Текст книги "Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке"
Автор книги: Альберт Мифтахутдинов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
Так оно и вышло. Оркестр заиграл что-то нежно-заунывное, и неизвестно откуда появилась молодая красавица с длинными черными волосами, громадными глазищами в пол-лица, без одежды – если не считать узенькой красной полоски на бедрах и такой же на груди.
Зал взорвался аплодисментами, звезду «Дамаска» тут знали и ждали.
Стас при виде этого зрелища чуть не подавился лепешкой с соусом, а у Левочкина дрогнула в руке рюмка.
Исполнялся танец живота.
– Запоминай, Натали, – шептал Левочкин, – будет чем удивить московскую публику. Учись. Во дает, чертовка! Нравится?
– Да, – сказала Натали. – Это красиво.
Но почему-то в голосе ее была грусть.
– В том-то и дело, красиво… Сколько поэзии! Само совершенство… Нет, я не могу, Стас! Здоровье этого чуда!
Ахмед улыбался. Он радовался эффекту. Натали ему перевела, что ребята пьют за здоровье танцовщицы.
Ахмед попросил поднос, положил несколько купюр, отправил поднос дальше. Он за гостей благодарил артистку.
Но что больше всего удивило Левочкина – наколка на ее подбородке, небольшая, в полспички вертикальная полоска. Очевидно, сделана в детстве, какой-нибудь племенной знак. Наколка не портила ее прекрасного лица.
«Как на Чукотке»[16]16
На Чукотке и сейчас можно встретить людей с наколками на лице, но это, как правило, люди пожилого возраста. (Прим. авт.)
[Закрыть], – подумал он.
Долго исполнялся танец живота. Но смотреть его можно было бесконечно. И никто не задавался вопросом, где здесь танцевальное мастерство, а где красота женщины, – все было слито воедино, все являло сиюминутный шедевр, выполненный на одном дыхании. Танец прекратился, и оркестр, заигравший туш вслед уходящей танцовщице, не мог заглушить аплодисментов. Она остановилась, набросила на плечи легкий газовый платок, всем улыбнулась, всем показала свое прекрасное лицо, потом собрала платок в комок, стянула его с плеч, медленно пошла к выходу, дала возможность еще раз полюбоваться своей фигурой и царственной походкой. Наверное, так богини ходят по лугам. Впрочем, Левочкин давно заметил, что марокканская женщина даже улицу переходит как королева, случайно вышедшая за покупками. Сколько изящества и достоинства!
«Где их учат этому? С колыбели, что ли? И разве можно этому научить?»
На эстраде снова появились четыре атласские толстушки.
А прима демонстрировала только один номер. Сейчас, заметил Левочкин, она пробиралась к выходу. Туфли на высоких каблуках, джинсы, меховая накидка (хотя на дворе – Африка), длинные черные волосы.
– Хорошего понемножку, – вздохнул он и встал и, прижав правую руку к сердцу, поклонился ей. Стас тоже поднялся, вдвоем они снова стали аплодировать, она улыбнулась, кивнула им, прощаясь, что-то прошептала – в шуме-гаме не разобрать, возможно, благодарила. У самой двери обернулась, помахала рукой.
На площадку между тем вышла другая танцовщица. Голубые полосочки на бедрах и груди были обсыпаны серебряными блестками. Она не была красивой, скорее миловидной, чуть полнее примы, и, понимая, что не выдержит конкуренции с предшественницей, танцевала недолго. Лукаво улыбаясь, вытанцовывала между столиками, кого-то отыскивая, и вдруг, скатав газовый шарф, бросила его, как мячик, в Стаса. Стас подхватил – и понял: отступать поздно.
Она вывела его из-за стола. Развязала ему галстук и бросила его на стул. Ловко со спины стянула ему пиджак и также положила его на стул. Расстегнула ему пуговицы рубашки – и рубашка оказалась там же, на стуле. Хорошо, что Стас не носил майки. Она протянула ему руку – идем, мол. Он поднял, как на прощание, рюмку, опрокинул ее залпом для храбрости и, красный, смущенный, пошел следом за танцовщицей.
– Стас, не подведи! – кричал Левочкин, отчаянно радуясь, что шарф достался не ему.
