Текст книги "Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке"

Автор книги: Альберт Мифтахутдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Старик смотрит на него сердито. Так сердито, будто выдал мне Сеид родовую тайну. Он ничего не говорит Сеиду, он понимает, что не та нынче молодежь пошла, никакого уважения к тому, что почиталось раньше.

Утром Сеид отвозит меня на маленький аэродром. В машине Хамид и Замира.

Одинокий верблюд стоит в тени деревьев. У него высоко поднята голова, тяжелые налившиеся веки. От этого кажется, что смотрит он с прищуром.

Я беру на память веточку саксаула.

– Везти саксаул? – удивляется Сеид. – Разве это сувенир? Везти так уж везти, что-нибудь такое, – он развел руками, – по вашим северным масштабам.

– Да, конечно, – соглашаюсь я и прошу погрузить верблюда. Верблюд с насмешливыми глазами не хочет влезать в самолет, хотя в самолете пахнет яблоками, солнцем и пылью пустыни. Верблюд знает, что в тундре не растут саксаулы.

Сейчас я улечу. Сеид подбежал к самолету прощаться еще раз.

Хамид и Замира стоят у машины и машут мне.

Зачем я прилетел в Азию?

Чтобы узнать, зачем приезжать, надо уезжать. Если хочешь узнать, нужен ли тебе саксаул и верблюды, пустыня и Замира, и платанус ориенталис – восточный чинар.

Вспоминаю, что не простился с Бахадуром, не хотел его так рано будить. Вот, наверное, так же рано уехал от него в свое время Хамид. Зачем? Ведь Бахадуру было всего несколько месяцев. Ничего, Замира родит Хамиду еще много сыновей, и от них уж Хамид никуда и никогда уезжать не станет. Она родит их столько, сколько надо Хамиду, – девять. Больше можно, а меньше Хамид не хочет.

Азия.

Нестерпимо палит солнце.

Скандал в Марокко

Как просто в этом мире: человеку надо знать, что дела его идут хорошо, любимая помнит о нем, друзья ждут его, а во дворе его дома играют веселые дети.

Но вот уже десятый день Стас Дорофеев (СССР, Чукотка, бухта Разумения, ул. Чукотская, 6, кв. 15) ничего об этом не знает. И вообще он ничего не знает о своей Родине, полное отсутствие информации, поскольку транзистора у него не было, а газеты тут, в Марокко, были на всех языках, кроме тех, которыми владел Стас (русский, чукотский, немного эскимосский).

Его друг Иосиф Левочкин (СССР, Чукотка, геологическая экспедиция, стационарная полевая партия, река Телеем) сочувствовал Стасу как мог, уводил его от меланхолии в бар к телевизору, внимательно слушал последние известия, потом доставал из карманов всевозможные словари и переводил Стасу:

– Все окейчик! Империализм загнивает, проклятый!

После этого они выходили на улицу (поодиночке гулять не рекомендовалось), дышали на набережной морским воздухом, глазели восхищенно на неоновый город и поздно возвращались в гостиницу. Во дворе гостиницы – бассейн, выложенный голубым кафелем. Ночью он подсвечивался.

Обитатели гостиницы уже привыкли к тому, что именно ночью «два русских полярника», как их называли, лезли в воду, плескались до одури (будто в дневную жару не хватало времени!), а потом возлежали в шезлонгах, окутанные густым ночным ароматом роз и всяких других неведомых экзотических кустов.

Приятно в ночи вдыхать аромат цветов вперемешку с дымом сигарет «Космос», предаваться неге под чужими звездами, улавливать еле слышимый грохот атлантического прибоя и мысленно быть там, где день начинается на тринадцать часов раньше и куда вернешься из отпуска еще не скоро.

Стас – толстый добродушный бородатый человек, Иосиф комплекцией поменьше, спокойный, как и все северяне, по утрам хоть небрежно, но бреется, и оба они страдают здесь от жары и ночью в бассейне блаженствуют, по утрам стараются опередить друг друга, чтобы попасть первым в ванную (живут в двухместном номере, во всяких гостиницах их поселяют вместе), днем купаться в океане удается редко – поездки, экскурсии, свободного времени хватает только на то, чтобы перед ужином пошастать по городу и без гида («посмотрите налево, посмотрите направо»), спокойно пообщаться с окружающей зарубежной действительностью.

