Текст книги "Владигор. Князь-призрак"

Автор книги: Александр Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

– Так это ж опыты, – затравленно пролепетал Десняк, – для общей пользы…

– Какая польза, идиот? – гневно воскликнул Урсул. – Что ты знаешь о природе вещей, чтобы так рассуждать?! Всякой твари от века определено творцом место и время под солнцем, и кто ты, чтобы ломать его предначертания? Ничтожество! Раб! Червь!

Урсул убрал ладонь с пути голубого луча, и Десняк увидел у стены два человеческих скелета, сцепившихся беззубыми челюстями.

– Нет! Нет! Не хочу! – закричал он, выставив перед собой руки.

– А куда ты денешься? – ехидно зашипел над его ухом тенорок Урсула.

– Нет! Не хочу! Пронеси! – хрипел Десняк, жадно ловя ртом слоистый дым.

– Вспомни несчастных, гниющих в твоих подземельях, – холодно продолжал Урсул. – Они-то в чем виноваты? Или опять опыты для общей пользы?

– Довольно, пощади! Всех отпущу! Хоромы возведу для убогих!..

– Врешь, хам! Выйдешь отсюда и забудешь про все! – гневно крикнул Урсул, поворачивая шкатулку и направляя на Десняка яркий голубой луч.

– Нет! Клянусь! Отсохни моя рука, если забуду!

Десняк упал лицом в пол и пополз к Урсулу, путаясь коленями в шелковом подоле рубахи.

– Вот так-то лучше, – услышал он над головой голос Урсула. – Не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати, – так у вас говорят?

– Так точно-с! – подтвердил Десняк, стукнувшись лбом в половицу.

– Ты согласен?

– Согласен! Всегда согласен! Глас народа – глас божий!..

– Ну тогда иди, я отпускаю. Вижу, что поумнел, пень старый! А то пришел: то ему не так, это…

Голос Урсула постепенно отдалялся и таял в ушах Десняка. В последний миг перед ним возникла глубокая воронка, с ее дна в глаза ему ударил ослепительный голубой луч, а затем все погрузилось в удушливую тьму.

Глава шестая

Очнулся Десняк в своей каморке на верхнем ярусе рубленой башни. Бычий пузырь в окошке был окрашен в кровавые закатные тона, а на лавочке у двери сидел Ерыга и пристально смотрел на своего господина. Его правый глаз горел злым волчьим огнем, а в левом светилась такая собачья преданность, что Десняку на миг померещилось, что и само лицо опричника, до глаз заросшее кое-как соскобленной и подпаленной щетиной, грубо слеплено из двух половин: волчьей и собачьей.

Десняк с трудом оторвал бороду от столешницы и вдруг с ужасом увидел перед собой сухую, обрубленную по локоть человеческую руку.

– Что… это? – спросил он, с силой смахнув со стола этот жуткий предмет.

– Рука-с! – с собачьей улыбочкой прошептал Ерыга.

Лицо его подобострастно осклабилось, но глаза вспыхнули ярой, неугасимой злобой, от которой по спине Десняка пробежала холодная колкая дрожь.

– Сам вижу, что не хер собачий! – буркнул он. – Но почему здесь? Кто принес?

– С ладьи доставили-с, от Урсула, – пролепетал Ерыга. – Сказали, будто вы сами приказали-с!.. Для опытов.

– Для опытов, говоришь? – Десняк привстал с табурета и навис над столом, широко расправив сухие костистые плечи. – Будут им опыты! Такие опыты, что всем чертям тошно станет! Понял?

– Понял-с! – кивнул Ерыга, поочередно подмигнув господину собачьим и волчьим глазами.

– Ну так чего ж ты сидишь? – сквозь зубы процедил Десняк. – Как медовуху жрать, так первый, а как харчи отрабатывать, так не допросишься! Паразиты! Дармоеды проклятые!

– Не пори горячку, хозяин, – грубо перебил Ерыга, – еще не вечер…

– А смола? Пакля? Трубки камышовые? Провозитесь до третьих петухов, а луна ждать не будет! Взойдет, и хрен вы тогда к бортам подплывете, всех копьями переколют, как налимов!

