Текст книги "Широкое течение"

Автор книги: Александр Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

кресле напротив Тани и курил.

Антон всегда недоумевал: почему Фирсоновы, такие

хорошие люди, так дружны с Семиёновым, что они уви¬

дели в нем такого? Антон готов был заставить всех смот¬

реть на Ивйна Матвеевича его, Антона, глазами. Тогда

бы все увидели, что ничего особо примечательного в этом

Семиёнове нет. Кичится своим положением, манерами,

знаниями – только и всего. Конечно, иметь знания и

уметь их высказать – много значит... Но все равно, Се-

миёнов плох уже потому, что к нему внимательна Таня.

А Иван Матвеевич сочувствовал Антону: удивитель¬

ный человек! Обжегся, получив вместо ответной любви

пощечину от Люси, и не унимается, кажется, имеет виды

на Таню... Это уж граничит с наглостью. А вроде неглу¬

пый парень. И – странно – он все чаще стал появляться

в этом доме... Иван Матвеевич любил бывать у Фирсо-

новых, – после холостяцкого одиночества семейная об-.

становка казалась приятным разнообразием. Он возра¬

жал хозяину, вызывая его на спор. А Алексей Кузьмич

любил споры, в которых как бы закалялись его убежде¬

ния.

Фирсоновы привыкли к Ивану Матвеевичу, как к

своему человеку. Елизавета Дмитриевна по своей мате¬

ринской доброте стремилась поженить Таню и Семиёно-

еа: по ее мнению, это была бы достойная пара.

Сейчас они, невидимому, обсуждали постановление:

на коленях Тани лежала развернутая газета. Антон пре¬

рвал их беседу.

Алексей Кузьмич, посасывая трубку, пригласил Анто¬

на сесть рядом с собой, но тот нетерпеливо проговорил:

– Читали, конечно... А ведь здорово, Алексей Кузь¬

мич! Я сегодня работал и все время думал об этом. Гри-

шоня даже спросил, с какой это радости я улыбаюсь.

Семиёнов плавно протянул руку к пепельнице, мизин¬

цем сбил с сигареты пепел, откинулся на спинку кресла

и заметил негромко, насмешливо прищурившись:

– Вы так радуетесь, Карнилин, точно правительство

эту будущую электростанцию предназначает лично для

вас, вроде ценного подарка.

Лицо Антона изменилось, затвердело, выделились

фарфоровые белки глаз; подойдя к шкафу, сквозь стекло

взглянул на корешки книг, потом круто повернулся и

проговорил раздельно и убежденно:

– Да, и лично для меня, если хотите. – Чуть под¬

ступил к Семиёнову. – Не знаю, как для вас, но для

меня это жизненно важно. Быть может, будущая гидро¬

станция даст мне лишний десяток лет жизни. – Он вы¬

держал паузу и, отвечая на вопросительные взгляды Та¬

ни и Алексея Кузьмича, пояснил: – В Москву будет по¬

даваться более шести миллиардов киловатт-часов элек¬

троэнергии. Часть ее, конечно, попадет и к нам, в наш

цех. И я уверен, что настанет время, когда вместо тепе¬

решних печей для нагрева металла поставят электри¬

ческие, и я и мои товарищи не будем глотать дым, пыль

и копоть, которых сейчас в избытке. Да и кто знает,

возможно придет очередь и молотам – их заменят

электропрессами, чистыми и бесшумными, и мне не надо

будет охранять барабанные перепонки, затыкая уши ва¬

той... Вот почему я радуюсь...

Семиёнов опять извинительно пожал плечами и улыб¬

нулся, сказав:

– Я не знаю, почему вы обижаетесь и горячитесь.

Радуйтесь сколько вам угодно, я же вам не запрещаю...,

– Благодарю за разрешение, – буркнул Антон и сел

рядом с Алексеем Кузьмичом.

Некоторое время длилось молчание, затем хозяин,

довольный исходом спора, поощрительно сказал Антону:

– Ты правильно понял этот документ. Такое время

придет, должно прийти...

До сих пор молчавшая Таня свернула газету, отло¬

жила ее и сказала, остановив на Антоне поощрительный

взгляд:

– Я уверена, что на наш завод, к нам в кузницу,

поступят заказы для новостройки.

Антон мгновенно подхватил:

– Алексей Кузьмич, заранее предупреждаю вас: не

забудьте о моей бригаде.

– О твоей бригаде, пожалуй, не забудешь. Разве ты

дашь забыть?

Таня улыбнулась, потом тихонько попросила Семиё-

нова:

– Иван Матвеевич, откройте, пожалуйста, окно.

