Текст книги "Записки из чемодана
Тайные дневники первого председателя КГБ, найденные через 25 лет после его смерти"

Автор книги: Александр Хинштейн

Соавторы: Иван Серов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 67 страниц)

Глава 5. БЕГСТВО ОТ СМЕРША. 1942 год

В записках Серова часто можно встретить уничижительные и презрительные характеристики по отношению ко многим своим коллегам и сослуживцам – генералам НКВД, НКГБ, СМЕРШа, избегавших поездок на фронт и, вообще, не отличавшихся изрядной храбростью.

В чем-чем, но в малодушии самого Серова заподозрить не поворачивается язык.

Человек решительный и жесткий, он не щадил ни других, ни себя. Не случайно именно его Сталин выбрал на роль резидента НКВД в Москве: знал, что точно не струсит и не сбежит…

1942-й – пожалуй, самый «фронтовой» год в жизни Серова. Почти беспрерывно Сталин и Берия кидают его на различные, наиболее тяжелые участки театра военных действий. Несколько раз он попадает в окружение. Многократно находится на волосок от смерти. В боях получает тяжелую контузию.

Серов был в знаменитом крымском котле, когда весной 1942-го армия генерала Манштейна наголову разгромила Крымский фронт. Только чудом, под огнем, через море, ему удалось вырваться к своим.

Летом 1942-го – он в осажденном Сталинграде, железной рукой наводит порядок в войсках и городе.

С осени – снова на передовой, в горах Кавказа. Здесь ему очень пригодится прежний армейский опыт: он лично руководит обороной горных перевалов, нередко заменяя погибших в бою командиров. Во многом именно его усилиями был спасен от сдачи Владикавказ.

За мужество и героизм Серов вскоре будет награжден вторым орденом Ленина.

И борьба с бандподпольем и диверсантами на Северном Кавказе – Осетия, Карачаево-Черкессия, Чечено-Ингушетия – это тоже важнейший этап его службы, продолжавшийся вплоть до конца 1942 года.

Видимо, со своими обязанностями Серов справляется успешно, раз Сталин даже предлагает ему возглавить военную контрразведку страны: будущий СМЕРШ…

Крымский котел

В марте 1942 года немец повел наступление в Крыму. Меня послал туда т. Сталин с тем, чтобы я ознакомился с обстановкой на Крымском фронте и посмотрел готовность Кубани к оборонительным действиям, где уже Ставкой Верховного Главнокомандования был замещен Северо-Кавказский фронт (второе направление), а командующим был назначен т. Буденный (несколько позже), а сейчас Буденный из Темрюка «руководил» войсками Крымского фронта[109]109
  В этот период – в апреле-мае 1942 г. Будённый являлся главкомом Северо-Кавказского направления, Крымским фронтом на протяжении всего периода его существования – с 28 января по 19 мая 1942 г. – командовал генерал-лейтенант Д. Т. Козлов. Крымский фронт образовался в результате высадки на восточной оконечности почти полностью оккупированного гитлеровцами Крыма с кораблей и с замерзшего Керченского пролива нескольких дивизий Красной Армии, перед которыми стояла задача очистить от неприятеля весь полуостров. Цель эта, однако, не была достигнута, и операция была полностью провалена, а войска понесли тяжёлые потери. Причина сокрушительного поражения заключалась прежде всего в просчётах командования; сам Манштейн в мемуарах писал о том, что его армия несколько раз оказывалась в критическом положении, но русские не смогли этим воспользоваться.


[Закрыть]…

Когда я прилетел в Крым, там фронтом командовал безвольный генерал-лейтенант Козлов*, который полностью подчинился нахалу – члену Военного совета Мехлису.

Конечно, Козлову было трудно сопротивляться, так как Мехлис занимал следующие должности: зам. министра обороны, начальник Главного политуправления, министр госконтроля, член ГОКО и член Военного совета фронта. Поэтому, что Мехлис говорил, то Козлов и делал, а не командовал.

