Текст книги "Руда"
Автор книги: Александр Бармин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)
Распластавшись на камне, Кузя глядел вниз на выработки Гороблагодатского рудника. Было раннее утро; только что смолк сигнальный колокол; по дорожкам двигались толпы каторжников с тачками, с кайлами и с ломами: их под конвоем разводили на работы. Который из них Дробинин? Издали узнать невозможно. Все бородатые, понурые, в одинаковой одежде.
Замысел у Кузи простой, настоящий охотничий. Кузина ухватка и сила – в уменье незаметно подкрадываться, неслышно уходить. Так он и Лизу похитил из-под носа у Мосолова, так пытался два года назад пробраться сюда к Андрею. Тогда не вышло: нарвался на надзирателя, был шум, Кузю схватили и уже вели в контору. По дороге он вырвался, убежал на Салдинские болота.
И нынче он нового ничего не смог придумать, действует так же, – только стал осторожнее.
Железный рудник – у подножья восточного склона горы. Выработки все открытые, без шахт. Сама гора пока не тронута. У рудника поселок из трех несросшихся частей: табор приписных крестьян, с землянками и шалашами, казармы каторжников и небольшая двусторонняя улица, составленная избами коренных рабочих – рудокопов и мастеровых. На той же улице дом немца-управляющего, контора, и харчевня. Совсем отдельно, высоко на горе, около черных магнитных скал, мазанковый домик смотрителя – с железным яблоком над крышей и флюгером на длинном шесте.
Уходить отсюда можно только прямо на север. На востоке – болота, а на западе людно. Там два больших завода: Кушвинский, с доменными печами, и Туринский, с кричными горнами, с вододействующими, молотами, – для переделки кушвинского чугуна в железо. У обоих заводов по большому пруду. В лесах вокруг раскиданы курени углежогов; к ним ведут плохо расчищенные дороги, летом совсем зарастающие травой. Больших дорог две: из Туринского завода – на Верхотурье и из Кушвинского – на реку Чусовую, за хребты.
Всё это высмотрел Кузя, раньше чем сунуться на рудник. Высмотрел и подивился: всего шесть лет назад Степан Чумпин объявил первые камни с рудной горы. Кругом тогда был дикий лес, кроме манси, никто тут не жил и не охотился. А теперь что настроено!
Каторжники разошлись по забоям и принялись за свой тяжкий труд. Кузе стало ясно, что без расспросов ему не добраться до Андрея… Кузя решился. Он спустился с горы и, выбирая лесистые места, подполз к одной из канав.
– Эй, товарищ! – окликнул Кузя ближайшего к краю рудокопа.
Тот опустил лом, которым долбил камень, и стал водить глазами, – откуда голос? Кузя был почти невидим в кустах и траве:
– Здесь я… Конвойный ваш близко?
Не отвечая, рудокоп взобрался на камень, отвел рукой ветки и разглядел, наконец, Кузю.
– Вон ты где! Чего говоришь?
– Конвойный солдат где?
– Не бойся конвойного. До конца урока не придет. А тебе что надо? Ты с воли?
– Скажи, товарищ, где тут работает Андрей Дробинин?
– Такого не знаю.
– На вот еще!.. Дробинин Андрей. Он давно уж тут.
– И я больше года. На перекличках слыхал бы, да нету Дробинина. Верно говорю.
– Из рудоискателей он, Дробинин, – твердил Кузя. – Как же нету? Ты спроси у других.
– А зачем он тебе?
Кузя не умел доверяться наполовину. Сказал откровенно:
– Бежать ему надо. Я за ним пришел.
– Ишь, какое, дело! Ну, погоди.
Рудокоп спрыгнул с камня, зазвенев цепями, и пошел к соседним каторжникам. Вернувшись, подтвердил свое:
– Дробинина никто не знает. А чтобы увериться, ступай к харчевнику: в поселке харчевню найди. Надежный человек – через него нам с воли всё передают, что надо. Он на Благодати с самого начала, всех знает.
Каторжник, видимо, платил доверием за доверие. Кузя помрачнел: не с руки ему итти в поселок. Однако делать нечего.
– Прощай, товарищ! Может, всё-таки дознаешься, где Дробинин, так скажи ему: «За тобой, мол, пришли».