– Не боись, хозяин, не переколют, – проворчал Ерыга, поднимаясь с лавочки, – и за смолу не беспокойся, все готово: и смола, и пакля, и трубки, и крючья с веревками, – отработаем твою медовуху…

Опричник молодцевато одернул полы кафтана и взялся на ручку двери.

– Девку мне не попортите, – сказал Десняк, морщась от скрипа несмазанных петель, – и шкатулку с камнем не утопите!

– А с купцом как? Топить или тоже доставить?..

– Ты что, глухой? Я сказал: девку и шкатулку с камнем! Еще вопросы есть?

– Никак нет!

Ерыга пригнул голову, ссутулил толстые плечи, шагнул через порог и с долгим певучим скрипом прикрыл за собой дверь. Оставшись один, Десняк встал из-за стола и прошел вдоль стен каморки, крепкими желтыми ногтями сбивая с концов лучин сизые червячки нагара. Огоньки, освобожденные от тяжести пепла, ярко вспыхивали, озаряя багровыми всполохами закопченный потолок, глиняные горшочки на полках, берестяные свитки на гвоздях и сухую растопыренную руку на грубо протесанных топором половицах. Десняк поднял ее с полу, посмотрел по стенам и, отыскав свободную сыромятную петлю, сунул в нее обрубок кистью вверх. Петля оказалась велика, но когда он стал затягивать ее вокруг костлявого запястья, сухие пальцы вдруг зашевелились и сами вцепились в ремень мертвой хваткой.

Среди ночи на пристани поднялся страшный переполох. Корабельные мастера, спавшие на берегу под опрокинутыми лодками, проснулись от жаркого зарева, охватившего сразу полдюжины ладей, несших на своих треугольных штандартах вышитые золотом волчьи морды. В ревущем пламени заметались черные силуэты стражников, швыряющих в воду горящие тюки и сундуки с товаром, затрещали мачты, разбрасывая над красной рябью огненные лохмотья парусов, а невесть откуда взявшиеся опричники стали поспешно сталкивать в воду раскиданные вдоль песчаной кромки плоскодонки.

Но их старания запоздали. Пока искали весла, пока обматывали мокрыми рубахами головы и руки, огонь разбушевался и обрушил на подплывающих спасателей такой плотный град раскаленных углей, что на опричниках вмиг высохли и задымились кафтаны, а несколько особенно ретивых едва не лишились глаз и не обварили руки, стараясь выхватить из кипящей воды хоть малую толику расплывающегося добра.

Когда пламя по доскам обшивки достигло воды, спасатели поняли, что рваться к догорающим ладьям бессмысленно и, прикрывая лица от жара, стали высматривать среди горящих обломков головы утопающих. Но и здесь их постигла неудача: купцы со своей свитой и стражей то ли сгорели в пожаре, то ли, бросившись в воду, сразу пошли ко дну под тяжестью драгоценностей, с опрометчивой жадностью рассованных по карманам кафтанов и шаровар.

Впрочем, это обстоятельство не особенно опечалило спасателей. Войдя в азарт нечаянной огненной потехи, опричники лупили по воде баграми, бросали с бортов четырехпалые кованые «кошки» и от души потешались друг над другом, когда над багровой рябью показывался рваный башмак или полуобъеденный собачий костяк, кишащий мокрыми блестящими раками.

Правда, один раз багор Ерыги зацепил что-то тяжелое; когда опричник подтянул свою добычу к борту, из-под воды ему в лицо ударил такой яркий белый луч, что он выпустил шест и, злобно выругавшись, прикрыл ладонями обгоревшие брови. Когда он раздвинул пальцы, луч почти угас, погрузившись в темную бездну, но конец багра еще колыхался на поверхности подобно рыбачьему поплавку.

Ерыга вспомнил наказ Десняка о шкатулке и камне, скинул кафтан, перевалился через борт плоскодонки и нырнул в воду. Быстро преодолев горячий верхний слой, он устремился к светящейся белой точке. Но свет ее становился все слабее и наконец совсем угас, оставив Ерыгу в кромешной тьме. Воздух в его легких сперся в удушливые комки, он перевернулся и, увидев над собой багровое свечение, устремился к поверхности, с силой разгребая ладонями упругую воду. Вдруг чья-то рука судорожно ухватилась за его штанину. Ерыга слепо ткнул в нее выхваченным из ножен клинком, но, почувствовав, что хватка не ослабла, отсек оттянутый клок и из последних сил пробил макушкой кипящую толщу воды. При этом он изрядно ошпарил лоб, щеки, плечи и ладони, и, если бы опричники мгновенно не втащили в лодку своего отчаянного товарища, он бы запросто сварился по самую грудь.