Я прилетел в Краснодар в апреле месяце 1942 года. До Керчи, где стоял штаб фронта (в катакомбах, образовавшихся от выработки каменных солей, на глубине 30–40 метров), надо было добираться автомашиной до Темрюка, а там через пролив катером или, как мне сказал в то время полковник Грачев*, который командовал в Москве авиадивизией «особого назначения», можно «на бреющем» проскочить и сесть возле штаба фронта. Я ему показал удостоверение свое члена ВС ВВС, и он, откозыряв, пошел готовить самолет…

Все шло хорошо. Когда зашли над Керченским проливом, появилось какое-то неприятное чувство. Я подумал, если подобьют над водой, тут уж не спастись. Только пролетели половину пролива, я увидел, что на берегу рвутся бомбы. Показал Грачеву. Он с недоумением смотрел, но не мог сообразить, в чем дело. Я тогда стал смотреть по сторонам и вверх и увидел на развороте в 3–4 км «раму» – так звали мы немецкие бомбардировщики Фокке-Вульф.

Показал Грачеву, он заволновался и говорит: «Давайте, товарищ генерал, назад». Я ему говорю, что если пойдем назад, то он обязательно пристроится и собьет. Грачев согласился. И тут же решили, что, пока идет бомбежка аэродрома, мы будем крутиться возле него. Как только увидим, что на земле взрывы прекратились, сразу идем на посадку.

Потом я говорю Грачеву, это не годится, так как, не осмотрев площадки, мы можем попасть в воронку и погибнем. Грачев согласился и сказал: «Я на бреющем покручусь и рассмотрю все воронки». Я добавил: «Только не выходить за зону аэродрома, так как наши же зенитки и собьют».

Пока рассуждали, мы уже крутились. Затем увидели, что взрывов больше не было, и Грачев ринулся вдоль аэродрома. Он увидел одну воронку, а я справа вторую.

Резко развернув самолет, он пошел на посадку и успел мне сказать, как только остановились: «Вы выскакивайте, а я разворачиваюсь и в Краснодар». Пришлось так и сделать. Так я оказался на аэродроме в Керчи.

Грачев забил мне все глаза пылью на развороте и улетел. Я дошел до деревьев, которые росли на краю аэродрома, и вновь немцы начали бомбить аэродром. Достаточно нам было задержаться на 5 минут, и неизвестно, что было бы дальше.

Уже с наступлением темноты немцы закончили бомбить. Я добрался до г. Керчи, где меня с удовольствием встретил генерал-лейтенант Каранадзе*, очень приятный человек и хороший работник.

До темноты мы сидели с ним и горевали, что так плохо получается. Затем, созвонившись с Мехлисом, который находился на передовом командном пункте, поехали к нему.

Всю ночь мы блуждали, так как немец хозяйничал и шоферы боялись зажигать фары, так как и ночью штурмовики били, даже по отдельным машинам. 25 километров мы ехали часа четыре. Остановились у особистов.

Я поспал два часа и в 7 часов утра зашел к Мехлису. Поговорив с ним минут 40–50, я убедился, что этот глупец воображает себя полководцем. Условились, что будем часто встречаться. Он спросил у меня, зачем я приехал, на что я сказал, что здесь, на фронте, четыре пограничных полка полнокровных, так вот я с ними буду и помогу им.

Как и положено артисту, он не преминул при мне «продемонстрировать» свою честность министра госконтроля. При нас вошла девушка и сказала, что завтрак готов.

Мехлис не удержался и спросил: «Что на завтрак?» Та ответила: «Жареная курица». На фронте курица?! Вопрос: «Что, это всем положено?» Девушка смутилась и замолчала. Мехлис: «Если не положено всем, и я есть не буду». Вот в этом весь Мехлис[110]110
  Наркомом госконтроля СССР Лев Мехлис был до войны (и станет таковым вновь – в 1946 г.). В описываемый период он – зам. наркома обороны СССР, начальник Главполитуправления РККА, с января 1942 г. – представитель Ставки ВГК на Крымском фронте. Между тем, Мехлис, действительно, отличался небывалым аскетизмом и показной скромностью. Даже будучи министром, продолжал, например, жить в коммунальной квартире.


