Текст книги "Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке"

Автор книги: Альберт Мифтахутдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Аттаукай – похититель женщин

Аттаукай краснел как девушка. Когда с ним говорили о любви, о семье и о детях или просто о женщинах тундровых и поселковых, он краснел, начинал рассказывать о собаках своей упряжки, или об охоте, или о том, как болел в прошлом году – ногу подвернул. Не любил он разговоров о женщинах, везде ему чудился подвох, насмешка или розыгрыш.

Тридцать пять Аттаукаю, а не женат. По чукотским обычаям плохо это. Даже поговорка в тундре есть – «не имеющий жены достоин сожаленья».

Хороший каюр Аттаукай, собаки самые лучшие, всюду он ездит – в тундровые бригады, к оленеводам, в поселки побережья – к морзверобоям, мог бы привезти женщину, не долгое дело, но…

На этот случай в тундре есть совсем другая поговорка – «от жен, как от мошки, одно беспокойство».

– А ну их! – машет он рукой, – балаболки! Никому верить нельзя! Я бы с женщиной в одном доме и дня не выдержал!

– А ты пробовал?

– А то!

– Это все потому, что ты один, – продолжает Эттувги, его отец. Он живет в другом селе и приехал к Аттаукаю в гости. – Ты ездишь много, дома не сидишь. Какой женщине это понравится?

Вздыхает Аттаукай. Думает, это все оттого, что фамилия у него такая несерьезная, дорожная. «Аттау» – с чукотского дословно не перевести, это возглас прощания, типа «пока», а частица «кай» – уменьшительный суффикс, так что при желании фамилию можно перевести как «прощевай», «покедова», «до свиданьица» – в этом смысле. Ну, а если у вас такая фамилия, какая женщина не будет настороже?

Вот пять лет назад была у него женщина, ламутка. Расписались, а фамилию его она брать не захотела. «Не принято, – говорит, – у нас, эвенских женщин, чукотские фамилии брать, это пусть русские берут, у них принято, а мне и с моей фамилией хорошо».

Аттаукай расценил это заявление как выпад и недобрый знак. Так оно и вышло. Возвращается он однажды из тундры, а дома никого нет, никто его чаем не встречает, никто не спрашивает: «Как здоровье? Как ехалось?»

Понял он, что женщина оставила его и, судя по всему, надолго. Обидно, не написала даже, куда уехала. Стал он ждать.

Но при каждом возвращении из тундры заставал он холодный дом, а тут и лето вскоре наступило. А раз женщина год не возвращается, понял Аттаукай, это серьезно, а раз всерьез ушла, то уже неважно куда, и не стал он ее искать, не к лицу это мужчине, надо забыть этот момент в личной биографии и строить новую жизнь, а на старых воспоминаниях новой жизни не бывать, не тот это строительный материал.

Вот ведь и в тундре поговорка есть: «Жирник не дает огня, если заправлен водой».

Поговорки и пословицы Аттаукай, в основном, вспоминает, чтобы оправдать случившуюся ситуацию или найти успокоение в стечении обстоятельств, когда уж и деваться вроде бы некуда. Так ему легче, он знает, в тундре зря не скажут.

Старый Эттувги молчит, ждет решительного возражения Аттаукая, возможно, тогда старик поймет – ожидать ему в скором будущем внуков или нет. Но Аттаукай тоже молчит, он скрытен, ему эта тема не по душе, осточертела она ему, вот что. И, попив молча чаю, покурив, собрался Эттувги и уехал после обеда, к ночи как раз успеет в свою охотизбушку.

Прибежал мальчишка к Аттаукаю:

– Председатель зовет!

Народа в кабинете у председателя колхоза не было, наряды розданы еще утром. Он стоял у окна и грустно ругался по телефону. Заметив Аттаукая, помахал, заходи, мол. Аттаукай сел, ожидая, когда разговор по телефону кончится.

