Текст книги "Записки из чемодана
Тайные дневники первого председателя КГБ, найденные через 25 лет после его смерти"

Автор книги: Александр Хинштейн

Соавторы: Иван Серов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 67 страниц)

Протез для Геббельса

Когда войска 1-го Белорусского фронта были в 30 км от Берлина, в деревне Губельдорф была задержана немка 28 лет, с чемоданом, в котором были обнаружены мужские ботинки. Причем один ботинок был на пробковом протезе, что и привлекло наше внимание.

Мы выехали в эту деревню и стали выяснять у задержанной, для кого она несет эти ботинки. Вышколенная немка без смущения отвечала, что это она заказала для жениха.

На мой вопрос, что с ногой жениха, она ответила, что одна нога у него короче другой. Тут же был задан вопрос: «Которая?» Немка быстро ответила: «Левая».

Я вынул из чемодана правый ботинок с протезом и говорю, сколько лет вы знакомы со своим женихом, она, смутившись, отвечает: «Три года».

Тогда я, положив перед ней ботинок, сказал, что за три года можно было бы уже знать, что у жениха не левая короче, а правая, и ботинок для правой ноги.

Тут она уж совсем растерялась. Я этим воспользовался и говорю, что мне все известно, куда вы ходили и для кого несете ботинки. Она заплакала и зло сказала, что все равно ничего не скажет. Я о ней ничего не знал.

Пришлось засесть с ней посерьезнее, и удалось выяснить следующее: эта немка являлась секретаршей Геббельса (заместитель Гитлера по пропаганде), работает у него уже более 5 лет. На днях он ей разрешил съездить к родным в пригородную от Берлина деревню и попутно в Берлине взять у сапожника заказ (его ботинки). Она все это выполнила, а вернуться в Берлин не удалось в связи с быстрым продвижением Красной Армии.

Эта упорная немка отвечала, что «не помнит, хромает ли доктор Геббельс», не говоря уже о том, что вначале сказала, что «не знает, как к ней попали ботинки шефа». Большего нам у нее пока не удалось выяснить, но мы её придержали у себя. Вот в таких условиях нам пришлось собирать нужные данные.

«Говорю из Берлина…»

Все-таки нужно сказать, что впечатление, а вернее настроение исключительное – не потому, что наши доблестные советские войска подошли к фашистской столице и вот-вот ее займут.

Эта история имеет место всего лишь второй раз. Первый раз русская армия занимала Берлин во времена Суворова и второй раз – апрель 1945 года. О Берлине я мечтал 4 года, когда возможно удастся захватить Гитлера и его головорезов под Берлином и в Берлине, посмотреть фашистские порядки, которые там существовали, и все-таки самое главное – захватить живым или мертвым кого-либо из числа «фюреров»[292]292
  Одной из ключевых задач, поставленных Сталиным перед НКВД, НКГБ и СМЕРШ, являлся розыск Гитлера и других нацистских преступников.


[Закрыть].

На следующий день мы уже ближе подходили к Берлину. Когда нас на КП собиралась группа человек 10–12, немцы открывали огонь минометный. Это свидетельствовало о том, что в предместьях Берлина имеются воинские части. Немецких самолетов и их наглого поведения, как это бывало в прошлом году, когда они на бреющем полете обстреливали наши колонны, не было и в помине.

Я решил войти в Берлин с армией генерала Берзарина, которая действовала с запада на Лихтенбергский район города.

День 21 апреля для меня незабываемый день, и очевидно, самый длинный день по событиям. С утра я выехал по шоссе Берлин-Варшава, как потом выяснилось, это привело в Лихтенбергский район Берлина. Берлин был как на ладони.

Не доезжая километра 3 до Берлина, был сильный минометный огонь со стороны немцев. Я забежал за дом, а там стояли танкисты, которые предупредили, что дальше ехать нельзя: они попытались прорваться в город, а немцы обстреливают танки «фаустпатронами», подбили наших несколько танков, которые двигались по шоссе. И я действительно в бинокль увидел впереди стоящие на шоссе дымящиеся танки, а также и по обе стороны шоссе, когда танки решились обойти подбитых и застряли в болоте.

