Текст книги "Владигор. Князь-призрак"

Автор книги: Александр Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

Глава пятая

Прибыла она с низовьев Чарыни в одной из ладей, принадлежавших некоему Урсулу, исправно выдавшему людям Десняка десятую часть своего товара: три дюжины тюков шерсти, двести кусков шелка, а вместо десяти золотых слитков предложил он тысячу круглых белых камешков, нанизанных на тонкую шелковую нить. Когда Ерыга, принимавший пошлину, брезгливо поморщился при виде этого «ледяного гороха», кругами разложенного на черном бархате, купец сделал знак рукой и «горох» унесли в глухую деревянную будку на корме.

Ерыга думал, что сейчас ему вынесут золотые слитки в бархатных мешочках, но вместо этого Урсул учтиво предложил ему пройти в будку вслед за слугами, унесшими «горох». Ерыга вздохнул, оглянулся на своих молодцев, привычно державших ладони на рукоятках мечей, и, тяжело ступая по шаткой скрипучей палубе, пошел к дверному проему, завешенному глухими складчатыми шторами. При его приближении шторы распахнулись, и, переступив порог, Ерыга очутился в маленькой горнице, разубранной коврами и освещенной пучками горящих лучин. От густого, пряного духа голова Ерыги слегка закружилась, а когда перед ним в дрожащем свете лучин возникла смуглая женская фигура, опричник решил, что его похотливые глаза сыграли с ним шутку. К тому же фигура была совершенно обнажена, если не считать одеждой узор из круглых камешков, искусно оплетавший темное лоно и выпуклые соски красавицы. Камешки светились глубоким звездным светом, как бы исходившим из темно-матовой девичьей плоти, почти сливавшейся с крупным волнистым узором на украшавших стены коврах.

Ерыга потряс головой, незаметно кольнул себя в бок шипом короткого и круглого, как еж, шестопера и, убедившись, что перед ним не мираж и не химера, нетерпеливо пошевелил в воздухе толстыми волосатыми пальцами. Но двое рослых молодцев, стоявших по углам каморки за спиной красавицы, даже не двинулись с места, а лишь переступили с ноги на ногу, согласно звякнув золотыми браслетами на щиколотках.

Ерыга повторил жест, а когда и это не подействовало, стянул с головы шапку и решительно рванул ворот бархатного кафтана. Стражи, однако, вместо того, чтобы почтительно скрыться за коврами и даже, быть может, задуть половину горящих лучин, выступили на два шага вперед и скрестили перед пляшущей дивой короткие копья с широкими плоскими наконечниками.

Опричник опешил и со злости так дернул воротник, что камзол распахнулся на полы и по доскам каморки крупной дробью застучали золотые пуговицы.

– Иди! Иди ко мне! – захрипел он, брызгая слюной и вытягивая перед собой растопыренную пятерню.

– Спешу! – на ломаном синегорском пропела красавица, срывая с вишневого соска горсть камешков и бросая их Ерыге.

– Гы! Гы!.. – заржал старый опричник и шагнул вперед, не обращая внимания на наконечники копий, нацеленные в его толстый, увитый золотыми цепями живот.

– Уо-хо-хо! – тонко взвизгнула красавица, обнажив второй сосок и осыпав Ерыгу градом круглых серебристых бусин.

Градины раскатились по половицам, и когда Ерыга взглянул вниз, ему показалось, что он висит вниз головой, а подошвы его сапог намертво прилипли к звездному небу. Он шагнул к танцовщице, но, наступив на созвездие Бегущих Псов, качнулся, поехал вперед и упал в ноги стражников, тут же копьями крест-накрест придавивших к полу его голову. Ерыга дернулся, захрипел, ухватился руками за широкие наконечники, но лишь разрезал ладони об их острые края.

– Соберешь с пола все до единого зернышка и покажешь своему хозяину! – услышал он над самым ухом повелительный шепот.

Вслед за этим послышался треск разрываемых нитей, и голову Ерыги вновь осыпал звездный град, обнаживший, как он понял, самое потаенное место ее трепетной плоти. Но узреть это вожделенное место ему так и не довелось. Вслед за затихающим треском бусин по половицам легко прошуршали удаляющиеся босые ступни, после чего рогатка на шее опричника ослабла и две сильные руки рывком поставили его на ноги.