За границей они впервые. В профсоюзе оказались две путевки на осень, а все отпускники-северяне осенью возвращаются домой, так что у Стаса и Иосифа конкурентов не было, они взяли отпуск на осень и зиму, рассчитывая, что лето себе устроят в Африке, – и не ошиблись.

Группа подобралась разношерстной, всем было ближе к сорока, чем к тридцати, и только молодая аспирантка Наталья из МГУ резко выделялась на столь зрелом и достаточно солидном фоне.

У Натальи был самый объемный чемодан.

– Не понимаю, – говорил Стас, галантно помогая ей выносить вещи, – что можно везти в Африку?

Руководитель группы в первый же день сделал Стасу замечание, чтобы он не прикасался к чемоданам – как к своим, так и к чужим, на это, мол, есть носильщики, таковы тут правила. С тех пор они просто выставляли вещи за дверь номера, клали поверх чемодана пачку сигарет в качестве презента и больше ни о чем не беспокоились. Сами они выносили только сумку, набитую сигаретами.

К обеду и ужину Натали выходила в разных нарядах, и вскоре Стас догадался, чем можно набить чемодан.

– Баба, она и в Африке баба, – как-то заметил Стас, вовсе не заботясь о том, что его может слышать Натали.

– Я тебе вовсе не баба, – смеясь, сказала Натали, – здесь я тебе соотечественница.

– Миль пардон, – буркнул он и уселся на ее чемодан.

– Тыща извинений, – перевел Иосиф.

– Психи, – сказала она. – Курите. – И протянула пачку «Кента».

– Дирхамы транжирим? – усыпил ее бдительность Иосиф и вытащил из пачки сразу две сигареты – себе и некурящему Стасу.

– Подарок, Ося, подарок… Сувенирчик…

– От Ахмеда, конечно…

– От кого же еще? От него, любезного, – разулыбался Стас.

– То ли еще будет, – мрачно прогнозировал Иосиф.

– Упреки, подозренья… – засмеялась Натали. – Эмоции частных собственников. А я принадлежу себе и государству.

Тут появился гид группы Ахмед, Натали вспорхнула и, демонстрируя узкие бедра, обтянутые элегантными джинсами, устремилась ему навстречу.

К Ахмеду Стас претензий не имел. Ахмед приятный малый, даже в свободное от экскурсий время, рад быть с ребятами хоть до утра. Ну а что он неравнодушен к Натали, так это видят все, и сам Ахмед этого не скрывает, крича по-русски на весь автобус: «Натали, я вас люблю», да и, в конце концов, это его личное дело.

– Не переживай, Стас, – успокаивает его Иосиф.

– А чего мне переживать? Что она мне, жена или невеста? Это пусть Ахмед переживает…

– Ну, все-таки, – мялся Ося, – в Москве вроде ты на нее иначе глядел, а? В первый день, а? В ресторан звал?

– Чего-о! Тоща больно, пусть мясо нарастет!

Предстояла поездка по окрестностям Танжера. Иосиф докурил сигарету, вторую спрятал в коробку от «Космоса», и друзья последними залезли в автобус.

Стас не мог оторвать глаз от синего моря, белых домов, ярко-зеленых пальм. Смотрел жадно. Вот так, наверное, пьют воду в африканской жаре.

– Ты не туда смотришь, – толкал его в бок Иосиф, – ты вон куда смотри, вон, на крыши, на крыши смотри!

На крышах беленьких уютных домов лежали бараньи шкуры, вялились кишки и куски мяса – на каждом доме. Дома тут небольшие, в два-три этажа, крыши плоские, можно прогуливаться или вести с соседкой беседы – расстояние между домами в три локтя.

– Чего столько баранов? – спросил Стас.

– Мы попали в праздник, – перевела Ирина Павловна, переводчица группы. – Праздник байрам, то есть праздник барана. Не путайте его с курбан-байрамом, что бывает в начале мая, хотя разницы принципиальной никакой.

– Зачем же два одинаковых праздника? – недоумевал Стас.