Душно. Накурили...

Семиёнов встал и толкнул створки рамы. Он постоял,

докуривая сигарету, наблюдая за нарядным мерцанием

далеких и близких огней; откуда-то доносились невнят¬

ные звуки рояля. Лрвким хлопком выбив из мундштука

окурок за окно, Иван Матвеевич повернулся вполоборо¬

та и спросил Таню:

– Татьяна Ивановна, вы не собираетесь домой? Уже

поздно, я вас провожу...

– Я заночую сегодня здесь... – ответила Таня.

– В таком случае позвольте мне откланяться, —

сказал Семиёнов, пожал всем руки и ушел, кажется не¬

довольный чем-то.

8

Люся Костромина торопилась домой. Она почти бе-

йала, подталкиваемая в спину сильными рывками вет¬

ра. Ветер гнул в дугу жиденькие деревца, привязанные

веревками к колышкам, раскачивал уличные фонари,

свистел в проводах, и Люсе не терпелось поскорее

скрыться от этого пронизывающего ее свиста, от мель¬

кания теней на мостовой, от людей, от самой себя, хо¬

телось очутиться в мягкой, теплой и беззвучной пустоте

и забыться.

Изредка она поворачивалась, делала несколько ша¬

гов спиной вперед. Крупицы вздымавшейся пыли секли

глаза, автомобильные неожиданные гудки точно хлеста¬

ли. и девушка, сдерживая крик обиды и горечи, прижи¬

мая к груди ученический портфельчик, убыстряла шаги.

Завернув за угол, она миновала промежуток от угла до

парадного, влетела по лестнице, отворила дверь, бесшум¬

но прошмыгнула в полутемную переднюю и здесь, точно

истратив весь запас сил, уронив на пол портфельчик и

стащив с головы шляпку, бессильно прислонилась к сте¬

не и закрыла лицо ладонью: стыдно было показаться на

глаза матери.

Дни этого года пронеслись, обгоняя друг друга. Лю¬

ся не заметила, как прошла зима с катками, танцами,

карнавалами на льду, лыжными прогулками в Соколь¬

никах; словно фейерверк сверкнули и погасли прозрачные

весенние вечера, овеянные ароматом распускающихся

цветов в скверах, чисто омытые разноцветными пенисты¬

ми струями фонтанов на площадях; то дерзкие, то крот¬

кие взгляды влюбленных спутников веселили, как мо¬

лодое вино, от которого не в силах оторваться; а потом —

лето, поездки за город, купанье в Химках, солнце, лас¬

кающее кожу... Все это делало ее безмерно, до беззабот¬

ности счастливой, взволнованно-певучей; чуть приподня¬

тые к вискам глаза ее блестели ненасытным любопытст¬

вом, озорством, трепетным ожиданием чего-то еще бо¬

лее интересного, еще более сверкающего...

И вдруг все оборвалось: однажды за завтраком, ко¬

гда мысли Люси витали где-то далеко-далеко от дома,

мать напомнила ей, что пора приниматься за уроки —

скоро начнутся приемные испытания в университет.

Готовиться было тяжело. Люся отвыкла от учебников,

тетрадей, формул, от дисциплины, садилась за книги не¬

охотно, читала урывками, рассеянно, втайне надеясь на

какой-то счастливый случай, который чудодейственно вы¬

ручит ее в критический момент, рассчитывала на свое

подкупающее обаяние.

Но в университете на первом же экзамене по матема¬

тике она получила двойку и ей вернули документы. Она

растерялась, даже испугалась, и, не посоветовавшись с

домашними, узнав, где еще принимают документы, пода¬

ла их в Химико-технологический институт, не любя хи¬

мию, даже не узнав толком, кого институт готовит; пред¬

меты все сдала, но отметок выше тройки не получила и

по конкурсу не прошла.

Не снимая пальто, Люся вошла в комнату, наполнен¬

ную неярким, просеянным сквозь абажур розовым све¬

том. Мать в халате, с полотенцем, на плече перетирала

посуду, накрывая стол для ужина. Наклонив голову, она

взглянула поверх пенсне на дочь в обвисающем с плеч

расстегнутом пальто, со шляпкой в опущенной руке, жа¬

лобную, удрученную неудачей, и, часто замигав, испу¬

ганно прижав к груди тарелку, бессильно опустилась на

стул и прошептала:

– Не приняли? – Она со страхом покосилась на

дверь кабинета мужа.