[Закрыть].

Когда мы в тот же день вернулись в Керчь и переночевали, утром я услышал интенсивную бомбежку города, быстро выехал за город и наблюдал с высоты, как смело немцы бомбили.

Пока я стоял пару часов, ко мне на высоту поднялся зам. командующего фронтом. Я поинтересовался: «Как обстановка на фронте?» – он ответил: «Штаб фронта спешно перемещается в катакомбы». Я спросил: «Почему?» – «А потому, что немцы, а точнее румынская дивизия, прорвала фронт 21-й стрелковой дивизии (грузинской), те начали отступать, и фронт покатился назад».

И действительно, когда я поехал в сторону фронта, то видел отходящие наши части, довольно неорганизованно. А вечером я уже на КП командующего одного из армии наблюдал сцену, как Мехлис разносил командующего, называя его предателем, изменником и т. д. Тот растерялся.

Когда Мехлис уехал, то я ему сказал: «Не обращайте внимания на болтовню». Он посмотрел на меня, увидел мои ромбы и успокоился. В общем, весь фронт покатился, как игрушечный[111]111
  Операция «Охота на дроф» по уничтожению советской десантной группировки на Керченском полуострове началась 7 мая бомбовым ударом по штабам, которые в течение долгого времени не меняли своего расположения и были рассекречены. Погиб командующий 51-й армией генерал-лейтенант В. Н. Львов, его заместитель Баранов был тяжело ранен. Другим деморализующим фактором оказался десант, высаженный немцами со шлюпок в тылу 63-й горнострелковой дивизии (повидимому, Серов именно её ошибочно называет 21-й (грузинской) дивизией). В течение нескольких последующих дней советская оборона на Париачском перешейке была сломлена.


[Закрыть].

Сутки назад Мехлис меня уверял, как они перейдут в наступление, сколько у них «катюш», реактивных установок, что ни на одном фронте этого нет, это ему дал тов. Сталин и т. д. И вот тебе на![112]112
  Полигонные испытания советской боевой машины реактивной артиллерии БМ-13, получившей в народе название «Катюша», были успешно проведены ещё в марте 1941 г. За день до начала Великой Отечественной войны машина поступила на вооружение Красной Армии. Ее первое «боевое крещение» состоялось уже летом 1941 г.


[Закрыть]

Поздно вечером я поехал в катакомбы. Зашел к Мехлису, там же сидел и командующий фронтом Козлов. Я сказал Мехлису: как же понимать его заверения, что «перейдем в наступление»?

Этот хитрец вывернулся, что мол-де на войне всяко бывает, и добавил, что отход остановлен, наши части прочно удерживают оборону по Турецкому валу, о чем они уже донесли тов. Сталину, который сказал: «Очень хорошо будет, если вы удержитесь на Турецком валу и не пропустите немцев на Таманский полуостров и Северный Кавказ».

На следующее утро, собравшись поехать с пограничником Серебряковым на Турецкий вал, я решил заехать в катакомбы и узнать, нет ли чего нового. Туда, оказывается, прилетел «главком Буденный» и интересуется обстановкой. Я побыл несколько минут и выехал к Турецкому валу.

Вначале все шло нормально, правда, мне показалось подозрительным, когда я видел отдельные группы бойцов, которые шли к Керчи. Я спросил у одних: куда идут и почему. Это были грузины, они ответили: «На формирование».

Так как я «на формирование» слыхал сотни раз под Москвой, то начал детально спрашивать, где стояли, откуда идут, где командиры и т. д. Оказалось, что они вторые сутки не видели ни командиров, и не знают, где штаб, и более того, они идут от Турецкого вала, на котором уже немцы.