Ерыга поднял голову и увидел перед собой Урсула.

– Зелен виноград, – ухмыльнулся купец. – Собирай, скотина!

– Да я тебя!.. – Ерыга взмахнул шестопером, но стражник, предупредив удар, ткнул древком копья в запястье опричника.

– Кто кого, – загадочно пробормотал Урсул, на лету подхватив выпавший из его руки шестопер. – Собирай, скотина!

– Ладно, твоя взяла! – прохрипел Ерыга, с ненавистью глядя в морщинистое жидкобородое личико.

– Моя! Моя! – радостно закивал Урсул. – Собирай, скотина!

Ерыга оглянулся и, увидев за спиной два выставленных копейных острия, опустился на колени и стал медленно подгребать к себе звездный бисер. Когда он закончил, Урсул предупредительно расправил перед ним устье кожаного мешочка, и Ерыга высыпал в его темное нутро две полных горсти сверкающих горошин.

– Умница! – пробормотал купец, когда опричник поднялся с колен. – А теперь отнеси это своему хозяину!

Он опустил мешочек в подставленную ладонь Ерыги, и опричник попятился к двери, высоко поднимая ноги, чтобы не зацепиться о порожек.

Десняк выслушал его сбивчивый рассказ, разворачивая в руках куски шелка и пристально рассматривая их. Вытканные на них узоры – райские птицы, переливчатые лепестки цветов, белые вершины гор и бирюзовые разливы озер – были хорошо известны Десняку по прежним приношениям, но его взгляд искал в переплетениях линий то, чего не мог заметить ни Ерыга, ни купец, выбравший из своих тюков лишь те куски, которые были помечены значком хана: золотой волчьей головкой на кроваво-красном фоне.

Значок как бы говорил Десняку: твой и мой народ одной крови, но если ваш предок родился от женщины и волка, то мой – от волчицы и мальчика, которому враги отрубили руки и ноги и бросили в болото умирать. Мальчик выжил и покрыл волчицу, и в положенный срок она ощенилась десятью богатырями, которые дали начало десяти родам. История этих родов была записана кисточкой и тушью на кусках шелка, хранившихся в одном из многих сундуков с редкостями, до которых Десняк был большой охотник.

Но образцы ткани, принесенные Ерыгой, не представляли собой ничего особенного: шелк как шелк, узоры как узоры, – одежда из таких материй украшает женщину и приятно холодит тело после жаркой бани. И лишь на кусках, помеченных волчьей головой, наметанный глаз Десняка разглядел в тонких переплетениях рисунка прочерченные пунктиром караванные пути, зеленые сгустки оазисов и темный крап кочевых кибиток, ползущих по степи следом за конскими табунами.

В этот раз крап был особенно густ, а это означало, что конское поголовье возросло. Само по себе это было не страшно, но желтизна вышитых на тканях птичьих грудок указывала на то, что с юга на степи надвигаются пески, а это предвещало голод, против которого бессильны луки, мечущие стрелы на полторы тысячи локтей, и тяжелые копья латной конницы. И потому особым образом вышитые веточки показывали, что дикая сила кочевых орд, уже ощутивших мертвящее дыхание голода, вот-вот объединится и, повернувшись вспять, захлестнет низовья Чарыни, подобно бурному весеннему половодью. И если истинный князь Владигор действительно ушел вниз по Чарыни, а на синегорском троне – оборотень, как бубнит по кабакам стоустая молва, то сидеть сложа руки по меньшей мере неосмотрительно.

– А золото где? – спросил Десняк, выпуская из пальцев прохладное шелковое полотнище.

– В-вот, – пробормотал Ерыга, выкладывая перед ним сморщенный кожаный мешочек.

– Не густо, – поморщился Десняк, щупая пальцами дно и складки мешочка. – Самородки, что ли?

– Это не золото, мой господин, – пролепетал Ерыга, поправляя на плечах разорванный ворот кафтана.

– Алмазы? Рубины? Изумруды? Высыпай, что ты встал как столб?!. – Десняк подвинул мешочек к Ерыге и бросил на столешницу вытертый клок черного бархата.

– Счас, господин, счас! – засуетился Ерыга, дрожащими пальцами распутывая узелок на туго затянутой горловине.