Перевалив через гору, Кузя побрел в поселок. Он не таился – раз надо, так надо, выбирать не из чего. Однако укромные закоулки запомнил на всякий случай. Улица, к счастью, пуста.
Хозяин харчевенной избы, старик в синей рубахе, отвешивал покупателю калачи. Больше в избе никого не было.
На вопросительный взгляд харчевника Кузя проговорил:
– Дело к тебе есть.
– В долг не продаю, – сердито сказал старик.
– Не покупка… другое…
– Иди, иди, дядя! И слушать не хочу, – нетерпеливо выпроваживал Кузю харчевник.
Покупатель, молодой еще парень, приказного вида, с опухшим лицом, как только увидел Кузю, так и прилип к нему глазами. А когда Кузя заговорил своим хриплым шопотом, парень ухмыльнулся и быстро вышел из харчевни.
Старик подошел к раскрытым дверям и стал смотреть вслед приказному.
– И калачи не взял, – сказал харчевник совсем другим голосом, без всякого недружелюбия. – Писарь это… Чего он так на тебя воззрился?.. Э, да он вот куда побежал!.. Ну, дядя, сейчас тебя забирать будут. Уходи-ка по добру, по здорову, – успеешь, может…
Одним прыжком, как волк, почуявший капкан, Кузя очутился у дверей. Выглянул, – приказного не видно, улица тиха и безлюдна. Кузя перебежал на другую сторону и в тени, прижимаясь как можно ближе к избам, стал уходить к намеченному ранее проулку. Проулком можно выйти на огороды, там лес почти вплотную, в лесу – спасение.
Но, дойдя уже до своротка, Кузя круто повернул обратно и побежал к харчевне. Старик, наблюдавший за ним с порога, отодвинулся, пропуская, и спросил вполголоса:
– Чего мечешься?
– Скорей скажи, – знаешь ли Дробинина Андрея из каторжных?
– А хоть бы и знал.
– Как мне с ним повидаться?
– Дробинина на Благодати нету.
– Где он?
Харчевник не ответил: он увидел на улице что-то и отошел от дверей:
– Идет писарь! Идет и двух солдат ведет. У тебя с полицией всё ладно?
– Дробинин-то где? Сказывай, дедко!
– На медном руднике. Против Туринского завода есть Листвяный мыс, там и рудник.
Бежать на улицу было поздно. В избе не спрячешься. Окно? Оно выходит во двор, но очень уж маленькое, не пролезть, пожалуй. Харчевник уже вынимал оконницу. Кузя кинул вперед свою котомку, потом полез сам, головой вперед. Плечи застряли… Эх, надо было азям снять, теперь уж некогда! Рванулся назад, выставил руку и стал втискиваться, извиваясь змеей. Харчевник помогал, немилостиво толкая в спину и отцепляя зацепившиеся складки одежды. Вот обе руки и голова наружи. Кузя, хватаясь за бревна, подтянулся раз, другой, – и упал на землю. Над голевой торопливо стукнула оконница.
Двор большой, крытый, со множеством закоулков. Но Кузя и не подумал спрятаться во дворе – обыщут, возьмут, как в ловушке. Он пробежал под сарай и отыскал калитку в огород.
Нет, и сюда нельзя: за огородами открытое место, вырубка, человека на ней за версту видно. Единственный путь к спасению – через дорогу и в лес. Этот путь сейчас отрезан, но, может быть, будет минута – не больше, чем одна минута! – когда им можно воспользоваться. Не пропустить бы эту минуту! Кузя встал за угол избы. Выглянуть он не решался, только слушал… Подходят!.. Сейчас войдут в харчевню… Если войдут все трое, – хорошо. Если один останется у порога, – худо дело. Тогда нож в руку – и бежать напропалую!..
Вошли все трое, – на слух понял. Вот она, благоприятная минута! Оторвался от угла, перелетел через улицу. Нагибаясь под окнами, устремился к проулку. Теперь, если и увидят, – у Кузи есть выигрыш во времени. Крику нет, – значит, не видят. Шарят, поди, в избе под лавками.
В узком, проулке столкнулся с женщиной, которая несла корзину лесной земляники. Женщина перепугалась, выронила корзину. Улыбнулся ей, чтобы успокоить, – и тем напугал еще больше…
Вот и лес. Можно перевести дух.
