Текст книги "Одна сотая секунды"

Автор книги: Алди Иулсез

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Иулсез Алди Клифф

Одна сотая секунды

И этот мир, и эти сны,

И всей вселенной дивный шар

Нам лёг в ладонь, как робкий дар.

И что же мы?

Сергей Калугин – «The Catcher in the Rye»

Часть 1. Отношения

Глава 1

Бывает иногда так, чего уж тут скрывать, что ночь, отправив дрожащий и расплывающийся комок души в неведомые фантастические странствия, да вернув затем его на место, напоминает о себе и при свете дня – бередя, цепляя. То крохотный осколок повторения мелькнет в бытийном водовороте, то слово невольно сорвется с чьих-то уст, то что-то еще едва уловимым вороватым движением проявится. Бывает, бывает так. А случается, что и намеков нет никаких, а все равно не переключиться, не обрезать резким прочерком прошедшее, не заставить себя не возвращаться к случайно увиденному. Может, это признак скрипучей сентиментальности, не слишком мною почитаемой, может, обыкновенный симптом коварно и плавно растекающейся житейской утомленности. И все равно, несмотря на предельно четкое осознание того, что пусть и прекрасный, но сон является исключительно сном, что-то внутреннее, полузабытое тянуло поделиться, расплескаться, донести хоть до кого-то всепоглощающий образ свободного и бескрайнего лазоревого неба, так легко меня принявшего, так заботливо подхватившего под распластавшиеся крылья, так высоко поднявшего… Но я стискиваю зубы, сдерживаю все порывы, не разрешая, строго запрещая изливаться подобным начальнику. Начальству вообще не стоит лишний раз приотворять проход в свои потаенные закоулки, пусть и такие мелкие, а уж Андрею – тем более.

Поэтому я роняю в трубку то, что касается непосредственно дела:

– Он почувствовал вкус.

– Ты уверена? – Легкий треск не способен перекрыть промелькнувшие нотки недоверия. – Почувствовал?

Уверена ли я? Не знаю. Наверное, нет, не настолько, чтобы взвинчивать собственный голос до вибрирующих высот на уровне личного оскорбления. И все же, невзирая на блистательный успех проведенной операции, моя собственная интуиция качнулась, насторожилась, вынудила в какой-то момент стянуть волю в сконцентрированную точку, не давшую дрогнуть, сбиться тону.

Кольца волос, по привычке накрученные на палец, съехали и некрасиво перепутались.

– Мне показалось, – признаюсь я, отворачиваясь от зеркала.

А ведь сама не заметила, как подошла к своему любимцу, безжалостному ко многим женщинам, но преданно служащему мне. Уж на что мне грех жаловаться, так это на щедрость природы, слепившей меня пусть и по стандартному образцу, но подарившему в жизни немало преимуществ. Как высказался один из клиентов? Огневолосая зеленоглазая ведьма? Вроде так…

– Когда кажется, креститься надо. – Буркнул Андрей. – Или тебе напомнить?

Ну вот, началось это невыносимое брюзжание, перетекающее то в несдерживаемое занудливое раздражение, то в бесконтрольный ор. С каким из вариантов предстоит столкнуться?

Шеф сорвался в крик.

– …не ошибался, слышишь!! Никогда я не ошибался! Ни-ког-да. Ясно? Сколько мы знакомы, Карма? Два года? Больше???

– Андрей, – пытаюсь я погасить разгорающуюся истерику и перевести разговор в мирное русло, – все сработало, дядька… благодарность воспринял. Но ты пойми тоже…

Не хочет понимать. А, с другой стороны, чего следовало ожидать?

– Сколько?! – Визг – железо по стеклу – резанул по ушам так, что я едва не выронила мобильник.

– Три, – чуть нараспев протягиваю я.

– Вот видишь? Три. – Андрей внезапно взял себя в руки, голос съехал, как на салазках, до обыденного умиротворенного звучания.