– Ну вот, – наконец освободился председатель, – хочешь в райцентр поехать?

– Хочу… – расцвел Аттаукай.

– Бери второй комплект меховой одежды, вот записка на склад, а там в поселке зайди в роно, возьмешь учителя и привезешь сюда. Будет у нас новый учитель.

Аттаукай молчал.

– Ну ладно, побудь там дня два, отдохни, кафе, сам понимаешь, вечерний ресторан. Только это, как друга прошу, не очень там, а? Чтобы не было сигналов. Слышал, что по телефону? Кляуль день рождения там отмечал, вчера, теперь сидит в милиции, вот тебе последние новости.

Аттаукай кивнул, можешь положиться, мол, понимаю, не маленький.

– Ну, по рукам, счастливого пути!

Аттаукай вышел.

Он любил поездки в райцентр. Кино, магазины, музыка в ресторане, друзья попадаются из разных колхозов, собираются вместе, да и в гостинице нравилось – вежливые тетеньки, чай, белье чистое. В тундре всего этого не увидишь.

Собрался он быстро, утра ждать не стал. Весенние ночи холодные, наст крепок, звезды низкие – с кулак, самое время в дорогу, чтобы не спеша к полудню успеть. А если еще сделать небольшой крюк, можно заехать к бабушке Кымынэ – они уже поставили весенние яранги, там бригада выбрала пастбища для отела оленей, давно Аттаукай не видел Кымынэ и пастухов этой бригады, поди, новостей полно. Вот к завтраку можно и к ним в гости успеть, хорошо. А в подарок он привезет целую нерпу. Небось оленеводы давно нерпы не пробовали, соскучились. Жаль, конечно, что моржатины нет!

– Ты чего спешишь? Никто тебя не гонит! – кричал ему с крыльца своего дома председатель. – Мог бы и утром!

– Надо!

– Понятно… – горестно покачал головой председатель, вспомнив разговор по телефону о Кляуле. – Ты там смотри! – и погрозил.

Аттаукай засмеялся;

– Аттау!

И собаки рванули, успевай только удерживать их остолом…

В морозной ломкой тишине раннего утра заиндевелые яранги на сопке кажутся островерхими сугробами. Вокруг ни души – только тоненький робкий дымок костра говорит о том, что там, в ярангах, уже встали женщины и готовят чай и, возможно, вот в той, крайней, как раз и живет Кымынэ, неугомонная бабка Кымынэ, ворчливая, но добрая родственница Аттаукая.

Она встречает его радостно, суетится, дорогой гость – давно не был.

Пастухи пьют чай, Аттаукай рассказывает новости – и про Кляуля, и про председателя, и про нового учителя – обещает на обратном пути сюда его завезти, показать.

Вход в чоттагин открыт широко, солнечные лучи достают даже до костра, – он в глубине яранги напротив входа, – в яранге много солнца, прямо солнечная стена, лучи плотные, кажется, их можно потрогать.

– Весна, – улыбается Аттаукай и наливает очередную кружку чаю. Свежая сырая нерпа пошла всем в охотку, и, пока старуха варит оленину, мужчины налегают на чай.

– А ты совсем не изменилась, все такая же шустрая, – добродушно шутит Аттаукай и похлопывает Кымынэ пониже спины. Та притворно сердится, награждает его тумаком:

– Все вы весной дурные, как олени осенью!

Пастухи хохочут.

– Зато ты в молодости не смотрела – весна или осень! – заводит ее Аттаукай.

Бабка улыбается:

– Молодая кровь кипит и в холоде! – и кокетливо поводит плечиками.

Пастухи смеются. «Хорошая пословица, – думает Аттаукай, – надо бы запомнить». И думает, молод он или нет, если неизвестно, «кипит» ли у него кровь в холоде? Надо бы проверить, да как? От этих мыслей он смущается и краснеет.