Но на этот раз судьба смилостивилась над Ерыгой и вскоре он уже лежал на берегу, а две дешевые потаскухи заботливо прикладывали к водянистым волдырям на его коже ветхое тряпье, пропитанное «обыкновенным женским».

– Фуй, распутницы, фуй! – брезгливо фыркал Ерыга, шевеля волосатыми ноздрями.

– От кобеля слышим! – задорно восклицала та, что помоложе.

– Зачатый в грехе, рожденный в мерзости, молчи! – наставительно добавляла старшая.

Ерыга приоткрыл один глаз и, увидев над собой седые патлы, окружающие лиловую лошадиную рожу с провалившимся носом, лишился чувств.

Очнулся старый опричник в сыром пыточном подвале. Старый палач Теха заклепывал на его запястье железный обруч, а молодой, Гоха, уже крутил ручку ворота, наматывая цепь на круглое, до блеска отполированное бревно.

– Что это вы, братцы? – взмолился Ерыга, когда его руки дернулись и потянулись вверх.

– Ничего не знаем, браток, – вздохнул Теха, взявшись за ручку кузнечного меха. – Ваше дело беково – нас дерут, а нам некого!

– А меня-то за что?!. – взвыл Ерыга, чувствуя, как его левое плечо с хрустом проворачивается в суставе. Мышцы правой, привыкшей махать тяжелой плеткой, были крепче и потому лучше держали вес раскормленного тела.

– Это ты у хозяина спроси, – весело отозвался Гоха, повизгивая воротом.

– Так позовите его! – прохрипел Ерыга.

– Сам зови! – нахмурился Теха, со свистом раздувая угли в глубине пыточного горна. – А нам с тобой вообще говорить не велено; это мы уж так, по старой дружбе, чтоб не скучал…

В этот миг Гоха довернул ручку до упора, правое плечо Ерыги хрустнуло, а его тело резко дернулось и обмякло, повиснув между полом и потолком.

– Господин!.. Хозяин!.. – взревел опричник, выкатив глаза от страшной боли.

– Ох-ох-ох! Какие мы нежные! – вдруг услышал он насмешливый голос Десняка.

Ерыга поднял голову, из последних сил сдул упавшую на глаза прядь и увидел в дальнем углу подвала две человеческие фигуры в длинных плащах с высокими остроконечными капюшонами. Алые отблески разгорающихся углей дрожали на сводчатых стенах и, достигая фигур, терялись в глубоких, ниспадающих до пола складках.

– Прикажи отпустить его, – послышался из-под капюшона женский голос, – он не виноват, он очень старался, я сама видела.

– На что он мне теперь? – спросил второй капюшон голосом Десняка. – Ворон в огороде пугать?

– Нешто он такой страшный? – захихикал женский капюшон.

– Пуганая ворона куста боится, – резонно возразил мужской.

– А ты, старичок? Чего ты боишься? – игриво прощебетал женский голос.

Ерыга напряг глаза и увидел, как из-под капюшона змеиной головкой выскользнула смуглая ладонь и быстро исчезла в складках мужского плаща.

– Меня боишься? Да или нет? – жарко и быстро зашептал голос.

– Пусти, бесстыжая! Не здесь! – хрипло отозвался из-под капюшона Десняк.

– Здесь, старичок, здесь! – томно проворковала женщина.

– А как же они?.. – затрепетал мужчина.

– Они? Кто «они»? Эти, что ли?

Резко выкрикнув эти слова, женщина выхватила из кольца в стене погасший факел, ткнула его в ярко-алую пасть горна, а когда факел вспыхнул, подняла его над головой и озарила низкие своды подвала дрожащим, неверным светом. Коренастый Теха с перепугу замер над горном, а Гоха отпустил ручку ворота, и Ерыга рухнул на земляной пол.

– Что уставились, дармоеды! – истерически взвизгнула женщина. – Работать! Работать, придурки чертовы! Каждому – свое! Каждому – свое!