Люся ничего не ответила, упала на тахту лицом в

подушку и заплакала беззвучно, горько, вздрагивая всей

спиной,,Лицо Надежды Павловны покрылось красными

пятнами, пенсне, слетев с переносицы, болталось на шнур-

Кегтте зная, что делать, она почему-то стала торопливо

переодеваться, точно собиралась куда-то и зачем-то

идти, – спорить, требовать, возмущаться.

– Защищала тебя, оберегала, – заговорила она пре¬

рывисто. – Теперь вижу, что напрасно! – Она сбросила

с себя халат, кинула его на спинку стула – шелковый,

он скользнул на пол, она не подняла. – Отец был прав.

Что мы скажем ему теперь? Ох, господи!.. – с отчая¬

нием воскликнула она, надевая на себя юбку и кофточ¬

ку. – Еще в прошлом году надо было прогнать тебя

учиться, а я пожалела своим глупым сердцем, на ку¬

рорт послала – гуляй, дочка, набирайся сил. Набралась!

Сколько раз я говорила тебе: садись, Люся, учи уроки,

готовься!.. Подготовилась! Ах, боже мой, за что такое

''наказание?!.

. Слушая обидные, но справедливые причитания На¬

дежды Павловны, Люся всхлипывала все громче и гром¬

че – от жалости к себе и матери.

– Перестань скулить, несчастная! – выкрикнула На¬

дежда Павловна, стоя в грозной позе обвинителя, и, ис¬

пугавшись своего громкого голоса, взглянув на дверь ка¬

бинета, шопотом прибавила:– Плачем дела не попра¬

вишь. Встань, сними пальто... и иди докладывай отцу...

Леонид Гордеевич вышел сам, в жилетке, с расстег¬

нутым воротом рубахи, недовольный, с тяжелым и во¬

просительным взглядом мрачных глаз: он не любил, ко¬

гда ему мешали.

– Что здесь происходит? – спросил он, недоумеваю¬

ще оглядываясь.

Надежда Павловна поняла, что скрывать случив¬

шееся и выгораживать дочь было бы глупо, нетактично,

и она, первый раз в жизни встав на сторону Леонида

Гордеевича, решительно и твердо произнесла:

– Не выдержала.

– Что не выдержала?

– Экзаменов в университет. Не приняли ее.

– Не приняли?.. – спросил он, расширив глаза.

Надежда Павловна повысила тон, она почти кричала,

взволнованно, срывающимся голосом, суетливо придер¬

живая прыгавшее на носу пенсне, взбивая прическу, при¬

кладывая ладони к горячим щекам:

– Я говорила ей: готовься, учись! Не слушала...

Люся глубже вдавливала себя в подушки, точно хо¬

тела скрыться в них от гнева отца, от обидных и резких

слов матери, и продолжала плакать. Леонид Гордеевич

решительно шагнул к дочери, Надежда Павловна предо¬

стерегающе встала на его пути, произнесла предупреди¬

тельно и с мольбой, страдальчески сведя брови:

– Леонид...

Он властно отстранил ее, попросил:

– Подожди! Отойди. – Он опустился на тахту, ти¬

хонько дотронулся до плеча Люси: она показалась ему

в эту минуту маленькой, горько обиженной, беспомощ¬

ной, как в детстве, и, глядя на ее вздрагивающие плечи¬

ки, испытывал приятное чувство жалости к ней, неж¬

ности.

– Люська... девочка моя, – услышала она мягкий,

проникновенно ласковый голос отца, и шею ее защеко¬

тала его борода – он поцеловал ее в затылок. Она отор¬

валась от подушек, судорожно обняла его, уткнулась

мокрым носом ему в грудь:

– Папа... папочка, милый...

Он гладил ее мягкие светлые волосы, произносил дав¬

но позабытые слова нежности, прозвища, слышанные ею

еще в детстве, потом снял с нее пальто, передал жене,—

та поспешно отнесла его в переднюю, – затем взял ее

за подбородок, приподнял заплаканное, распухшее от

слез лицо, улыбнулся и подмигнул ей:

– Что, ревушка-коровушка? Может быть, переста¬

нешь плакать-то, а? Или еще поплачешь? Я ведь долго

ждал, когда ты заплачешь. А ты все смеялась, все пела...

И вот, наконец, заплакала... Ну, пореви еще...

жала лиц      _ _      и долго сидели на тахте об¬

нявшись, молчали, а поодаль стояла Надежда Павловна,

глядела на них, и нижняя губа ее, подбородок вздраги¬

вали, из-под пенсне выкатывались и падали на пол свет¬

лые капли.