От этих мыслей настроение у него ухудшается, окрашивается в какой-то серый тон, и сам он становится грустным, как в тундре под осенним дождем, слякотно у него на душе, хочется остаться поскорее одному, поскорее уехать. Наскоро выпив еще одну кружку чаю, он собирает собак, бабушка Кымынэ протягивает ему сверток. В тряпице прэрэм – мелко накрошенное мясо с костным оленьим жиром, вкусная еда, лакомство.

– Бери! – она ласково смотрит на Аттаукая. – Еда в дороге не тяжесть…

Аттаукай благодарит, прячет сверток в рюкзак, улыбается. Он выдергивает остол из-под копыльев нарты, собаки рвут, Аттаукай плюхается в нарту, оборачивается, машет бабушке, что-то кричит, но собаки несутся быстро, они уже спустились в долину, и бабушка не слышит, что ей кричит Аттаукай, да это, пожалуй, и не важно, если он сам вскоре опять заедет в гости.

Субботу и воскресенье провел он в поселке, отдыхая, а в понедельник с утра был уже в роно.

– Мы тебя ждали, – сказал заведующий, – еще в пятницу звонили, что ты выехал. Ну, как, все в порядке?

– Все, конечно. Где учитель?

– В гостинице… Меходежда хорошая?

– Новая… со склада. Полный комплект.

– Ну вот, хорошо. Подъезжай к гостинице, бери учительницу, одевай…

– Как учительницу? Говорили учитель! – удивился Аттаукай.

– А, не все равно, кого везти…

«Совсем не все равно…» – подумал Аттаукай.

Он был настроен провести дорогу с мужчиной, поговорить о жизни, посоветоваться, учитель – он все знает, а тут – на тебе! – женщина! какой с ней разговор, одна морока в дороге, ах!

Пошел он нехотя в гостиницу.

…Наметанным глазом северянина он сразу же определил приезжего человека. Но все-таки решил себя проверить:

– Кому нужно ехать в «Рассвет Севера»? – обратился Аттаукай к дежурной.

– Виолетта Сергеевна, к вам!

Он не ошибся. К нему подскочила маленькая круглолицая толстушка в толстом свитере, тонких брюках, короткая стрижка, сигарета в растопыренных пальцах. Аттаукай вздохнул, созерцая несерьезную внешность учительницы. «Чуть больше двадцати», – подумал он.

– Вы за мной? Из «Рассвета Севера»? Там ждут? Мы поедем на собаках? Ой, как романтично! Никогда не ездила на собаках! Если б мама моя знала! А как вас зовут? – тарахтела она.

– Аттаукай…

– И все? Это имя или фамилия?

– Это и фамилия, и имя, – степенно на правах старшей объясняла дежурная. – У чукчей и эскимосов одно имя, оно же и фамилия, так было раньше. Кому раньше давали – так и сохранилось. А при Советской власти появились имена и отчества. – Дежурная была в ударе и явно гордилась своей эрудицией в вопросах местного быта.

– Ой, как интересно! Действительно, к чему имена да отчества? Меня зовут Виолетта Сергеевна… гм… то есть Виолетта, Виола значит. Зовите меня Виола, ладно, Аттаукай?

– Ладно.

– Вот и хорошо. А когда поедем? Сегодня поедем? Где собачки? Можно посмотреть?

– Завтра утром… – Аттаукай уже устал от ее скороговорки. – Тогда и посмотрите… Ждите здесь.

Когда каюру не нравится пассажир, прежде всего портится настроение у каюра.

– До свидания, – сказал Аттаукай.

– До свидания! Я буду ждать! Без меня не уезжайте!

«Куда ж я денусь?» – обреченно подумал Аттаукай.

В дороге он заботился о ней, и, когда упряжка шла в гору, сам соскакивал с нарт, а ей разрешал сидеть. Ей с непривычки тяжело было в меховой одежде; она была Виолетте велика. Сделав несколько шагов, Виолетта уставала. Это видел Аттаукай, и, когда упряжка шла на подъем, он тянул за дугу нарты.