В пригороде Берлина расположены дачные участки, маленькие домики. Вдоль шоссе, где немцы подбили наши танки, часто друг от друга росли громадные тополя, обойти горящие танки было невозможно. Пехота залегла. Когда я рассмотрел все это, мне как-то обидно стало, что мы не первыми войдем в Берлин. Столько готовились, и вдруг остановились.

Я нашел командира танкового батальона и говорю, доложите ваше решение. Он мне докладывает, что по шоссе двигаться нельзя, так как в дачных домиках сидят немцы с фаустпатронами и бьют наши танки. А обойти шоссе опасаются, так как болотистая местность и местами есть участки, залитые водой.

Я тогда спрашиваю: «А вы знаете, откуда стреляют?» Он мне показал в бинокль, откуда немцы стреляют, а именно несколько домиков, откуда немцы подбили танки и продолжают стрелять фаустпатронами.

Затем я спрашиваю: «И долго будем стоять?» – Стоит и молчит. Тогда я ему приказываю: развернуть пять танков для стрельбы прямой наводкой по этим домикам.

Командир батальона посмотрел на меня с удивлением, однако скомандовал приготовить орудия. Поставили танки на расстоянии 10–15 метров в линию. Я подошел к танкистам, поговорил с наводчиками орудий, проверил в панораму перекрестие, наведенное по домам, прицел и скомандовал: огонь. Танкисты с радостью открыли огонь.

Один дом загорелся, другой, и было видно, как из соседних домов выбегали немцы. Я залез в танк и как бывший артиллерист навел панораму на дом и сделал несколько выстрелов. Одним словом, в течение получаса эти домики были обезврежены и из них уже не стреляли…

Ура! На сердце радость. Мы врываемся в Берлин и не отстаем от других частей нашего фронта. Ведь четыре года упорных боев с фашистами остались позади. Сейчас наша взяла. Победа!

За нами справа и слева поднялась пехота и пошла, постреливая больше от радости, что подходят к Берлину.

Эти три километра мне показались долгими, так хотелось быть в этом фашистском логове. Наконец мы уже едем по улице. Пехотинцы тоже подтянулись и, прикрываясь танками, с автоматами наизготовку идут. На лицах радость. Танкисты хоть и не видят, но машут рукой.

Продвигаясь по улицам, мы видели 5 – 6-этажные дома и другие признаки большого города. Правда, немцев никого не было. Я поехал дальше. Смотрю, на одном из поворотов стоит наш регулировщик с флажком. Я спрашиваю: а где начальство? К моему удивлению, регулировщик говорит: только что проехал командующий армией Берзарин налево. Я за ним. Увидел пыль и туда.

В общем, догнал Берзарина, и поехали выбирать дом, где бы расположиться. Он показал на большой дом и сказал, я отсюда буду руководить войсками. Сюда телефонисты подтянут связь. Я ему указал на дом напротив и сказал, что в этом доме я остановлюсь. А связистам передайте, чтобы и мне ВЧ-связь. В то время я руководил ВЧ-связью НКВД.

Попрощавшись наскоро с Берзариным, я ему сказал, что наконец-то добрались до Берлина. Мы поздравили друг друга с вступлением в Берлин.

Затем я поехал по улицам Берлина. В одном месте мы увидели большое количество людей. Подъехали – оказалось, интернациональный лагерь военнопленных, загороженный проволокой. Там были французы, голландцы, бельгийцы, украинцы, русские и другие национальности.

Нас обступили, но охранявшие их украинцы не отходили. Я тогда прогнал «охранников» и сказал: «Расходитесь по домам».

Некоторые стали робко задавать вопросы: «А мы французы, куда нам?» Я ответил: «Во Францию». Подскочил один из украинцев-охранников и говорит: «А нам тоже можно до хаты?» Радости у них не было конца. Меня бросились целовать и благодарить Красную Армию.

На стенах многих домов в Берлине довольно часто были отштампованы силуэты мужчин в рост, в шляпе, с поднятым воротником, идущим спиной к зрителю. Под силуэтом надпись, по-нашем у эти три буквы как пш…ш… «внимание». По-немецки, как мне рассказали немцы, это предупреждение берлинцам, что кругом шпионы, не болтайте, остерегайтесь!

