Текст книги "Владигор. Князь-призрак"

Автор книги: Александр Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Глава вторая

Вместе с водкой исчез и приготовленный для призрака хлебный ломоть, и это послужило чуть ли не главным доказательством того, что он действительно явился из иного, запредельного мира, а не был таким же скоморошьим мороком, как яйцо или угли. Лесь мог, разумеется, без особого труда и чарку опустошить, и ломоть хлеба съесть, но, когда масляный свет плошек слегка рассеял нахлынувший мрак, сидевшие по бокам от него дворовые отпустили его руки и, упав на колени перед Циллой, стали наперебой клясться, что при появлении призрака так стиснули лицедея с обеих боков, что у него даже хрустнули кости.

– Пальцем не шевельнул! Сидел как в стену замурованный! Мы ему и мешок на башку надели! – наперебой галдели они, выпучивая на свою повелительницу красные от усердия глаза.

– Верю! Верю! Пошли вон, придурки! – морщилась Цилла, нервно кусая губы.

Дворовые ткнулись лбами в пол и ползком попятились к двери, ерзая по половицам локтями и коленями.

– А теперь всем спать! – воскликнула Цилла, вскочив с кресла и оглушительно хлопнув в ладоши. – Взбить перины скоморохам! И девку каждому! А старичкам по две, чтоб с обеих боков грели, авось и у них что-нибудь из штанов вылупится после перепелов-то!..

Выкрикнув последние слова, Цилла повернулась к дверям и, не оглядываясь, удалилась плавной стремительной походкой. Когда за ней захлопнулась дверь, присмиревшие дворовые обступили лицедеев и с вежливыми поклонами развели их по теплым клетушкам, расположенным прямо над потолком горницы. Вскоре явились и девки; Владигор, стоя у слюдяного, разукрашенного инеем окошка, слышал, как они торопливо стучат каблучками по коридору и осторожно, как кошки, царапаются в двери. Перед его покоями тоже замерли чьи-то шаги, затем раздался тихий вкрадчивый стук, князь через плечо бросил: «Войди!» – и, обернувшись, увидел на пороге стройную и весьма широкую в плечах девицу, смотревшую на него смелым и даже несколько нахальным взглядом.

– Звать-то тебя как? – спросил Владигор после некоторого молчания.

– А-э… Филица, – приятным баритоном ответила девка, глядя на князя поверх платка, закрывавшего нижнюю часть ее широкоскулого лица.

Ее большие глаза, опушенные длинными выгнутыми ресницами, лучились странным желтым светом, – приглядевшись, князь увидел, что зрачки в них похожи на маленькие черные наконечники копий.

– Ну что ж, Филица, проходи, коли пришла, – сказал князь, указывая девке на табуретку перед небольшим столиком у бревенчатой стены против занавешенной густым пологом постели.

Девица низко поклонилась, благодаря за приглашение, сделала два широких шага и, усевшись на табурете, оперлась локтем о край столешницы, уставленной чеканными кубками и чашами с винами, фруктами и сластями.

– Угощайся, Филица, не стесняйся, – сказал князь, по-прежнему стоя у окна и не сводя глаз с ее руки, придерживавшей платок у подбородка, – а как поешь, к себе иди. Я нынче устал, которую ночь в шарабане да на морозе ночуем, чувствую, что вот-вот разморит меня в тепле-то…

Говоря эти слова, князь как бы невзначай подвигался к пологу и расстегивал пуговицы своего кафтана, словно намереваясь тут же улечься на пышную перину.

– Гонишь, значит? – вздохнула девица. – Никакой в тебе, видать, жалости нет. Да меня со свету сживут, коли увидят, что я от тебя до первых петухов выскочила! Скажут: раз не угодила князю, так иди порты в проруби мыть, а вода нынче ой…

Девица не договорила; Владигор метнулся к столу, выбил ее ладонь из-под платка, перехватил шею и, прижав девичью голову к своей груди, подвел к горлу острие ножа.

– Говоришь, «князь»? – процедил он, прижав стальное лезвие к пульсирующей возле острого кадыка жиле.