Он боялся, что пассажирка будет и в дороге тараторить без умолку, так поначалу и было, но потом красота окрестных пейзажей подавила ее, она молчала в изумлении, разглядывая во все глаза белые тихие сопки, удивительный блестящий снег (в тундре снег совсем не такой, как в поселке), слушая скрип полозьев, наблюдая собак. Ощущение внезапного счастья наполняло душу. «Хорошо-то как, боже! – думала она, – хорошо-то как!»

К бабушке Кымынэ заехали засветло. Пастухов не было, они ушли на дежурство, стадо было разбито на две части – маточную и неплодовую, вот-вот начнется отел, и люди днями и ночами пропадали на дежурстве.

Кымынэ старалась угодить гостье. Она сняла с Виолетты торбаса, дала другие, а эти проверила, не прохудились ли, может, починить надо. Гостей она проводила в полог, там теплее, гостье, может, непривычно у костра – как знать, а в пологе можно раздеться, снять меховщину.

Сырую нерпу она предлагает только Аттаукаю, бабушка знает, не все русские едят их пищу. А для гостьи варится оленина на костре. И пока еще к мясу не приступили, можно чайком побаловаться. Кымынэ достает новые чашки, тщательно моет их, достает блюдца – посуда красивая, березки нарисованы голубые, и домики голубые, и голубые каемочки.

Хлеба нет, но есть масло, галеты, и печенье, и сахар. Аттаукай угощает бабушку хлебом, он привез ей несколько буханок, вот будут рады пастухи – в тундре-то хлеб зимой не испечешь. Бабушка достает из мешка буханку, отрезает половину, протягивает гостье. Хлеб холодный, мерзлый, но с маслом и горячим чаем вкусный, Виолетта такой и не пробовала!

В тепле Виолетту разморило, лицо горит, – это дают знать несколько часов на морозе. Она чувствует приятную усталость.

Наконец гости пообедали, бабушка вносит чайник в полог, садится сама – можно опять уже всем вместе приступить к чаю. Чай – он всегда хорош, и до еды, и после. В тундре без чаю совсем нельзя, да и какая беседа без чая?

Виолетта молчит, и только по глазам видно, как она благодарна Аттаукаю и Кымынэ, и думает, что обязательно сделает что-нибудь приятное бабушке и каюру, вот только она пока еще не придумала что.

В неторопливой беседе бабушка узнает, что Виолетте двадцать два, что приехала она из Анадыря – после педучилища там жила, но вот в «Рассвете Севера» учитель доработал до каникул и срочно уехал, ей предложили заменить его, и она согласилась. Хоть и училась в Анадыре, но в тундре ни разу не была, и практику проходила в городе, ей на Севере нравится, а в Москве она не была, и если уедет на материк, то обязательно в Ленинград, правда, она там тоже не была, но сестра говорит, там лучше, чем в Москве, а сестра у нее все знает, она везде поездила в молодости, а сейчас живет в Сибири. Нет, нет, о семье думать пока рано, надо свет посмотреть, замужество всегда успеется, вон ее подруги все почти выскочили замуж, а она пока подождет, куда спешить?

«Гм… – думает Аттаукай, – просто тебе не предлагали, вот ты и выдумываешь все. Двадцать два? Пора детей давно иметь… Мальчика… а еще лучше – мальчика и девочку, да, хорошо тогда будет, не скучно…»

– Парни в тундре все холостые, – говорит бабушка, – девушки балованные, не хотят в тундру… не хотят за пастухов выходить…

– А они ничего не умеют, – бурчит Аттаукай, – куда их в тундру брать? Книжек начитались и в конторе сидят. Чему их только учат? Торбаса шить – не умеют, шкуру выделывать – не умеют, обед готовить лень – в столовую бегают! Их и не возьмет никто в тундру!