* * *
Высокий Листвяный мыс далеко вдается в воды заводского пруда у слияния Кушвы с Турой. На мысу – сосновый бор, порубленный без порядка, пятнами. Так же беспорядочно разбросаны по мысу шурфы и шахточки – следы поисковых работ на медную руду.
Кузя забрался сюда с немалой отвагой: впереди вода и с боков вода, – лез будто в мешок. Однако поступал во всем по-прежнему, как ка горе Благодати. Подкараулил одинокого рудокопа и спросил, знает ли тот Дробинина.
– Как не знать Андрея Трифоныча, – отозвался рудокоп. – Это наш отпальщик.
– Где его повидать можно?
– Сегодня Дробинин работает на шурфах вон за той горушкой.
– Народу там много?
– Нет, пошто! Он там один.
Этому Кузя обрадовался, хотя и не понял, почему Дробинин один. Сейчас же отправился за горушку.
Было пустынно и тихо на песчаном склоне. Большой пруд зеркалом лежал в зеленых берегах, отражая медленно плывущие облака. Кузя долго прислушивался, не раздастся ли из какого-нибудь шурфа стук кайла. Нет, ни звука. Кузя решил обойти все шурфы и покричать в каждый, вызывая Андрея.
Вдруг из-под земли показалась человеческая голова, потом плечи, – на поверхность вылез Дробинин. Кузя, наверно, не узнал бы его по описанию Егора: Дробинин стал седым стариком, – но Кузя догадался, кто перед ним.
Дробинин вытянул из шурфа лесенку, бросил ее тут же, быстрыми шагами отошел к большой сосне и повалился в яму под корни. «Что с ним? – недоумевал Кузя. – Угорел, видно?» И он направился к рудоискателю.
Не прошел Кузя и половины расстояния, как из шурфа вылетел клуб черного дыма, раздался глухой удар, и земля дрогнула под ногами. Кузя остановился. В воздухе засвистело, большой камень шлепнулся наземь около Кузи, другие, поменьше, свистели и падали вокруг. «Порохом породу рвет! – понял Кузя. – Отпальщик же»!
Андрей уже был около него и, грозно хмуря мохнатые брови, выговаривал за неосторожность.
– Я не знал… – виновато сказал Кузя. – Андрей Трифоныч, по твою душу я: айда к Лизе.
– Чего-о? – недоверчиво протянул рудоискатель и приложил руку горстью к уху.
– Лиза ждет. Раньше-то никак я не мог, уж прости.
– Лиза? – На миг зажглись глаза старика, помолодело в улыбке лицо. Он выпрямился, быстро огляделся, как бы ожидая тут же увидеть Лизу. Миг прошел. Тихо охнув, рудоискатель положил руку на грудь, сморщился от боли и тяжело опустился на песок.
– Чего-то не пойму… – после молчания ворчливо заговорил Дробинин. – Ты кто такой? Как Лизавету знаешь?
Кузя принялся рассказывать, как умел, о Лизиной судьбе. Рассказ его был отрывочен и краток. Сильно тугой на ухо Дробинин всё переспрашивал: «Как?.. Как говоришь?»
Взгляд Дробинина подобрел, его недоверие таяло, – он понял главное: Лиза не скитается нищей, о ней заботятся, ее любят.
– Кузьмой тебя звать, говоришь? Ну, спасибо, друг Кузьма!
– Чего там!. Пошли, Андрей Трифоныч! Вот сейчас сразу и пойдем.
– Как? Сразу? Нет, так оно не делается. Надо народу сказаться. Тоже и у нас свой порядок…
С гребня холма донесся крик:
– Эй!.. Отпальщик!
Дробинин спохватился:
– Сюда придут, пожалуй. Мне бы уж второй забой отпалить пора.
Крики продолжались, приближаясь:
– Дробинин!.. Отпальщик!.. Цел?
– Прячься в закопушку!.. Це-ел! Уходите, ребята! Зажигать стану!
Выждав немного, рудоискатель подошел к закопушке и сказал:
– Завтра в эту же пору приходи сюда: я знать буду, можно ли. Бывает, большой побег готовится, а один сунется вперед, переполоху наделает – всем напортит.