Она перебросила факел в левую руку, выхватила из-под плаща плеть и, шагнув к Техе, наотмашь хлестнула его по закопченному лицу. Рот старого палача искривился от боли, но, когда он попытался провести ладонью по щеке, чтобы стереть кровь, женщина стала так яростно и беспорядочно хлестать его плетью, что Теха только охнул и опустился на пол, прикрывая обеими руками плешивую голову.

– А ты что встал, дубина?! – Женщина оставила Теху и, помахивая окровавленной плетью, подступила к Гохе.

– Я чичас! Чи-чичас, го-госпожа! – залепетал тот, хватаясь за ручку ворота и принимаясь остервенело наматывать цепь на осиновый вал.

– Как ты сказал: госпожа? – засмеялась женщина, вытирая плеть полой плаща.

Она сбросила на спину капюшон и разметала по плечам роскошные темные волосы, перехваченные тонкой ниткой сверкающего бисера.

– Цилла, миленькая, голубушка, пожалей! Скажи ему! – взмолился Ерыга, с маху ударившись ладонями о дубовые блоки, через которые были переброшены цепи дыбы.

– Пожалеть?! А ты кого-нибудь жалел?

Цилла шагнула к висящему под потолком опричнику и ткнула в его отвисшее брюхо свернутой плетью. Ерыга задергался и зазвенел цепями, пытаясь подтянуть к груди жирные колени.

– Не любит, стервец, ой не любит! – расхохоталась Цилла, запрокинув голову и откинув на спину плотную волну блестящих от масла волос.

– Люблю, госпожа, все люблю! – заверещал из-под потолка Ерыга. – Пожрать люблю, выпить, бабу трахнуть… Всех, конечно, не перетрахаешь, но я стремлюсь, изо всех сил стремлюсь!..

– Ой, насмешил! Ой, держите меня, я сейчас упаду!..

С этими словами она осела на пол и зашлась грубым истерическим хохотом.

– Теха! Гоха! Кончайте его! – коротко приказал Десняк.

Он скинул капюшон, выдернул из стенки деревянную затычку родника и, набрав ведро воды, опрокинул его над визжащей от хохота Циллой. Смех умолк, и все замерли, глядя, как она поднимается с полу, выпутываясь из мокрого плаща.

– Какая баба! – восхищенно присвистнул Гоха, когда она выпрямилась во весь рост и, нагая, подошла к горну и протянула к алым углям дрожащие руки.

– Эт-точна! – согласился Теха, размазывая кровь по морщинистым щекам.

– Ты сперва на себя глянь, прежде чем на такую марцифаль пялиться! – буркнул Десняк, откидывая полу своего плаща и прикрывая блестящую от воды спину Циллы.

– Эт-точна! – насмешливо гыкнул Теха.

Он вновь взялся за ручку меха, вздул угли и, взяв клещами конскую подкову, сунул ее в алую пасть горна.

– Пойдем, пойдем отсюда, моя девочка! Тут смотреть нечего! – пробормотал Десняк, обнимая Циллу за плечи и легонько подталкивая ее к маленькой дверце, окованной железными полосами.

– Как его кончать, хозяин? – спросил напоследок Теха. – Моментом или чтоб прочувствовал?

– Пусть его Гоха кончает, – сказал Десняк, не поворачивая головы, – не спеша, с чувством, а ты проследи, подскажи, ежели что не так пойдет, – пора уже парню во вкус входить…

– Отпусти его! – вдруг перебила Цилла. – Помучил человека, и хватит! Он не виноват, он старался, но куда ж ему против Урсула!

– Рад бы тебе угодить, да не могу уже, – вздохнул Десняк. – Слово не воробей…

– Ты хотел, чтобы я пришла, и вот я здесь, – продолжала Цилла, не слушая его, – чего тебе еще надо? Отпусти его…

– Иди, иди, не лезь в наши дела! – сухо оборвал ее Десняк.

– Ваши? А кто меня госпожой назвал?! – воскликнула Цилла.

– Ну, сорвалось с языка!

– Нет, старичок, так дело не пойдет! Сам сказал: слово не воробей!

– Так это ж мое слово! Мое! Что хочу, то и говорю! – захохотал Десняк.

– Нет уж, теперь будет иначе! – обрезала Цилла. – Теперь я здесь госпожа!