Когда тусклые млечно-белые бусины выкатились на черный бархат, Десняк взял двумя пальцами одну из них и, подойдя к окошку, туго затянутому пленкой бычьего пузыря, покрутил ее в лучах заходящего солнца.

– Это все? – спросил он, не поворачивая головы.

– Тысяча штук, – пролепетал в ответ Ерыга.

– Н-да, любопытно, – задумчиво проговорил Десняк, возвращаясь к столу, и осторожно положил бусину на черный бархат.

– Любопытно, господин, очень любопытно, – закивал головой Ерыга.

При этом он снизу заглядывал в лицо Десняку и часто подмигивал, намекая, что знает и может сказать еще кое-что, не предназначенное для посторонних ушей. Десняк жестом отослал стоящего у притолоки конюха и, когда в горнице, кроме них с Ерыгой, не осталось никого, кроме глухой старухи, сметавшей пыль с бесчисленных берестяных шкатулочек на полках, наклонился к опричнику.

– Гы-ы! – сладострастно простонал Ерыга, посмотрев на него замаслившимися от воспоминаний глазками.

– Ты что, совсем сдурел? – брезгливо отшатнулся Десняк.

– Виноват, кругом виноват! – залепетал опричник, путаясь пальцами в дырках, оставленных на местах вырванных с мясом пуговиц. – Охмурил он меня, подлый человек! Лучины, дым и баба!

– Какой дым? Какая баба?

Ерыга опять застонал, но потом собрался с духом и рассказал Десняку обо всем, что предстало перед его очами в дощатой будке на ладейной корме. При этом он перебирал пальцами бусины, то выкладывая из них мерцающий костюм смуглой танцовщицы, то вновь раскатывая бисер по поверхности бархата. Десняк тут же жестом подозвал к себе старуху.

Когда она подошла, Десняк изобразил в воздухе некое гибкое очертание, ткнул пальцем в два кружочка и треугольник, выложенные из бисера на поверхности бархата, и ссыпал бусины в старушечий подол. После того как дверь за старухой закрылась, Десняк приказал Ерыге принести из клети под каморкой сухое можжевеловое полено и наколоть из него тонкой пахучей лучины. Опричник быстро исполнил это нехитрое поручение, но все дальнейшее делал сам Десняк. Он расставил по всему столу берестяные шкатулочки, туески, достал из тростниковой трубки тонкий пергаментный свиток, развернул его на столе и, поглядывая на столбики непонятных для Ерыги значков, стал смешивать в ступке разноцветные порошки. Затем он тщательно истолок смесь тяжелым серебряным пестиком, высыпал ее в литой золотой ковшик на деревянной ручке, добавил сухой еловой смолы, пчелиного воска, внес сосуд в синее пламя маленького очага, а когда над ковшиком показался пар, облил расплавленной смесью концы можжевеловых лучинок.

К тому времени, когда Десняк покончил с этим делом, пузырь на окне затянуло тьмой, и внутренность каморки погрузилась в синеватую мглу, слабо подсвеченную затухающим пламенем жаровни. Услышав снизу легкий шум шагов, Десняк сунул Ерыге пучок лучинок и, коротко шепнув: «Зажигай!» – пошел вдоль стен каморки, рывками распуская до полу тяжелые ковровые скатки. Ерыга шел следом и, высвечивая огнем кованые рогульки между краями ковров, втыкал в них горящие лучины. Вскоре внутренность каморки наполнилась густыми смолистыми ароматами, а покрытая бархатом столешница преобразилась в высокий помост.

В этот миг дверь каморки распахнулась, и Ерыга, обернувшийся на скрип, обмер от изумления и гнева: в дверном проеме стояла его дочь, одетая точно так же, как та смуглая танцовщица.

– Ты? Убью! – захрипел он, делая шаг вперед и протягивая руки к ее обнаженным грудям, едва прикрытым тусклой россыпью круглых стекляшек.

– Куда, хам? – услышал он за спиной холодный, парализующий голос Десняка. – Стоять!

Ерыга замер, держа на весу поднятую ногу. Дочь стояла в полутора шагах от него, свободно опустив руки вдоль тела и даже не пытаясь прикрыть треугольник лона, темнеющий сквозь бисерную сетку.

– Ты что, не знал? – усмехнулась она, чуть приоткрыв рот и быстро облизнув ярко накрашенные губы.

