану.

– А себе?

– Это всё мне, что сказал. А сверх того… пусть глядят, на что гож. – Егор самодовольно усмехнулся. – В одном лишь месте золото найдено, еще его искать да искать надо. А кто умеет? Немцы-рудознатцы сколько лет с лозой и по-всякому ходили, а что нашли? Один – Гезе его звать – ох, важничал! Я за ним чемодан с маслом да колбасой таскал, было дело. Он говорил: по науке здесь золота быть не должно. Деньги огреб, в Саксонию укатил. Ан, золото – вот оно!

– Ох, господи Исусе! Можно ли такое говорить, – заколыхалась в испуге биксеншпаннерша.

– Молчи! – сурово прикрикнул на нее муж.

– Сам знаешь, Данила Михайлыч, что бывает за такие слова. Остереги человека.

– Ладно, он знает, где можно, где нельзя. Выпьем, друг. Такие речи здесь не часто слышать приходится. По-придворному тонко говорят. Жена, неси, что там у тебя!

Хозяйка принесла жареную дичину, обложенную по краю блюда огурцами и яблоками, а сверху посыпанную травой. Хозяин наливал из бокастой.

Пьянея от вина и от почета, Егор жевал, жевал, глотал исправно, вкуса не разбирал. Говорил громче и громче. Скоро ли, долго ли, но и хозяина одолело старое венгерское. Со стороны можно было подумать, что гость и хозяин спорят. А на деле каждый нес свое, не слушая другого и только ожидая очереди, чтобы вставить слово.

– Ехали мы с апреля месяца, – рассказывал Егор, – всю Русь проехали, хоть бы одного довольного человека повстречали. Воем воют мужики, – никогда такого не было, бают. Недоимки выбивать солдаты приедут – кто ими командует? – немецкий офицер!

– Здесь не скажут про царицу, что отдыхает или, там, почивает, а «изволит принимать отдохновение». Тонкое обращение, – упрямо повторял биксеншпаннер.

– Вздохнуть не дают, грабят знай без останову. Народ говорит: слезные и кровавые сборы употребляют на потеху. Теперь сам вижу: святая правда.

– Гданский порох или из Шлюшенбурга порох – иному ружью всё равно, а государынин штуцер нешто я, кроме гданского, заряжу каким зельем?

– Я за зверей и то в обиде. Зачем ноги ломать? Это не охота. Нет, это не охота!

– Пьют привозное толокно, называется оно «шоколад». Пробовал я: пустое. Выходит как, – я не понимаю настоящего, или они притворяются, что вкусно?

Расстались, когда бокастенькая опустела, большими друзьями. Было темно, бусил дождь. Хозяин, обняв столбик на крыльце, звал Егора приходить, хвалился угостить еще лучше. Стоя в луже, Егор громко обещал разыскать Марка и передать ему, что надо.

В избе по лавкам спали Санко и Ипат. Егор зажег восковой огарок. Топая непослушными ногами, роняя вещи из рук, собрал себе на лавке и принялся раздеваться. Нечаянно глянул в окно и вздрогнул: бледное незнакомое лицо смотрело на него из тьмы блестящими глазами. Дунул скорее на свечу, стало черно, и лицо пропало.

– Уф, спьяну показалось. А коли и человек, – чего пугаться?

Сел на лавку, подальше всё же от окна, потянул забухший сапог. Кто-то осторожно постучал в стену. Хмель стал сползать с Егора, непонятный страх овладел им. Он притих, согнувшись. Стук повторился у дверей. Егор не вставал, в надежде, что проснется Санко или старик.

Опять стук, тихий, но настойчивый. И Егор поднимается, покорно идет к дверям, – вытянув перед собой в темноте руки. Снял крючок, приоткрыл дверь:

– Что надо от меня?

– Выйди.

Без спора вышел. Едва можно угадать очертания человека в долгополом плаще.

– Пройдемся.

– Зачем? – спрашивает Егор и спускается со ступенек.