– Пусти, задушишь! – прохрипела та голосом Филимона. – Уже и пошутить нельзя…

– Филька, бес полуночный! – тихо рассмеялся Владигор, отпуская голову птицечеловека и засовывая в ножны на поясе поспешно выхваченный нож. – То-то я смотрю, странную какую-то девку мне подсудобили: лицо в плат кутает, глаза вроде как человечьи, а вроде как и звериные, – жуть, однако! Аж мурашки по спине побежали!

– Это у тебя-то мурашки! – усмехнулся Филька, сбрасывая с головы платок. – Меня чуть не порешил, а все у него мурашки! Скажи еще, штаны чуть со страху не обмочил!

– Ладно, хватит болтать! – строго оборвал князь. – Как ты сюда пробрался?

– Обыкновенно, – небрежно передернул плечами Филька. – Сперва в дымоходе сидел, а как услышал, что вам на ночь девок посылают, ну тут я и подсуетился: сел под лестницей, последней дождался, свечку у ней задул да одежкой поменялся.

– А где ж она теперь? – весело спросил князь.

– Там же, где я сидел, – под лестницей! – воскликнул Филька. – Я ей пряников да конфет в пазуху натолкал, чтоб не скучала, да и к тебе! До первых петухов побуду, а потом опять к ней – одежкой меняться да расходиться подобру-поздорову!

– А ну как не дождется она тебя да шум подымет? – усмехнулся Владигор. – Окошки здесь, как я погляжу, на зиму плотно заделали, да еще такими решетками с улицы загородили, что воробей едва проскочит. Филину и подавно не пролезть! Дворня здесь хоть и дурная, да ражая, туговато нам придется, если они всей силой навалятся.

– За девку, князь, будь спокоен: не пикнет и носу без меня из-под лестницы не высунет, – сказал Филька. – Я ж ей сластей не только в пазуху натолкал!

– А еще куда, охальник? – развеселился Владигор.

– Да мало ли у девок мест слабых да на мужскую ласку податливых! – со смехом воскликнул Филька. – Уши, к примеру! Наплел ей, что сватов пришлю, как только Чарынь вскроется, она и сомлела! Небось сидит теперь, дура, петушка сладкого облизывает, мечтами в низовья Чарыни уносится, на базары приморские, я ж ей купцом представился: заморские сладости – бабьи радости!

– Ой, Филя-Филимон! Сколько в тебе еще молодой дури гуляет! – покачал головой князь. – С виду вроде человек как человек, даже и собой недурен, а мозги как были птичьи, так птичьи и остались!

– Это не мозги, князь, – серьезно возразил Филимон, – это натура у меня такая. Сколько я с ней ни бился, как ни старался остепениться – не выходит, хоть убей! Как человеком два-три дня поживу, так вроде вхожу в разум, а как перья на лбу повыскакивали да нос крючком загнулся, так мне опять все трын-трава! Гляну на птичек лесных, на траву полевую: не пашут, не сеют, в житницы не собирают – и сыты бывают каждый день, и украшены все на свой манер так, что никакой девке за ними не угнаться! Сколько бы ни извела она на себя белил, румян да ароматов заморских, каких бы шалей да сарафанов на себя ни напялила, а цветок полевой все лучше ее будет!

– Складно говоришь, Филя! – усмехнулся князь. – От таких речей и я, глядишь, сомлею, не то что девка дворовая! Но ты сюда, надеюсь, не затем явился, чтобы девок сладкими жамками кормить да зубы им заговаривать…

– Нет, нет, князь, это я так, для форсу язык распустил, – смущенно и поспешно перебил Филька. – Любава меня послала спросить, не надо ли чего?

– А может, «не пора ли?» – прищурился князь, вопросительно глянув на Фильку. – Что я, Любаву не знаю? Небось все берендово воинство уже наготове стоит да зубами от нетерпения скрежещет; только свистни – вмиг налетят! Весь Стольный Город по бревнышкам раскатают!