Кузя и не заикнулся, как трудно и опасно пробираться на мыс, покорно согласился.
– Напильник, значит, не нужен? – спросил он. – Ты без желез, вижу.
– Напильничек принес? Давай, давай! С меня цепь сняли, как отпальщиком пошел, а другим сгодится.
На другой день Андрей сообщил, что бежать можно. С ним уйдут еще трое каторжников. Те на горе Благодати, все трое в тяжелых железах. Погоня будет наверняка. Вся надежда на Кузю: что он быстро уведет подальше в леса. Пусть Кузя разведает заранее дорогу, чтобы ночью уходить без задержек.
– Самые удалые мужики, заводские, из Ревды. За бунт взяты, с оружием. У них цепи каждую ночь проверяют, так что хватятся скоро. Жди нас на том берегу пруда, – вон, видишь горушку? – правей ее топкое место, там и жди. Еще бабочка одна там будет, ихняя бабочка, Марфой звать.
Кузя на всё соглашался, хотя в душе, конечно, был недоволен. Чего бы проще с одним Андреем уйти… А тут четверо… Да еще баба какая-то замешалась.
– Баба как? Тоже с нами пойдет?
– Вот не знаю. Про нее только было разговору, что она лодку пригонит и хлеба запасет.
Когда стемнело, Кузя вышел на берег Туринского пруда в условленное место. Бусил мелкий-мелкий дождь, шептались осины. Далеко слева то разгорались, то гасли огни над доменными печами. Их слабого отблеска было едва достаточно, чтобы увидеть на поверхности пруда лодку, но Кузя еще больше, чем на зрение, полагался на свой слух. Поэтому он не стал сидеть в мокром болоте, а выбрался на горушку и оттуда всматривался в противоположный берег.
Прошло с час времени, – лодка не показывалась. Кузя уловил вдруг слабый стукоток, сухой и частый. Нет, это не стук весел: непонятный звук доносился не издалека, он раздавался где-то рядом. Козодой-птица поет вроде этого, но мягче, не так сухо. Такую легкую дробь выбивает иногда собака, когда, лежа на полу, чешется лапой. И всё-таки не то. Поворачивая голову в разные стороны, охотник уловил, наконец, направление: стукоток слышался из болота, к которому должна пристать лодка. И в ту же минуту Кузя разгадал его причину.
Неслышными шагами он спустился с горушки и тихонько позвал:
– Марфа!
– Здесь я, – ответил прерывающийся шопот.
– Промерзла? Чего зубами стучишь? Ступай наверх.
– Велено тут ждать.
– Ничего, сверху увидим еще лучше.
Они уселись рядом, плечо к плечу, и обменивались тихими словами.
– Давно ждешь?
– Раньше тебя пришла.
– Ишь затаилась как! Ты, Марфа, усердная.
– Дорогу хорошо знаешь?
– Знаю.
– Погоня будет пешая и конная: сам Поляков ведь сбежит.
– Кто он, Поляков?
– Про Ревдинский бунт слыхал?
– Нет.
– Он поднял всех, Поляков, кричный мастер.
– Чшш… послушаем лодку!
Лодки не слышно и не видно. Шепчутся осины, не то дождь, не то туман пропитывает воздух сыростью.
– Говорят: «Петр и Павел – жары прибавил», а оно вовсе холодно, – шепчет Марфа.
– А когда «Петр и Павел»?
– Сегодня.
– Лету середина. Холодное нынче лето. На, возьми мой азям.
– Не надо. Я-то не мерзну – у меня душа горит.
– А зубами ляскаешь.
– Не от холоду. Оттого, что жду. Я месяц вьюсь тут около Благодати, никак не вызволить.
– Кто они тебе?
– Мой мужик Поляков, – со смущением и с гордостью прошептала Марфа. И снова спросила: – Дорогу хорошо знаешь?
– Проведу.
– А я всё плутаю в лесу. И из приписных никто не берется за одну ночь от погони увести. Всё не здешние, дальние…
Прождали напрасно до рассвета. Лодка с беглецами не пришла.
Утром Кузя разглядел Марфу. Молодая, тонкая, а с лица до того исхудавшая, что смотреть жалко. Верно сказала: внутри у нее будто горел огонь. Когда Кузя предложил ей еды, отказалась:
– Душа не принимает, жжет меня.