Теперь я уже не знал, кому верить: Мехлису, который «прочно обороняет Турецкий вал» или грузинам. Опросив еще две группы отходивших, я уже был почти уверен, что Турецкий вал оставили немцам[113]113
  Серов называет «Турецким» Киммерийский вал, отделяющий Керченский полуостров от Крыма. Во время нахождения Серова в Крыму весной 1942 г. здесь проходила Керченско-Феодосийская десантная операция, целью которой являлось освобождение Крыма от немцев. Закончилась она катастрофой, подробно описанной автором.


[Закрыть]…

Учитывая, что обстановка на месте вырисовывается вовсе не так, как представляют себе главком Буденный и «главком» Мехлис, я решил проверить и донести в Ставку Верховного.

Мы объехали д. Сараймин справа (с севера) и стали продвигаться в сторону Турецкого вала. Вдруг я увидел слева разрыв мины. Всем сидящим в машине сказал смотреть во все стороны, а водителю тщательно следить в случае, если придется быстро уезжать обратно.

Через несколько минут мины стали рваться со всех сторон. Я шоферу сказал: «Быстро вперед». Оказалось, что мы ехали боком к минометам, поэтому меньше вероятность, что они нас поразят.

Заскочили в другую деревню. Вышли из машины и стали говорить с жителями. Они говорят, что многие уехали из деревни в Керчь, на Тамань, в Темрюк, а здесь остались только крымские татары.

Я спросил, сколько от этой деревни до Турецкого вала. Мне крестьянин показал рукой и говорит: «Видишь вал?» – «Вижу», – отвечаю. «Вот это и есть Турецкий вал». Спрашиваю: «Кто на валу ходит?» Отвечает: «Немцы». – «А где наши?» Он ответил: «Вчера утром еще были, а к вечеру уже немцы стреляли по нашей деревне с вала».

Выходит, что когда Буденный и Мехлис писали донесение в Ставку, то уже вал был у немцев. Вот же стервецы как врут.

Пока мы рассуждали, немцы, видно, разглядели группу, машину и открыли огонь. Все попрятались, а мы с Василием Ивановичем Киселевым* начали за углом дома думать, как уйти из-под обстрела. А главное, если немцы пойдут в наступление, то нам, 5 воинам, единственный выход – удирать или стреляться.

Обстрел деревни продолжался с полчаса. Наших ни одного бойца и близко не было. Немцы, видимо, тоже боялись наступать, и вот мы только «сидим у моря и ждем погоды». Ведь до вала всего 300–400 метров, бросок, и мы попались. Откровенно сказать, я в душе себя ругал, что так рискованно близко подъехали, но вместе с этим я должен был и проверить, потому что дело ответственное.

В общем, под вечер нам удалось сначала вытолкнуть из деревни автомашину, вслед за которой посыпались снаряды, а затем задами дворов потихоньку мы пробирались до машины.

На обратном пути мы увидели полковника Серебрякова (начальника пограничного отряда), который сообщил, что частей Советской Армии здесь уже нет, он снял последнюю заставу и сейчас идет в Керчь, занимать оборонительный рубеж.

Вернувшись в Керчь, я до утра подробно описал обстановку, вранье «главкомов» и поехал в Темрюк, чтобы оттуда передать по ВЧ записку, так как боялся, что в Керчи где-нибудь немцы или подлецы татары могут подслушать.

В Темрюке из горотдела передал и вернулся в катакомбы. Поездка из Темрюка и переправа через Керченский пролив заняла часа четыре.

В катакомбах встретил начальника разведки фронта полковника Сурина*, с которым вместе кончали академию. Поздоровавшись, спрашиваю: «Какие новые данные о противнике?» Он все рассказал и добавил, что еще вчера ему было известно, что оборона прорвана, нигде не закрепились наши части и продолжают отступать. Я подтвердил ему это.

Затем зашел к Мехлису, который сидел хмурый, ухватившись руками за голову. Не успел я рта раскрыть, как он мне глухим голосом сказал: «Звонил Хозяин и сказал, что Серов донес, что Турецкий вал прорван немцами, что мы его обманули».