– Город не раскатают, – мрачно заверил Филька, – а вот терем княжеский уж точно до окладного венца разнесут! Вместе с курвой черноглазой и пащенком ее! Обоих на площади повесим, всенародно! Можно их, конечно, и в быке медном изжарить, но тут сомнения могут остаться: подмена, мол, случилась и совсем не те в быке сгорели, – поди потом докажи, когда из медного чрева одни головешки посыплются! А покойника в петле всем видать, каждый может лично убедиться: воровка и воренок – вот они!

Филька взял со стола два кубка с вином и протянул один из них Владигору.

– Давай, князь, выпьем за правое дело! – с жаром воскликнул он, поднимая свой кубок вровень с густыми пшеничными усами.

– Правое-то оно, может, и правое, – пробормотал Владигор, останавливая Филькину руку, – да только дурное: терем по бревнышку раскатывать, мальчонку невинного вешать – не могу я такой грех на душу взять!

– Понимаю, князь! – вздохнул Филька, в одиночку пригубив вино и поставив кубок на стол. – Но какое ж царствование без греха?! Так уж лучше сразу, чохом, да чужими руками согрешить, чем потом всю жизнь тайную измену во всем видеть и против невидимых бесов сражаться.

– Так, может, и не надо тогда никакого царства, а, Филимон? – тихо спросил князь. – Какая же благодать от невинной крови произойти может? Чем же я тогда лучше Климоги Кровавого окажусь?.

– Ну ты скажешь! – шепотом воскликнул Филька. – Вас и в мыслях-то рядом ставить грешно, а ты такие речи вслух произносишь! Да ты у любого спроси: кто такой был Климога и кто такой ты? При нем по всему Синегорью стон стоял, а эта воровка с воренком своим на троне только твоим именем и держится! Как же, вдова безутешная с наследником-сиротой, – куда до их прав Любаве, сестре твоей!

– Стон, говоришь, стоял, – задумчиво проговорил Владигор. – А нынче что? Черные сани да всадники в рысьих шапках ночами по Стольному Городу кружат, проходу не дают: то оглобли на прохожего из вьюги выскочат, то пенная конская морда прямо в лицо заржет! Всадник с седла свесится, и хорошо, ежели только плетью лицо ожгет, а то ведь захлестнет петлей, через конскую холку перекинет – и поминай как звали! Выходит, и это от моего имени творится?

– На Дувана все валят, сам знаешь! – угрюмо сказал Филимон. – Все, говорят, рысьяки под ним ходят, из его рук кормятся…

– Хорошо придумано, – мрачно усмехнулся Владигор. – Когда, мол, дойдут до повелительницы все эти безобразия, тогда она своей волей сама их и прекратит! А до той поры сиди в своем углу да жди, пока черный конь в ворота копытом не стукнет или оглобля от черных саней в окошко не въедет.

– Так доколе терпеть это безобразие, князь?! – заиграл желваками Филька.

– А ты, Филимон, когда-нибудь огород полол? – неожиданно спросил князь.

– Огород? Не помню… Нет, не помню!

Филька наморщил лоб, стараясь вызвать в памяти картины, предшествовавшие его последнему бою и гибели, после которой он был воскрешен в птичьем образе, но перед мысленным его взором мелькали лишь конские холки, камышовая низина да солнце над золотым осенним лесом. Пестрый ястреб промелькнул между рябыми березовыми стволами, задребезжал болотный кулик, падая из-под алого купола зари на распахнутых крыльях, хвостом, как веслом, плеснул в темном омуте сом. И опять пала ночь на желтые Филькины очи.

– Не помню огорода, князь! – сокрушенно вздохнул Филимон, смахивая со лба выступивший пот. – Был огород у матушки с батюшкой, душой чувствую, умом понимаю, а всматриваться начинаю и – не вижу! Одни клочки кровавые да туман перед глазами!

– А сейчас?

Владигор приблизился к Фильке, взял его голову в свои ладони и, пристально глядя ему в глаза, стал легонько водить по впалым вискам подушечками пальцев. Филимон вперил в князя черные вертикальные зрачки, в бездонной глубине которых то и дело проскакивали золотые искорки, но вскоре взгляд его померк, веки слегка опустились, искорки потускнели и почти слились с бархатной тьмой.