Бабушка улыбается, слушая Аттаукая.

А он распаляется еще больше:

– Да я б такую никогда б в жены не взял. Да!

– Тебе нужна хорошая хозяйка, – говорит бабушка Кымынэ, – тебе надо в тундре поискать…

– В тундре все уже заняты…

– Ну на побережье… вот у соседей, у эскимосов… эскимосские девушки красивые…

– Эскимоски больно модничают…

– Все женщины любят моду, – смеется Виолетта.

– Ну да! Вам бы все наряжаться… эх! – Аттаукай отмахивается от женщин, как летом от назойливых комаров, и наливает себе еще чаю.

– Молчи уж, – укоризненно молвит Кымынэ. – Кто не хочет пить, тому и ближний ручей далек…

– Это такая пословица наша, – объясняет Аттаукай Виолетте и тем самым нейтрализует бабушкин выпад.

– А если вам женщину украсть? Это так романтично! Вот в Грузии женщин воруют, – рассказывает Виолетта.

– Как воруют? – удивился Аттаукай.

– Ну, похищают… прискачут в село на конях, завернут женщину в одеяло и – привет!

Аттаукай недоуменно пожимает плечами. Испокон веку чукчи никогда ничего не воруют, никогда ничего не возьмут без спросу. А тут украсть человека! Нет, не понимает этого Аттаукай.

– А где это Грузия? – спрашивает он.

– На Кавказе, есть горы такие. Они живут в горах, это республика, – объясняет Виолетта.

– А-а, – светлеет лицо Аттаукая, – я знаю…

За свою жизнь первый и единственный раз он видел грузина на папиросной коробке «Казбек». Человек по горам скачет на коне. Конь – это почти то же, что и олень, только без рогов и крупнее. Аттаукай хорошо вспоминает эту картинку.

Аттаукай взволнован несправедливостью по отношению к горным женщинам.

– Да нет, – успокаивает его Виолетта. – Раньше воровали женщин всерьез, а теперь по согласию. Это обычай такой. Она согласна, чтобы ее украли.

«Если согласна, зачем же воровать?» – не понимает Аттаукай, но вслух не спрашивает. Он представляет, как лихой грузин влетает в их стойбище на коне и похищает бабку Кымынэ. Он не может сдержать улыбки – вот была бы потеха! Да она там в ихнем грузинском стойбище такой тарарам устроит, что все они с гор мигом сбегут в долину! Перережет там всех злодеев, перестреляет, всю посуду перебьет, даже если она с красивыми голубыми рисунками!

– А посуда там металлическая, серебряная, – как бы угадав его мысли, рассказывает Виолетта.

«Да, – грустно думает Аттаукай, – металлическую не разобьешь…»

– А ты бы хотела, чтоб тебя украли? – спрашивает Аттаукай бабку.

– Кто?

– Грузин на коне…

Бабка лукаво улыбается:

– А грузин молодой?

Виолетта хохочет.

Аттаукай неодобрительно качает головой. «Ай да бабка! Хоть бы гостью постеснялась! Не-ет, когда две женщины собираются, ничего хорошего не жди!»

Он переворачивает кружку, говорит:

– Веленкыкун. Пойду собачек посмотрю…

Веселое апрельское солнце щедро заливало снега, каюр и его спутница надели темные очки, было жарко, и звонкая тишина удивляла, и казалось, что впереди – все хорошо, просто даже не думалось о том, что может измениться настроение, или измениться погода, или что-нибудь случиться с собаками.

Но Аттаукай все же спешил. Каким-то чутьем, почти интуитивно он стремился домчаться поскорей до перевала, преодолеть его, пока светит солнце и тихо. Возможно, дальние облака настораживали его, беспокоили…

Когда собаки легли на снег на перевале, Аттаукай неторопливо достал портсигар и закурил. Виолетта встала с нарт и немного прошлась размять ноги. Светило солнце, но оно было уже другим, морозным. Это ветер низин доставал до перевала.