Затем сделал паузу и продолжал: «Он сказал: „Будьте вы трижды прокляты, вы опозорили себя и подорвали доверие партии“, – и повесил трубку».

Я ему говорю: «Так зачем без проверки писали донесение?» Он ответил: «Вот в этом все дело». Затем мне подал шифровку Сталину, подтверждающую о занятии немцем Турецкого вала с подписью в конце «Трижды проклятый Мехлис».

В дальнейшем события развивались мгновенно.

К утру уже немцы подошли к г. Керчи. На окраине завязался бой танкистов. Наши отбили попытку танков прорваться в город…

Позвонил из Темрюка главком Буденный. Спрашивает: «Кто здесь главком?» (Сам сидит за 100 с лишним километров от боя в Темрюке.) Я ему отвечаю: «Насколько мне известно, ты главком». Я подумал, что он шутя спрашивает.

«Так какое ты имеешь право писать донесения Сталину?» Я отвечаю: «Когда командующие врут и обманывают, то я обязан об этом сказать Ставке». Буденный: «Ты не имеешь права это делать, ты знаешь, я за это тебя могу расстрелять».

Ну, тут уж я вижу, что этот идиот серьезно говорит, и я ему ответил: «За вранье надо расстреливать того, кто это делает». Тогда он мне на это ответил матом и продолжал угрозы в том же духе. Я его перебил и ответил тем же и повесил трубку.

Не прошло и пяти минут, как вдруг мне снова звонок. «Вас вызывает Москва». Я взял трубку. «Говорит Берия. Мне звонил Буденный и жаловался, что вы его оскорбили?» Я ответил, что он первый начал меня оскорблять, и я ему ответил тем же. Причем весь вопрос в том, что я разоблачил вранье по Турецкому валу.

Берия перебил меня и говорит: «Это вы правильно сделали. Ставка так оценила. Но чтобы у вас больше не было недоразумений, вы извинитесь перед Буденным». Я возмутился и говорю: «Этого я делать не буду, он первый начал, пусть и извиняется». Берия настаивал, а я не согласился.

Тогда он под конец сказал: «Смотрите, может быть плохо», – и повесил трубку. Моему возмущению не было конца. Какой провокатор Буденный, вот подлец!

Не успел я с мыслями собраться – опять звонок. «Ну что, звонил Лаврентий Павлович?» – я по голосу узнал Буденного и отвечаю: «Как тебе не стыдно, взрослому человеку, известному в стране, заниматься такими подлостями?» Он же отвечал мне опять как дурак: «Ну что, звонил, попало?» Вот ведь какой подлец!

В конце дня мы с ним встретились, и он себя вел как ни в чем не бывало. Вот ведь какие есть люди.

Как известно, кончил командование он бесславно. Пропустил немцев не только через Турецкий вал, но и через Таманский полуостров, через Краснодар, через Новороссийск и до Геленджика по побережью Черного мори. Кончил тем, что добежал до Сухуми, отступая, после чего Ставка отстранила его от «главкома».

В Крыму же трагедия продолжалась. Через день немцы ворвались в город. Началась стрельба из пулеметов и пушек, когда мы утром сидели с Каранадзе в здании НКВД.

Выскочив к машинам, мы пытались выбраться из города через центр, но там уже были немцы. Тогда мы пошли окраиной и там увидели, как немецкие танки шли в обход города. Таким образом мы оказались отрезанными[114]114
  Советские войска оставили Керчь 16 мая 1942 г. (в некоторых источниках указывается 15 мая. – Прим. ред.).


[Закрыть].

Тогда мы ринулись вдоль берега Керченского пролива. Там немцев еще не было, и мы добрались до катакомб, где размещался штаб фронта. Но и там увидели только отдельных командиров штаба, которые ходили мрачные. Когда я спросил одного «где штаб?», он ответил: «Переселились на большую землю». Это означало, они бросили войска и переехали на Таманский полуостров.