Не ответив, человек в плаще зашагал вдоль порядка слободских изб. Егор – за ним, с непокрытой головой, со смятением в душе. Под навесом сенного сарая они остановились. Журчали струйки стекающей с крыши воды.

– Тебя Татищев научил?

– Нет, я сам. – Егор почему-то не удивился вопросу и не сомневался, что понял его правильно.

– Не ври. Всё открылось. И мешочек с крушцом тебе Татищев передал.

– Неправда! Я намыл. Татищев и теперь не знает, что на Урале открылось золото.

– Золото? – В голосе человека слышится издевка. – Не золото это, а медь. Дурак ты. Поверил татищевскому пробиреру.

– Какому пробиреру? – в гневе кричит Егор. – Я сам, всё сам… Никому не показывал.

– И зря. Показал бы кому следует, так не стал бы из пустого тревожить ее величество. А теперь за твой затейный и воровской умысел знаешь что тебе будет?.. Своей государыне налгал предерзостно в глаза… Четвертовать тебя надо.

Гнев, страх, сознание бессилия разом охватили Егора. Он взялся обеими руками за голову.

– Кто ты?

– Знать тебе незачем.

– Ты убить меня пришел?

– На что ты нужен мертвый-то. Нет, коли ты хочешь избыть свою вину и остаться без наказания, так заяви, что всему научил тебя Василий Татищев – единственно с целью оклеветать и в следствие вовлечь дворянина Демидова. И песок крушцовый от Татищева, мол, получен, а я ведать не ведал, что сие за песок. Понял?

Егор молчал. Он не верил своим ушам.

– Тогда твоя вина умалится, а отвечать будет Татищев. Ты человек простодушный и маленький. Велено тебе было – и сделал. Мне тебя жалко. Так слушай, я еще раз повторю, чтобы ты не сбился…

– Ты мне снишься! – закричал вдруг Егор. Он протянул руку и уперся в мокрую кожу плаща. Человек коротко рассмеялся:

– Считай, как хочешь, только не забудь. Будешь упрямиться, пропадешь в Тайной канцелярии.

– Мое золото у государыни.

– Всё? – живо спросил собеседник. – Нисколько не оставил у себя?

– Всё отдал.

– То-то. Не золото. По пробе явилась одна медь. Упрямый ты. Если завтра не объявишь всю правду, так попадешь в Тайную канцелярию. Узнаешь пытку. Когда захочешь избавиться от кнута и дыбы, говори: Татищев научил, из злобы на Демидова наплел, что сыскалось золото на демидовской земле. И тогда тебя пытать перестанут.

Сказав так, человек запахнул плотнее плащ и неспешным шагом вышел из-под навеса. С минуту еще слышалось чмоканье грязи под его ногами, потом стихло. Струйки воды журча стекали с крыши…

Утром Егор долго не мог поднять голову: она разламывалась на части. Во рту пересохло. Лежал, ловил тени мыслей и пугался их.

– Санко! – позвал он наконец. – Ты здесь?

– А, проснулся!.. Как ты страшно зубами скрипел. Хотел я тебя разбудить, да дед Ипат не велел трогать. Про Татищева ты поминал во сне…

– Во сне? Это сон был! Сразу легче стало, Санушко. Худой мне привиделся сон. Слушай вот.

Рассказал про бледное лицо в окне и про немыслимое бесовское наваждение. Санко не раз плюнул, слушая.

– Зря ты всё золото отдал, Егор. Одно бы зернышко оставить да ткнуть бы ему в нос: гляди, какая медь, собачье мясо!

Егор слабо улыбнулся:

– Я и оставил. Так только беса обманул. И не одно зернышко, вот покажу.

Вывернул полу кафтана. С изнанки пришит был узелочек. Егор распорол нитки и высыпал золотой песок на стол. Санко первый раз в жизни видел самородное золото.

– Ишь, какая баса! Блестит как! – восхищался он.

– То-то что блестит. Медь тоже блестит, да недолго. А эти зернышки – какие из земли весной вымыл, такие они и по сю пору. А вес – попробуй, какая тяжесть. Медь вдвое легче.