Обнаженный по пояс, кокетливо поводя белыми, поросшими рыжеватым пушком плечами, с трудом втягивая живот, Стас следовал указаниям партнерши и исполнял нечто среднее между цыганочкой, твистом, лезгинкой и гопаком. Он высоко вскидывал колени, прыгал, хлопал в ладоши в наконец пошел вприсядку. Но «дыхалки» на «русского» не хватило, и он пошел вокруг танцовщицы мелкими шажками, как вокруг елки.
– Знай наших! – довольный, орал Левочкин.
Зал аплодировал.
И Стас разошелся не на шутку, видать, последняя рюмка помогла.
– Выручай Стаса! – крикнул Левочкин Натали.
Натали выплыла из-за стола, вошла в круг. Теперь две женщины исполняли танец, только одна из них была одетой. И у нее не все хорошо получалось, но она танцевала свой танец, и в этом танце смотрелась, очень смотрелась тоненькая Натали. Оркестр наяривал что есть силы, и за всеми столиками прекратили трапезничать. Никогда здесь не видели танцующую гостью. А эта гостья танцевать умела!
Танец закончился. Все трое пошли к столику. Вынырнувший откуда-то из закутка официант преподнес Натали громадную красную розу.
Натали поблагодарила, сделав книксен.
«Обалдеть можно!» – ахнул Левочкин.
Стас натянул рубашку, а галстук протянул танцовщице.
– Презент, – сказал он.
Танцовщица вытащила из волос ленту, заколку и протянула все Стасу.
– Ченч! – засмеялся Левочкин.
– Мерси, – сказал Стас, принял подарок и галантно поцеловал ей руку.
Танцовщица чмокнула его в щеку, засмеялась и побежала на эстраду. Музыканты сделали перерыв.
– Ну, Стас! Ну, молодец! – восхищался Левочкин. – Не подкачал! Это по-нашенски! Честно говоря, не ожидал я от тебя такой прыти!
– Отдыхать так отдыхать, – тяжело дыша, скромно потупился Стас. – А ты розы такие когда-нибудь видел? – отвлек он внимание Левочкина.
Никто из них – ни Стас, ни Левочкин, ни Натали – не видели никогда таких громадных роз – красная роза величиной с футбольный мяч. Благословенна земля, на которой растут такие цветы!
– Ее только что срезали во дворе, – объяснил Ахмед и улыбнулся.
Так и не суждено было ребятам узнать, что это – подарок официанта или жест, щедро оплаченный Ахмедом.
Утренняя дымка – предвестник жаркого дня – висела над городом. Было тепло и безлюдно. Добирались пешком, здесь недалеко.
Ося прошел в конец длинного коридора и у номера Натали столкнулся с Ахмедом.
– Ты туда или уже оттуда? – неожиданно для себя бесцеремонно ляпнул Левочкин.
Тот смутился. Молча переминался с нога на ногу.
– Спит? – спросил Левочкин.
Ахмед развел руками и улыбнулся. Улыбка не могла скрыть печаль его черных арабских глаз.
– Идем к нам… – сказал Левочкин.
– О! О! – застонал Ахмед. – Голова!
– Ничего, пройдет. Идем. Она спит. Морген, морген нур нихт хойте…
– …зо заген фаулен лейте[17]17
Завтра, завтра, не сегодня… – так ленивцы говорят (нем.).
[Закрыть] – печально улыбаясь, продолжил Ахмед.
Левочкин взял его под руку, и они пошли назад по длинному коридору.
– Я приду, – сказал Ахмед. Он направился в свой номер и вскоре вернулся с двумя бутылками кока-колы.
– Я ему всю обедню испортил, – сказал Левочкин и кивнул на Ахмеда.
– Чего? – не понял Стас.
– Стоял у дверей Натали.
– А она? – спросил Стас.
– Кто? Дверь или Натали? – разозлился Левочкин.
Из всего Ахмед понял, что речь идет о Натали, и смотрел на друзей с надеждой.
– Спит Натали, – опомнился Левочкин. – Шляфен.
– Шляфен, шляфен… – закивал Ахмед.
– Какая программа на завтра? То есть уже на сегодня? – спросил Стас.
Левочкин перевел.
– Отдых до половины дня, – ответил Ахмед. – Свободное время.
– Завтра, то есть сегодня, наш праздник, – сказал Стас.
– Да! – воодушевился Левочкин. – Седьмое ноября, Ахмед. Революция. Слыхал? – Тот смотрел непонимающе.
– Октябрь, Ленин. Понятно?