Вообще-то, почти три с половиной года я работаю в паре с Семеновым. Только проглатываю, не уточняю, прекрасно понимая, что сей контроль эмоций мимолетнее осколка секунды: прозвучи вдруг опять не то слово, необоснованное сомнение, и бешенство вздыбится, чуть ли не опрокидываясь, нахлынет с еще большей, сметающей все на своем пути, силой. Мне-то, честно говоря, плевать на все подобные заскоки моего неустойчивого гения, но ведь он же потом будет названивать, трепать нервы. Оно мне надо?

Теперь через динамик телефона полилась тонкой струйкой опасная вкрадчивость.

– Три года, дорогая, целых три. И, признайся, моя рыжая бестия, была ли хоть одна осечка за все эти три удивительных года? Было ли хоть раз, что тебе пришлось удирать, спасать свою холеную шкурку, а?

– Нет, конечно же – нет, – несколько поспешно заверяю я босса. Даже излишне поспешно, но эта торопливость неожиданно сыграла мне на руку.

– Во-от, – совсем уже довольно промурлыкивает Андрей, – и поверь, не придется, если ты, разумеется, не кинешь своего старого друга. А ты ведь не бросишь меня, правда?

– Не брошу, – я несколько вольно допускаю в речь некоторую игривость.

Буря, оказавшаяся мелкой и несущественной, похоже, миновала, и грядущий вечер обещал порадовать ясностью и покоем.

Андрей – гений. Действительно гений, наверняка повстречавшийся на моем пути не случайно. Может быть, я тоже гений, по крайне мере, на своем поле деятельности я чувствовала себя довольно свободно и уверенно. Правда, так уж получилось, что мне все равно немного недоставало тех чудесных и милых ниточек, которые в нашем приземленном мире принято называть связями. А вот у Семенова их, как показала в дальнейшем практика, хватало с лихвой. Его беда заключалась в другом – в ощутимой скованности, не позволившей в полной мере применить полученные результаты на полигоне действительности. Но фортуне ли или еще кому было угодно сделать так, чтобы мы сошлись как раз почти три с половиной года назад.

Клиент ничем особым не выделялся среди тех, кто обычно спонтанно и неосознанно задевал ажурное плетение моих силок. Маслянисто поблескивающие глазки, способные цепко выдирать суть из любой чепухи, шаловливые ручки, тянущиеся не только к рыхлым телесам супруги, но и к свежим округлостям молодых представительниц слабого пола, в меру раздутое эго, позволяющее без зазрения совести переступать запретные границы, и сказочное богатство, привлекшее мое внимание. Ладно, вру, у господина Вишнева, владельца развивающейся сети забегаловок, сказочного богатства пока что не имелось. Он обладал совершенно другим – пленительным ювелирным шедевром, что и заставило меня в очередной раз выдрать из глубин памяти безотказные схемы и привести одну из них в исполнение, дабы в последующем согреть ладонями изумительное старинное гранатовое колье, да и некоторые другие милые моему сердцу и кошельку вещицы.

Из своего арсенала я выбрала самую стереотипную схему, отличавшуюся простотой, а потому и являвшуюся наиболее действенной. Якобы случайное знакомство, затем как будто бы еще одна ненамеренная встреча через пару дней, почти ничего не значащий обмен телефонами… Стать для этого принца без белого коня, страдающего одышкой и нестабильным артериальным давлением, пассией, богиней, светом в окошке и предметом грез оказалось не сложнее, чем обольстительной дамой сердца для пылкого невинного юнца. Опять-таки, как это часто и происходило ранее, пошли типичные боевые маневры со стороны моего временного кавалера: мелкие и не очень подарки, проводы до гостиницы, сбивчивые хихикающие и перемежаемые нецензурщиной намеки на разделение ложа, выводы в свет. Признаюсь, мне даже ничего особенного тогда не пришлось делать, я просто поплыла по течению, позволяя старому ловеласу чувствовать себя героем и страстным самцом, способным покорить самою неприступную крепость женского пульсирующего очага эмоций. Я лишь изредка вмешивалась на поворотах, добавляя малую толику перца в разгоревшееся пламя бездумной влюбленности, перемешанной в пропорции один к одному с потребностью обладания.