– А теперь видишь? – глухим голосом спросил Владигор, не отводя пальцев от Филькиных висков.

– Люлька между березами, – ровным, монотонным голосом ответил Филька, – ветер качает, листья летят в обрыв, пес бежит и лает…

– Хорошо, Филимон, хорошо, смотри дальше, – продолжал князь, чувствуя, как пульсируют височные жилки под его пальцами.

– Подсолнух голову склонил, – чуть слышно пробормотал Филька, – пчелы жужжат, матушка с ситом между грядками идет, наклонилась, траву рвет сорную и землю в сито сыплет, мне дает, а я трясу, трясу…

Филимон умолк, его полуприкрытые глаза потускнели и словно обернулись зрачками внутрь черепа.

– Тряси, тряси, Филя, а как всю землю просеешь, глянь, что на дне решета осталось, – подсказал Владигор.

– Корешки остались, черви да обрывки – мусор всякий, – прошептал Филька.

– Сорная трава – с поля вон! Сорная трава – с поля вон! – утробно прогудел князь, отпуская Филькину голову.

Филимон вздрогнул, тряхнул волосами, вскинул длинные ресницы и взглянул в лицо князя ясным, пронзительным взглядом.

– Так, выходит, и Климога, и змея эта с пащенком своим – только вершки? – тихо, одними губами, прошептал он, оглядываясь на дверь.

– Верно мыслишь, – сказал Владигор, отпивая глоток вина из своего кубка.

– А где ж такое сито взять, князь?! И где та земля, куда их корешки уходят?

Филимон вскочил с табуретки и стал мерить клетушку-спаленку сильными, упругими шагами. Доходя до двери, он останавливался, чутко прислушивался к шорохам и скрипам, доносящимся из коридора и из-за соседних дверей и, уловив среди этих звуков заливистый храп стражника, нервно сжимал кулаки.

– А то давай вдвоем, князь, – шептал он, сверкая желтыми глазищами, на дне которых хищно вспыхивал огонек настольной плошки, – выйдем, и по всем клетям да галерейкам – тихими стопами!.. Тихими стопами!.. Как мышь в кладовке! Как хорь в курятнике – всех рысьяков, как кур, передушим!

– Передушить-то передушим, а дальше что? – спросил Владигор. – Дувана на плаху? Воруху с воренком в петлю?

– Зачем сразу в петлю? – степенно возразил Филимон. – Сперва на дыбу, плетей всыпать, да таких, чтоб позвонки трещали да кишки в утробе лопались, – глядишь, до корешков и доберемся…

– С этим, Филя, я бы не спешил, – задумчиво сказал князь, потягивая вино из чеканного золотого кубка, – с этим всегда успеется… А то вершки повыдергаем, а из корешков новая поросль брызнет, погуще старой! Сито, сито надо плести, да такое мелкое, чтобы ни один волосок с песком не проскочил!

– Такой, выходит, твой ответ Любаве? – вздохнул Филимон, отходя от двери.

– Такой, Филя, такой, другого пока не будет, – усмехнулся князь, глядя на его растерянную физиономию.

– А если она спросит, что это за сито такое? – недоверчиво прищурился Филька. – Еще на смех меня поднимет!

– Да ты никак девичьего смеху испугался? – усмехнулся Владигор. – Не бойся, не поднимет. А даже если и посмеется, с тебя не убудет! Как-никак, развлечение. А про сито Любава поймет, даже если и посмеется. Или тебе ее смех не в радость, Филимон?..

Князь пристально посмотрел на смущенного Фильку, но тот отвел глаза, шагнул к столу и, решительно взяв свой кубок, единым духом опорожнил его. Тут из-за слоистого слюдяного окошка донесся дальний простуженный крик петуха.

– Ну все, Филимон, лети! – сказал Владигор, протягивая руку на прощание. – Да про девку под лестницей не забудь, а то так до распутицы там и просидит, твоих сватов дожидаючись! А то смотри, покончим со всей этой нечистью да и присватаем тебе красну девицу! Не эту, так другую, сам выберешь, а я сватом буду, – а князю, сам знаешь, никто, даже сам Десняк, не откажет.