Она резким движением стряхнула с плеч полу Деснякова плаща, обернулась и ткнула пальцем в подвешенного на цепях Ерыгу.

– Опустить! Быстро! – коротко приказала она.

Гоха с готовностью отпустил ручку ворота, цепи загремели, и бесчувственный Ерыга мешком грохнулся на земляной пол.

– Десняк, лекаря зови! Вон как ухайдакали бедолагу, счас дух вон!

Цилла подошла к распластанному Ерыге, откинула с его лица мокрую прядь, осторожно приподняла пальцем веко. Опричник застонал и чуть приоткрыл мутные от боли глаза.

– Живой! – усмехнулась Цилла. – Но одной-то ногой он еще в могиле стоит!

– Теха! Гоха! Займитесь! – буркнул Десняк.

– Лекаря, я сказала, а не этих костоломов!

– А мы и есть лекари, госпожа! – сказал Теха, отпустив ручку мехов. – Семья, детишки мал мала меньше, одним заплечным делом не прожить, сами понимаете, вот на двух работах и крутимся!

– Желвак прижечь! Кровушку пустить! Эт-та мы завсегда готовы! – весело подхватил Гоха. – А ежли кто должон помереть, так он так и так помрет, на то воля божья!

– Была божья, да вся вышла! – жестко усмехнулась Цилла. – За этого головами ответите! Вопросы есть?

– Никак нет, госпожа! – воскликнули палачи, бухнувшись ей в ноги. – Так обласкаем доходягу, что всех нас переживет!

– Старайтесь, старайтесь! Глядишь, где-нибудь да и зачтется!

Цилла подняла с полу свой мокрый плащ и резко встряхнула его, обдав брызгами распластанного Ерыгу. Тот медленно приподнялся на локтях, тряхнул кудлатой башкой и обалдело уставился на свою спасительницу.

– Помни, смерд, кому ты жизнью обязан! – сказала Цилла, набросив на плечи мгновенно высохший плащ и склонившись к опричнику. – Вот где твоя жизнь!

Она ткнула под нос Ерыге сжатый кулак, а потом повернулась и быстро пошла к маленькой дверце, услужливо распахнутой перед ней Десняком. Старик подобострастно суетился у низкого порожка, держа в одной руке факел, а в другой дверное кольцо, а когда Цилла скрылась в дверном проеме и поднялась на пару ступеней, обернулся, погрозил Ерыге сухим жилистым кулаком, шагнул через порог и захлопнул за собой дверь.

На другой день, ближе к вечеру, перед двором Десняка остановилась карета с княжеским гербом, и когда боярин вышел из ворот, холоп распахнул перед ним дверку и приставил к кованому порожку дубовую лесенку с широкими ступенями.

Владигор вызвал Десняка для дружеской беседы, поэтому стол в княжеской горнице был накрыт просто и незатейливо: три перемены блюд, потный кувшин с квасом и две пузатые заморские бутыли с залитыми темным воском пробками.

Под конец трапезы прислуживавшие за столом холопы горящими лучинами растопили восковые печати, поставили перед князем и Десняком чеканные золотые кубки и наполнили их густым ароматным вином.

– Беседа с тобой доставила мне искреннее удовольствие! – сказал Владигор, поднимая свой кубок. – Я хочу выпить за то, чтобы ум твой всегда оставался столь же остер и был равен твоей преданности синегорскому престолу и его законным наследникам!

«Намекает, – мелькнуло в мозгу Десняка, – желательно, дескать, чтобы ум был именно равен преданности, не больше, дабы не искушал эту самую преданность! И не меньше: услужливый дурак опаснее врага!.. И чтобы законным наследникам был предан, а не какой-то там самозванной шушере! Какая, однако, тонкая бестия этот князь Владигор! Такой отравит и глазом не моргнет!»

Прежде чем поднять кубок, Десняк привстал со стула и, потянувшись к блюду с грушами, якобы случайно стряхнул в вино щепотку синих кристалликов, которыми были пересыпаны его кружевные манжеты.

– Неловок ты, боярин! – усмехнулся Владигор, подвигая поднос ему навстречу. – Порошок-то небось от моли, а ты его в вино!

– От моли, князь, жизни не стало от проклятой! Всю шерсть попортила, хуже мышей! – вздохнул Десняк, поднимая свой кубок. – Ну да бог с ней, с шерстью, был бы ты, князь, здоров, а на наших костях новая шерсть нарастет!