Пусть обладает, мне не жалко, мое дело – вовремя подавлять тошнотворную брезгливость и внимательно следить за переломными моментами.

Такой, пожалуй, мог бы наступить в ту гомонливую искрящуюся ночь, в ресторане.

Если верить прочитанному и услышанному, то многие хищники перед точным броском замирают, группируются, превращаются в зрение и слух. А опытные хищники еще и безошибочно угадывают момент, когда необходимо совершить бросок, чтобы пронзенная клыками жертва забилась, окатывая морду свежей кровью, заметалась в агонии, уже не способная в очередной раз увильнуть от смерти.

Я приготовилась к прыжку, почувствовала сладкое томление в мышцах, когда моя безошибочная интуиция породила неясное чувство тревоги. И этого чувства хватило, чтобы в считанные мгновения выгорел весь алкоголь, чтобы мой взгляд заскользил по лицам расслабившихся гостей и теней-официантов, а отправленная в рот сочная виноградина, раздавленная, брызнула во рту не сладким соком, а отдала неприятной горечью.

В стадо закрался еще один хищник, замер, напряг каждый член до предела и внезапно учуял конкурента. Он меня нашел, он теперь следил за мной, тогда как я продолжала незаметно шарить глазами по толпе в тщетной попытке по случайным жестам, по особому блеску в глазах, по выбивающимся телодвижениям вычислить источник угрозы.

К горлу подступил комок, в животе кольнула ледяная звездочка.

– Котик, я припудрю носик, – проворковала я в лоснящееся от пота раскрасневшееся ухо своей жертвы и выскользнула из-за стола.

– Вали давай, – добродушно прогудел вслед Вишнев, слишком занятый обрывочной и бессюжетной историей какой-то стареющей дивы.

Меня кто-то стал «пасти»? Кто-то все понял? И кто он? Она? Они?

Страх обволакивал липкой жижей, мешал думать, с трудом позволял мне вести себя столь же естественно, как и до сигнала тревоги, поданной интуицией. Но как там говорится – мастерство не пропьешь? И я, расслабленно и величаво, не забывая игриво покачивать бедрами, проплыла в дамскую комнату, не разрешая себе не то что даже обернуться, а просто допустить лишнее движение головой, бросить взгляд назад, хотя неизвестный противник не спускал с меня глаз и теперь прожигал дыру прямо меж лопаток.

Аккуратно прикрыв дверь в дамскую комнату, я позволила себе тихо, но протяжно выдохнуть. Гибельной волной начала подниматься паника, и все же не захолонула, удержалась у какой-то критической черты, напоровшись на непробиваемое железо трезвых рассуждений, главными из которых были те, что, во-первых, все подобные ситуации не раз и не два прокручивались в голове, а, во-вторых, на данный момент мне очень сложно что-то предъявить.

Так, еще раз вдохнуть, медленно выдохнуть… В сумочке – платочки, пудреница, прокладки, баллончик, ключи… Рука скользнула в шелковистое нутро, нащупала баллончик, медленно сжала металлический холодный цилиндр и все же его пока отпустила. Чутье зашкаливает, заставляет вырабатывать организм столько тепла, что еще немного, и сквозь поры кожи заструится не только пот, но и исторгнутся лучи света. Нет, спокойнее, просто нужно быть спокойнее. Все эти варианты уже представлялись, продумывались – до мельчайших деталей, до ярчайших образов. Да, есть некоторые уязвимые места, можно при желании болезненно зацепить, но вероятность такого все же низка.

Я непроизвольно задержала дыхание. Стены нежно-розового цвета, зеркала выстроились идеальным сверкающим строем над белой гвардией умывальников. Тихое журчание воды, едва уловимое мерное гудение ламп, пьяные гости то ли хохочут, то ли уже ругаются. Скорее всего – и то, и другое. Слух пронзил истошный визг, тут же заглох, потонул в смехе. Кто-то, скорее всего – тот жеманный мальчик из популярного клипа, тоненько затянул «Катюшу», сбился и умолк. Зато нестройно подхватили другие. Кто же из них оказался волком в овечьей шкуре? Кто из них оборотень в человеческой личине?