– Сука! – прошептал Ерыга, глядя, как она поднимается на помост, уверенно и привычно ставя босые ступни на скрытые под складками бархата ступени.

Следом за ней в дверь каморки протиснулись трое музыкантов. Их длинные волосы были перехвачены плотными кожаными ремнями, прикрывавшими глаза, но они без всякой слепой толкотни разместились на узкой лавочке у входа и стали пробовать тональности и лады своих инструментов: пузатой волынки, камышовой свирели и многострунных гуслей, украшенных засохшими полевыми цветками.

– Пляши, Райна! – приказал Десняк, когда музыканты настроились и согласно затянули протяжную и слегка подвывающую мелодию. Нечто среднее между воем дворового пса на полную луну и свистом вьюги в печной трубе.

Дочь шевельнула обнаженными бедрами, повернулась лицом к Десняку и медленно провела ладонями снизу вверх по бледному впалому животу. Дойдя до вызывающе торчащих грудей, она слегка коснулась, пальцами бусин, прикрывающих темные набухшие соски, а потом резко побарабанила по ним длинными накрашенными ногтями.

– Ну, распутница, погоди! – бессильно скрежетал Ерыга, сидя у ног музыкантов и яростно втягивая ноздрями пряный дурман лучин.

Дочь по-кошачьи выгнула спину и стрельнула в его сторону темными, жирно подведенными глазами. «Вот сейчас прикажу, и тебя высекут!» – сказал Ерыге ее наглый, насмешливый взгляд. Все было почти как на ладье, но если на смуглом теле танцовщицы бусины мерцали, подобно звездам на ночном небе, то на млечно-бледной коже, темных сосках и треугольном лоне Райны они выступали какой-то серой сыпью, тускло белевшей в свете потрескивающих лучин.

– Пляши, Райна, пляши! – яростно шипел Десняк, зажигая все новые и новые пучки лучин и уже без разбора втыкая их во все щели и ковровые прорехи на стенах каморки.

Огоньки вспыхивали, наполняя каморку не столько светом, сколько пряным, удушливым дымом, клубами вившимся вокруг кружащейся в танце Райны и гасившим слабые красные язычки на кончиках лучинок.

– Пляши! Пляши, чертова коза! – хрипло рычал Десняк. – Играйте, дармоеды! Бренчите! Дуйте, лопни ваши щеки!

Райна неистово била в бархатный помост голыми пятками, свирель пронзительно взвизгивала, перехлестывая утробный вой волынки, гусляр рывком оборвал половину струн и с треском забарабанил по доске костяшками пальцев, но гирлянды серых стекляшек по-прежнему мертво колыхались вокруг девичьих чресел, еле просвечивая сквозь дым. Из-под кожаных обручей на впалые щеки музыкантов лились струи пота, по блестящему лицу, мелко дрожащим грудям и втянутому животу Райны сбегали извилистые ручейки краски, дым поедом ел выпученные глаза Ерыги, а обессилевший Десняк сидел перед помостом и, уже не глядя на танцовщицу, растирал между пальцами хрупкие угольки лучинок. Наконец одна лучина, вставленная в медвежью пасть над скамьей музыкантов, уронила уголек на мех волынки, и он лопнул, загасив половину лучин и покрыв все звуки оглушительным треском. Райна присела, зажав ладонями уши, а когда волнение воздуха в каморке утихло, Десняк усталым жестом выпроводил ее вслед за музыкантами и обернулся к Ерыге.

– Что, брат, лихо нас надули? – усмехнулся он, теребя длинный седой ус. – Соли на хвост насыпали, травкой покурили, вот звездочки в глазах и заиграли! Много ли нам, дуракам, надо?

– Было, господин, все было, и звездочки тоже, – хмуро ответил Ерыга, отводя глаза от бледного худого лица, до скул заросшего волнистой серебряной бородой.

– А не померещилось тебе спьяну? – продолжал Десняк, сухо щелкая пальцами в дымном воздухе.

– Сами сходите, если мне не верите, – вздохнул Ерыга, чувствуя, как его горло захлестывает тугое удушливое кольцо бессильной ярости.

– Сходить, говоришь? – оживился Десняк. – И впрямь, отчего бы не сходить?!.

Он вскочил на ноги и забегал по каморке, проворно скатывая настенные ковры под низкий потолок и перевязывая тяжелые валики кожаными ремешками.