– Да, да, – закивал Ахмед. – Экспроприация.
Левочкин порылся в карманах, протянул Ахмеду металлический рубль с изображением Ленина.
– Держи. На память. В честь праздника.
– Ишь ты, – пробурчал Стас, – экспроприацию он сразу понял.
– Да, да, – закивал Ахмед. – Нельзя взять деньги у одного и отдать их другому. Это знают все мусульмане. Бог не простит и в загробной жизни накажет.
– А в этой жизни пусть все будет у Хасана, да?
– О! Если б Хасан Второй выполнял все, что обещает, мы бы давно ходили по цветам и коврам, – воодушевился Ахмед.
– Так в чем же дело? Найдите другого Хасана!
– Ося! Хрен редьки не слаще. Ты не так его учишь, и нечего про политику. Не наше это дело, да? Пусть живут как живут. Не вмешивайся. Нас же предупреждали.
– Ты прав… Я увлекся.
– А почему один толстый, другой тонкий? – спросил Ахмед.
– Почему?
– Потому, что у одного кошелек толстый, а у другого тонкий.
– И все?
Ахмед пожал плечами.
– Лучше давай про женщин, – сказал Стас. – А то, мне сдается, или ты не так переводишь, или он не то молотит.
– Он своеобразно мыслит, Маруся. Не забывай, мы в Африке.
Утром друзья сели за столик к Натали и Ирине Павловне. Дул легкий бриз, и было холодно.
– Мы девушку видели, в красном, – доложил Стас Ирине Павловне.
– Знаю, в ночном клубе. Ну и как?
Стас вздохнул.
– Нет слов. А на Левочкине вон и лица нет. Такова арабская жизнь…
– Вы должны демонстрировать образец нравственности, – глаза Ирины Павловны лукаво лучились.
– Это пусть Стас демонстрирует, – снял с себя ответственность Левочкин.
– А если она красивая? – спросил Стас, и его круглое бородатое лицо, как всегда, выражало святость.
– Мое дело предупредить, – засмеялась Ирина Павловна.
– Другие, как мне известно, тоже ведут себя не лучшим образом, – бурчал Левочкин.
– Ну уж? – возразила Натали.
– Конечно… Глазки строим, завлекаем… обещаем, обещаем. Беса ме мучо. Подарки принимаем… Так советские люди не поступают… Где ж ответная благосклонность? Где беса ме мучо? А?
Натали покраснела:
– Совсем вы тут в жаре чокнулись, мальчики!
И, не допив кофе, она встала из-за стола.
– Ну зачем вы ее так? – укоризненно прошептала Ирина Павловна.
– Левочкин просто не в духе…
На Стаса накатила черная меланхолия, дом вспомнился, дети, далекая северная бухта, темно там сейчас, электрический свет круглые сутки, шапки тяжелых туманов надеты на сопки, только не видно их, туманов, ничего отсюда не видно, одно знают друзья – темно там сейчас, дует ветер, идут дожди, льды забили бухту, светятся огоньки домов, огоньки карабкаются по сопкам, тепло там дома, уютно.
– Скоро уедем, – успокаивает его Левочкин. Идут они по бульвару Мескини.
«Сейчас дойдем до площади Объединенных Наций, затем свернем – и назад, к себе, в отель «Вашингтон», а то совсем раскис Стас», – думает Левочкин.
Красивые пальмы на площади, и все тут прекрасно. Хороша Касабланка и днем и особенно вечером. Ах, Касабланка, Касабланка! Чего ж глаза на нее не глядят и хочется в чукотскую ночь?
– Домой хочу, – бурчит Стас. Он идет тяжело, устремив взгляд под ноги.
На площади Объединенных Наций катаются дети на роликовых коньках.
– Каково им, бедным, без снега-то, а? – сочувствует Левочкин.
– Давай присядем…
– Тут нет скамеек, видишь? У них не принято…
– Ну вот тут давай… на оградке… она овальная.
– Лучше здесь, – повел Левочкин Стаса.
– Давай под пальмой… ни разу в жизни не сидел под пальмой!
– Хорошо, что еще ни разу не сидел, – к Левочкину возвратилось хорошее настроение.
– Я серьезно, – обиделся Стас. – Скоро сорок, через месяц, а я под пальмой не сидел. И ни разу не катался на роликовых коньках! Ты только представь – жизнь прошла, а я ни разу не катался на роликовых коньках! Что я видел? Только Чукотку! Что я знаю? Жизнь прошла мимо… На роликовых… ни разу!