Успокоенный Егор принялся зашивать золото в полу кафтана. Вернулся дед Ипат, красный, распаренный, с веником подмышкой, – шибко полюбилась ему «царская баня».

– Скоро ли в дорогу-то, начальник? – спросил дед Егора.

– Не я держу, дедушка, а дела вот да погода.

– Скоро покров, у нас за Поясом, гляди, снег уж выпадал, а здесь теплынь да мокреть этакая. Лист еще на дереве держится. Сказывают здешние, что до рождества иной год снегу не видят.

– Знаю про это. Первопутку ждать не станем. Как дела кончатся, так и тронемся навстречу снегу.

– Дела, дела… – Ипат ворчал только по привычке, не зная, что возразить. – Порожняк сегодня уходит, сено привозили. Вот и ехать бы, чем проживаться.

– Порожняку искать нам незачем, дед Ипат. У нас прогоны есть. Только выписаны на троих, – так ты сам был в согласии. Приказные, знаешь, переписывать не любят, а безо мзды и вовсе не станут. Рассчитай, не дороже ли выйдет.

– Рассудил ты всё, как надо. Быть тебе, Егор, большим начальником. А вот зачем вчера двери полы оставил? А?

– Когда? – встрепенулся Егор.

– Вечор, говорю. Я хоть спал, да сон стариковский, – всё чую. Вернулся ты веселыми ногами, огоньку вздувал, а там и стучат тебе… Недогулял гулянку-ту? Соскочил, опять ушел, а дверь на ладонь открыта осталась. Холодом потянуло, пришлось мне подыматься. Охо-хо…

Остановившимися глазами глядел Егор на старика. Он переживал тот же страх, что и ночью во сне… – нет, уж видно, не во сне… – когда увидел бледное лицо за стеклом.

* * *

В тот же день Егор отправлял своих товарищей на Урал. Санко не хотел покидать Егора одного, но тот настоял:

– Деньги вот передай матери, Санко. Одиннадцать рублевиков.

– А ты без денег останешься?

– Либо другие будут, либо и эти так пропадут. Да развеселись, Санко, чего нос повесил! Так ты и не поймал выдру в садовом пруду? А хвалился, охотник!

– Тогда же тебе сказывал, что поймал. Ты со сна не понял, что ли? Не выдру только, а мальчишку. Он сеткой ночью карпию потаскивал. Мне в ухо заехал и удрал. Я потом на него пальцем показал садовому мастеру, а мастер говорит: «О, это сын большого господина. Он пошалил. Лучше молчать!»

– Тьфу! Кругом тут воровство да покрывательство. Тошнехонько.

– Не добиться тебе правды, Егор. Айда с нами домой.

– Кабы одно мое дело, – ушел бы. Право слово, ушел бы. А так – до конца стоять надо.

Проводив своих и не заходя в опустевшую избу, Егор направился к биксеншпаннеру Второву.

– Посоветоваться пришел, Данила Михалыч, – мрачно сказал Егор. – Откуда у меня ненавистники взяться могли? Вот дело-то какое…

Второв огорчился за Егора:

– Кому-то, выходит, не с руки, чтобы на Руси золото открылось… А только кому? Не понять мне.

– На Урале – я знаю кому, – ответил Егор. – А здесь некому бы, ровно. Притом самой царице известно про золото. Сколько ни путай, – ничего тут не запутаешь.

– Не скажи! Ее величество… как бы это молвить?.. чужим умом думает. Много значит, какой ей советник в уши вложит. Сейчас наш, Волынский, силу забирает. Он ей одно, герцог – напротив. А ты вовсе без заступника явился, сам собой. Ототрут тебя, да твое же кадило раздуют и будут им один другого глушить, большие дела обделывать. Тебе кажется – просто. Э, друг, при дворе всё политика.

– Пусть бы после политика. Только бы меня, как полагается, отпустили, чтоб друзьям моим я волю повез, а Акинфию – шиш хороший.

– Какому Акинфию?