Затем, проезжая далее, мы увидели в одном месте лестницу и вход в какое-то подземелье. Вышли из машины. Стали спускаться. Спустились метров на 8-10 и увидели громадный тоннель с рельсами и там человек двести немцев.

Когда мы входили к этим людям, они как-то сжались и боязливо на нас поглядывали. Через переводчика спросил, что это за люди. Оказалось, жители Берлина. Затем я, указав на железнодорожную линию, спрашиваю, что это такое. «Это берлинское метро». Тут уж я окончательно убедился, что нахожусь в Берлине.

Затем я решил все-таки найти командующего 2-й танковой армией генерал-полковника Богданова* и сказать о недостаточной оперативности танкистов. У командира батальона узнал, где штаб армии, и поехал туда.

Захожу туда. Там сидят офицеры и мирно беседуют с девушками. Спрашиваю: где командующий, мне подполковник отрапортовал, а ответа на вопрос не дал. Через две минуты, смотрю: появляется генерал-лейтенант Алексей Радзиевский*, начальник штаба танковой армии. Вижу, что «служба» поставлена неплохо: уже успели сообщить, что в штаб нагрянул какой-то начальник.

Поздоровались. (С Радзиевским мы вместе кончали академию Фрунзе.) Я спрашиваю, где Богданов, Радзиевский замялся. Я тогда, возмутившись, сказал – веди к Богданову. Оказывается, дом, где мы находились, был подсобным, а по соседству в доме находился Богданов.

Говорю Радзиевскому: «Иди со мной». Он по дороге мне говорит: «Товарищ генерал, возможно, генерал Богданов отдыхает, удобно ли?» Я говорю: «Удобно ли среди белого дня отдыхать, когда войска уже в Берлине!»

Вошли в дом. Выскочила девушка. Я спрашиваю: «Где генерал?» Заминка. Затем через минуту выходит Богданов в пижаме, с помятым видом. Поздоровались. Я разозлился, что в такой ответственный момент командующий танковой армией в 2 часа дня находит время почивать, когда его войска уже ворвались в Берлин.

Я напустился на него, говоря, что безобразие с его стороны в такое время отдыхать. Он начал оправдываться, что всю ночь не спал. Тогда я не стал с ним больше говорить. Радзиевский, как и следовало в таких случаях ожидать от него, уже скрылся. Спрашиваю: «Где телефон ВЧ?» Богданов мне показал.

Я поднял трубку, попросил соединить с Г. К. Жуковым. Я ему рассказал всю эту историю и говорю в конце, что если бы командующий более активно руководил танкистами, то думаю, что еще скорее наши войска были в Берлине.

Жуков взорвался и говорит мне: «Вот стервец, дай трубку Богданову». Я передал трубку, и дальше началось: Богданов в пижаме стоял навытяжку перед телефоном и, заикаясь, говорил: «Есть, слушаюсь, так точно, никак нет». Ну, видно Г. К. давал ему духу.

Я не стал больше разговаривать с Богдановым и ушел, не попрощавшись. Радзиевский, ожидавший у крыльца, меня проводил до машины, все время оправдывая своего командующего.

Вернувшись в Берлин, я поехал к выбранному дому. Войдя в дом, послал адъютанта осмотреть двор и соседние квартиры и кто там живет. Кроме дворника, никого в доме не было. Узнали, что в нем жили частные лица. Во дворе стояла дальнобойная пушечная батарея. Бойцы краской писали на снарядах: «Смерть Гитлеру», «По рейхстагу» и другие «приветствия», а на пушках: «Постарайся, голубушка, скоро отдохнешь».

Слева от домика, для стрельбы в направлении рейхстага еще становилась на огневые позиции батарея тяжелых гаубиц. Солдаты рыли окопы, выгружали снаряды и готовились к стрельбе. Поговорил с ними. У всех радостные лица: наконец-то пришли в Берлин.

И тут же, как свойственно нашему, русскому человеку, проявилась беспечность: ходили в полный рост, разделись до рубашек, никакой охраны не выставили, были в полной уверенности, что теперь они уже хозяева положения. Когда я им на это указал, они, улыбаясь, отвечали: товарищ генерал, теперь мы немцев не боимся, они нас боятся.