– Не хнычь… дались тебе эти коньки!.. Ты все-таки видный человек в районе…
– Да у нас… во всем районе… никто ни разу на роликовых коньках!
Они сидели под пальмой, и никто на них не обращал внимания. Стас тяжело вздохнул.
– Да куплю я тебе коньки, куплю! – не выдержал Левочкин.
– Снегурки?
– Канады!
– На черта мне твои канады! Что я с ними в Африке буду делать?
– Да не в Африке, на Чукотке!
– На Чукотке?! Я сам тебе на Чукотке куплю! Хоть сто! И подарю! Сколько хочешь! На Чукотке… – передразнил он Левочкина – …канады… тоже мне, Харламов нашелся… Бобби Орр!
Прошел полицейский, посмотрел на них, отвернулся.
– Ося, если нас возьмут, скажи, что мы не здешние, – слезно попросил Стас.
– Непременно. Скажу, что мы с Атласских гор. Потеряли четырех толстушек из ресторана «Дамаск».
– Не-е-т! Это было в Танжере… – встрепенулся Стас.
– Все равно в Африке… тут поймут…
– Скоро ужин… ночная жизнь… живут же люди!.. – Стас вздохнул.
– А тут хоть помри – жизнь проходит, мимо, – подогревал его Левочкин, – а что мы кроме снега видели? Ничего! А уж и сорок стучится в двери!
– Ты это брось! – рявкнул Стас.
– Как это? – оторопел Левочкин.
– Так это! – передразнил его Стас. – А они что видели?! – взорвался он. – Вон, посмотри! – он махнул рукой в сторону уличной толпы. – Что они видели? Ставлю один к тысяче – никто из них, ни один, ни разу не был на Северном полюсе! А моржа живого они видели? Вот ты успел на верблюде покататься и льва ихнего живого погладить! Кто из них белую медведицу в ее берлоге гладил? Кто?! Кто из них бифштекс из китятины ел? Кто белухе помогал разродиться на берегу Ледовитого? Кто из них сайку черпал на берегу? Да вяленой кеты они ни разу не пробовали! Черного хлеба у них даже нет! Где мы живем – и то не знают, не ведают!
– Знают, – сказал Левочкин, – в России…
– А где это? Где?
– Им и этого хватит. Излишняя информация вредна.
– А почему, Ося, ты знаешь и их коран, и про Хасана Второго, и про свару с Мавританией… а почему им все равно? Вчера, помнишь, Ахмеду металлический рубль подарили с изображением Ленина. Сувенир, так сказать… Знаешь, он потом мне сказал, что это тот вождь, который принимал участие в Ялтинской конференции! Каково?! Человек с высшим образованием! Четыре языка! Учился в Париже! Чего же от остальных требовать, Ося? Чего? Куда идти?
– Чего ты на меня напал? Сам же плакал, – оборонялся Левочкин.
– Когда? – взревел Стас.
– Пять минут назад… говорил, жизнь прошла… ничего не видел… фигурным катанием решил заниматься… С Крэнстоном, говорил, рассчитаешься… вот похудеешь килограммов на двадцать – и привет! Плакали мировые рекорды по катанию. Твой район всех побеждает. Бобби Орра приглашаешь в гости за счет райисполкома…
– Ты что, озверел?!
– А ты, видел, чтоб я когда-нибудь шутил? – проникновенно спросил Левочкин, обнимая Стаса.
В последний день посетили знаменитый океанариум. В открытых бассейнах резвились морские черепахи, в бетонной яме, едва прикрытые водой, уныло лежали две нерпы. А в самом здании любопытные могли вдоволь насмотреться на диковинных рыб, крабов и прочую океанскую живность в здоровенных аквариумах.
После осмотра хотели сходить на пляж, но пляжи оказались платными, частная собственность. Ахмед переживал и наконец, поговорив о чем-то с шофером, махнул рукой, дав команду садиться. И высадились где-то за маяком, на пустынном месте. Дикий пляж. Пацаны – белые, черные, мулаты – гоняли мяч. Кому же не достался мяч, осваивали серфинг, было несколько самодельных досок. Серфинг сразу же привлек внимание наших друзей, они мигом разделись и, одолжив у мальчишек доски, ринулись в высокие волны Атлантики.