– А за дочку не серчай, – добродушно ворчал он, стряхивая с ковриков сизые пятна пепла, – она у меня больше так, глаз потешить, нежели что иное. Понимаешь ты это, кобель старый? Ну конечно, без греха не обошлось, но всего-то разика два-три, не больше. Да кто такие дела считает? Хотя нет, вру, считал, по серьгам да по колечкам с камушками, и-хи-хи!.. Это по молодости не считаешь, все равно собьешься, а в наши годы каждый разочек как подарок! Она мне подарочек, я – ей, вот и квиты! И нечего тут губы дуть, радоваться надо, дурак, что у тебя такая краса выросла!

– Убью суку! – сквозь зубы прошипел Ерыга.

– Но-но! Смотри у меня! – строго погрозил ему Десняк. – Да если хоть волос с ее головы упадет, я тебя, знаешь, где сгною? Знаешь, падаль?!

Он вдруг яростно взвизгнул, подскочил к Ерыге, и, схватив за грудь, резким рывком поставил его на ноги.

– Отвечай: знаешь? – процедил он, буравя колючим взглядом сломанный нос опричника.

– Знаю, господин, – сдавленно и покорно прохрипел Ерыга.

– То-то же, – сухо усмехнулся Десняк, отпуская его. – А за Райну не тревожься, придет время – и ее замуж выдам. Приданое сам соберу, а свадьбу такую сыграем, что у всего Посада глаза лопнут, очень уж потешила она меня на старости лет, а я памятливый… И на добро, и на зло. Впрочем, тебе ли меня не знать, козел старый! – И старик засмеялся дребезжащим смехом.

Перед Десняком Цилла плясала так, что у того отвалилась челюсть, а в седой бороде заблестели выбежавшие изо рта струйки слюны. Ноздри старика широко раздувались, втягивая ароматный дух горящих лучин, пальцы нервно крутили расшитый каменьями поясок кафтана, а глаза жадно пожирали жаркую смуглую плоть, едва прикрытую трепетной россыпью звездного бисера.

– Гляди-ка ты, светятся! – бормотал он, щуря глаза от искристого блеска. – А на моей кобыле – чистый горох!

– Холодные тела ваших красавиц не возбуждают звездного огня, заключенного в глубине окаменевших слез Тенгри, – учтиво прошелестел ему в ухо шепоток Урсула.

– Короче, сколько? – процедил Десняк, зачарованно глядя в черные глаза плясуньи.

– Эти слезы твои, мой господин, – почтительно ответил Урсул.

– Не прикидывайся идиотом! – скрипнул зубами Десняк. – Сколько ты хочешь за эту девку?

– Разве господин не знает, что молодой князь запретил торговать людьми? – тонко усмехнулся Урсул.

– Кому запретил? – сухо хохотнул Десняк. – Мальчишка! Щенок! Да я его по миру пущу! Без штанов оставлю!

– Господин имеет в виду казну?

– Казну, казну, – кивнул Десняк, стягивая с пальца толстый золотой перстень с крупным рубином. – Ну так сколько?

– Слава о подвигах молодого князя, перейдя пределы Синегорья, достигла низовий Чарыни, – уклончиво забормотал Урсул, – скоморохи на невольничьих базарах под звон гуслей поют о жизни Владигора и представляют в лицах его схватки с Мстящим Волчаром и Триглавом!

– Собака лает – ветер носит! – поморщился Десняк.

– Не говори так, господин! – учтиво возразил Урсул. – Хорошая пастушья собака стоит хорошего боевого коня.

– Мне плевать, сколько стоит пес! – перебил Десняк. – Я хочу эту девку!

Когда Цилла сошла с помоста и наклонилась над ним, он вложил перстень в темную влажную ложбинку между ее грудями. Плясунья томно вздохнула, плавно опустилась на колени и, откинувшись назад, затрепетала всем телом. Гирлянды серебристого бисера заметались по ее коже, подобно ночному звездопаду, а сама она выгнулась змеей и, расставив ноги, просунула между ними смуглое лицо и опалила Десняка таким жарким взглядом, что в горле у него пересохло, а ребра свело жесткой короткой судорогой.