– Демидову, царьку нашему уральскому.

– И он в это дело встрял?

– Как же, на его земле золото я и сыскал.

Второв свистнул:

– Чего же еще гадаешь? Значит, демидовскими руками тенета ткутся. Берегись, брат!

– Когда еще Акинфий узнает. Он на Урале…

– Здесь он! Неужто не видал? В Петергоф со дворцом приезжал, при всех увеселениях и охотах был.

– Правда?

– Самая правда. Я думал, ты знаешь.

Таинственности, которая больше всего пугала Егора, как не бывало. Ему стало спокойнее. Враг был силен и жесток, не все его повадки известны Егору, но одно знал Егор твердо: Демидов – преступник законов. Когда царица узнает про демидовские плутни, она разгневается, она накажет злодея.

«Обличу тебя, Акинфий!.. Правда на нашей стороне, поборемся!»

ОСЬМУШКА В ПОЛУШКЕ

Когда Егор Сунгуров передавал золото царице, Акинфий Никитич Демидов стоял в десяти шагах от них и всё слышал. В первую минуту его едва не хватил удар: о происхождении золотого песка было нетрудно догадаться. Однако быстро оправился. Этот мальчишка, видать, действовал сам по себе. За ним не было никого из умных и сильных противников. Опасно же сейчас только одно: навлечь немилость Бирона. Могло ли их поссорить открытие золота? Нельзя ли сыграть на корыстолюбии его светлости?.. Поделиться? Это, кажется, неизбежно. Но Акинфий достаточно богат. Чем возместить убытки? Об этом придется подумать. Пострадать должен кто-то третий, если первым считать себя, вторым его светлость и совсем не считать мальчишки. Акинфий любил опасную и крупную игру. С Петром Алексеичем дело имел, с Меньшиковым ладил, большого ума люди, – какое же сравнение с этим прох… с его светлостью? Анна? Она из тех «шарман-катеринок», что сын Прокофий привез из заграницы. Умен и опасен «капитан», но он покамест занят в оренбургских степях. Ничего непоправимого еще не случилось, и надо поскорее сторговаться с Бироном.

* * *

Горный советник Ульрих Рейзер был честный немец и известный химик-пробирер. Ему-то и поручили пробу уральского песка. Генерал-берг-директор Шемберг в своем кабинете передал советнику мешочек с песком и велел поторопиться. Советник обещал объявить результаты на другой день.

Неожиданно для него в тот же день в его лабораторию явился сам генерал-берг-директор.

– Отошлите помощника, – шепнул Шемберг и присел на деревянной скамье перед столом. – Вы лично делаете пробу, которую я вам дал? – продолжал Шемберг, когда они остались одни.

– Да, как приказано вами, господин директор.

Где этот песок? Никто его не видел из ваших помощников?

Пробирер поставил перед директором блюдце с песком. Шемберг задумчиво сунул в него пальцы:

– С чем можно спутать золото?

– Умный человек не спутает, – рассмеялся Рейзер.

– Очень хорошо. Что глупый человек может принять за золото?

Рейзер пожал плечами:

– Медные опилки, колчедан, особые сплавы… Это лишь по внешности, на первый взгляд. В горной породе желтая слюда иногда блестит, как золото…

– Достаточно. Господин советник, необходимо, чтобы вы не завтра, а сегодня же сделали пробу этих медных опилок. – Шемберг ткнул пальцем в блюдце.

– Это очень просто. Но почему медных опилок? Тут чистое золото, я не сомневаюсь.

– Скажу яснее. Его высококняжеская светлость надеется, что вы сегодня же закончите пробу и убедите всех, что это именно медь, а не золото…

– Надеюсь убедить именно в обратном…

– Остатки меди вы можете выбросить или взять себе. В лаборатории не оставлять. Но бумагу с описанием пробы и за вашей подписью я должен иметь сегодня.

Как ни был наивен и честен советник Рейзер, он наконец понял. Он замигал так сильно, что очки свалились на стол.

– Не могу… по закону… присяга… я не могу… – бормотал он. – Это же золото.