Накупавшись до одури, обсыхали на свежем сильном ветру, заходящее солнце грело еле-еле, и совсем не чувствовалось, что это Африка.
Поздним вечером после ужина, лениво расположившись в мягких креслах холла, они слушали мелодии из портативного комбайна Ахмеда, Левочкин покуривал «Кент», забытый на столике Натали, Стас попивал кока-колу, и настроение у всех было благодушное, еще бы – завтра домой.
– Слушай, Ося! – Стаса потянуло на откровенность. – Сколько тут красавиц, а? А я к Маше хочу, домой…
– К какой, к черту, Маше? Ты, часом, не перегрелся? До Маши тринадцать тысяч километров, если по прямой… А в обход? А на современном транспорте с остановками и пересадками? А тут марокканки, негритянки, мавританки, берберки, испанки, алжирки, ливийки, еврейки, туниски, мулатки разные. Вот Ахмед появится – я ему растолкую твою проблему!
– Отстань!
– Стас, ты простудился! Раз, шуток не понимаешь – поверь мне, ты простудился. У тебя, случаем, не ангина?
– Я домой хочу, вот смотри, – Стас высунул язык, – нет никакой ангины.
Ночью Стас не спал, часто бегал в туалет, Левочкин беспрестанно кипятил ему в кружке чай, маленький кипятильник был всегда с собой, друзья не могли без чая. По старой тундровой привычке Левочкин всюду возил с собой аптечку, суеверно придерживаясь правил: если взял аптечку, ничего с тобой не будет, а забыл прихватить – непременно заболеешь. Раз в полгода он заменял лекарства. И сейчас он пичкает Стаса таблетками, отпаивает крепким чаем. Поставил градусник – тридцать девять. Лоб Стаса покрыла испарина, губы запеклись.
«Где ж его прихватило?»
Версия с питанием отпала сразу – ели все одинаковое, пили тоже.
Левочкин дал ему тройную дозу аспирина, чтобы сбить температуру, а для укрепления желудка такую же дозу в два приема левомицетина и фталазола. Потом крепкий чай, почти одну заварку. Потом через каждые два часа антибиотики с чаем.
– Не трусь, я в поле всегда был медиком, у меня самый лучший результат: еще никто не умер.
К утру температура спала – тридцать восемь, желудок окреп, завтракать Левочкин Стасу не рекомендовал. «Потерпи уж, скоро улетаем, шоколад и московские хлебцы у меня остались, не умрешь».
– Вот, – обнадеживал он Стаса. – Эта таблетка для сна, поспи немного. А эта утром – если проснешься, конечно.
Стас терпел.
«А ведь это простуда, – подумал Ося. – После неумеренного купания, да на ветру… да после жары… бодрились, полярники, черт возьми, ведь никто из наших не купался… вот тебе и серфинг! Странно, конечно… В Арктике из бани – в сугроб, – и хоть бы один чих, а тут в жаре – и прихватило! Не наш климат, сплошные микробы…» – позднее раскаяние овладевало Левочкиным.
– Слышь, Стас?
Стас открыл глаза.
– Панику поднимать не будем. Доктор тут на валюту…
– Да знаю…
– Наше посольство в Рабате… пилить до него и пилить… А в Мадриде, там сразу… первый визит… врежет тамошний доктор тебе укольчик и по чарке спирта, мне – в знак солидарности… Опять же проконсультируюсь… как коллега с коллегой.
– Думаешь, выцыганишь?
– А как же? У коллеги… у соотечественника?! Да он, может, в своем Мадриде первых людей с Чукотки увидит… первых, как знать, и последних… я, может, его на Чукотку сагитирую… если он хороший человек, конечно, если он озверел от тоски за границей. Не может наш человек долго…
– Я больше сюда не поеду… Я в Гренландию хочу…
– Я тоже… Пей таблетки, чай. До Мадрида ой как далеко.
Аэропорт Касабланки непривычно суетлив (о том, что непривычно, Левочкин узнает потом, от Ахмеда). Армейские и полиция появляются неожиданно то там, то тут, стоянка машин вся забита, а подъезжают еще, размещаются вокруг, полиция с ног сбилась, гражданские руководят тут же, но все без крика, две-три фразы, все здесь покорны, все подчиняются, и эксцессов нет.