– Смотри, – показал ей вниз Аттаукай.

Широко распластав крылья, на ветру лежал ворон.

А в распадке бушевала снеговерть, шла низовая метель, и в резких порывах тучи снега серебрились под солнцем. Ворон смотрел вниз, на землю, он был над пургой, и ему там не приземлиться. «Улетит на север, откуда пришли мы», – подумал Аттаукай.

Виолетта впервые видела это явление, ей было странно из затишья наблюдать пургу, пургу, залитую солнцем.

– Нам надо туда? – спросила она.

Аттаукай кивнул.

С юга шли тучи, и ветер – правда без снега – уже был на перевале.

– Тут тоже будет пурга? – спросила она.

Аттаукай кивнул. Разговаривать ему не хотелось.

Да и о чем разговаривать, если надо спускаться вниз, там хоть сопки немного спасут от ветра, а тут на перевале плохо будет и им, и собакам.

– Нам еще долго? – спросила она.

– Ага…

Он бросил папиросу.

– Держись крепче, вниз быстро поедем.

Он тронул собак, они встали, отряхнулись от снега, потянули. Нарта соскользнула и быстро, обгоняя собак, понеслась вниз. Аттаукай тормозил остолом. Упряжка нырнула в снежную пелену, куда-то сразу пропало солнце.

Отворачивая морды от ветра, собаки тяжело тянули нарту – тут, в распадке, уже успело намести, и снег был глубок. Аттаукай часто соскакивал с нарт и брел рядом. Он наклонялся, разгребал рукой снег, оглядывался по сторонам, силясь разглядеть очертания сопок. Вот так медленно, тяжело упряжка шла еще час. Распадок должен кончиться и вывести на лагуну, вот там-то и можно заблудиться, там равнинное место. Аттаукаю хотелось не прозевать момент, когда распадок кончится, и там сделать привал, перед равниной. Там можно найти укромное место и переждать, и он был озабочен сейчас одним – не прозевать последнюю сопку.

Его спутница сидела молча, нахохлившись. Она запорошена снегом, она спрятала лицо в малахай, закуталась, ничего не хочет видеть, так ей легче.

Часто собаки останавливаются без команды, и Аттаукаю приходится понукать их. Он понимает, они не хотят идти, они тоже хотят переждать.

Впереди затемнела каменная стена обрыва, Аттаукай узнал место – отсюда до конца распадка еще с километр.

Ветер усилился, казалось, он дует без всякого направления, со всех сторон, и даже сверху и снизу. Но холодно не было – мокрые апрельские пурги теплы.

«Интересно, куда же ворон в пургу девается? – подумал Аттаукай. – Куропатки – в снегу, и совы – в снегу – это он знал, и звери – в снегу. Но вот представить большую черную птицу в снегу он не мог. Не идет ворону прятаться в снегу, наверное, успевает он от пурги улетать в места, где ее нет. Я бы на его месте в райцентр улетел, – подумал Аттаукай и улыбнулся. – Хорошо бы сейчас повернуть нарты да вернуться… но не успеть… жаль».

Упряжка стала. Собаки выжидательно смотрели на каюра. Тот молчал. Собаки легли.

– Будем стоять тут, – сказал он Виолетте.

Она спустила шарф с глаз, посмотрела на Аттаукая:

– Зачем стоять? Надо ехать!

– Куда? – он развел руками. – Ты видишь?

Она попыталась всмотреться в снежную пелену, но не разглядела даже вожаков упряжки. Она заволновалась:

– Что ж теперь делать, Аттаукай, что делать?

– Ничего, будем ждать…

– Чего ждать, чего ждать, Аттаукай?

«Помолчала бы ты лучше», – подумал каюр.

– Ты забыл дорогу, да? Ты забыл?