Мысль, что ревдинцев схватили или убили раньше, чем они добрались до лодки, должно быть, мучила Марфу, но говорила она другое:
– Уйти им непросто. Так и сговаривались: не удастся в эту ночь, – придут в следующую. Уж ты не покинь нас, добрый человек! Еще ночку покараулим.
– Ложись спать, Марфа, – посоветовал Кузя. – В кусточках там посуше. Моху сейчас принесу.
– Нет, нет! Побегу на Благодать, а ты отдыхай.
– Ты что, сдурела? Двадцать верст туда-обратно побежит, мокрая, не евши, не спавши, а ночь опять караулить будет!
– Не велика беда. Раз надо…
Она убежала. Кузя постоял в раздумье под деревьями на берегу.
Когда над мысом взлетел дымный клуб и, помедлив, пронесся над водой звук взрыва, Кузя, успокоенный за Дробинина, пошел в лес спать.
* * *
– Живы наши, здоровы! – торопливо рассказывала Марфа. – Ночью бежать нельзя было. Будут уходить завтра среди бела дня. Прямо с рудника. Я их встречу у Благодати и проведу до Писаного Камня на Туре. Там мы реку перейдем, а ты жди на этой стороне Туры, против Камня. Дальше уж ты поведешь.
– А Дробинин?
– Его днем им никак не захватить. По-за горой ведь уходить будут, от Благодати прямо на полночь. Дробинина ты выведешь с Листвяного мыса и с ним вместе на Туру придешь. Ладно так-то?
– Погоди.
Перемена спутала мысли Кузи. Быстро соображать он не умел: только привык к одному порядку побега, только усвоил, где ему в какое время быть, – и передумывай всё наново. Дневной побег, – значит, непременно с погоней за плечами. Притом направление на Писаный Камень – это вдоль большой Верхотурской дороги, самой многолюдной. А ему, Кузе, придется дважды эту дорогу пересечь: к Туре-реке с Андреем и от Туры с пятью беглецами. Значит, свежий след останется. Худо, худо… Зато при удаче можно в первый же день уйти верст на десять дальше в леса. Это Кузе по нраву: в лесу он хозяин.
– Ты их видела, ревдинцев ваших?
– Нет… Разве к ним доступишься? Всё через верного человека передали.
– Через харчевника, что ли?
– Ага… Ты про него знаешь?
– Теперь-то будешь спать?
– Ой, хочу! Совсем сморилась. И есть хочу.
Но до сна ей понадобилось перетащить из болота сумки с сухарями. И оказалось, что сухари, провисевшие двое суток под дождем, подмокли. Марфа загоревала, принялась перебирать сухари, подсушивать мокрые у огня. А потом спать некогда: надо нести припасы на берег Туры, на место завтрашней встречи.
На рассвете Марфа умчалась к горе Благодать, а Кузя отправился на Листвяный мыс. В третий раз пробирался он узеньким проходом по задам поселка к руднику. Обошлось и на этот раз благополучно.
– Пошли, Андрей Трифоныч, – просто сказал он Дробинину.
Рудоискатель, еще накануне приготовивший свой последний шпур, [75]75
Шпур– скважина, пробуренная в горной породе и наполненная взрывчатым веществом.
[Закрыть]сложил к нему весь запас пороха, провел предлинный фитиль из пропитанной пороховой мякотью тряпки, что тлеет, не угасая даже под дождем, буровые инструменты разбросал вокруг, а свою шапку закинул на ветви заметного дерева. Пусть надзиратели думают, что отпальщик погиб от несчастного случая.
– Зажигаю? – вопросительно сказал Дробинин, вынимая огниво и кремень.
Кузя кивнул головой. Из кремня посыпались искры, тряпка задымилась…
Взрыв ударил, когда Кузя с Андреем миновали жилье рудокопов и углубились в сосновый бор. Каменные обломки прогудели и здесь над их головами. Черное облако долго держалось над мысом.
– Это я Карле Фогту «прощай» сказал! – горько, пошутил Дробинин. – Дескать, дай бог не видаться! Карла – управляющий здешний, охотник завзятый, медвежатник. Ну и сам зверюга.
Не ведал Андрей, что с управляющим шемберговскими заводами Карлом-Готлибом Фогтом ему еще суждено встретиться – и не позже, как в тот же день.