Много, очень много машин украшено зелеными лентами… Совсем как наши такси, когда едет по городу свадьба. Зеленые ленты, зеленый флаг ислама…
Бледен Ахмед. И торжествен. Какая-то радость светится в его глазах. Затаенная радость приобщения к чему-то. К чему?
– Вам повезло… вы увидите… – бросает Ахмед.
А Стасу плохо, наверное, температура поднялась. Когда же посадку объявят?
– Небольшая задержка, – объясняет Ахмед. – Вот их встретят, тогда и нам можно…
Кого «их»?
Толпа напирает с улицы, забила весь пассажирский приемник-накопитель, молчаливо стоят полицейские и военные, все молчат, все устремили взгляд туда, откуда появятся первые прибывшие.
И вот они идут. Старики в белом. В белых ихрамах[18]18
Ихрам (араб.) – костюм паломника, два несшитых куска ткани.
[Закрыть], в сандалиях на босу ногу.
Левочкин остолбенел. Кинулся к Ахмеду. Ахмед радостно закивал головой. Левочкин только читал об этом, но не видел никогда и представить не мог, да и никто из их группы этого не видел.
– Чего они всполошились? – бормочет Стас. – Правительственная делегация?
– Тише, – спокойно сказал Левочкин. – Паломники. Из Мекки. Возвращаются марокканские старики, совершившие хадж, последнюю работу мусульманина. Они теперь как святые. Это все равно что нам с тобой слетать в космос.
– А-а-а! – разнеслось по толпе. – А-а-а!
Толпа расступилась, старики шли достойно, как национальные герои. За дверями аэропорта их подхватили под руки родственники, вели к машинам, каждый, кто рядом, хотел прикоснуться к одежде, в глазах родственников и встречающих такое, будто они сами попробовали воды из Замзама, будто они прикоснулись к Черному Камню, а не эти старцы… Как мало человеку надо!
– Я счастлив, – шепнул Ахмед. Он сказал это Левочкину по-немецки.
– Я тоже, – ответил Левочкин, вспомнив, что он единственный мусульманин-эскимос.
Ахмед кивнул. Глаза его светились.
Стас и Левочкин вышли на улицу. Они и не собирались влиться в толпу, почтительно напиравшую на машины с зелеными лентами, но двое полицейских показали им в сторону:
– Но, но…
– Нельзя, значит, – вздохнул Стас.
– Отсюда посмотрим.
Каждого паломника сопровождало несколько машин, но у сопровождающих тоже зеленели ленты на капотах, знак приобщения к самому святому.
– Вот возьми сейчас с машины ленту, просто потрогай, и тебя разорвут на части, поскольку ты гяур…
– Тебя тоже, – сказал Стас.
И никто во всем порту не подозревал, что не пройдет и полгода, как святая мечеть в Мекке будет взята мусульманами-террористами, и прольется много мусульманской крови, ручные бомбы будут рваться в святых местах, и мало кто сдастся в плен, с большим трудом доведут пленных до суда, а на другой день уничтожат. Но это их, арабское дело… да и далеко до этого, полгода ждать, и никому это не нужно, чтобы бомбы, и кровь, и все неправедное.
Голова кружится у Стаса, хочется пить.
– Идем, в туалете есть кран.
– Но, но, – сказал им уборщик. И кивнул на вывеску.
– Платный туалет, частный.
Они ринулись во второй. То же самое.
– Постой, я ему сейчас объясню! – сказал Левочкин.
– Но! – захлопнулась перед ним дверь туалета.
– Вот гады, а! – взъярился Левочкин. – Вот гады, а!
– Цум тойфель! Готт фердаммт![19]19
К черту! Проклятье! (нем.)
[Закрыть] Год дем![20]20
Проклятье! (англ.)
[Закрыть] К черту! Да меса ес ун муэбле![21]21
Стол – это мебель (исп.)
[Закрыть] Марта унд Ирма баден![22]22
Марта и Ирма купаются. (Пример из школьного учебника немецкого языка.)
[Закрыть] Матка бозка ченстоховска![23]23
Богоматерь ченстоховская! (польск.)
[Закрыть] – орал он на всех языках все, что мог.
Прибежал перепуганный Ахмед:
– Вас ист лос? Вас ист лос?[24]24
Что случилось? Что случилось? (нем.)