В последние месяцы войны я чувствовал гордость за наш советский народ, за воинов, которые в тяжелые дни войны не струсили и выдержали борьбу против вооруженного гиганта – гитлеровской армии, побеждали ее до последних дней.

Я был горд, что тоже являюсь таким же русским, как и наши бойцы, и так же, как и они, приложил руку для того, чтобы ковать победу. Я горд этим и до конца жизни буду гордиться, что принимал участие в защите Родины, в Великой Отечественной войне…

Доложили о готовности ВЧ-связи. Я сел писать в Москву короткое донесение, в котором изложил, что нахожусь в Лихтенбергском районе Берлина, описал встречу с узниками разных национальностей концлагеря, затем станцию берлинского метро и находившихся в нем жителей Берлина.

Соединился с Москвой и передал по ВЧ эту записку в НКВД СССР. По опыту прошлых событий, я уже знал, что после такого донесения нельзя уезжать, так как могут вызвать.

И действительно, не успел Тужлов вскипятить чай, как раздался звонок по ВЧ. Я поднял трубку, и телефонистка сказала: будете говорить по «большой молнии».

В трубке я услышал голос Поскребышева (помощник Сталина). Он спросил, откуда я говорю. Я ответил: «Из Берлина». Что-то еще видимо хотел сказать, но трубку взял Сталин.

Я услышал голос Сталина: «Откуда вы говорите?» Я отвечаю: «Из Берлина». – «Как так из Берлина, ведь еще Берлин не взят». Я говорю, что Лихтенбергский район является одним из первых районов, в который вступили наши войска. Штаб командующего армией генерал-полковника Берзарина также находится недалеко от дома, где я нахожусь.

Товарищ Сталин на это говорит: «А от Жукова нет донесения, что войска уже ворвались в Берлин». Я сказал, что, очевидно, сегодня будет. Он попрощался и повесил трубку. Я тут же позвонил по телефону Жукову, сказал об этом разговоре и посоветовал ему послать донесение Верховному, чтобы знал об этом.

На подступах к Рейхсканцелерии

Какая радость – мы в Берлине! Ну, теперь-то мы добьем фашистов. На Берлин у нас нацелены: 5-я ударная армия генерал-полковника Берзарина, в обход 2-й гвардейской танковой Богданова, и 3-я ударная армия генерала Кузнецова В. И., и 8-я гвардейская армия Чуйкова.

Ночью я почти не спал от грохота артиллерийских снарядов. Как потом я утром выяснил, командир батареи приказал командирам орудий всю ночь стрелять попеременно по рейхстагу, а сам лег спать.

И вот командиры орудий, соревнуясь между собой, всю ночь лупили по рейхстагу. Надо было представить, какой грохот был при каждом выстреле, когда стреляло тяжелое орудие возле дома.

Утром 22 апреля, наскоро позавтракав, мы выехали в направлении Рейхстага. Как раз в это время танки продвигались вперед, а под их прикрытием двигалась пехота. Наша авиация прилетала на небольшой высоте на бомбежку Берлина. В небе были видны отдельные разрывы снарядов зенитной артиллерии немцев, которые расположились в центре города.

За весь день я видел только три немецких бомбардировщика, которые беспорядочно разбрасывали бомбы над Берлином в расчете на то, что там могут оказаться русские войска. Но это была уже не та авиация – наглая немецкая авиация, которая на бреющем полете преследовала отдельные группы наших солдат и даже отдельные автомашины. Жителей Берлина почти не было видно.

Отдельные немцы выглядывали из подворотни или встречались изредка дворники в парадной форме, да и те при подходе наших танков или войск старались укрыться во дворах. Разрушенных домов было порядочно, но не так, как я ожидал. Количество вылетов в предыдущие дни на Берлин было столь велико, что, мне казалось, половины Берлина нет.

Поздно вечером, вернувшись в тот же дом, я позвонил в Москву и коротко проинформировал об обстановке. Рано утром 23 апреля опять выехал в город.