Вышли мы из катакомб и пошли на возвышенность, где стояла группа командиров. Там оказались наши пограничники: генерал-майор Зимин*, полковник (нрзб), и другие.

Несколько дней назад я им строго сказал, чтобы были готовы ко всякой неожиданности и части держали в кулаке. Без моего приказа за пролив не переходить. Когда мне доложил Зимин обстановку и показал, где расположены пограничные полки, я увидел, как на один из полков движутся танки немецкие. Пограничники открыли огонь из мелкокалиберных пушек, и танки вернулись назад. С наблюдательного пункта я пошел к маяку Еникале, то есть там, где проходила переправа наших войск на большую землю.

Я уже с высоты видел столпотворение, куда двигались люди, пушки, обозы и т. д. Когда подошел ближе, моему ужасу не было конца. Все бойцы без винтовок – побросали, голодные, из-за (нрзб) дерутся, командиры ведут себя не лучше бойцов, никто никого не слушает. В общем, полная деморализация армии. Старших командиров, не говоря уже о генералах, не было.

Я послал к Зимину, чтобы отобрал 15 человек толковых командиров навести порядок. Пока за ними ходили, в это время прилетели две «рамы» – Фокке-Вульфы – и начали с высоты 150 метров нас бомбить. Я где стоял, тут и упал, а бомбы рвутся. Это издевательство длилось минут 40.

Когда улетели немцы, я встал и пошел по рядам лежавших раненых и убитых. Даже сейчас невозможно <передать> всего ужаса, который мы пережили. По дороге валялись убитые, раненые, отдельные руки, ноги, на траве кишки убитых, покалеченные орудия и автомашины. Картина страшная.

И все из-за того, что бездарное командование в лице Буденного, Козлова, Мехлиса, спасая свою шкуру, не организуя отход, как это нужно было сделать, удрало трусливо «на большую землю». Ведь пограничники могли организованно отходить, да еще и огрызаться, А если бы армейцы это сделали, так неизвестно, удалось ли бы немцам выгнать нас из Крыма.

Когда я подошел к берегу, где была переправа, там картина была еще страшнее.

«Катюши», только что полученные на фронт, еще не рассекреченные, были брошены и остались немцам. Это те, о которых мне неделю назад хвастался подлец Мехлис.

Через пролив ходили два небольших катера и забирали бойцов на ту сторону. Каждый из них брал 50–60 бойцов и немного техники. При посадке катера брались с бою. Никто никого не слушался. На стоянке катера силой брали и перегружали до того, что он не мог сдвинуться, так как корма стояла на дне. Мне пришлось вмешаться, навести порядок, но я знал, что это только на час, а уйду – будет по-прежнему, потому что десятки тысяч ожидали переправы.

Некоторые отрывали борты у автомашин и из их бортов делали плот, середина пустая. Затем человек 15 брались за края, с тем чтобы хоть таким образом переправиться, некоторые под углы бортов прикрепляли камеры от авто. Ну, как и следовало ожидать, вместо 15 человек цеплялось за борта 30–40, и, отплыв от берега километр, многие из них тонули, так как на средине пролива вода холодная, да к тому же течение быстрое.

Когда я на берегу показывал бойцам на тонущих и говорил, что ведь предупреждали, что нельзя так делать, так они смотрели безразличными глазами, а через полчаса сами цеплялись в надежде, авось выберемся на большую землю.

Все желали уйти от немцев, но командование не приняло необходимых мер сохранить тысячи бойцов. Я не пишу о том, что я поминутно говорил с бойцами на разные темы, призывал к порядку, они соглашались со мной, а делали по-своему, как быстрей, но хуже.

Инстинкт самосохранения в этот тяжелый момент очень был развит. Ведь Керченский пролив – 4 км.