– Ты думала, жизнь-то – это сплошной карнавал,

хоровод: все нарядно, весело, смешно, дух захватыва¬

ет! – говорил он тихонько, немного грустно, щекоча ее

щеку бородой, поглаживал ее, словно убаюкивая. – Нет,

мартышка, карнавал-то хорош после труда, труда боль¬

шого, значительного... – Он достал из кармана платок,

подал ей: – На-ка, высморкайся, вытри глаза... Теперь

слезы в сторону и давай обсудим положение, как даль¬

ше жить. – Люся послушно вытерла лицо; мать, присев

на краешек стула, тоже украдкой вытирала глаза под

стеклами пенсне. Леонид Гордеевич захватил в горсть

бороду, подержал ее, подумал, затем сказал: – Не при¬

няли в институт—это беда, конечно, но если подумать

серьезно, беда поправимая. Что тебе делать сейчас – вот

вопрос... •– Отметив решительное и непреклонное выра¬

жение лица мужа, Надежда Павловна забеспокоилась,

привстав со стула, подалась к нему с предупредительным

жестом, но Леонид Гордеевич опередил ее, сказал учти¬

во и суховато: – Прошу тебя, Надя, не вмешиваться в

наши отношения с ней. Свое влияние ты показала доста¬

точно, я думаю. Теперь я буду командовать.

– Что ты хочешь от нее? – встревожилась Надежда

Павловна.

– Я знаю, что я хочу, – ответил Леонид Гордеевич

и спросил Люсю: —Дочка, ты будешь делать так, как я

тебе скажу?

Люся молча кивнула.

– Я не слышу, погромче, – попросил он.

– Буду, – прошептала Люся, глубоко и прерывисто

вздохнув.

В распахнувшуюся форточку с шумом врывался ве¬

тер, бугрил, колыхал занавеску, сухо постукивал запор¬

кой о стекло, и Люся, встав с тахты, подошла и захлоп¬

нула форточку.

Люся

сквозь слезы и теснее при-

А через несколько дней в сентябрьское утро Антон

Карнилин, стоя у молота, увидел, как по цеху, опасливо

озираясь на грохочущие стальные махины, на брызжу¬

щий металл, шла Люся Костромина в темном свитере, с

аккуратно завязанными платочком волосами. Антон на¬

столько был поражен ее появлением, что позабыл про

заготовку, которая уже остыла, потускнела, и Сарафа¬

нов вернул ее обратно в печь.

Через несколько минут Гришоня Курёнков, сбегав ку¬

да-то и разведав, сообщил кузнецу:

– Наш новый контролер. Оч-чень интересно!

Глава пятая

1

Вечерняя заря занялась чуть ли не с полдня, по-

осеннему холодная, жиденькая, точно истратила она все

свои краски на леса, щедро пропитав багряно-желтыми

соками листья осин, берез, кленов. Все вокруг пламене¬

ло, поражая взгляд последней, ослепляюще дерзкой

вспышкой жизни перед увяданием. Только сосновый, мо¬

лодцевато стройный бор в отдалении загадочно темнел,

хмурился, погруженный в суровое раздумье. В нем было

таинственно и тихо, нечаянный хруст веточки казался

гулким и вызывал испуг.

Таня медленно прошла до озера, остановилась на бе¬

регу, понаблюдала, как листья, падая, ложатся на воду

нарядными узорами, напоминая о быстро промелькнув¬

шем лете. Вспомнила Антона... Она хотела пойти на то

место, за просеку, где он просил ее не выходить замуж

за Семиёнова. Но в глубине леса сгущался сумрак, от¬

туда тянуло сыростью, запахом прелой хвои, грибами,

и Таня побрела к даче, осторожно ступая по шуршащим

листьям.

Фирсоновы переезжали в город. Они прибыли на да¬

чу за вещами в субботу. Вместе с ними приехала и Та¬

ня. Ей хотелось провести выходной день в лесу. Утром

они отправили электричкой Игорька с Савельевной в

Москву, а сами остались ждать прибытия грузовика.

Елизавета Дмитриевна выносила из комнаты вещи:

постели, посуду, стулья; Алексей Кузьмич возился на по-

лу, укладывая и увязывая все это; Дмитрий Степанович

сортировал на скамеечке саженцы каких-то деревьев.

Таня молча села на ступеньку крыльца и взяла с пе¬

рил «Комсомольскую правду», которую она смотрела уже

много раз. На первой странице был напечатан крупный

портрет Антона Карнилина; кузнец стоял возле молота в

богатырской позе с клещами на плече. Под фотографией

статья: «На вахте мира».