Продвигаясь вперед, мы попали под обстрел, я даже и не понял, нашей артиллерии или немецких самолетов, гул которых слышался, и заскочили во двор большого дома. К нам подошла немка лет 45, раскрасневшаяся со слезами на глазах и начала что-то говорить. Я сказал переводчице из штаба армии (которую взяли с собой у Берзарина), чтобы перевела. Переводчица, девушка лет 22-х, покраснела и сказала: «Жалуется на наших солдат».

В течение последующих пяти дней войска 1-й и 2-й танковых гвардейских армий, а также 3-й, 5-й и 8-й ударными армиями бились за овладение Берлином. В центре Берлина сопротивление немцев усилилось, особенно когда наши войска вышли к реке Шпрее, с высокими берегами. Немцы мосты через этот канал прикрывали артиллерийскими орудиями. Многие здания были превращены в крепости, где засели немцы, а между домами были сообщения, через которые снабжались оружием.

Нужно сказать, что бой в городе – необычное явление, а тем более эти бои неудобны в условиях Берлина, где прямые улицы простреливаются во всю длину. Поэтому я считаю, что совершенно правильно было принято решение командармами Берзариным, Чуйковым и Кузнецовым просачиваться отдельными мелкими пехотными подразделениями, овладевая дом за домом, стремясь к основной цели – Рейхстагу, хотя он не представлял ничего особенного. 24 апреля мы были уже у рейхсканцелярии.

Взятие Рейхстага, как я себе представляю, это, собственно говоря, символ Победы, свидетельствующий о том, что столица фашистской Германии взята, а тем самым Германия должна капитулировать. И как оказалось, особенных укреплений вокруг Рейхстага немцы не возвели, но сопротивление было оказано значительное, которое длилось до 2 мая утра. И особенную неприятность создавала река Шпрее с ее высокими каменными берегами.

В течение двух дней 29–30 апреля мы за танками продвинулись в район, где находилась рейхсканцелярия Гитлера.

Наши войска 3-й ударной армии и 5 гвардейской армии бились днем и ночью, сменяя друг друга. В эти дни мы шли вместе с бойцами, с тем чтобы выполнить указание Верховного и захватить Гитлера и его головорезов.

Судя по сопротивлению, видно было, что немцы все, что у них было и не разбежалось, бросили на оборону этих кварталов Берлина. Было много раненых и убитых наших бойцов. Особенно раненных осколками от мин и камней.

Наконец к вечеру, 30 апреля, мы добрались почти вплотную к рейхсканцелярии, и виден был Рейхстаг.

Ночью автоматная стрельба несколько утихла, но артиллеристы долбили по плану, методично.

В ночь на 1 мая поспал немного в бронетранспортере и, как только стало светать, опять в роту, которой была поставлена задача овладеть рейхсканцелярией.

Самое неприятное было – это перебежки от дома к дому. Немец сидит и видит, что бежим и сразу огонь из автомата, а нам-то бежать. Да и пули довольно неприятно шлепаются с визгом в стены домов.

В поисках фюрера

Весь день 1 мая бились наши бойцы. Подразделения, которые шли к Рейхстагу под прикрытием танков, уже подошли к Бранденбургским воротам, и мы видели колонны этих ворот, а правее их – здание Рейхстага. Нам было обидно, что никак не можем прорваться в рейхсканцелярию, туда, где должен быть Гитлер.

1 мая я на бронетранспортере поехал в дом, где уже ночевал одну ночь, так как там была ВЧ-связь.

Созвонился с начальником штаба фронта Малининым М. С., который рассказал, что сегодня днем на КП к Чуйкову прибыл начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Кребс* для переговоров с Верховным о перемирии…

Кребс показывал завещание Гитлера, что он уходит из жизни (застрелился) и всю власть передает гросс-адмиралу Деницу*. Завещание подписано Гитлером и свидетелями. Затем М. С. добавил, «так что, Иван Александрович, тебе Гитлера живым уже не взять».

Мне стало как-то неприятно, что живым не взять. Я спросил М. С., а когда Гитлер застрелился? Он ответил – вроде днем 29 апреля. Тогда я еще спросил у него, от имени кого же приехал Кребс. М. С. ответил: «От заместителей Гитлера – Бормана и Геббельса, с тем чтобы вести переговоры о перемирии с Красной Армией».