Писаный Камень – обрывистая серая скала, нависшая над водой реки Туры. На Камне высечены какие-то неясные знаки (фигуры людей и животных), слывущие в народе вогульской грамотой. Однако и манси отказываются их понимать и говорят, что эти кат-пос сделаны в незапамятные времена.
Кузя выбрал на левом берегу место, с которого видно Камень и кусты около него. Долго ли придется ждать ревдинцев? Как-то им удалось уйти от караула?
С тревогой посматривал Кузя и на Дробинина: не заболел ли? Сначала он шел хорошо, походкой привычного бродяги-рудоискателя, лишнего следа не оставлял и был весел, а перед самой рекой стал отставать, хвататься за сердце и задыхаться. Как дошли, повалился на мокрый брусничник – и слова сказать не может. Кузя сделал вид, что не замечает его слабости: такой обиды не прощают уральские охотники. В душе Кузя огорчился, – это первые десять верст. Что же дальше будет? До Ваграна шагать еще сотни три верст. Разве что дорогой разойдется.
Долго просидели Кузя и Андрей против Писаного Камня. Ветер разогнал облака, проглянуло горячее солнце и обсушило траву. Потом снова поползли серые тучи, снова заморосил дождь. Ревдинцев не было.
Уже можно было предположить, что побег им не удался. От рудника сюда пора бы прийти даже неспешным шагом. Опасно становилось оставаться на одном месте: на Кузю с Андреем могли случайно наткнуться жители Туринского завода, вышедшие собирать грибы и ягоды. Хорошо, если взрыв обманул надзирателей и они поверили, что отпальщика разнесло в клочья, – а то и за Дробининым могли послать погоню.
О том, как поступить в случае неудачи, с ревдинцами сговорено не было. Должно быть, они считали, что дальше задерживать Кузю не имеют права, и потому сговор был только о благополучном исходе. По совести – можно бы трогаться с места. Но Кузя и не думал об этом. Оставить на произвол судьбы товарищей, которые теперь, наверное, еще больше в нем нуждаются, – неподходящее дело. Кузя стал прикидывать: где удобнее оставить Андрея Трифоныча, чтобы самому наведаться на гору Благодать?..
Неожиданно по реке раскатился гулкий ружейный выстрел. Звук прилетел из-за поворота. Стрелял кто-то дальше Писаного Камня – на полверсты ниже по течению. Кузя, и Андрей вскочили и побежали на выстрел, прячась за деревьями и кустами.
Выскочив из-за поворота, они сразу остановились: на реке было много людей, требовалось разобраться в том, что творится.
Четыре человека уже переплыли узкую полосу воды и сейчас выходили на левый берег. Это были ревдинцы и среди них Марфа. Вооружены беглецы березовыми дубинами.
Человек двенадцать преследователей в брызгах, падая, поднимая кверху ружья, переправлялись через реку – часть по пятам ревдинцев, другие ниже по течению, стараясь окружить их.
На правом берегу, у самой воды, стоял человек в барском зеленом камзоле, в шляпе с пером и в высоких сапогах. Он, видимо, не решился лезть в воду и сейчас делился из охотничьего ружья, выжидая, когда кто-нибудь из беглецов выйдет на берег в полный рост.
– Сам Карла! – хрипнул с ненавистью Дробинин и вытащил из-за пояса буровой молоток, захваченный с рудника. Кинутый сильной рукой молоток полетел в сторону управляющего, но, далеко не долетев до другого берега, булькнул в воду.
В ту же секунду Фогт выстрелил. Опустив ружье с дымящимся дулом, он деловито вглядывался: в кого он попал? Но там уже ничего нельзя было разобрать: преследователи выскакивали из воды и накидывались на беглецов. На берегу разгорелась схватка…
Кузя большими прыжками понесся на помощь. Ножа он не вынул: что нож против ружей с багинетами! [76]76
Багинет– штык.
[Закрыть]Ревдинцы дрались отчаянно, дубинки так и мелькали, отбивая удары багинетов и прикладов. Особенно яростно и ловко бил дубиной старший из ревдинцев, Поляков – статный, чернобородый мужик. Он пробивал путь к лесу и уже свалил одного солдата, а теперь напирал на двух других сразу. Поваленный Поляковым солдат полулежа размахнулся, чтобы кинуть ему в спину свое ружье.