– А его светлость говорит: медь! – Шемберг стукнул перстнем по столу – и стеклянная посуда отозвалась: «зиннь!» – Что же, вы утверждаете, что его высококняжеская светлость глупее вас?

– Бог мой!

– Вы именно сказали: глупый человек примет медь за золото. Сказали?

– Не совсем так… я не хотел… – заикался советник.

– Придется попросить вас в Тайную канцелярию. Оскорбление герцога Курляндского бесспорно.

– Предлагаю коллегиально…

– Что?

– Пусть проба делается тремя или пятью химиками одновременно, господин генерал-директор. Я скажу по совести то, что увижу в пробирной чашке.

– Так… Где у вас тут медные опилки, колчедан и прочее, что вы называли? – Советник принес несколько стеклянных банок с надписями.

– Отвернитесь. – Через минуту Шемберг строго сказал, засовывая в свой карман сверток: – Вы скажете то, что вы увидите в вашей чашке. Но более ни слова лишнего. Понятно вам? Остатки после пробы можете забрать себе.

* * *

Акинфий Демидов собирается на придворный банкет: сегодня день рождения принца Карла, младшего сына Бирона. В голубом атласном камзоле, в кружевах, при парике, но еще без кафтана Акинфий присел перед камином с записной книжкой в руках: надо подвести счет расходам последних дней. В малахитовом камине горят дрова. Большой портрет Петра Первого наклонился со стены.

– Фабиану, камердинеру его светлости… – Акинфий поставил карандашиком букву «Ф» и против нее «25 рублев». – Самому под особую облигацию… – В книжке появилась буква «Б», обведенная кружком, и запись: «50 000 ефимков». [39]39
  Ефимок– монета, равная примерно рублю.


[Закрыть]Выводя нули. Акинфий глубоко вздохнул: – Хоть бароном бы за те же деньги сделал!.. Генерал-берг-директору… – Буква «Ш» и цифра «1000».

Акинфий подвигал усами-стрелками. Главная опасность миновала. Золота нет. Бирон, кажется, рад был намеку, что это дело можно повернуть против Татищева. «Капитан» и ему как бельмо на глазу. Остается избавиться от рудоискателя.

Если дать всему итти своим чередом, то что получится? Тайная канцелярия заберет гамаюна. Не может не забрать теперь, когда берг-пробирер объявил его принос медью. С пытки гамаюн либо будет стоять на своем, либо «повинится». Это всё равно, конечно. Однако начальника Тайной канцелярии Ушакова, генерал-аншефа, надо бы задобрить. Сам-то он не берет, старый змей, но сейчас выдает замуж внучку Наташу. Презентовать ей серебряной посуды, что ли, на тысячу рублев?

Буква «У», цифра «1000».

Продержат рудоискателя в каменном мешке год-другой. А дальше? Эх, неспокойно. Мало ли что случиться может. Лучше совсем избыть гамаюна. Это может сделать заплечный мастер [40]40
  Заплечный мастер– палач.


[Закрыть]Тайной канцелярии… как его?.. Николай Сильный. На пытке, по ошибке. Хм! Даже дешевле получится.

Букву «У» и тысячу зачеркнул, взамен поставил «С». Сколько ему дать?.. Подумал и вписал: «15 рублев».

Вошел камердинер с докладом:

– Евфимия Ивановна одеты и готовы ехать.

– Карета?

– Ждет.

– Давай кафтан.

Камердинер поднес сверкающий шитьем и самоцветами кафтан. Акинфий встал, протянул было назад руки, но, вспомнив что-то, опять взялся за книжку.

Вписал еще «Б» без кружка и напротив – «500».

Это цена подарка принцу Карлу, отправленного сегодня утром во дворец: азиатское седло, украшенное серебром и бирюзой.

Пробежался карандашиком по всему столбцу цифр и решительно переделал «15» на «12».

– Не тот хозяин, кто однажды тысячу сбережет, а тот, кто завсегда осьмушку в полушке видит, – вслух сказал Акинфий.