– Это собаки забыли, а не я. Я просто ее не вижу, – вздохнул Аттаукай. Он ненавидел ее в этот момент.

– А как же быть, а? А?

Он молчал.

– Вечер ведь, уже вечер!

«Вечер не вечер – все равно». Он встал и пошел к собакам, чтобы не слушать ее разговоры. Они лежали, свернувшись калачиком, и были засыпаны снегом. Аттаукай дернул за потяг, собаки встали, отряхиваясь.

Ой взял одного из передних псов за ошейник, потянул за собой, развернул всех собак параллельно нарте, упряжка образовала вместе с нартой ломаный полукруг.

– Встань, – потормошил он Виолетту. – Надо походить немного, попрыгать. Ноги не мерзнут?

Она нехотя соскользнула с нарты.

Он перевернул нарту на бок. Разгреб рядом снег, постелил оленью шкуру, на которой сидела раньше его спутница. Небольшое укрытие готово – все было лучше, чем на ветру.

– Садись! – крикнул он, – а то наметет! Вот так… Хорошо? Совсем тепло и не дует, а?

Он старался придать своему голосу бодрости, чтобы она не ныла.

– Можно даже спать! – крикнул он сквозь пургу.

Ветер не утихал, и время близилось к ночи.

Вся эта история очень огорчала Аттаукая. Думалось ему, что пассажирка сердится на него и винит его во всем, хотя никто не виноват – ни каюр, ни собаки, разве что пурга. Но на пургу в тундре не сердятся – ведь это неизбежно: снег, солнце, мороз, пурга, – никому и в голову не придет сердиться на пургу.

«Интересно, а в Грузии бывает пурга?» – думает Аттаукай и вспоминает бабку. Сидит, наверное, сейчас в пологе, тепло ей, балагурит с пастухами, перемывает Аттаукаю косточки. Вот уж эти старухи!

– Эй, вставай! Попрыгай немного! – тормошит он спутницу.

– Нне… ххочу… – отвечает она дребезжащим голосом, и каюр понимает – его спутница плачет.

– Плакать… плохо… – говорит он ей, кричит ей прямо в ухо, больше он не знает, как успокоить.

– А-аа… мне страшно, Аттаукай… мы замерзнем… а-аа… давай ехать, Аттаукай, миленький, давай поедем, я твоей стану, когда приедем, Аттаукай… как жена буду…

«Какомей! – ужаснулся он про себя. – Что она говорит!»

Не было еще в его селе случая, чтобы русская женщина вышла за чукотского мужчину. Вот в соседнем селе было, а у них – нет. Потому что ни одной одинокой русской в селе не было, все приезжали замужние. Вот уж удивятся – Аттаукай привез русскую жену! Вот председатель удивится! Скажет: ай да парень Аттаукай! Вот молодец.

Но от этих мыслей его отвлек плач Виолы, ее причитания.

Она отвернулась от ветра, спрятала лицо где-то у него на шее и ныла прямо в ухо:

– Аттаукай, миленький… спаси меня, спаси… женой буду… давай поедем, ну постарайся, а то погибнем, погибнем мы здесь!

– Да, да, поедем! – испугался он и начал ее успокаивать. – Вот стихнет чуть, звезды будут, хоть одна… и поедем, – сегодня приедем, не бойся… Уф!

Он перевел дух – никогда Аттаукай не говорил сразу так много.

Под вой пурги он долго размышлял о перспективах, неожиданно свалившихся ему на голову. Конечно, думал он, она хоть и русская, но со временем привыкнет, учительница все же, с понятием должна быть. Ну, а отец не одобрит его выбора, это факт, и старуха тоже, будет издеваться и над ним, и над неумелой женой. Молода она больно, это плохо. Но это пройдет, привыкнет. Рожать ей надо, и все будет тогда у них хорошо, решил Аттаукай.