Десняк поднес кубок к усам, но в тот миг, когда он уже собирался пригубить вино, князь вскочил и, перегнувшись через стол, перехватил его запястье.

– Что у меня, боярин, вина мало, что ты собрался отраву глотать? – воскликнул Владигор, вырывая из пальцев Десняка литую ножку кубка. – Перед ядом, сам знаешь, все равны: князь, червь, моль – все в землю ляжем, все прахом будем!

– Не изволь беспокоиться, князь, – забормотал Десняк, пытаясь дотянуться губами до края накренившегося кубка, – мы люди торговые, привычные…

– Дома или в кабаке можешь любую гадость пить, – возразил Владигор, не ослабляя хватки, – а у меня будь любезен пить то, что дают! Еще помрешь после трапезы, что тогда синегорцы про своего князя скажут? Извел, скажут, Десняка, оборотень проклятый!

Кубок опрокинулся над столом, и по белому шелку скатерти стало быстро расползаться кровавое пятно.

– Кто «оборотень»? Где? – удивился Десняк, потирая освобожденное запястье.

– Перед тобой! – сверкнул глазами Владигор. – Нешто не знаешь, что про меня в народе болтают?

– Слыхал, – пробормотал Десняк, отводя взгляд. – Хотел даже схватить пару болтунов, чтобы прибить их брехливые языки к городским воротам, да все как-то руки не доходили. Да и народ разное болтает: одни про оборотня, другие про то, что милостив князь, такие старые вины простил, за какие Климога покойный молодыми березками надвое рвал! А раз князь такой, то нам уж сам бог велел, потому как всякая власть от бога…

– А Климогина? – быстро перебил Владигор. – Тоже от бога или как?

– Не могу знать, князь, – потупился Десняк, – ослаб умишко, не постигает промысла божия…

– Может, лукавый тебя путает, боярин?

«Ого, куда метит! – похолодел Десняк, глядя на вновь поставленный перед ним кубок. – Насквозь меня видит! Ну да ладно, двум смертям не бывать, а если он решил, то лучше уж так, тихо, а то придут среди ночи да и удавят, как пса… Мало ли случаев было!»

Десняк поднял кубок, но прежде, чем пригубить его, прижал пальцем золотой ободок, раздавил скрытый под ногтем пузырек из рыбьей мездры и, дождавшись, когда желтая маслянистая капля упадет в густое темно-красное вино, единым духом осушил кубок до дна.

«Хитер ты, князь, но и мы не пальцем деланы, – думал Десняк, выходя из ворог княжеского двора и ставя ногу на шаткую ступеньку легкого, обтянутого кожей возка, – небось знаешь про девку, но молчишь! А что ты скажешь? Ведь не купил я ее, она сама пришла, а это дело добровольное, на него запрета нет!..»

Кнут звонко щелкнул над лошадиными спинами. Как только возок отъехал подальше, Десняк привстал и с силой ткнул возницу кулаком в спину. Экипаж остановился, Десняк спрыгнул на обочину, развел ладонями усы и, склонившись над сточной канавой, сунул два пальца в рот…

«Так-то оно вернее, – думал он, вновь забираясь в возок и вытирая бороду рукавом кафтана. – Бес его знает, какой у князя яд, а теперь все поменьше его во мне осталось, глядишь, и выживу!..»

Цилла, выслушав рассказ Десняка о том, как проходил княжеский прием, весьма прохладно отнеслась к его подозрениям насчет Владигорова коварства.

– Мнительный ты стал, ой мнительный! – повторяла она, когда Десняк вдруг прерывал свою речь и, закатив глаза, начинал испуганно прощупывать пальцами впалый живот. – Князь хоть и не глуп, но прост…

– Так ведь намекал, прямо намекал, чуть не в лоб! – обижался Десняк. – Я ему про пошлины толкую, про баб, а он все об одном: хлопнет, говорит, тебя кондратий и предстанешь в мерзости! Учить меня еще вздумал, щенок: пусть, дескать, мой ум будет равен преданности, – а это как понимать?

– Нечего тут понимать, – усмехалась Цилла, выгибаясь и подставляя грудь под его растопыренную ладонь, – кланяться надо и благодарить за науку!