– Сейчас все правоверные приносят в жертву барана – самого жирного. Так велит коран, – втолковывал Иосиф Стасу. Он почитал себя находящимся ближе к мусульманству, чем его друг, поскольку его родная прабабка была то ли из Турции, то ли совсем наоборот – была в Турцию завезена. Разное в семье говорили. Тем не менее здесь, в Марокко, Иосиф частенько свои эскапады против Стаса начинал словами: «Мы, мусульмане…» С одинаковым успехом он мог бы начать: «Мы, негры…» – меланхолию, благодушие и упрямство Стаса невозможно было пробить.

– Ты гяур,[11]11
  Гяур (араб.) – неверный.


[Закрыть] – заводил Стаса Иосиф, – на тебя никогда не снизойдет саваб![12]12
  Саваб (араб.) – благость.


[Закрыть] Не пить тебе святой воды из Замзама! Не совершить тебе хадж!

– Исповедуй ифтидад[13]13
  Ифтидад – обет воздержания.


[Закрыть], негодник! – кричит Иосиф. – Не смотри на марокканок! («Что перед одной из них даже десять твоих Натали? Ничто! Пыль!»).

Стас вздыхает, посмеивается. И так видит – никакого сравнения! И что в ней нашел Ахмед? Святые мощи в джинсах!

Марокканские девушки потрясли Иосифа. Сколько грации в походке, изящества в неторопливых движениях, величия в посадке головы. С чем сравнить эти черные глаза – сплошной зрачок без радужной оболочки? Не с чем! Только здесь можно понять восточных поэтов, думал он. Только здесь. Эх, была не была, пойду знакомиться.

Но Ахмед опять зовет в автобус, и чужестранцы едут дальше. Такова туристская жизнь…

Началась она на рабатском аэродроме после шести часов лету от Москвы. Когда Иосиф окунулся в африканскую ночь на бетонке чужого аэродрома, вдохнул чужой воздух и ощутил запах недалекой пустыни, ушедшего солнца и невидимого океана, он понял, что все это ему уже знакомо, и не удивился, а лишь мучительно вспоминал, откуда эта память.

«Все так… все так…» – думал он. И лишь в зале ожидания, наблюдая в окно за подруливающим к стоянке громадным «Боингом», он догадался.

«Ну конечно же… Это от Экзюпери… Он же писал об этом! Сколько раз он приземлялся в Рабате! Сколько раз отсюда взлетал!»

Он посмотрел на часы. Было девять вечера местного. «Совсем не поздно, а такая густая ночь… В Москве полночь, а на Чукотке давно новый день».

Проснулись они в пять тридцать от протяжного заунывного крика… Где-то муэдзин молился, и его голос разносился окрест, усиленный репродукторами.

– Аллах акбар! Аллах рахман!

– Что это? – спросил Стас.

– Азан… призыв к молитве… муэдзин призывает правоверных совершить утренний намаз, молитву.

– А-а, – протянул Стас с таким видом, будто он этот азан слышит по крайней мере каждый день и это ему надоело.

– Между прочим, – наставлял его Иосиф, – намаз надо совершать пять раз в сутки.

– Это ты совершай его пять раз в сутки, мне ни к чему. Мои предки были более благоразумны и не связывались с мусульманами. И не привозили бабок из Турции…

Он перевернулся на другой бок с намерением продолжить сон, но здесь, на новом месте, в комнатных сумерках, едва рассеиваемых светом, пробивавшимся сквозь жалюзи, ему было непривычно, и только сейчас он осознал как следует, что спать в гостях надо поменьше.

– Открой окна!

С пятого этажа «Балима-отеля» далеко был виден белый город в утренней прохладе, ряды высоких пальм, а внизу – чистая, тихая, ухоженная улочка без прохожих.

Муэдзин давно закончил свою песнь, и тут раздался страшный грохот – мальчишка тащил по булыжнику два железных ящика с кока-колой.

«Почему ящики железные? – не понял Иосиф. – Ведь кока-колу держат всегда в пластмассовых? Впрочем, это их дело…»

– Давай скорей! – поторапливал Стас.

Они быстро умылись и ринулись вниз, на улицу. До завтрака еще было два часа.