– А я, может, еще к тебе сватов зашлю, – хмуро перебил Филька и тут же смущенно потупился, накручивая на палец густой пшеничный ус.

– А не староват ты будешь к тому времени, Филимон? – усмехнулся князь. – Да и будет ли к кому свататься? Сам знаешь, в детях своих мы не вольны, может, от меня одни княжата-сорванцы пойдут, – к кому ж ты тогда свататься будешь?..

– Про то я один знаю, – нетерпеливо перебил Филька. – Сито, говоришь?

– Сито, Филимон, сито, – кивнул князь, – а это Силычу передай, пусть зверь полакомится!

Владигор взял со стола вазочку с печеньем и пряниками, оттянул передний карман Филькиного сарафана и с шорохом высыпал туда угощение для своего любимца. Пока скоморохи ходили по площадям да по базарам, медведь потешал публику наравне с ними, но перед тем, как приступить к княжьим воротам, Владигор вспомнил о страшных псах, свободно бегающих по двору, и, чтобы без нужды не стравливать две непримиримые звериные породы, отослал Силыча к Любаве.

«Присушила сестренка молодца, – подумал князь, когда Филимон бесшумно исчез за дверью спаленки. – а что, парень он хоть куда, правда сыч наполовину, ну так это они между собой решат, когда ему сычом быть, а когда человеком…»

Глава третья

Размышляя обо всем этом, Владигор отдернул полог, лег, вытянулся во весь рост и, утонув в скрипучих шелковых волнах пышно взбитой перины, незаметно задремал. Очнулся он оттого, что кто-то тронул его за плечо. Князь открыл глаза, рука его метнулась к ножнам на поясе, но разбудивший мягко остановил ее на полпути и, сжав пальцами запястье, тихо прошептал:

– Встань, князь и иди за мной!

Голос незнакомца звучал так властно, что Владигор молча сбросил ноги с перины и воткнул их в широкие голенища сапог. Они вышли из душной спаленки, друг за другом переступили через спящего в конце галерейки стражника и стали спускаться по узкой витой лесенке. Незнакомец шел впереди, закутавшись в плащ и низко, до самого подбородка, опустив темный остроконечный капюшон. Порой он оборачивался, чтобы предупредить князя о слишком крутой ступеньке, и тогда Владигор видел сверкающий сквозь крестообразные прорези взгляд пришельца и редкую седую бороду, серебристым веером выступающую из-под капюшона.

Когда Владигор переступил последнюю ступень, его провожатый толкнул низкую дверку в стене и, наклонившись перед притолокой, вдруг шепнул нежным женским голосом:

– Осторожно, князь! Лоб не расшиби!..

– Кто ты? – крикнул Владигор, бросаясь вперед и протягивая руку к верхушке капюшона.

Но таинственная фигура ловко увернулась и, махнув перед лицом князя полой плаща, проскользнула в низкий квадратный проем. Владигор бросился за ней, но, выскочив во двор, увидел, что незнакомка уже подбегает к воротам.

– Стой! – приглушенным голосом крикнул князь, ударяя сапогом в оскаленную морду дворового пса, который молча кинулся на него из-за угла.

Фигура остановилась перед воротами и, не откидывая капюшона, обернулась к Владигору.

– Ты что, здешняя, что тебя псы не трогают? – заговорил князь, шаг за шагом приближаясь к воротам.

– Филица я, – кивнул капюшон, глядя на князя пустыми темными крестиками.

– Филица так Филица, – усмехнулся князь, осторожно подвигаясь к ней.

Но стоило ему приблизиться к незнакомке на расстояние вытянутой руки, как она толкнула рукой скрипучую калитку и с тихим, шелестящим смехом выскочила в образовавшуюся щель. Князь кинулся за ней, но, очутившись за воротами, вдруг увидел остроконечную фигуру уже в конце улицы, залитой ослепительным лунным светом. При этом сама улица показалась Владигору незнакомой: высокие, в три, четыре, а то и в пять этажей, дома сплошными стенами стояли по обе ее стороны, но большинство окон были темны, и лишь кое-где за слюдяными створками тлели бледные болотные огоньки.