– А если до ушей князя дойдет, что жалкий, ничтожный торговец нарушает его светлейшее повеление? – назойливо бубнил в его ухо глухой шепоток Урсула.

– Светлейшие уши – не твоя печаль! – огрызнулся Десняк, сглотнув подкативший к горлу комок. – Или я еще должен доказывать тебе, кто здесь хозяин?

– Нет, нет, мой господин! – Урсул замахал ладонями и, вырвав из бороды длинный волнистый волосок, стал нервно накручивать его на палец. – Я нисколько не сомневаюсь в могуществе древнего обычая, но все же я хотел бы заручиться…

– Чем заручиться, сморчок косоглазый? – протянул Десняк, вынимая из кармана ограненное изумрудное яичко и вкладывая его в чуть приоткрытые губы красавицы.

– Я полагаю, что купчая, составленная задним числом, вполне могла бы послужить оправдательным документом на тот случай, если люди молодого князя вздумают сунуть свои носы… – быстро залепетал Урсул.

– За этим дело не станет, – перебил Десняк, – сколько?

– Дарю, – вдруг коротко шепнул Урсул в восковое ухо Десняка. – Бери ее, мой господин…

– Как это «бери»? – перебил Десняк. – Я не нищий, чтобы принимать подачки!

– Ты не дослушал, – захихикал Урсул. – Я сказал: бери, если… сможешь!

– А если не смогу?

Десняк сглотнул слюну и облизнул внезапно пересохшие губы. В его животе вдруг натянулась и лопнула тугая невидимая струна, а чресла мгновенно налились тяжелым пульсирующим жаром.

– Тогда не пускай свои богатства на ветер, – усмехнулся Урсул. – Не советую…

– Я советую мне не советовать, – огрызнулся Десняк. – Вон отсюда! Все вон!

– Однако господин горяч, – почтительно забормотал Урсул, отступая к двери и подавая повелительный знак полуобнаженным стражникам, замершим по углам каморки.

– Седина в бороду, бес в ребро, – глухо прорычал Десняк, срывая золотую ременную пряжку и распуская тяжелые складки кафтана. – Иди ко мне, птичка!

Но вместо того, чтобы распластаться перед ним на толстом ковре, плясунья вскочила на помост и, сорвав с груди длинную гирлянду, швырнула в Десняка горсть бисера. Десняк поймал ртом несколько теплых бусин, а когда дверь за его спиной захлопнулась, сбросил с плеч кафтан, сел на пол и, не сводя с плясуньи влажных глаз, начал стаскивать собранные в гармошку сапоги. Плясунья вилась вокруг него и, беспорядочно срывая с себя сверкающие гирлянды, осыпала Десняка бисерными струями. К тому времени, когда на нем осталась одна лишь тонкая шелковая рубашка, весь бисер раскатился по полу, оставив в спутанной бороде Десняка несколько гладких твердых горошин. Он с беспокойством поглядывал на совершенно нагую Циллу, упиравшуюся в помост широко разведенными коленями.

– Иди! Иди ко мне! – стонала она, медленно проводя ладонями по внутренней поверхности бедер.

– Спешу! Спешу! – бормотал Десняк, сглатывая слюну и неприметно запуская руку под подол шелковой рубашки.

– Ну что ты медлишь? Что ты там возишься? – томно ворковала Цилла, глядя перед собой мутными от вожделения глазами.

– Да вот, бусинка закатилась… – хихикал Десняк, сжимая в пальцах твердую как камень горошинку и протягивая ее плясунье.

– И это все?! – воскликнула она, когда Десняк дотянулся до ее пупка и опустил бусинку в потную темную ямку.

– Что ты, что ты, моя птичка, конечно нет, это так, шутка, игра, – испуганно залепетал Десняк, чувствуя холодную предательскую пустоту в средоточии сухих чресел.

– Да ты шутник, старичок! – рассмеялась Цилла, сжимая в ладонях набухшие темно-вишневые соски.

– Старый конь борозды не испортит, – пробормотал Десняк, подвигаясь к ней.

– Пусть портит, я разрешаю, – застонала Цилла, опрокидываясь на спину и широко раздвигая длинные смуглые ноги.

Десняк вскочил, рванулся к ней, но запутался коленями в шелковых складках рубахи и, упав головой вперед, ткнулся носом в твердый, обмытый благовониями лобок плясуньи.