Таня отложила газету и, подперев щеки ладонями, не

шевелясь, следила, как молодые липы покрывали стол

беседки плотной скатертью листьев; она заговорила, как

бы размышляя вслух:

– Не люблю я желтые листья: нарядные, а нежи¬

вые... Красиво они падают, медленно, неохотно, земля от

них в рыжих узорах. А под ногами шуршат как-то зло¬

веще, будто по змеям шагаешь. Взглянешь наверх —

ветви-то уже наполовину голые, скучные. И так тоскли¬

во делается... А они все падают, падают...

Дмитрий Степанович взглянул на нее, улыбнулся и,

продолжая раскладывать саженцы, отозвался негромко,

с ласковым упреком:

– Что-то ты часто грустить стала, Таня...

– Я ведь не из веселых, – промолвила Таня, не ме¬

няя позы. – Да и веселиться-то не с чего.

– Ну, погрусти, – примирительно согласился учи¬

тель и ободряюще покивал ей головой: – От грусти душа

мягчает, делается светлее: вся пыль с нее смывается.

И мысли осеняют этакие поэтические...

– Какие там поэтические, – горько усмехнулась Та¬

ня, – просто сомнений много.

Дмитрий Степанович сел с ней рядом, вкрадчиво за¬

говорил, будто хотел в чем-то переубедить ее:

– Все это у тебя от любви, я знаю. А любовь, Та¬

ня, – если, конечно, это хорошая любовь, настоящая,—

как солнце: от нее лучи идут... Она дается человеку, как

награда, за веру, за щедрость души...

– Ох, правда, Дмитрий Степанович! – отозвалась

Таня. – Человек живет для счастья. А счастье без люб¬

ви не бывает. И чтобы оно было чистым, полным, надо

оберегать любовь от мелочей жизни.

¦ – Я всегда утверждал, что грусть склоняет челове¬

ка к философии. – заметил учитель,

Таня усмехнулась:

– Ну, уж философия!.. – И, понизив голос, поведала

Дмитрию Степановичу: – Просто боюсь всю жизнь про¬

жить одинокой.

– Такая-то красивая, милая?! – удивленно восклик¬

нул учитель. – И слушать не хочу!

– А ты поменьше думай об этом, Татьяна, – вме¬

шался в беседу Фирсонов. Приготовив вещи для погруз¬

ки, он критически огляделся, отряхнул брюки и, опус¬

каясь на ступеньку, сказал просто и убежденно: – Выхо¬

ди за него замуж, Татьяна.

Таня вздрогнула, вскинув голову, спросила с испу¬

гом:

– За кого?

Алексей Кузьмич кивнул на газету, лежащую рядом

с ней:

– За него. Он тебя любит.

Таня смутилась, в замешательстве прошептала чуть

слышно:

– Не знаю...

– И ты его любишь, – сказал Алексей Кузьмич.

– Не надо, Алексей, – умоляющим голосом возра¬

зила она, заволновалась, поспешно встала и ушла в сад.

Захотелось очутиться одной, спросить себя: любит ли

она его или... «Да что скрывать? Люблю!.. От людей

можно скрыть, от себя не скроешь. Люблю!.. Но что же

это такое?.. Радоваться бы надо, а мне делается страш¬

но. Ведь мы с ним ровесники, я даже старше его на пол¬

года... И каким-то он окажется потом?.. Теперь Люся ря¬

дом с ним. Она стала еще красивее. И поумнела, навер¬

ное...» – Она стояла под липой, положив локти на из¬

городь. Косые лучи заходящего солнца прощально осве¬

тили одетый в золото мир. Из открытого окна соседней

дачи слышалась музыка. Звуки плыли в воздухе медли¬

тельно, ощутимо-тягучие, как бы зримые; и думалось:

лови их и наматывай на пальцы, как тенета в яркий день

бабьего лета. Тане хотелось плакать...

С террасы доносились невнятные голоса; Таня знала,

что говорили о ней.

– Совсем недавно он был влюблен в Люсю Костро-

мину. И как!.. – сказала Елизавета Дмитриевна, подме¬

тая пол террасы.

– Мало ли, в кого мы влюбляемся сгоряча! – отве¬

тил Алексей Кузьмич. – Была вспышка и погасла.

– Погасла ли?.. – усомнилась Елизавета Дмит¬

риевна.

Она замела мусор в уголок, прикрыла его веником

и, садясь возле мужа, высказала, как давно решенное:

– Никто к ней не будет относиться лучше Ивана

Матвеевича. С ним она проживет, как за каменной сте¬

ной.