Дымчатые рабатские кошки завершали утренний обход своих владений. Они выныривали из-за каждого угла, из-за каждой подворотни. Ночь и утро – их время, в дневной суете здесь не увидишь ни кошки, ни собаки.

Вдруг из двери булочной стремительно вылетело юное создание. Сквозь совершенно прозрачную кисейную голубую рубашку просвечивало загорелое тело и узенькие белые плавки. Ребята обомлели не от ее одеяния, которое категорически запрещено кораном, а от самого факта появления чуда на безлюдной рабатской улице. Под мышкой она несла длинный батон, отщипывая от него по кусочку.

– Одалиска! – прошептал Стас.

– Тише!..

Она мельком окинула взглядом иностранцев, прибавила шагу и юркнула в невидимую дверь. Наверное, она тут и жила, просто вскочила прямо с постели в чем была и сейчас торопится приготовить завтрак.

– Она еще девочка, – опомнился Иосиф, – просто акселератка, девочкам, наверное, можно…

– Такая красавица… Прямо богиня… Жемчужина в короне Марокко!

– Давай, давай, – подзуживал Стаса Иосиф. – Скоро ты и стихи писать начнешь.

Заботливая милая женщина переводчица Ирина Павловна, как наседка цыплят, собирала под свое крыло пробудившихся туристов:

– Торопитесь, торопитесь, идемте завтракать!

Натали была еще со сна, но накрашена с избытком.

– А мы девушку видели, – заявил Иосиф.

– Да что ты?!

– Да, в ночнушке. Ей очень идет. Чего б тебе не сменить джинсы на неглиже?

– Вся голубая и прозрачная, – вздохнув, добавил Стас.

– А между прочим, советским мужчинам, передовикам производства, вовсе не к лицу чуть свет пялить глаза на зарубежных девушек! Лучше б делали зарядку! Бегом от инфаркта!

– А если она красивая? – недоумевал Стас, и, все его круглое бородатое лицо выражало святость.

– Изменщики вы коварные… чего уж там! Все мужчины одинаковы! – к Натали возвращалось хорошее настроение.

Вот тогда-то по дороге в Танжер все и началось. Как обычно, Ахмед тепло поздоровался со всеми в автобусе, как обычно, спросил, здесь ли Натали (она всегда выбирала место на последнем сиденье, там окно шире), персонально ей улыбнулся и персонально с ней поздоровался:

– О, Натали!

Привычный ритуал был завершен, и автобус тронулся.

Туристы молча глазели по сторонам, изредка события за окном комментировал Ахмед, а Ирина Павловна переводила.

За окном проносилась красная земля Марокко. Холмы и перелески, апельсиновые и мандариновые сады, кипарисовые аллеи, крестьянин с понурой лошадью и деревянной сохой, белые невиданные птицы, мирно идущие вслед за лошадью по пашне, стога и копны сена, обмазанные глиной, – вот и не нужен навес, тут дождей мало, хорошо придумано.

Красная земля Марокко, а вдали Атласские горы, и синий океан, и столпившиеся на берегу громады белых отелей.

Плантации хлопка и сахарного тростника, рощи пробкового дерева и кедра, и всюду оливы, жасмин, пальмы, кактусы всех видов и сортов, на границах полевых участков – кактусы-заборы, кактусы вместо ограды, кактусы на меже, и по всей обочине дороги могучие агавы, с громадными толстыми длинными сочными листьями. Листья агав испещрены надписями на всех языках мира – тут и латынь, и арабская вязь, и затейливый иероглиф, нет только славянской кириллицы, а смысл международного туристского автографа един: «Здесь был Вася».

Ахмед старательно вводил их в историю страны, один Мухаммед сменял другого, обильно лилась кровь под знаменем Ислама, все династии в головах туристов перепутались, и уже им не отличить Мухаммеда Пятого от Хасана Второго, уже начал кто-то подремывать, когда Ахмед сообщил, что совсем недавно, в семьдесят первом году, по решению правительства армия и школьники начали сажать леса на красной марокканской земле, озеленять ее.

«Самое лучшее занятие для армии и пацанов», – подумал Иосиф.

Автобус поднимался в гору, видны были участки гари. И смотреть на сожженные марокканские леса было так же больно, как на выгоревшие склоны чукотских сопок.