– Шалишь, Филица! – негромко воскликнул князь, шутливо погрозив пальцем неуловимой незнакомке.

В тот же миг все освещенные окошки распахнулись и воздух между домами наполнился свистящими змеиными шепотками.

– Филица!.. Шалишь!.. Филица!.. – со всех сторон неслось в уши князя.

Владигор бросился вперед, но, когда до неподвижно стоящей фигуры осталось не более ста шагов, свернул в узкий проход между домами и, забирая влево, стал петлять по каменному лабиринту, рассчитывая неожиданно выскочить за спиной незнакомки и сдернуть с ее головы непроницаемый капюшон. Однако в конце одного из переулков князь неожиданно уперся в каменную стену, густо затянутую сухим извилистым плющом. Он развернулся и уже хотел бежать обратно, как вдруг из-за стены до его слуха донесся беспокойный голос Любавы.

– Брат! Владий! Где ты? – тревожно восклицала княжна, стуча подкованными каблучками по лобастому булыжнику мостовой.

– Здесь я! Здесь, иду! – крикнул Владигор, подпрыгивая и вцепляясь в густую сеть упругих стеблей.

Но стоило князю подтянуться на руках и упереться ногой в стену, как она неожиданно подалась под его каблуком. Владигор взглянул сквозь пожухлую листву и увидел, что его нога проваливается между тяжелыми осклизлыми ставнями, из-под которых сочится тусклый багровый свет. Он уперся другой ногой в верхний наличник, но подошва сапога соскользнула по гнилой, замшелой доске и с такой силой ударила в приоткрытую ставню, что князь провалился в распахнувшийся проем по самые подмышки. Чьи-то невидимые руки схватили его за ноги, а пока князь выпутывал пальцы из стеблей плюща, кто-то успел добраться до его пояса и выдернуть нож из ножен. Но в этот миг Владигор освободил руки, дал увлечь себя в окно, собрался в комок и, едва успев оглядеться в багровых сумерках, ударил обоими кулаками в темную горбатую глыбу, плотно прижимавшую его ноги к земляному полу. Кулаки провалились в нее, как в трухлявый стог сена, выеденный изнутри полевыми мышами, но глыба даже не дрогнула, а, напротив, достала из своих складок свернутый в кольца аркан и, накинув на лодыжки князя волосяную петлю, стала затягивать ее толстыми, как бревна, руками.

Владигор со страшным усилием выгнул спину, уперся в землю лопатками, подтянул колени к подбородку и, выдернув свои связанные ноги из-под мрачного чудовища, ударил его обеими ступнями.

– Гы-гы-гы!.. – зычно захохотала глыба, плавно покачиваясь из стороны в сторону и продолжая набрасывать на ноги князя все новые и новые петли.

Князь почувствовал, как все его тело, начиная с подошв, наливается тяжелым ртутным холодом. Связанные до бедер ноги словно окаменели, а когда Владигор попытался дотянуться до веревки рукой, чудовище небрежно перехватило его запястье и, прижав к ребрам княжеский локоть, накинуло на него новую петлю.

– Тоже мне, праведник выискался! – с гнусной ухмылкой пробормотало оно, прикрутив к телу князя вторую руку и затянув узел у него под подбородком. – А мы тебя к ставенкам! К ставенкам!

С этими словами чудовище взвалило оцепеневшего князя на свой мохнатый горб и потащило к закрытой двери, из-под которой пробивалась яркая полоска света. Когда до двери оставалось не больше трех шагов, она вдруг распахнулась, и вместе с ослепительным светом в проем ворвался дикий разноголосый шквал криков и воплей. Чудовище подтащило князя к порогу, резким рывком сбросило его со своей спины и развернуло лицом к беснующейся толпе, густо заполонившей площадь под узким, как горная тропинка, балконом.

– Иди! Иди, праведник! – забормотало оно, подталкивая князя в спину и дыша ему в затылок густыми винными парами. – Покрасуйся напоследок перед народом да и глас божий заодно послушай!