– А что, если эта каменная стена окажется со всех

четырех сторон? – возразил Алексей Кузьмич, хитро при¬

щурив один глаз от дыма трубки, потом нежно обнял

жену. – Стареем, Лиза. Раньше на таких, как Семиёнов,

ты глядеть не могла без гримасы, вспомни-ка. А сей¬

час за каменную стену потянуло, волнения пугают...

Устала ты немножко, моя хорошая.

– А мы в эти годы только расцветали, – торже¬

ствующе произнес Дмитрий Степанович.

Елизавета Дмитриевна сердито сбросила с плеч руку

му>^а, даже отодвинулась от него и проговорила недо¬

вольно:

– Никуда меня не потянуло! Таня мне как родная

сестра. Помучилась она все эти годы, хватит с нее.

– Что ты сердишься? – спросил Алексей Кузьмич.—

Я только высказываю свое мнение: один живет •– тлеет,

другой – горит. Некоторым нравится дым, мне – огонь.

И не думай, пожалуйста, что я плохо отношусь к Ивану

Матвеевичу. Он честный работник, у него есть какие-то

там творческие планы. Но будущее все-таки за Карни-

линым. Он знает, что хочет, знает, куда идет, и идет сме¬

ло, широко, и Таня должна ему помочь, окрылить, если

хочешь...

Елизавета Дмитриевна усмехнулась:

– Да, да: она его окрылит, он еще знаменитостью

станет, а потом бросит ее.

– Лиза, как тебе не стыдно! Подумай, что ты гово¬

ришь!..

– Он наплюет на то, что ему сейчас до нее расти да

расти, а возвысится и станет помыкать ею'. Знаем мы та¬

ких знаменитостей!.. Вон Дарьин... Ты с ним так же но¬

сился. А он как добился успеха, как затрубили о нем во

всех газетах, так и жена ему стала немила, покрасивее

нашел, – с Мариной Барохтой из механического завел

роман.

– Лиза, я просто не узнаю тебя!

– О Тане я позабочусь сама, – сказала она сухо,—

Я не хочу, чтобы она, выйдя замуж, мучилась.

Таня услышала, как Алексей Кузьмич неожиданно

громко и настойчиво проговорил:

– Нет уж, пусть она сама решит, что ей делать!

И я прошу тебя: не лезь к ней со своими советами. Она

не глупее нас с тобой.

– Я знаю, что делаю, – возразила Елизавета Дмит¬

риевна.

Таня подошла и прижалась к ней, растроганная:

– Спасибо, Лиза, ты, как мать, обо мне заботишься...

Заканчивая беседу, Дмитрий Степанович, подняв па¬

лец, произнес значительным тоном:

– А мой тебе совет, Танечка, таков: выслушай всех

прилежно и реши по-своему.

– Я так и сделала, – живо отозвалась Таня, и по

тому, как молодо и горячо заблестели ее глаза, Алексей

Кузьмич понял, какое она приняла решение.

Теперь ни шелест листопада, ни музыка не наводили

на нее уныния, наоборот, они словно подчеркивали ощу¬

щение ясности и определенности: чувство к Антону как

будто укрепляло ее, обновляло.

Алексей Кузьмич вышел за калитку и стал всматри¬

ваться в сторону шоссе, не покажется ли машина.

Издали донесся глухой рокот мотора, и вскоре к из¬

городи подкатил грузовик. Из кабины, к удивлению при¬

сутствующих, выпрыгнул Володя Безводов.

– Чтобы водитель не плутал по дачным переулкам,

я решил сопровождать его и помочь грузиться, – выпа¬

лил он, заранее предупреждая все вопросы.

Когда имущество было погружено в кузов и все было

готово к отъезду, вдруг жалко стало расставаться с этим

тихим, уютным уголком. Дача все плотнее окутывалась

сумерками, в дальнем окошке сквозь ветви затеплился

свет. Шум листопада не переставал.

На прощанье женщины посидели в беседке.

– Давно ли мы собирались здесь? Как летит время,

Лиза! – проговорила Таня, но в голосе ее не слышалось

сожаления, точно ей было приятно, что время так быстро

летит.

К женщинам подошли Безводов и Алексей Кузьмич.

– Ты думаешь, Володя, звания передового цеха лег¬

ко добиться? – спросил Фирсонов, глядя вдаль, где над

сосновым бором, наливаясь темнотой, меркло небо.—

Это задача тяжелая, особенно у нас, в кузнице.