…Где-то во второй половине ночи в снежных разрывах замелькали звезды и просматривались темные бока сопок. Можно ехать, решил Аттаукай и поднял собак…

По-прежнему сильно мело. Утром собаки дотащились до дома Аттаукая. Пить чай Виолетта не стала, тепло свалило ее, и она проспала весь день, до вечера.

Поздно вечером в гости пришел председатель. Все втроем пили чай, председатель хвалил здешнюю жизнь, успокаивал молодого специалиста. Молодой специалист рассказывал про дорогу – как было страшно и каков молодец каюр, а каюр улыбался и молчал, и думал о том, что пора бы ей уже объявить о своем решении, а председателю тогда можно бы их и поздравить. Но она молчала, как будто никаких слов, никаких обещаний в пургу не было, и это тревожило Аттаукая.

– Комната большая, ночуйте пока здесь, – сказал председатель, прощаясь, – а завтра девушки приберут вашу квартиру.

– Да нет, я бы сама, – встрепенулась Виолетта.

– Ничего, ничего, вы у нас пока гостья. До свидания!

Аттаукай дал ей чистое белье – его много осталось еще от жены, а сам прилег на полу на шкурах. Но Виолетта легла не раздеваясь, и это, понял Аттаукай, знак недобрый.

Напоминать ей о ее словах он не стал. Ведь если он никогда не забывает о том, что говорит, – почему она должна забывать? Здесь, в этих краях, никогда никому ни о чем не напоминают…

Вздохнул Аттаукай, налил чаю, попил, покурил.

Всю ночь он ворочался на шкурах, спал беспокойно, давно в его доме не ночевала женщина – было ему как-то не по себе.

Утром он не обнаружил Виолетты. Посмотрел на кухне – чемоданчика ее тоже не было.

«Все женщины одинаковы, – горестно подумал он, – ни одной верить нельзя».

Пошел он за нарядом к председателю.

– Заходи, Аттаукай, заходи! Как ты думаешь – последняя это пурга, а?

– Ко-о… может, последняя…

– Я думаю, последняя, май все же на носу… Ну, еще пара майских пург, и все – будет весна… да?

– Да.

– Но ты можешь увидеть лето раньше. Цветочки, фрукты, ягоды, продукты.

– Как? – удивился каюр.

– За хорошую работу решили мы дать тебе путевку на материк. Там уже лето. Езжай куда хочешь…

– Куда путевка?

– Сам выбирай – одна в Ялту, другая – Карпаты… Есть желание? – спросил председатель.

«Сердце – всегда сборище больших желаний», – вспомнил Аттаукай тундровую пословицу и промолчал.

Аттаукай покачал головой:

– Весной охота хорошая. Надо охотиться…

Он тихо ушел, а председатель вздохнул и снова уткнулся в бумаги.

Но в дверь постучали, и на пороге снова появился Аттаукай.

– Передумал? – спросил председатель.

– А в Грузию путевки есть? – спросил Аттаукай.

– В Грузию? На Кавказ, что ли?

– Ага…

– Зачем тебе на Кавказ, Аттаукай?

Тот молчал, переминался с ноги на ногу. Мысленно он уже был там, в горах, на лихом коне. Вот он влетает в стойбище, и самые красивые горянки бегут ему навстречу. Он хватает одну, заворачивает в шкуру и бережно кладет на коня. Потом раздумывает, хватает еще одну, осторожно заворачивает и кладет рядом, это для Кляуля. Когда он через пятнадцать суток вернется в тундру, ему тоже понадобится жена. Всегда надо помнить о товарище.

От этих мыслей его отвлекает усталый голос председателя:

– Я позвоню в район… узнаю… ишь ты, на Кавказ захотел, будто тут гор нет. Вон их сколько, забирайся на любую!

Аттаукай улыбнулся и ушел. Конечно, размышлял он, если председатель достанет путевку, придется пропустить один раз охоту, ничего не поделаешь, есть дела поважнее.