Я поговорил с капитанами катеров, чтобы они не прекращали перевозить бойцов, но они сказали, что горючее на исходе. Надо идти в Тамань на заправку, а немцы, говорят, за нами гоняются. Он был прав, даже на наших глазах после бомбежки людей, на развороте, заходил немецкий самолет над катером и пикировал на него. Наших истребителей не было. Немцы били беззащитных людей.

Несмотря на то, что я за эти дни насмотрелся убитых, раненых, не раз сам попадал под такую бомбежку или обстрел, что и не думал, что останусь живым, но и то, когда я наблюдал переправу, то сердце кровью обливалось.

Если бы я в тот момент увидел Мехлиса, я бы отдал его на растерзание бойцам, которые страдают и умирают из-за его бездарности. У меня до сих пор стоят перед глазами отдельные трагические сцены…

Через час я добрался до КП Зимина. Он стоял на нем как статуя, не прячась, не пригибаясь. Справа обходили танки немцев и двигались в глубь полуострова. Я уже видел безнадежность положения и приказал постепенно, прикрывая друг друга (то есть один полк отходит, другой его прикрывает), отходить на переправу и далее на косу Чушка, это уже на Таманский полуостров, а там я к утру буду…

Часам к 23-м мы вправо от себя услышали пулеметные очереди, а затем сильный хлопок, и все побережье осветилось заревом огня. Оказывается, это немцы-автоматчики подошли к трем резервуарам, которые стояли на берегу с горючим для заправки пароходов, и подожгли их.

Причем мы, спрятавшись за скалы, видели в 50 шагах немецких автоматчиков, которые шли по берегу и изредка стреляли, переговариваясь между собой. Они прошли над нами. По берегу (низом) они, вероятно, все же боялись идти, так как нарвались бы на наших, которые, кстати сказать, были безоружные.

Таким образом, в довершение неприятностей, мы еще оказались и в тылу у немцев. Так мы сидели всю ночь. К рассвету резервуары выгорели, и освещение прекратилось. Видимо, с Таманского полуострова наблюдали и послали вновь катер, который благополучно пристал к берегу. Немцы, видно, утром еще спали.

Мы погрузились и поплыли на косу Чушку. Там я вздохнул уже свободнее. От немцев ушли.

Коса Чушка длиной до 7 километров была запружена бойцами и ранеными, кто успел переправиться. Многие лежали, а другие двигались на остров.

Картина, правда, и смешная, и трогательная. Смешная, потому что многие шли в гимнастерках, но без брюк, в кальсонах или трусах, чтобы легче было плыть. Оружия ни у кого не было.

Пройдя километра четыре, я увидел своих пограничников, которые закончили в ночь переправу, и подразделения с автоматами и винтовками стояли. Я подошел. Мне доложил полковник Серебряков, что «ваше приказание выполнено, вверенные вам части переправились, выполнив свою задачу».

Я спросил о потерях. Оказалось, что из 800 человек, бывших в полках, осталось по 130–150 человек. Остальные погибли. Спрашиваю: что ждете, идите на сборный пункт в г. Темрюк.

Серебряков повеселел, крикнул командира полков ко мне, а потом и говорит: «Вон там стоит генерал, который приказал мне сдать все автоматы и винтовки по приказанию Мехлиса. Штаб фронта будет доносить в Ставку, сколько вышло бойцов с оружием». Я-то видел, сколько. Единицы, а ему надо отчитаться.

Я решил <представить>, что будет, когда головной полк пойдет. Серебряков отдал приказание: «Шагом марш!» В это время к нему подошел генерал и что-то начал говорить. Серебряков кивнул в мою сторону.

Тогда генерал подходит и говорит: «По приказанию товарища Мехлиса оружие должно быть сдано». Я ему отвечаю: «Передайте Мехлису, что надо оружие собирать на той стороне пролива и заставить тех, кто бросил его, а те, кто сражались и вышли с оружием, они его не сдадут».

Подразделения пограничников уже пошли. Генерал еще пыжился, что он так и доложит тов. Мехлису. Я ему подтвердил, что пусть обязательно передаст мои слова. Он растерянно отошел в сторону.