Дыхание почти уже выровнялось, вернулось в мерный ритм, пальцы нащупали в недрах сумочки ключи. Ключи, если уж на то пошло, тоже оружие. Вон, как приятно холодят кожу, какими безопасными, в случае чего, будут казаться в моем кулаке. Не кулаке, кулачке даже, если не лукавить – кисти рук у меня небольшие, с особым тщанием взлелеянные…

– Не шевелись, – нежный, почти эротичный, шепот над самым ухом, на самой грани слышимости, вместе с еще более тонким звоном, – пошевелишься – умрешь.

Никакой реакции мое тело не успело проявить, лишь замерло, окаменело, ведомое инстинктом самосохранения.

Андрей потом так и не рассказал, как он сумел все это сделать, как ему удалось вычислить меня, а после нависнуть с устрашающей тенью, держащей в руке шприц с ядом. Или – не ядом. Я, правда, рискнула один раз поинтересоваться, но натолкнулась на столь жесткий взгляд обледеневших глаз, что мгновенно прикусила язык и дала себе зарок лишний раз не совать свой нос в те вещи, о которых шеф предпочитает не распространяться.

– Я не сомневался, – засмеялся в трубку Андрей, и в смехе проскочили привычные доминирующие нотки, вырвавшие меня из воспоминаний.

– Ну а что же тогда? – Позволила я себе чуть-чуть расслабиться.

– Слышать приятно.

– Оу… – всего один звук позволил мне выразить и признание его победы, и выразить некоторую толику восхищения.

Я прикрыла глаза, память вновь услужливо пролистнула передо мной ключевые выдержки из книги о нашей сплоченной деятельности.

Мы оказались очень разными, даже слишком. По крайне мере, попытка познать друг друга через секс взорвалась бурной и неконтролируемой взаимной ненавистью. Вопреки ожиданиям, эта ненависть пронзила каждого из нас раскаленным прутом, выжгла что-то лишнее, а затем сама выгорела и рассыпалась прахом, оставив после себя яркую и опять же – взаимную – влюбленность. Как это ни смешно, но и влюбленность очень быстро истлела. Вызвало ли это сожаление, слезы печали? О, нет, ничего подобного, ибо что могла значить какая-то мелкая вспышка гормонов, когда над нашими душами властвовала, да и властвует по сей день истинная и неразменная любовь.

Я люблю камни. Больше, чем людей, чем деньги, чем все удовольствия жизни. Нет, я не геолог, я не ювелир, я даже не специалист. Наверное, я действительно немножечко гений, потому что слышу, чувствую, замечаю в блеске отточенных граней, в множащейся глубине обработанного минерала не просто душу мастера, не просто историю, то полную завихрений и трагедий, то ровную, как накатанная дорога, а что-то особенное, личностное, куда более живое и осязаемое, чем души окружающих меня людей. И мне порой достаточно просто подержать в руках тот или иной камень, даже взглянуть на его фотографию, чтобы уловить в переливах цвета, в отблесках ту особую животрепещущую струнку, на которую я непроизвольно откликаюсь всем сердцем, всей своей сущностью. О, да, я очень отзывчивая натура, чего уж тут скрывать, и моя отзывчивость не позволяла и не позволяет мне оставаться равнодушной, она гонит спасать брошенные на произвол судьбы великолепные ожерелья и напоенные особой магией браслеты. Она шептала, и я не без изящества освобождала кольца, игриво выносила диадемы, видела в своих снах каменные цветы и золотые стебли, дымчатые глаза и печальные аквамариновые слезы, горделивую роскошь бриллиантов и огненную страсть рубинов.

Я никогда не ошибалась, даже в начале своего пути. Не это ли истинная взаимность и преданность?

Помню, как-то один долговязый парнишка, только-только начавший осваивать азы ювелирного искусства, поинтересовался: «Как ты это делаешь?».