– За науку? Какую науку? Кого? – возмущался Десняк, беспокойно теребя пальцами ее набухший сосок. – Пусть сперва с мое проживет, а тогда посмотрим, кто кого за науку благодарить будет!

– Неужто ты так хочешь, чтобы он прожил с твое? – холодно перебила Цилла.

– Не понял! – пробормотал Десняк, чувствуя, как по его спине пробегает волна сухого озноба.

– Ну и дурак, если не понял. – Цилла дотянулась до шнура и стала медленно собирать в складки шелковый полог над постелью.

– Нет, нет, погоди! – Десняк приподнялся на подушках и остановил ее руку.

– Да я уж вторую неделю гожу, – сухо сказала Цилла, не выпуская шнура.

– Нельзя ж так сразу, в одиночку, – испуганно прошептал Десняк, – надо это дело сперва обдумать, людей верных найти, сговориться, и уже тогда…

– Тогда уж поздно будет! Не ровен час, явится к князю его скоморошка со своим ублюдком, указ состряпают, и все – готова династия!

Цилла раздернула полог, соскочила с постели и, выхватив из камина горящую головню, стала зажигать укрепленные по стенам лучины. Сухие щепки затрещали, искры посыпались на толстый ковер, в ворсе которого по щиколотку тонули ноги Циллы, но она продолжала метаться по спальне, не обращая внимания на запах паленой шерсти.

– Хоромы спалишь, дура! – воскликнул Десняк, вдевая ступни в меховые тапки с твердыми кожаными подошвами.

– Холодно мне, холодно! – запричитала Цилла, звонко цокая зубами.

– Нечего было из постели выскакивать! – цыкнул на нее Десняк, затаптывая сизые змейки дыма, струящиеся из ворса.

– Что мне в твоей постели! Лежишь бревно бревном!

Цилла завернулась в халат и уселась перед камином спиной к Десняку.

– А что ты мне обещала?! Говорила, средство есть! Средство есть! Где твое средство, паскуда?!

Десняк остановился и яростно пнул ногой кадку с ребристым колючим шишаком, увенчанным набухшим яйцевидным бутоном с красно-лиловыми прожилками. Эту диковинку доставили ему еще при Климоге, и теперь, когда она готова была вот-вот зацвести, Десняк усматривал в этом чуде прямую связь с появлением Циллы.

– Средство? Какое такое средство? Не помню! – томно проворковала Цилла, вытягивая к огню стройные голые ноги.

– Врешь, сука! – застонал Десняк, не в силах отвести глаз от ее лодыжек.

– Ладно, старичок, хватит в бирюльки играть!

Цилла резко обернулась и уставилась на Десняка холодным, беспощадным взглядом. Она молчала, но Десняк читал в ее черных глазах так ясно, будто кто-то разворачивал берестяной свиток в глубине ее огромных зрачков.

– Князь-то, говорят, заговоренный, – чуть слышно прошептал он, – его ни яд, ни железо не берут…

– Не берут, – повторила Цилла, чуть шевельнув тонкими губами.

– А скоморошка с ублюдком, может, и вовсе не объявятся, – продолжал Десняк, сглотнув подкативший ком.

– Объявятся, – глубоким пещерным эхом откликнулась Цилла.

– Кто сказал? – испуганно заерзал Десняк. – Их, говорят, в рабство продали…

– Как продали, так и выкупят, – подмигнула Цилла. Лицо ее при этом осталось совершенно неподвижным и на миг как будто обрело сходство с одной из Десняковых диковинок: раскрашенной деревянной маской, закрывавшей, по словам могильного грабителя, высохшее лицо покойной царицы Мертвого Города.

– Выкупят? Кто? Когда? – облизнул пересохшие губы Десняк.

– Может, уже выкупили, – холодно и загадочно улыбнулась Цилла, – выкупили и доставили…

– Куда доставили?!

– Может, и к тебе, а может, и к князю. Откуда мне, чужестранке, знать?

– Э-э… П-понял… п-понял… – залепетал Десняк, чувствуя себя лягушкой, оцепеневшей под змеиным взглядом. – А с ублюдком как же?

– С каким еще ублюдком? Где ты здесь ублюдка видел?!