[Закрыть]
– Ничего! – рявкнул Левочкин. – Ах ты, капитализм проклятый, когда же ты загниешь окончательно! Когда же ты сгниешь! У меня друг умирает, а у них сортир закрыт, воды не дают! Сволочи!!!
– Не скандаль, Ося! – умолял его Стас. – Не скандаль! Сейчас наши прибегут, неловко…
Группа мирно и чинно сидела в противоположном углу длинного зала перед стойкой таможенного контроля и тихо подремывала и ничего не видела, ни приезда паломников, ни суетливого Ахмеда, ни больного Стаса, ни скандального Левочкина.
– Эти тоже хороши, соотечественники! – сквозь зубы по инерции ревел Левочкин.
– Не клепай на наших, – остановился Стас. – Они ж не знают.
Левочкин успокоился. И что-то веселое и хищное мелькнуло в его глазах. Азарт какой-то.
Он повел Стаса сначала наверх, потом вниз, потом по короткому коридору. Стасу даже показалось, что тот здесь не первый раз, он просто забыл, что ориентироваться геологу в лабиринтах новой постройки, которую он внешне изучал давно и тщательно, не составляет труда, если знать простейшие законы строительства, подчиненные нехитрым правилам архитектуры.
Левочкин резко распахнул деревянные двери фешенебельного ресторана. Столики были пусты. Ни одного посетителя. Только у стойки налево бармен вел беседу с официантом, они замолчали, ожидая, что гости сядут.
Левочкин решительно подошел к стойке, вытащил из кармана таблетку, показал на Стаса:
– Майн фройнд… О, о, о! – кранкен… – и он показал на зуб и покачал головой. Показал таблетку. – Айн гласе вассер… битте… ихь шпрехе дойч, абер шер шлехт…[25]25
Мой друг… болеть… один стакан воды, пожалуйста… я говорю по-немецки, но очень плохо… (нем.)
[Закрыть]
– Я, я, битте…[26]26
Да, да, пожалуйста (нем.)
[Закрыть] – сказал бармен.
Он достал бутылку воды, распечатал ее. Левочкин воззрился на этикетку.
«Мать честная! Минеральная из Виши. Экспортируют из Франции! Сальвадор Дали только ее и пьет!!»
Бармен налил полный фужер. Ося протянул его Стасу. Стас выпил. Ося налил себе полфужера, выпил. Демонстративно забренчал отечественной мелочью в кармане, как бы пытаясь достать и рассчитаться.
– Но, но! – сказал бармен. Он был поглощен разговором с приятелем.
– Данке шен[27]27
Спасибо (нем.).
[Закрыть],– кивнул Левочкин. – Грасьяс[28]28
Спасибо (исп.)
[Закрыть].
Они достойно удалились.
– Как это ты? – тихо изумился в коридоре Стас.
– Не знаю. Видать, и у них есть люди, понимают. Пить еще хочешь?
– Пока нет. Жара страшная, голова вроде проходит. Знобит только…
– Это простуда. Прими вот таблетки… все чохом… будет легче. А там посадка. Мадрид.
«Все-таки в Испании умирать предпочтительней, нежели в Марокко», – мрачно подумал Стас. И успокоился.
Объявили посадку.
Ося усадил Стаса. Тот клонился к нему на плечо. Левочкин встал, прикоснулся губами ко лбу друга, похолодел. «Боже, никак сорок…»
– Пить хочешь?
Тот кивнул.
– Подожди, я сейчас…
Он прислонил Стаса к стене, хорошо, был боковой выступ, с другой стороны огородил его своей сумкой – единственным багажом, добавил чемодан Стаса и побежал. Он ринулся в кофейню напротив. Ни слова не говоря, показал буфетчику таблетку, показал на свой зуб, показал, что нужен стакан. Тот кивнул, достал початую бутылку минеральной, «Кон гас[29]29
Газированная
[Закрыть], – автоматически усек Ося, – но из початой. Ишь гад! В аристократическом-то нам новую открывали! Да ладно! Чего с них, плебеев, взять!» Он постучал по карману с монетами, но буфетчик отрицательно покачал головой. Левочкин кивнул, понес стакан Стасу.
– Пей!
Тот выпил.
– На посадку пора. Бежим. Я отнесу стакан.