Я, без лишней скромности томно на него взглянула сквозь завесу своего огненного водопада, нацепила на лицо улыбку Моны Лизы и чуть повела плечом, выражая этим жестом некоторую растерянность и смущение. Право, ну не буду же я делиться своими сокровенными козырями с кем-то случайным?

Андрей тоже не удержался, один в один повторив вопрос того парнишки. Но в этот раз фокус не прокатил, его рука очень бережно провела по моей щеке, его уста исторгли то, отчего я едва не подавилась собственной слюной:

– Не ври мне. Если соврешь – выброшу из окна.

Не знаю, что именно – этот мягкий жест, или внезапно остекленевшие глаза, но что-то позволило мне тут же уяснить, что именно так оно и будет.

Правда, мне удалось не раскрыть своего маленького преимущества и Семенову, заключавшемуся в умении отличать истинное от ложного, натуральный камень от подделки.

Андрей, Андрей… кто ты, на самом деле? Три с половиной года, а я ведь так и не смогла распознать, какой кристаллической решеткой ты наделен, какой сингонии подвержен твой дух, в каких метаморфозах спрессовался твой характер. Андрей стал для меня еще одним камнем. Каким? На этот вопрос не было ответа. Я долго перебирала в уме все известные названия и образы, но так и не смогла остановиться на чем-то конкретном. Нежный ли ты турмалин или бесподобно ограненный алмаз? Задумчивый раухтопаз или теплый янтарь? Глубокий изумруд или великолепный топаз? А, может быть, переменчивый александрит? Нет, нет у меня подходящего сравнения для этого интеллигентного, скромного, чувственного и очень доброго внешне человека. О, эта доброта, этот согревающий огонь карих глаз и всегда чуть смущенная улыбка, эти обворожительные лучики, разбегающиеся от уголков глаз, этот платиновый проблеск в жестких коротко стриженных волосах… В тебя влюблялись все, а ты, не замечая, или делая вид, что не замечаешь, продолжаешь кротко идти дальше, на встречу со своей истинной любовью.

Или любовь не одна, их две?

Мне даже сейчас стыдно признаться в этом, но я до сих пор так и не поняла, кто же ты – химик, по уши влюбившийся в биологию, или все-таки биолог, закрутивший бесконечный роман с химией. Нет, не знаю. Ты не сказал, а я, наученная, не стала лезть с расспросами. Но эти две женщины, эти две немолодые дамы оказались в твоих руках столь страстными, столь покорными твоим стремлениям, что начали, может быть и не сразу, но все же начали оголять свои интимные тайны, делиться с тобой чудесами из потаенных чуланов, обнажать недоступные никому более секреты. И ты, способный аспирант, ведомый ими, сначала вроде как и повернул к дверям ближайшего института, чтобы блеснуть в научном обществе неординарным талантом, но остановился едва ли не на полпути. Что тебя остановило, бог микроскопов и лабораторной посуды? Кто шепнул тебе особое слово, король стерильности и точности? Не знаю, может быть, твоя не отмершая практическая жилка, так кстати намекнувшая, что одно лишь признание на хлеб не намажешь. Да и, откровенно говоря, до того признания было еще сколько десятков лет? И мне представляется, дорогой мой и загадочный шеф, что одним погожим днем ты повертел в руках собственные заметки, полистал исписанные убористым почерком страницы дневников, оценивающе остановил взгляд на цветных кляксах в чашках Петри, и что-то уловил особенное, столь же яркое и манящее, как солнечные блики на стенках колб и пробирок. И это что-то, именно оно поведало неявными образами, неоформленными фразами, о том, какие иные, интересные и приносящие желанный шелест купюр, перспективы открываются перед твоим гением…

Наверное, я слишком долго молчала и слишком глубоко погрузилась в размышления, потому что следующие слова потребовали от меня некоторых усилий, чтобы вернуться в реальность и сообразить, о чем идет речь.

– Я пришлю данные клиента. Следующего. Он тебе должен понравиться.