Ну, а дальше переговоры развивались так. Когда Чуйков доложил Георгию Константиновичу Жукову о прибытии Кребса и его полномочиях вести «на равных» переговоры, как с законным немецким правительством (Геббельс и Борман), Георгий Константинович Жуков посылает для переговоров Соколовского Василия Даниловича (1-й заместитель командующего фронта). Василий Данилович уточняет, где находится Дениц, оказывается, в Мекленбурге.

Затем Василий Данилович заявляет, что никаких переговоров, только капитуляция. Кребс просит послать прибывшего с ним полковника фон Дуфвинг* к Геббельсу. Затем просит дать связь с рейхсканцелярией и ведет разговор с Геббельсом, который просит Кребса приехать в рейхсканцелярию для обсуждения. Пока немцы совещались, наши войска вовсю били по Берлину. На ряде участков немцы стали сдаваться, выбрасывая белый флаг.

Наша артиллерии к утру 2 мая усилила огонь по Берлину. Затем, около 4 часов утра 2 мая появился полковник фон Дуфвинг и от имени начальника берлинского гарнизона генерала армии Вейдлинга передал его решение о капитуляции войск берлинского гарнизона, а сам со штабом сдался в плен.

Затем явился в штаб к Чуйкову заместитель Геббельса, который сообщил о Геббельсе и его семье, что их нет в живых, а Фриче* готов капитулировать и просил выступить по радио к войскам и населению прекратить сопротивление.

Все наши условия были Фриче выполнены и к 12 часам дня 2 мая Берлин капитулировал.

Утром 2 мая наши бойцы уже окружили рейхсканцелярию и выставили кругом танки. Медленно продвигались все ближе и ближе. Рейхсканцелярия не выходила прямо на улицу, а была в некотором углублении.

Когда мы пошли туда, стрельба уже прекратилась, только некоторые бойцы для уверенности давали короткие очереди.

Внешне рейхсканцелярия ничем не выделялась от соседних домов, только при входе в здание был застекленный купол, в стенах которого большие окна. Кругом здания валялись стекла и рамы, и было много воронок от артиллерийских снарядов. Видно <было>, что артиллеристы постарались.

Когда вошли в помещение, то оказалось, что в купол попал тяжелый артиллерийский снаряд, который разорвался под полом и вырвал весь пол. Остались лишь небольшие, с полметра шириной кромки у стен.

Держась за руки, мы прошли по этим кромкам в небольшой, но широкий коридор, который закончился просторным, длинным залом с высоким, метров 12–15, потолком. Стены зала были отделаны мозаикой с изображением крестоносцев и других рыцарей. Справа в стене была невысокая дверь, которая вела в зал таких же размеров, но расположенный перпендикулярно.

Осмотрев пустые залы, мы вышли в соседнюю большую комнату. У окна, выходящего в парк, стоял массивный мраморный стол, как мы потом узнали, за которым работал Гитлер. Из этой комнаты выходила налево просторная комната, а направо небольшой коридор с тремя ступенями вверх.

На ступенях лежал, распластавшись, труп мужчины в черном костюме с жилетом. Когда мы подошли ближе, я сразу же решил, что это Гитлер. Черные волосы свисали на лоб, с усиками, все как на портретах Гитлера. Я про себя подумал, что мне везет. Сразу нашел то, чего ждал 4 года. Хоть мертвый, но Гитлер.

Оставив своего офицера у трупа, я поднялся по ступенькам и вышел в большой парк с редкими, толстыми деревьями, многие из которых были поломаны взрывами авиабомб и <было> много глубоких воронок.

Пройдя метров 30, мы подошли к глубокой воронке, и нашим глазам представилась следующая картина: посредине воронки веером лежали 35–40 офицеров СС в форме. У некоторых пистолеты зажаты в руках. Стрелялись по-разному. Кто в голову – тот в крови, кто в сердце – крови не видно.