Пока все это происходило, солнце уже поднялось, было часов 7–8 утра. Немец, видимо, проснулся, и стали рваться снаряды – недолеты и перелеты. Коса Чушка местами была шириной всего 200–300 метров. При выходе с косы стояла телефонная каменная будка Индо-Европейской линии. До войны какая-то компания организовала вокруг земного шара телефонную линию. По нашей территории в Крыму такая линия была. Во время войны ее использовали в наших целях. Я созвонился с Темрюком и попросил на Чушку выслать машину, так как до Темрюка было не менее 70–80 километров.

Как только повесил трубку, раздался страшный взрыв. Вылетели все стекла, вырвало входную дверь, и я услышал стоны и крики. Выскочив на улицу, я увидел громадную воронку от разрыва снаряда, убитых бойцов и стоны раненых…

Мы с Гришей Каранадзе двинулись разыскивать «штаб фронта». В поле на ровном месте я увидел прохаживающегося бойца с винтовкой. Пошли туда.

Когда подошли, то увидели врытые в землю ступеньки. Солдат пытался остановить меня. Когда вошли в землянку, то увидели там сидящих за столом с водкой Козлова, Мехлиса и начальника особого отдела фронта Белянова.

Когда увидел нас Мехлис, то запел: «Тра-та-та, немцам нос натянули». Я вижу, что он пьяный. Говорю: «В чем нос натянули?» Он отвечает, что они хотели нас захватить с войсками, но не вышло.

Я хотел сказать ему, что кому такая дрянь, как ты, нужен. Но сдержался и сказал: «Придется вам отвечать перед партией за допущенные безобразия, за тысячи убитых, десятки тысяч брошенных немцам в плен и за раненых. За новую технику, оставленную врагу».

На последнюю фразу Мехлис огрызнулся и говорит: «„Катюши“ мы вывезли». Я разозлился и говорю ему: «Выйди на косу Чушку и посмотри, как они там стоят, и не ври». Мехлис замолчал, а затем налил два стакана водки и предложил нам. Я отвернулся, и мы вышли.

На этом закончилась трагическая эпопея Крымского фронта, на котором, по заявлению Мехлиса, было 120 тысяч бойцов[115]115
  Советские источники обычно умалчивали о потерях, понесённых Красной Армией в результате гибели Крымского фронта. Так, наиболее подробная монография, посвященная войне в Крыму, подводила итог так называемой Керченской оборонительной операции Крымского фронта 8-21 мая 1942 г.: «Фронт оставил Керченский полуостров. Потерял около 3,5 тыс. орудий и миномётов, около 350 танков. Эвакуировано свыше 140 тыс. человек и часть техники» (Басов А. В. Крым в Великой Отечественной войне 1941–1945. М.: Наука, 1987. С. 331). Об убитых, раненых и попавших в плен – ни слова. Современный историк к майским потерям в артиллерии и танках добавляет утрату 400 самолётов и более 176 тыс. человек убитыми и попавшими в плен.
  Общие же потери с момента высадки на полуостров составили 330 тыс. чел. (Бешанов В. В. Год 1942 – «учебный». Минск: Харвест, 2003. С. 191).


[Закрыть].

Через пару дней я получил указание Ставки обеспечить отправку в Москву самолетом Мехлиса и Козлова. Там их разжаловали, хотели судить, но затем опять их использовали[116]116
  За разгром Крымского фронта Л. Мехлис был снят со всех должностей, понижен на два звания с армкомиссара 1-го ранга (генерал армии) до корпусного комиссара (генерал-лейтенант) и назначен членом Военного совета 6-й армии. Также в званиях были понижены командующий фронта Д. Козлов, член ВС Ф. Шаманин. Еще троих генералов разжаловали в полковники. В директиве Ставки ВГК от 4 июня 1942 г. «О причинах поражения Крымского фронта в Керченской операции» командование фронта обвинялось в «бюрократическом и бумажном методе руководства».


[Закрыть].