Подбежавший Кузя успел схватить ружье за приклад и вырвать его из рук солдата. Теперь он был вооружен не хуже любого из преследователей. На стороне Кузи было еще то преимущество, что его не сразу заметили нападающие. Ударами багинета в спину Кузя мог бы убить двух-трех солдат, но рука охотника не поднялась для такого предательского удара: Он ворвался в кучу дерущихся и принял на себя одного из противников Полякова.
– Сюда! За мной! – силился крикнуть Кузя и теснил солдата к деревьям.
Его поняла Марфа. В платке, сбившемся на шею, с разлохмаченными волосами, с горящими глазами она лупила березовой палкой по алебарде [77]77
Алебарда– топор на длинной ручке, вооружение караульных солдат.
[Закрыть]противника и визжала:
– За ним! Все в лес!
Тут подоспели солдаты, обходившие беглецов справа, и вновь оттеснили всю гурьбу к реке. Плохо пришлось бы ревдинцам, если бы не пришел на помощь Дробинин.
Дробинин задержался потому, что выламывал подходящую по его росту и силе дубину, и вступил в бой, вращая вокруг головы такую оглоблю, что враги кинулись врассыпную.
В это время Фогт с того берега опять выпалил из ружья. Стрелял он зря: бить пулей прицельно можно не дальше, чем за сорок шагов, а в такой свалке одинаково легко было поразить и своего и чужого. Выстрел напомнил Дробинину об управляющем. Дробинин обернулся и пошел в воду прямо на Фогта.
Управляющий торопливо заряжал ружье, беспокойно поглядывая на каторжника. Вид переходящего реку седоголового великана с оглоблей в руках был так страшен, что у Фогта затряслись руки, порох посыпался мимо дула. До берега оставалось шагов двадцать. Управляющий не выдержал и позорно побежал от воды на береговую кручу, Дробинин остановился на середине реки и послал ему вслед свое оружие. Грозно гудя, оглобля догнала управляющего, ударила его в широкий зад и кинула через бугор.
Схватка между тем кипела у самого леса. Снова сомкнулось кольцо. На каждого из беглецов приходилось по три противника. Если бы и удалось прорваться в лес, – преследование не прекратилось бы. Ревдинцы бились с ожесточением обреченных.
Защищая Марфу от ударов, Кузя приметил вдруг какую-то жердь, ползущую в траве из-за ствола старой сосны в самую гущу схватки. На конце жерди был крюк. Крюк ухватил за ногу молодого ревдинца, жердь дернулась и, ревдинец, споткнувшись, упал под ноги своему противнику, который тут же воткнул в парня багинет.
Кузя прыгнул к сосне и увидел за ней гороблагодатского писаря: стоя на четвереньках, писарь, криво улыбаясь поганой своей улыбкой, издали заводил жердь под ноги новой жертве. Гнев красным туманом омрачил зрение охотника. Повернув ружье в руках, Кузя с размаху опустил приклад на голову трусливой и коварной твари. После этого бешенство гнева не оставило охотника и удесятерило его силы. Он кинулся на врагов, выбил страшным ударом ружье из рук одного, свалил наземь другого и погнался за третьим. Догнал, ударил и не посмотрел даже на упавшего – так был уверен в своей силе. Обернулся: кто еще?
Ревдинцы ободрились. Исступление Кузи, казалось, передалось им. Надежда на победу и свободу окрылила. Поляков заработал дубиной так, что перед ним вмиг стало чисто. Марфа и третий ревдинец, до сих пор больше оберегавшие Полякова с боков и с тыла, сами перешли в наступление.
Проход в лес был свободен, но каторжники повернулись к лесу спиной и погнали противников к воде. А от реки шел навстречу им Дробинин, безоружный, но грозный в своем правом гневе. Уцелевшие солдаты, бросая ружья и алебарды, разбежались в разные стороны.
Победители сошлись у тела убитого молодого ревдинца.
– И похоронить некогда, – печально сказал Поляков. – А какой удалец был! И кричный работник первой руки. Прощай, Федор!
Тело прикрыли зелеными ветками, мхом – и двинулись в лес.