Ахмед сдал их чемодан и сумку. Наши медленно проходили через паспортный контроль. Ахмед долго о чем-то шептался с Натали, они сдержанно простились. Прошел руководитель. Потом Ахмед пожал северянам руку, потом обнял Левочкина, обнял Стаса, на глазах у него были слезы… Обнялись они втроем, прижались головами…
– Стас шариф![30]30
Стас благородный! (араб.)
[Закрыть] – шептал Левочкин. – Стас бессер альс ихь! Стас кранк, абер штарк![31]31
Стас лучше, чем я! Стас больной, но сильный! (нем.)
[Закрыть]
– Олимпиада… Моску… – шепнул Ахмед.
– Будем ждать! – уверенно ответил Левочкин. Подмигнул и тихо запел: – Гуантанаме-е-ра-а! Гуахира гуантанаме-е-ра-а!
Ахмед улыбнулся, черная чукотская ночь была в его печальных арабских глазах. Он помахал рукой и быстро, не оглядываясь, покинул порт.
– Где-то вы пропадали, – сказала Натали. – Совсем меня забросили. Не иначе – шерше ля фам!
– Почти! За нами глаз да глаз нужен! Особенно Стаса не удержишь! Вот бонвиван! Влюбился, видите ли…
Стасу отчаянно хотелось в туалет.
– А вот здесь все общественное, в смысле государственное, – шепнул ему Левочкин, покинув Натали, – налево. Не торопись, мы с тобой на посадку последние, я никуда не денусь. – И он вернулся к Натали. Стас пошел по своим делам.
– Так он на Олимпиаду приезжает, – сказал Левочкин Натали.
– Ну и что?
– Как «ну и что»? Я дал ему твой телефон…
– Да ты в своем уме? У меня муж дома!
– Ну и что?
– Как что? Знаешь, что он сделает?
– Что?
– Убьет!
– Кого? Тебя или его?
– Меня!
– И правильно сделает. Но только как же дружба между народами?
– Знаешь?! Иди-ка… сам дружи!
Появился Стас, и они пошли к ДС-9, на посадку.
В Шереметьеве на таможенном контроле их не проверяли, а собрали группу и быстро вывели за барьеры. За всех поручился шеф, да и действительно, к чему процедуры, люди солидные, нарушений никаких не было.
Туристы стояли толпой, распахивались двери, влетали родственники, выхватывали из толпы одного-другого, увозили домой на машинах, ну совсем как родители из детского сада своих малышей.
Остались только Стас Дорофеев, да Ося Левочкин, да Ирина Павловна, хороший человек.
И, руководитель уехал, забрав заграничные паспорта, вернув родные.
– Вон наш интуристский автобус, за нами приехал, идемте!.
– А мы и в Москве как за границей, – сказал Левочкин. – Вы дома, и все они уже дома… А нам до дома… почитай, до Африки в два раза ближе!
– Едемте ко мне! Чаю попьем! У меня тесновато, да как-нибудь перебьемся! Может, соседи на даче, а ключи они нам всегда оставляют, вы не бойтесь!
– Нет! – твердо сказал Стас. – Мы на такси, и вы с нами. Мы вас довезем. Денег полно.
– Как? – удивилась она.
– Мы оба в декларации написали, сколько у нас нашими наличными. А руководитель вернул декларации и сам зачеркнул цифры и написал «тридцать рэ». Каких же тридцать, если мы отпускные не успели израсходовать?..
Друзья простились с Ириной Павловной у ее дома на Ленинском проспекте, обещали писать, расцеловались, сели в машину, и Левочкин сказал;
– На Арбат.
Машина остановилась за Вахтанговским театром напротив магазина «Авторучки». Левочкин поискал двухкопеечную монету, пошел к телефону-автомату.
Была поздняя ночь.
– Ага, путешественник вернулся! – звучал в трубке родной голос. – А в день отлета зайти не соизволил? Ну-ну! И Стаса бедного небось замучил, да?
Это была жена их друга, арктического человека, ученого и путешественника, умершего три года назад.
– Чего звоните? Берите такси и ко мне! Немедленно! Часу вам как раз хватит! И ничего не добывайте, чай у меня есть и все остальное. Ося, такси и дуй со Стасом сюда, черт вас возьми!
– Спасибо, – сказал Ося. – Я вот сейчас отпущу такси и…
– Почему «отпущу»?
– Да я звоню из подъезда, из автомата!
– Ну, голубчики! Только появитесь! Ох и достанется!
Стояли два северянина, счастливые, на Арбате, в прекрасном городе Москве.