– Присылай, – я присела на стул перед компьютером, шевельнула мышкой, пробуждая ото сна свою верную машину. Растворилась чернота экрана, явила открытую на поиске вкладку браузера. – И не только данные.

– Разумеется, – легкий смешок в трубку, – я же говорю, тебе понравится.

– Жду.

Посыпались короткие гудки. Не в привычках Андрея было прощаться в традициях современного общества.

Да… тогда, когда два пути перехлестнулись на шикарной по виду и пустой по сущности пьянке в ресторане по поводу очередного успешного поворота в бизнесе Вишнева, пролилось немало слов, прежде чем выяснилось, что одну приманили драгоценности, а другого деньги. Но, тем не менее, переговоры, сопровождаемые обжигающим дыханием и легким дрожанием тончайшей иглы инсулинового шприца, начали приносить свои первые плоды.

Глава 2

Сделала себя я все-таки, большей частью, сама. Хотя не могу не признать, что если меня сравнить, скажем, с алмазом, то Андрею удалось отшлифовать его и превратить в бриллиант. Да, это именно он огранил меня, отточил мои действия до звенящего совершенства, до смертельной остроты, до вдохновляющей безупречности. Именно он напоил мои методы тем, что и эффект, и эффективность достижения задуманных целей стали превосходить мои самые смелые ожидания. Как всегда, мягко и ненавязчиво, покоряя теплом лучистых глаз и завораживая мелодичностью уверенного голоса, он вел меня при помощи незначительных фраз и легковесных советов, за которыми, как впоследствии выяснялось, крылась огромная, едва ли не бездонная глубина. Он не скупился на меня ни временем, ни силами, ни деньгами, как не скупятся иные мужчины на свои любимые игрушки вроде роскошного автомобиля или любовно собираемой коллекции фигурок персонажей культового фильма. Правда, порой тепло речей оборачивалось раскаленным железом, а нежность действий выдавала крепкую цепь, сжимающую мне горло. И тогда я билась, подыхала дворовой шавкой, захлебывалась собственной несвободой, пока вдруг не соскальзывал рвущий душу шипами ошейник, не падала моя голова в заботливо подставленные мозолистые ладони…

Гений. Сумасшедший. Тот, без кого дышать не смогу, но и кого боюсь до судорог во всем теле. Как ни напыщенно это звучит, каким пафосом не вязнет в зубах, но мы уподоблялись двум танцорам на лезвии ножа, смертельному тандему, в котором каждый готов был как к всепоглощающему доверию, так и к предательскому удару в спину.

Выбора просто уже не было, не существовало возможности расцепиться и продолжить движение по своим собственным траекториям.

Андрей откорректировал и мое имя. Когда-то я была Каролиной. Наверное, это хорошее имя, царственное. Другое дело, что оно не смогло озвучить мою суть, отразить верно то, что необходимо было показывать чуждым глазам. Пришлось стать Карой. Кара, да… та, что несет кару за прегрешения, за жадность, похотливость и нежелание думать.

«Я читал книгу как-то. Там собаку так звали – Карма. Хорошая была сука, умная». Это так мне однажды сообщил шеф, после того, как почему-то назвал меня таким странным и непривычным именем. Обида, мелкая, но зудящая, пронеслась вдоль хребта и уперлась во что-то в груди. Наверное, под сердцем зацепилась, и выдала моим голосом, что я, вообще-то, не собака. Андрей лишь ухмыльнулся и порекомендовал мне почитать тот роман. Повинуясь неясному чувству, я все же прочитала – сначала неохотно, как выполняя бесполезный урок, а после – уже проникаясь и признавая право за боссом, а следом и за собой отзываться на пять простых букв, несущих в себе не меньшее воздаяние, чем прежнее обозначение моей персоны.

Клиент мне не понравился – ни молодостью, ни фактом того, что он некогда имел несчастье оказаться моим одноклассником.