Мы стояли и рассуждали – и тут у немцев проявилась дисциплина, все по команде старшего застрелились, лишь бы не достаться русским, которым они больше всех принесли несчастья и которых боялись. Вышколенные эсэсовцы струсили встать перед правосудием народов.

В конце сада мы увидели человека, который ходил с палкой. Позвали его к себе. Подошел старый сгорбленный мужчина 65–70 лет, с блуждающим видом. На задаваемые вопросы отвечал медленно, со скорбью в голосе.

Повели его к трупу, лежавшему на ступеньках. Я спросил: «Фюрер?» Он ответил: «Нет, фюрер старше». Мне стало неприятно, что мы ошиблись. Вглядевшись в лицо трупа, мы убедились, что ему лет 45–47, в то время как Гитлеру было 56 лет.

(Тут я сделаю некоторое примечание к записям моих дневников, которые до сих пор приводил.

В 1945 году и позже я неоднократно видел в газетах и журналах фотографию этого «Гитлера» в разных позах. Даже один корреспондент притащил его в воронку, где лежали застрелившиеся офицеры СС, и на их фоне преподнес читателям этого «мертвого Гитлера». Другой сделал не менее оригинально. Половину этого трупа «Гитлера» прикрыл немецким знаменем со свастикой и поместил в газетах фотографию.

В общем, этого «Гитлера» так затаскали журналисты и корреспонденты, что уже в описании некоторых указывалось, что «труп Гитлера извлекли из котлована в рваной одежде» и т. д.).

Огорченные неудачей, что труп не был Гитлером, мы вновь пошли по парку. У противоположной каменной стены парка мы увидели бетонную сигарообразную колонну, высотой 3 метра, со шпилем наверху.

Когда подошли ближе, то колонна оказалась радиостанцией с антенной наверху. В пяти метрах была невысокая постройка с крышей, со ступеньками вниз, откуда жалил густой едкий дым. Мы спросили у старика, что же это за сооружение. Он нам монотонно ответил: «Бункер фюрера».

Нужно сказать, что наши неоднократные попытки выяснить у этого старика что-либо существенное, интересующее нас, были безуспешными. Он как-то безразлично смотрел на нас или отвечал невпопад. Я не исключаю умопомешательство в результате пережитых дней бомбежки и самоубийств его начальников. Видимо, после падения Германии на него уже ничто не производило впечатления.

Мы все же, переждав немного, решили спуститься вниз, по ступенькам с фонариком, держась за руки. Спустившись ступенек 8, была площадка, а затем поворот в обратном направлении, еще столько же ступенек вниз. Это, очевидно, сделано для спасения от взрывной волны. Стены бункера бетонные, толщиной до 1 метра, грубо отделанные.

Войдя вниз, мы увидели длинную комнату метров 15 и шириной 5 метров, в конце которой горели обрывки бумаг. Слева у стены были сделаны тесовые нары в два ряда. На верхней полке лежали 4 мертвых девочки в возрасте от 4 до 13 лет (а не 5 и не 6, как пишут журналисты). Вид их был довольно естественный, они словно спали.

Напротив нар был короткий коридорчик, из которого было два входа слева в маленькую, метров 6, комнату, где стоял парикмахерский стул и приспособления для завивки волос, а справа тоже небольшую комнату, где стояли кровать и обтрепанный диван.

Во всех комнатах валялись сожженные бумаги и тряпки. Мы быстро поднялись наверх подышать воздухом. И нас постигла вторая неудача. Я все же думал, что в бункере мы найдем труп Гитлера, но и там его не было. Я приказал трупы девочек вывезти.

2 мая я еще раз побывал в рейхсканцелярии, но ничего нового нет. Ночью 2 мая немцы по радио передали, что прекращают военные действия и высылают парламентеров.

Утром (3 мая) мне доложили, что задержан заместитель Геббельса по пропаганде Фриче, поэтому решил с ним поговорить на месте, в рейхсканцелярии, и расспросить все, что он знает.

Когда мы приехали в рейхсканцелярию, там уже был Фриче. Это выше среднего роста немец, седоватый, лет 50, прилично одетый. Держался спокойно, и не чувствовалось, что он признает себя в чем-либо виновным.