– Знаю, – согласился Володя и задорно взглянул на

женщин, приглашая их присоединиться к его словам.—

Трудно. Но к весне мы добьемся этого звания, а то и

раньше! Что я, не знаю своих кузнецов?

– Про нас, конструкторов, технологов, тоже не забы¬

вай, Володя, – заметила Елизавета Дмитриевна и вста¬

ла, смахнув рукавом листья со стола.

'Ганя тоже встала.

– Одного твоего желания мало, необходимо жела¬

ние всех, притом желание, подкрепленное делами. Так,

ведь, Алексей?

– Верно, Таня, – поддержал Алексей Кузьмич,—

Для начала соберите бригадиров молодежных бригад.

У нас их двенадцать, целый отряд! Поговорите с ними.

Пусть сами они примутся за работу как следует и тянут

за собой отстающих.

– Это мы провернем,—живо отозвалась Таня; на¬

блюдая за ней, Алексей Кузьмич отметил, что она как

будто преобразилась, в ней появилось что-то решитель¬

ное, смелое.

– На послезавтра у нас назначено бюро, – сказал

Володя. – Вот мы их всех и вызовем.

У калитки шофер гремел ведром, доливая воду в ра¬

диатор.

К беседке спешил Дмитрий Степанович, оглашая ти¬

шину неукротимым своим басом:

– Чем объяснить ваши поступки: сначала с нетерпе¬

нием ждали машину, тревожились, что она не придет, а

пришла – все вдруг обнаружили пристрастие к уедине¬

нию. Марш домой!

Дмитрий Степанович решил еще денек повозиться в

саду. Проводив своих, он долго стоял у калитки, пока

машина не скрылась за поворотом.

2

Кузнецы не знали контролера более строгого и при¬

дирчивого, чем Люся Костромшта,

– Быстро насобачилась! – не без восхищения отме¬

тил Гришоня, когда она, проработав недели две с опыт¬

ным контролером и освоив специальность, стала все на¬

стойчивее атаковать их бригаду.

Появляясь на работе в одно и то же время, она не

спеша проходила по корпусу, тоненькая, стройная, всегда

аккуратно одетая, с подобранными под косынку локона¬

ми, подвязывала фартук, натягивала кожаные перчат¬

ки – она ревниво оберегала руки от ссадин, грязи – и

ждала, когда начнется пальба молотов и к ней придут

детали. Люся проверяла продукцию двух бригад: Карни-

лина и Полутенина.

Внешне Люся была спокойна, всем она казалась вы¬

держанной, деловой, озабоченной, – любовь к отцу, гор¬

дость и самолюбие не позволяли ей работать как-нибудь.

Но никто, кроме разве матери, Надежды Павловны, не

знал, что творилось в ее душе.

Работу в кузнице Люся считала как бы наказанием

за прошлое свое поведение. Она чувствовала себя глубо¬

ко несчастной и страдала от этого. Ее угнетал цех, пол¬

ный грохота, огня, шума, движения, стесняли неуютные,

громоздкие машины, среди которых она просто терялась,

страшили грубоватые, бесцеремонные, чумазые люди:

все эти кузнецы, нагревальщики, прессовщики. Дисципли¬

на труда оказалась для нее непомерно тяжелой, обреме¬

нительной.

По окончании рабочего дня, едва ополоснувшись в

душевой, она с лихорадочным нетерпением стремилась

домой, скрываясь от грохота молотов, от копоти, от мрач¬

ного света сквозь задымленные окна. С отцом она держа¬

лась отчужденно, считая его виновником того, что с ней

произошло. С матерью теперь разговаривала мало и поч¬

ти совсем перестала смеяться. По вечерам по старой

привычке Люся снимала с вешалки свои наряды, глади¬

ла их, собираясь пойти куда-нибудь повеселиться. Но при¬

готовив платье или юбку с кофточкой, она вдруг чувство¬

вала усталость, – гул кузницы не покидал ее и дома,

настойчиво звучал в ушах, – всякое желание идти куда-

нибудь исчезало; на звонки Антипова она отвечала отка¬

зом и рано ложилась спать. И Антипов в эти минуты

неосознанно раздражал ее чем-то; всегда казался не¬

естественным, точно играл какую-то роль, как артист на

сцене; и от этого выглядел белой вороной среди кузне-

цов. «Надо поговорить с ним об этом...» – уже засыпая,

думала Люся.

Надежда Павловна видела, как отражается оабота на

ее любимой дочери, и горестно вздыхала украдкой. По

утрам, прежде чем разбудить Люсю, она подолгу и с

состраданием вглядывалась в ее лицо, потом тихонечко

касалась плеча дочери и просила шопотом:

– Вставай, девочка... Пора на завод.