Есть одна умная поговорка: не стоит гадить в собственном гнезде. Может, для кого-то это и означает всего лишь необходимость не плевать на пол в родной хибаре, и без зазрения совести сорить семечками на асфальт возле подъезда, но для меня сие предложение имеет довольно внушительный смысл. Мое гнездо было очень большим, распростершим сучья и ветки на многие города нескольких стран, зацепившим побегами всех тех, кто волею судьбы знал меня прежней, не то что не отшлифованной девчонкой, а даже не переродившейся из углерода в алмаз.

Андрей предложил нагадить в собственном гнезде, пусть и у самого края.

Первым моим порывом было желание отказаться от дела без объяснения причин. Такое случилось однажды, и Андрей отказ воспринял с пониманием, даже без истерики, признавая мое право доверять собственной интуиции. Но я помедлила, прислушалась к звучанию душевной глубины и, уловив пробивающийся мотивчик любопытства, поддалась искушению.

Щелчок мышки, загрузка файлов, заполнение экрана ноутбука недурственным изображением комплекта, заставившего меня хищно раздуть крылья носа.

Нет, стоп!

Я вскочила из-за стола, прошлась по комнате. Знаю, сейчас сорвусь, отмахнусь от иного звучания – тревожного, – пойду на поводу возгоревшейся алчности…

В работе с Андреем, слаженной и безукоризненной, выверенной, как механизм швейцарских часов, что-то однажды заставило меня даже не споткнуться и, тем более, не остановиться, но самой кромкой сознания уловить некий незначительный диссонанс. Я долго не обращала внимания на эту мелкую погрешность, не замечала крошечной фальши, как иные часами не замечают мелкую соринку в собственном глазу. Я даже далеко не сразу нашла тот момент, когда в ровном гудении машины нашего дуэта раздался предупредительный призрачный всхлип. Мои мысли просеивались одна за одной, направлялись ищейками по давно остывшим следам, пока совсем непритязательная мыслишка не подняла голову с зажатой в пасти картинкой прошедшего. Вот он, слепок из собственной памяти: хмурый день, отяжеленный низким скомканным небом, конфузливые тени, не решившие, стоит ли прятаться по щелям и углам, или же остаться как есть, серые и тусклые блики на журнальном столике, желание включить верхний свет, чтобы небрежно пролистнуть журнал, купленный для вялого развлечения в пути. Кричащие цвета, большей частью желтые и красные, знаменитость, снятая с неудачного ракурса и кажущаяся неизлечимо больной, мелкая заметка о смерти то ли на пятой, то ли на шестой странице, зацепившая знакомой фамилией.

Некто господин Александр Орешко, не последний человек на телевидении и признанный коллекционер картин после продолжительной болезни скончался от остановки сердца. Орешко? Ну да, пополнил базу клиентуры в свое время.

Тот день не сулил никакого озарения или выжигающего проблеска догадки. День сам по себе был слишком кашеобразен и вял, сер и уныл, чтобы что-то могло нарушиться интересными планами или животрепещущими событиями. Мне было невероятно лениво куда-то идти, что-то делать, чем-то себя загружать. Хотелось всего лишь горячего чаю с медом, теплого пледа и ни к чему не обязывающего безделья, реализованного, например, в виде медленного убивания времени при помощи социальных сетей, просмотров хлипких сериалов и прочтения дремотных рассказиков.

Орешко, значит? Бывает, все мы не вечны, чего уж тут печалиться, каждому свой срок отведен. Кто еще значился в моем списке дарителем желанной прелести? О, Гвоздицын.

Гвоздицын тоже оказался в числе отошедших в иной мир.

Совпадение?

Строй мурашек отмаршировал по моей спине, оставив под сводами черепа тоненький писк новорожденной мысли – а что, если… нет, все же маловероятно. В совпадения можно верить, можно и не верить, но в данном случае вере пока придется отойти на обочину. Кто еще пытался облапать мой зад? Иванов. Виталий Иванов, кажется, так звали того чудика. Ну да, он, с интересным именем и канонической фамилией, любитель покрутиться среди всесильных мира сего и декламировать стихи собственного сочинения. Те, кого он считал всесильными, время от времени снимали со своих ушей рифмованную лапшу, но благосклонно позволяли нуворишу потолкаться на приемах и тусовках.