– О!.. О!.. Еще, старичок! Еще! – закричала она, играя жаркими мускулистыми бедрами.

– Счас! Счас! – хрипло шептал Десняк, стараясь выпутаться из скользких, прилипчатых складок рубахи.

– Скорей! Скорей! Что ты там возишься?! – стонала Цилла, впиваясь в его уши длинными острыми ногтями.

– Пусти, дрянь, больно! – взвыл Десняк, упираясь ладонями в ее гладкий упругий живот.

– Терпи, старичок, терпи! Назвался груздем – полезай в кузов! – приговаривала Цилла, продолжая терзать его большие и несколько оттопыренные уши.

Десняк напрягся, выбросил руки вперед и из последних сил воткнул ей под ребра твердые костяшки пальцев. Плясунья охнула, ослабила колючую хватку и распласталась на помосте.

– То-то же, – пробормотал Десняк, поднимаясь на ноги и отряхивая рубаху.

Цилла лежала на черном бархате и, закусив губу, насмешливо смотрела на него из-под полуприкрытых век. По щекам плясуньи стекали две блестящие слезы, но ее взгляд светился дерзостью и победительным нахальством.

– Чего уставилась, дура? – выругался Десняк. – Тебе что, жеребца подавать?

– Жеребца? Что ж, могу и с жеребцом! – томно усмехнулась Цилла. – Если захочу. Он хоть драться не будет.

– Вот ведь стерва какая! – сплюнул Десняк. – Но я тебя обломаю! Попляшешь у меня!

– У тебя? С какой стати? – удивилась Цилла, садясь на помосте и скрещивая под собой ноги.

– А с такой!

Десняк кинулся к своему ремню, выдернул из ножен короткий широкий нож и, резко запрокинув голову плясуньи, упер кончик клинка в пульсирующую жилу на ее шее.

– Поняла? Все поняла? – зло зашипел он, глядя как из-под стали выступает черная капелька крови.

– Она-то поняла, а вот ты, боюсь, нет, – вдруг услышал он голос Урсула. – Убери нож, хам, и топай отсюда, пока живой…

Десняк отвел клинок, поднял голову и увидел двух мускулистых черных стражников, наставивших на него блестящие наконечники копий. Урсул стоял между ними и смотрел на Десняка холодным взглядом.

– Давай шевелись! – сказал он. – Нам с тобой, правда, спешить уже некуда, но за этих горячих парней я не ручаюсь!

Урсул негромко щелкнул пальцами, стражники подпрыгнули на месте и, согласно звякнув браслетами на лодыжках и запястьях, так далеко выбросили перед собой копья, что Десняк почувствовал на щеках два легких мгновенных укола.

– Понял? Или объяснять дальше? – спросил Урсул.

– Да куда уж дальше! – зло процедил Десняк, чувствуя липкие струйки крови на крыльях носа.

– Не догадываешься? Совсем мозги отшибло? – спросил Урсул. – Скоморохи ведь не только молодого князя представить могут, но и… объяснять дальше?

– Пусть попробуют! – пробурчал Десняк, натягивая сапог. – Заживо сгною, стервецов! Псами затравлю!

– Всех не затравишь! Да и народ, опять же, что подумает? На воре шапка горит, так у вас говорят?

– Мудрый змей! – усмехнулся Десняк. – Ну что ж, пусть тогда клевещут! Кто им поверит?

– Это моя забота, – сказал Урсул.

– Думаешь, тебе, чужеземцу, веры больше будет?

– При чем здесь я, – сказал Урсул, – желающие сами смогут убедиться, своими собственными глазами…

Он подошел к стене, рывком распустил от потолка до пола широкий белый ковер и, отступив на середину каморки, извлек из кармана халата темную резную шкатулочку. Затем он поднял руку к потолку, щелкнул пальцами, и каморка наполнилась ровным мерцающим светом. Десняк поднял глаза и увидел в ладони Урсула мелко ограненный шарик размером с воронье яйцо. Грани шара испускали холодные голубые лучи, но пылинки, попадая в них, наливались алым свечением, вспыхивали и сгорали, оставляя в воздухе едкий запах паленой шерсти.

– Анкона бир сумар куакте наули чил или кара! – глухо забормотал Урсул, откидывая крышку шкатулки и опуская шарик в ее темное нутро.