Я решил с первых слов показать ему, что он один из главных виновников истребительной войны, развязанной Гитлером, поэтому довольно сухо сказал: «Так это вы по радио вдохновляли немецких захватчиков до последних дней, заявляя, что на фронте у вас временные неуспехи, что скоро дела поправятся, так как появится новое секретное оружие». Фриче улыбнулся, подобострастно закивал головой и сказал: «Что же нам было делать, когда вы уже вступили на территорию Германии».

Я мысленно взял на заметку, о каком это он секретном оружии говорил, и задал несколько вопросов, в числе их о секретном оружии. Фриче ответил: «Мне шеф, доктор Геббельс, подробностей не говорил!» Ну, думаю, это ты врешь![293]293
  Речь идет о новом немецком «оружии возмездия» – ракетах ФАУ-1 и ФАУ-2. Подробнее об их розыске см. главу 11.


[Закрыть]

Затем мы пошли к бункеру и спустились вниз, где он рассказал, что Гитлер последние дни из этого бункера редко выходил в рейхсканцелярию, больше отсюда «руководил» войсками, так как американская авиация часто бомбила рейхсканцелярию. Я добавил, что русская авиация так же нередко вас посещала. Он молча закивал головой.

Поднявшись наверх, мы уселись на сваленное бомбой дерево, и я ломал голову, как подойти к основному вопросу, где же Гитлер, Геринг, Геббельс, Борман и другие фашистские руководители.

Затем как бы между прочим говорю: «А последние три дня вы перетрусили?» Фриче ответил: «И да, и нет». Я говорю: «Как вас понимать?»

Фриче, подумав, отвечает: «Мы уже видели неминуемую гибель Германии. Попытка связаться с американцами ни к чему не привела. Геринг, к тому времени находившийся в Берхтсгадене в их зоне, прислал 26 или 27 апреля Гитлеру телеграмму, чтобы он отрекся от власти и ушел в отставку, чтобы спасти Германию и покончить с войной. Фюрер рассвирепел и приказал арестовать Геринга, Вместо него командующим ВВС назначил генерала Грейма*. присвоив ему звание фельдмаршала. До последнего дня с Гитлером были Геббельс, Борман, начальник генерального штаба Кребс и я».

Потом, помолчав, Фриче сказал: «20 апреля праздновали день рождения фюрера, но это скорей было похоже на похороны, хотя и приходили с поздравлениями. В конце Гитлер произнес речь и сказал, что немецкий народ не оправдал наших надежд и оказался слабым». При этом привел пример, как сказал Гитлер про немцев: «Немцы вместо того, чтобы биться с врагами, встречают американцев и англичан с флагами».

«В тот же день было проведено совещание, – продолжал Фриче, – на котором решили, что Гитлер, Борман, Кребс и Геббельс остаются в Берлине, это и будет главнокомандование. Гиммлер и Риббентроп отправляются на север в Шлезвиг и будут пытаться установить связь с американцами.

На этом совещании обсуждались различные варианты обороны Берлина, в том числе и вопрос о необходимости повернуть немецкие войска с запада на восток против Советской Армии. Особенно надежды возлагались на армию Венка, которая должна была прийти на выручку берлинскому гарнизону». Потом, помолчав, добавил: «А эта армия существовала только на картах, а войск у нее не было, чтобы противостоять русским».

Вообще, Фриче, видимо, был нервно потрясен, хотя и пыжился, делая вид, что здраво рассуждает. У него не было никакой последовательности в рассказах, он перескакивал с одного вопроса на другой, долго думал и тёр лоб рукой.

Продолжая, далее Фриче сказал: «27 апреля Гитлер женился на Еве Браун, чтобы скромная фрейлин была его законной женой. На следующий день Гитлер в присутствии близких друзей написал завещание и составил список министров».

Потом я спросил: «Ну и что делает ваше новое немецкое правительство?» Он улыбнулся, пожал плечами и сказал только одно слово – «капут». Я же, продолжая свою мысль вслух, сказал: «Может быть, на запасном командном пункте находятся».

Он на это сказал, что «Майбах I и Майбах II в районе Цоссена были вашими танкистами заняты ещё 30 апреля». Я для себя сделал заметку, что это за запасные командные пункты.