Люся с усилием заставляла себя подыматься, молча

одевалась, молча завтракала и уходила.

Однажды Надежда Павловна заметила, как у Люси

скатилась со щеки слеза, упала на горячий утюг, заши¬

пела. Надежда Павловна приблизилась к дочери, полная

неизъяснимой материнской жалости к ней, прошептала:

– Доченька... Милая ты моя... Голубка... Измучи¬

лась... – И у самой задрожали губы.

Люся не выдержала. Она поставила утюг на кон¬

сервную банку, взглянула на свои руки: несмотря на пер¬

чатки, они были шершавые, в ссадинах, с неотмываемой

копотью в извилинах ладоней и под ногтями, когда-то

блестящими от лака; закрыла этими руками лицо и за¬

дрожала, задыхаясь от рыданий.

– Мамочка! Не могу я больше, – заговорила она

прерывисто. – Не могу!.. Не девичье это дело – ворочать

поковки. Не для женщин этот цех, эта работа...

Надежда Павловна поглаживала ее вздрагивающие

плечики, утешала, придерживая свое пенсне:

– Ну, не надо. Успокойся... Потерпи еще немного.

Вот я поговорю с отцом...

Однажды в воскресенье Люся была в театре и легла

спать поздно. Утром девушка не в силах была раскрыть

глаза. Она что-то пробурчала матери сонным и недоволь¬

ным голосом и отвернулась к стене.

На помощь Надежде Павловне пришел Леонид Гор¬

деевич.

– Вставай, Люська, а то проспишь! – громко ска¬

зал он, вытирая лицо полотенцем, усмехнулся и накло¬

нился над ней – с бороды упало ей на шею несколько

холодных капель. – Слышишь?

Люся внезапно вскинулась и прокричала отцу:

– Ну и просплю! Ну и пусть! Не нужна мне твоя

кузница!.. – Она была полна решимости не идти больше

на завод.

Леонид Гордеевич спокойно ответил:

– Почему – моя? Она также и твоя,

– Я не нуждаюсь в ней! Я ее ненавижу! И больше

туда не пойду. – И уткнулась опять в подушку.

– Люся! – воскликнула Надежда Павловна, как бы

предупреждая дочь.

–¦ Что ж, оставайся дома, спи, – все так же спокойно

сказал Леонид Гордеевич.—Ты будешь спать, а поковки

за тебя пусть проверяет другая девушка, ей наверно спать

не хочется... Только научи, что мне сказать людям, когда

они спросят, почему моя дочь не вышла на работу. Ска¬

зать, что она не хочет и не любит работать, не любит

вставать рано, умеет лишь веселиться?.. Так, что ли? Не

забывай, что ты сама согласилась идти в кузницу...

А кузница-то не танцевальный зал, а горячий цех.

Люся молчала. «Останусь дома, – мелькнула в голо¬

ве мысль, – лягу спать... Нет, не усну, сна уже нет.

Встану, уберусь, позавтракаю... А дальше что? Слонять¬

ся по комнате, по улице, как раньше? Прежнее, видно,

ушло, не вернуть. Мать будет вздыхать, отец перестанет

разговаривать...»

Она представила, как удивится бригада Карнилина,

когда на контроле вместо нее окажется другая девушка,

и Гришоня Курёнков, конечно, не упустит случая по¬

смеяться над Люсей:

«Ненадолго хватило огня у началы-шковой дочки —

угасла. Запах не по вкусу – не та атмосфера...– И Анто¬

на заденет наверняка: – Ненадежным оказался предмет

твоих вздыханий!..»

А Антон бросит с презрением:

«Что с нее взять!..»

И именно эти слова, которые Антон не говорил и, воз¬

можно, никогда не скажет,, испугали Люсю больше все¬

го. Неужели нет у нее за душой ничего такого, что по¬

надобилось бы людям?.. Интересный парень, этот Антон.

Совсем недавно он казался другим... Приятно и'немнож¬

ко страшно смотреть на него, когда он сердится: голова

наклоняется, широко открываются белки глаз, губы сжи¬

маются...

Люся села на кровати и протерла глаза.

Отец говорил:

– Уметь переломить и заставить себя приняться за

дело именно в тот момент, когда больше всего ничего не

хочется делать,—.в этом и сказывается воля человека,

Люся... Пойди-ка, умойся, сразу веселее будет.

Люся вздохнула, поднялась с кровати, – стало как-

то легче.

Как больной человек, минуя опасные моменты кризи¬