Когда он захлопнул крышку, шкатулка затрещала так, словно в нее натолкали сверчков. Десняк испугался, что она вот-вот вспыхнет в руках Урсула, но голубые лучи исчезли, не причинив шкатулке ни малейшего вреда. Напротив, они словно собрались в один мощный сноп, выстреливший из отверстия в стенке и образовавший круг света на белой поверхности ковра. Урсул постучал ногтями по крышке, пробурчал какую-то неразборчивую фразу, и в светлом круге появилось темное пятно с расплывчатыми краями.

Десняк насторожился, а когда из тумана внутри пятна стали проступать очертания человеческой фигуры в длиннополой рубахе, застыл от изумления и ужаса. От бродяг и наемников, приходивших в Стольный Город с купеческими караванами, он несколько раз слышал о чудесных лучистых шарах, впитывающих человеческие очертания, а затем испускающих из себя впитанные изображения. Но большая часть подобных свидетельств звучала столь путано и противоречиво, что трезвый холодный ум Десняка вскоре отнес их к разряду небылиц. И вот теперь он собственными глазами наблюдал за движениями плоской фигурки на освещенной поверхности ковра и с ужасом узнавал себя в седобородом старике, нелепо взмахивавшем широкими рукавами рубахи.

– Чур меня! Чур меня! – испуганно залопотал Десняк, когда его двойник отслоился от стенки и завис в воздухе, едва касаясь ногами пола.

Следом за старцем из туманных глубин пятна выплыла нагая Цилла. Она на миг застыла в луче, а когда Урсул чуть слышно пощелкал ногтем по крышке шкатулки, покорно опустилась на пол и широко развела темные ноги. Двойник Десняка засуетился, упал на колени и стал хвататься за подол рубахи, путаясь руками в широких шелковых складках. В какой-то миг Десняку даже показалось, что голые ступни призрака преобразились в раздвоенные копыта, а из-под подола рубахи мелькнул мохнатый конец хвоста.

– Сгинь, нечистый! – прохрипел он и метнул в морок тяжелый кинжал.

Клинок пролетел сквозь кошмарное видение и вонзился в ковер, отбросив на плотный белый ворс крестообразную тень рукоятки.

– Что, нервишки сдают? – усмехнулся Урсул, продолжая постукивать ногтями по крышке шкатулки.

– Кончай, гад! – рявкнул Десняк, яростно разодрав на груди шнуровку шелковой рубахи.

– Хочешь кончить? Сейчас сделаем!

Урсул склонился над крышкой шкатулки, чуть слышно прошептал длинную цокающую фразу, под действием которой двойник Десняка словно помолодел: борода сократилась вдвое, потемнела, спина выпрямилась, а сквозь старческую гречку на лбу и щеках проступил клюквенный румянец. Но не эти перемены более всего потрясли Десняка, а недвусмысленный конус, плавно вздыбивший подол его рубахи ниже пупа. Женская фигура приподнялась с пола, села и, подвинувшись к его чудесно преображенному двойнику, обняла его колени и зарылась лицом в шелковые складки.

– Ишь похабель-то какая! – хихикнул он, глядя на любовные игры призрачной пары.

– Почему похабель? – живо откликнулся Урсул. – Цилла знает более ста видов любви, но не отдает особого предпочтения какому-либо одному из них.

– Все умеет, только не летает, да? – облизнул губы Десняк.

– Не летает?! Кто сказал «не летает»?

Урсул перекрыл луч прозрачной восковой ладонью, погрузив в дымный мрак довольно откровенную сцену, и негромко, но отчетливо произнес имя плясуньи. В ответ послышался длинный свистящий вздох, и не успел Десняк повернуть голову, как Цилла зависла над ним, свесив в дымные струи опрокинутые холмики грудей.

– Ч-чур! Ч-чур меня! – забормотал Десняк, закрывая лицо растопыренной пятерней.

– Что, страшно? – усмехнулся Урсул. – А кто вшивал орлиные перья под кожу новорожденным? Девять из десяти младенцев не выдерживали дикой операции, а выживших так закармливали сырым мясом, что каждый второй их них успевал умереть еще до того, как его сбрасывали с речного обрыва в расчете на то, что оперенные ручки поймают восходящий поток воздуха и перенесут дитя на другой берег! Было такое?