С этими словами мохнатое страшилище высвободило из пут руки Владигора, но не успел он воспользоваться этой свободой, как стальные обручи прихватили его запястья к дверным створкам, которые вытолкнули распятого князя на балкон, огороженный низкой – по колено – решеткой с человеческими черепами по углам.

– Вот он!.. Вот он!.. – на разные голоса завыла и заорала толпа, густо, как семечки в подсолнухе, заполонившая многоугольник площади. – Он хочет воскресить Мертвый Город!..

И тут князь вспомнил лабиринты, по которым ему уже пришлось однажды блуждать, пробираясь в Стольный Город. Он вспомнил улицы, дома, переулки и даже короткий, заросший плющом тупичок, ставший для него подобием огромной мышеловки. Князь вытянул шею, всматриваясь в лица беснующейся под балконом толпы, и тут же с ужасом отпрянул назад: из пестрых тряпок и лохмотьев торчали скулы, челюсти, лбы, ключицы, ребра и прочие человеческие кости, кое-где еще сохранявшие клочки истлевшей морщинистой кожи.

– Князь Света!.. Хранитель Времени!.. Оживи нас!.. Спаси наши души!.. – на разные лады завывали они, потрясая костлявыми кистями и щелкая суставами.

Внезапно в толпе и в окнах домов, окружавших площадь, появились лучники, сплошь закованные в блестящую чешуйчатую броню. Их лица были наполовину закрыты пятнистыми рысьими мордами, из глазниц которых сверкали рубиновые глаза, а из-под редких колючих усов выступали гладкие квадратные подбородки. При появлении лучников народ притих, и лишь некоторые продолжали шепотом выкликать какие-то неразборчивые проклятия и указывать костлявыми пальцами в сторону балкона.

Но лучники не обращали на эту суету никакого внимания. Они осматривали наконечники своих стрел, пробовали упругость луков, кое-кто даже накладывал стрелу на роговую дугу и, чуть оттянув тетиву, нацеливал свое оружие на князя. Но внезапно и они прекратили всякую возню и, держа луки наизготовку, обернули забранные масками лица в конец широкой прямой улицы, вливавшейся в площадь как раз напротив балкона.

Князь тоже поднял голову и, щурясь от яркого, но холодного, как болотные огни, солнца, посмотрел в сходящееся пространство между домами. Вдруг солнце сделалось черным, дрожащий воздух над площадью сгустился, потемнел, и в тот же миг в конце улицы показался крытый экипаж на высоких колесах. Коней не было видно, но кучер сидел на передке и, выставив перед собой длинный хлыст, щелкал им по пыльным колпакам уличных зевак. Те поспешно сдергивали их, обнажая желтые черепа с зубчатыми швами, но не расступались перед экипажем, а опускались на колени и ложились под кованые обода его скрипучих колес. Те же, кто оставался по бокам экипажа, с готовностью хватались за деревянные спицы, наваливались на них и, проворачивая колеса, толкали карету вперед.

Как только экипаж въехал на площадь, кучер рывком сдернул густой покров с высокого ребристого колпака за своей спиной, и в темных лучах померкшего светила Владигор увидел сверкающую золотую клетку, окружавшую бархатный трон, на котором восседала нынешняя владычица Синегорья.

– Эй, князь! – звонким голосом крикнула она. – Не надоело тебе там болтаться?

– Надоест – сойду, – усмехнулся Владигор, глядя ей в глаза и незаметно шевеля угловатыми косточками под натянутой на запястьях кожей. Стальные браслеты плотно прижимали его руки к дверным створкам, но Лесь научил князя так сдвигать косточки относительно друг друга, что кисть его могла стать в своем основании чуть ли не вдвое уже и тоньше.

– Ой ли! – насмешливо воскликнула Цилла, щелкнув сверкающими перстнями.

В дальних углах площади согласно прозвенели две тетивы, но князь втянул мускулистый живот, и две тростниковые стрелы, свистнув оперением, вонзились в дверные створки, образовав косой крест под его нижними ребрами.

– Иди, князь! Я жду! – крикнула Цилла, сдвигаясь в сторону и освобождая место рядом с собой.