Цилла встала, отдернула ковер слева от камина, и перед Десняком предстал темноволосый младенец примерно двух лет от роду. Мальчик стоял прижавшись спиной к бревенчатой степе и глядел на Десняка раскосыми и черными, как у Циллы, глазами.

– Вот, значит, как, – растерянно пробормотал Десняк. – А народ признает?

– Народ! Какой народ?! Ой, уморил! Ой, давно я так не смеялась! Твой народ хочет только пить допьяна да жрать от пуза, а кто при этом сидит на княжеском престоле, ему глубоко плевать! Прав был князь, слабеешь ты умом, старичок!

Цилла повалилась на пол и зашлась истерическим хохотом, звеня браслетами на запястьях и лодыжках.

– Ну что ты стоишь как столб?! – заверещала она, перекатившись по ковру и схватив Десняка за колено. – Кланяйся князю! В ноги! В ноги, смерд!

Он уперся ступнями в ковер, стараясь удержаться на ногах, но, когда Цилла ребром ладони резко ударила ему по сухожилию, Десняк покачнулся и рухнул на колени перед смуглым черноглазым младенцем.

– А князя Владигора куда денем? – прохрипел он, почувствовав на затылке маленькую ступню Циллы. – Он один всей моей дружины стоит, потому и ездит без охраны.

– Куда ездит?

– К сестре… К Любаве, что в лесу у берендов живет, – забормотал Десняк.

– Надолго? – нетерпеливо перебила Цилла.

– Когда как, бывает на день, бывает, и на два – он в своей воле.

– Это хорошо: он в своей, а мы – в своей! – воскликнула Цилла. – Похороним вашего возлюбленного князя в лучшем виде: комар носа не подточит!

– Самострел на тропе? Или, может, соколу охотничьему когти ядом смазать: перчатку прорвет – и готово дело!

– Скучно это, старичок! – поморщилась Цилла. – Скучно и грубо.

– Зато верно, – буркнул Десняк, садясь на ковре и выбирая из усов паленые ворсинки.

– Не понял ты меня, друг любезный! Мне, может, поиграть с ним захотелось?

Цилла опустилась на ковер рядом с Десняком и мягко ущипнула его за ухо.

– Красив, молод, умен, одинок, а кругом рожи вроде твоего Ерыги, – это так романтично! – нежно пробормотала Цилла, положив голову на плечо Десняка.

– Не понял! Сватов, что ли, к нему слать прикажешь? – охнул тот, не сводя глаз с лилового бутона на колючей маковке ребристого зеленого шишака.

– Сватов не надо, но, если с головы Владигора хоть волос упадет, я тебя между мельничными жерновами смелю, душегуб! – воскликнула Цилла, впиваясь ногтями в его хрящеватое ухо.

– Так чего ж ты хочешь, змеюка чертова! – взвыл Десняк.

– Князя хочу! – жарко зашептала Цилла. – Молодого, красивого, сильного! Но чтобы не я сватов к нему засылала, подстилка боярская, а чтобы он сам пришел и в ноги упал владычице синегорской!

– Змея, вся как есть змея! – злобно прошипел Десняк, глядя на стремительно набухающий бутон.

– Есть, да не про твою честь, пенек старый! – захохотала Цилла, вскакивая и подхватывая под руки младенца. – Наш будет князь! Наш!

– Нась! Нась! – просюсюкал мальчик, обнимая ее за шею.

– Убью! Достану! – заскрежетал зубами Десняк, глядя, как они кружатся перед остывающим камином.

В этот миг бутон лопнул, кинув поверх колючек восемь огненных лепестков. Десняк почувствовал, как его чресла наливаются тяжелой, сладкой истомой, встал и пошел прямо на Циллу, широко раскинув сухие жилистые руки.

– Брось ублюдка! – рычал он, брызгая слюной. – И в постель! Живо!

– Сейчас! Сейчас, мой миленочек! – лепетала Цилла, отступая к камину.

В тот момент, когда руки Десняка протянулись к мальчику, она вдруг быстро опустила его на ковер, высоко вскинула колено и, повернувшись боком, выбросила перед собой маленькую твердую ступню. Десняк отшатнулся, прикрыв руками лицо, но тут над его ухом коротко звякнули браслеты, в виске что-то хрустнуло, и голова провалилась в бесчувственную тьму.