Мертв. Причина смерти не указана, но что-то мне подсказало, что нить жизни бесталанного поэта оборвала не автомобильная катастрофа.

Кто следующий? Литвиненко. Признаюсь, мне этот клиент даже понравился: на фоне прочих он выглядел приятно, говорил мило, ухаживал красиво. Эдакий стареющий лев, не забывающий о своей царственности, невзирая на ломоту в пояснице и седеющую гриву. Его и звали очень органично, именно Лев. Действительно, уже не зовут, а звали… сердце не вынесло диагноза «ишемическая болезнь», тело – прогрессирующих проблем неврологического характера…

Наверное, тогда я потеряла счет всему – и времени, и событиям, и обещаниям. Вероятно, со стороны я выглядела очень спокойной, даже умиротворенной. Но это только со стороны, а в действительности же меня сотрясала такая дрожь, такие землетрясения и ураганы, такая гремучая смесь из ужаса, неверия, истерики и безжалостного осознания происходящего, что уже мое сердце едва не отказало.

В тот треклятый день, в очередной раз стряхнув пепел и не попав в пепельницу, разбив и расплескав кофе на так нравившийся мне белоснежный ковер, я набрала номер Андрея, и, преодолевая все возможное и невозможное в себе, отменила встречу. Вроде как я сослалась на плохое самочувствие, сейчас уже и не помню точно. Но, отшвырнув жегший пальцы мобильник, я принялась перерывать весь Интернет, все сайты и информационные ленты, чтобы добыть еще одну частицу, еще один фрагмент омерзительного шедевра, ненароком сотворенного моими руками.

Умер. Погиб. Оставил нас. Отошел в иной мир. Скончался. После внезапной и тяжелой болезни… Служители желтых однодневных изданий щедро одаряли меня все новыми и новыми приступами болезненного страха, вынуждавшего опустошать чашку за чашкой с крепким до слез кофе и набивать окурками крупную египетскую пепельницу.

На столе издевательски отражал свет монитора стеклянный флакончик без маркировки, уже практически полностью опустевший.

Этот препарат, по запаху и виду ничем не отличавшийся от обыкновенной воды, Андрей преподнес мне как величайшее сокровище. «Ключик», а именно так мы стали его называть, действительно оказался подарком небес, рожденным стараниями шефа, упростившим очень многое в моей деятельности: всего несколько капель практически в любой напиток, и клиент мирно засыпал. А когда просыпался, то, судя по всему, мало что помнил из прожитого за последние несколько дней. Поначалу я проявила некоторое упрямство, выразила сомнения, но в дальнейшем уже не могла себя представить без этого чудесного ключика, так легко открывающего заветные двери и так волшебно защищающего меня. Деньги, драгоценности, успех – мы лихо с Андреем оседлали реальность и с ликованием понеслись навстречу сияющим горизонтам.

Беда лишь в том, что «ключик» оказался ядом, слишком терпеливым и неторопливым, чтобы о его действии знали даже мы, владельцы.

Или Андрей просто об этом умолчал?

Я нервно металась по квартире, ставшей внезапно тесной клеткой, бросалась то к телефону, то к компьютеру, то вылетала на припорошенный снегом балкон в одном халате, то навзничь бросалась на кровать, не имея сил хоть как-то утихомирить рой встревоженных мыслей, лихорадочно скачущих в моей голове. Но неизбежно, раз за разом, мой взгляд приковывался к препарату, смертоносной разработке, в малом количестве сохранившейся на донышке безликой емкости. Я была воровкой, я была продажной, я никогда не стыдилась этого, а где-то даже и гордилась своим жизненным выбором и ювелирно отточенными навыками, но я никогда не была убийцей.

Теперь же стала, пусть и неосознанно.

Тревожно продолжала биться расчетливая жилка: если догадалась я, то догадаются ли… они? Догадаются ли прихвостни закона, сопоставят ли череду выглядевших естественно смертей с мельканием рыжеволосой соблазнительной девчонки? Ведь я потратила на все менее суток.