– Престол не постель – двоих не выдержит! – ответил Владигор, прогоняя по ногам мышечную волну и чувствуя, как ослабевают и соскальзывают к лодыжкам волосяные путы.

Но тут Цилла несколько раз щелкнула перстнями, лучники вскинули локти к вискам, воздух засверкал от наконечников, и вокруг князя вмиг вырос оперенный тростник.

– А если в постель позову – пойдешь? – низким, бархатным голосом спросила Цилла.

– Да где ж такое видано, чтобы девка парня в постель звала? Разве что совсем уж завалящая какая, а у тебя вроде все на месте.

– Чего ж ты ждешь, если все на месте?! – резко перебила Цилла. – Не веришь? На, смотри!

Она вскочила на бархатную подушку и, звеня браслетами на запястьях и лодыжках, стала срывать и сматывать с себя цветные шелковые шарфы и накидки. Они как летающие змеи завивались вокруг ее бешено пляшущего тела, вылетали в просветы между золотыми прутьями клетки и, распластавшись над тихо воющей от восторга и вожделения толпой, тонкими волнистыми пеленами покрывали безносые, пустоглазые лица.

Вскоре вся площадь была устлана сплошным шелковым пологом, из-под которого то тут, то там выскакивали костлявые кисти и желтые плешивые черепа, устремлявшие пустые глазницы на сверкающую драгоценностями плясунью. С каждой отлетевшей накидкой изгибы ее тела все явственнее проступали сквозь оставшиеся складки, а когда в просветах замелькала смуглая обнаженная кожа, черепа согласно взвыли и похотливо защелкали беззубыми челюстями.

– Что ж ты медлишь, князь Владигор?! – истерически взвизгивала Цилла при каждом повороте. – Смотри, не успеешь! Вон тут сколько желающих!.. О-хо-хо!.. – Она расхохоталась, щелкая перстнями, и на князя вновь обрушился густой, шелестящий шквал оперенных стрел.

Он почти высвободил из пут ноги и уже готовился выдернуть запястья из стальных браслетов, но в этот миг стрелы вокруг переплелись оперением и так плотно прижали его тело к створкам, что к лицу прилила кровь, а в висках застучали частые, упругие молоточки.

– Мой князь!.. Мой!.. – жарко прошептала Цилла, сбрасывая с себя последнюю накидку.

Она спустилась с трона, легко проскользнула между золотыми прутьями и пошла к балкону, едва касаясь голых черепов маленькими босыми ступнями. Ее тугие маленькие груди упруго трепетали в такт ходьбе, ладони плавно скользили по животу, спускаясь к бедрам и слегка касаясь пальцами темного мыска между ними. Когда она приблизилась к балкону, под шелками началась бурная возня со стуком костей, черепов и глухой, невнятной перебранкой, и на глазах у Владигора под покрывалами стал вырастать бугристый холм, остановивший свой рост, лишь когда его вершина встала вровень с краем балкона.

– Ну что ж ты медлишь, князь? Иди ко мне! – низким призывным голосом проговорила Цилла, останавливаясь у подножия холма и раскрывая объятия навстречу Владигору.

Владигор выгнулся, упершись затылком в дверь, но стрелы так сдавили его грудь, что стало трудно дышать, а в уголках глаз показались размытые алые пятна.

– Что, сам не можешь? – усмехнулась Цилла. – Сейчас я тебе помогу…

И она стала шаг за шагом подниматься по склону холма, легко ставя босые ступни на круглые, обтянутые шелком выпуклости, ее грудь уже поднялась над черными остриями балконной решетки, Цилла вытянула перед собой унизанные браслетами руки, но в тот миг, когда ее пальцы готовы были прикоснуться к переплетенным стрелам, князь сделал такое страшное усилие, что кровь брызнула из его глаз двумя горячими фонтанами, вмиг погрузив в густые алые сумерки как саму Циллу, так и площадь за ее спиной.

Давление пут внезапно ослабло, и, когда кровавый сумрак рассеялся, князь увидел над собой косо ниспадающие складки полога, слабо озаренные дрожащим светом нагоревшей плошки.