Друзья переглянулись: думали они об одном и том же. В прошлом году горела тундра недалеко от посадочной площадки, где базировалась партия Иосифа. Дымом заволокло ее на несколько дней, «аннушка» и вертолеты не могли работать. Огонь подбирался к базе и их аэродрому. Бульдозеров, чтобы вспахать тундру на пути огня, не было. Иосиф выехал в поселок и предложил тамошним авиаторам пробомбить участок.

– Нет бомб, – сказали ему. – И нужно указание свыше.

– Так все-таки нет бомб или нужно указание? – спросил Иосиф.

– И то, и то, – ответили ему.

– Взрывчатка есть, – сказал Иосиф. – Весной вы бросали на лед в бухте. Зря только нерп поубивали…

– Вот за это нам и досталось…

– Зато навигацию ускорили…

– Вот-вот… Она все и списала…

Помог Стас – депутат райсовета.

Взрывпакеты ложились ровно. Потом бросились люди – расчищать зону. Огонь остановили, но тундра дымила, правда, уже не так сильно. Полеты возобновились, партия продолжала работать.

– Здесь проще, – вдруг сказал Стас. – Климат хороший, урожай круглый год, богатая земля. На будущий год тут все зарастет…

– Пальмы, фикусы, бананы, – усмехнулся Иосиф.

– Вот именно… А тундре восстанавливаться нужен не один десяток лет.

– Что грустите, правоверные? – подошла к ним Натали. – Держите! – и протянула два апельсина.

– По блату?

– За красивые глазки…

– Понятно, – вздохнул Стас. – Рука Ахмеда…

– Правильно понимаете, – засмеялась Натали.

– И не жаль? От себя отрываешь?

– С кровью, – вздохнула она. – Мне для вас, ревнивых эскимосов, ничего не жаль. Хотите меня в придачу?

– Это и в Москве не поздно, – осмелел Иосиф.

– Нас волнует девушка в голубом, – поддержал Стас.

– Конечно… чего же в Туле со своим самоваром делать? А за морем и телушка – полушка… Нельзя вас по утрам выпускать на улицу!

– Будем по ночам.

– Толь-ко со мной! – раздельно проговорила она и вернулась на место.

И тут Ахмед взял микрофон и предложил спеть. Он оказался неплохим затейником. Исполнив две тягучие арабские песни, вдруг сказал:

– Что это только я один пою? Давайте вместе! Гуантанамера!

– Идет! – обрадовались все. – Гуантанамера!

Он пел по-испански. Все дружно подтягивали, во всяком случае припев. Иосиф, так тот вообще знал песню назубок, сказывалось его старое увлечение Кубой и испанским языком. Давным-давно, еще во времена карибского кризиса, отряд, в котором работал Иосиф, находился на острове Врангеля. В знак солидарности с ребятами другого острова геологи и полярники Врангеля поклялись не бриться, пока революция не победит, и слово сдержали, став заправскими барбудос. Из островной библиотеки взяли все, имеющее отношение к Кубе и испанскому языку, учили язык. Песню эту они тогда пели под гитару, вот и пригодилась сейчас.

– Браво! – аплодировал довольный Ахмед.

– Беса ме мучо! – вдруг закричала Натали. – Беса ме мучо! Ахмед!

Натали заказывала ему мексиканскую песню «Беса ме мучо» – «Целуй меня крепче».

По виду Ахмеда Иосиф сразу догадался, что песни он этой не знает, а слова Натали принимает за чистую монету, за просьбу Натали целовать ее крепче…

Ахмед растерялся.

– Он тебя не понимает, Натали! Он думает, ты всерьез! Он не знает такой песни!

Но Натали не слушала увещевания Иосифа!

– Беса ме мучо, Ахмед!

– Шпетер, шпетер,[14]14
  Позже, позже (нем.).


[Закрыть] – перешел вдруг Ахмед на немецкий.

Никто, кроме Иосифа, не обратил внимания на смущение гида.

– Что ты волнуешься? – толкнул Стас друга.

– Надо учить испанский, Маруся, – ответил ему Иосиф.

Дорога вышла на широкую бетонную площадку у высокого обрыва над морем. Здесь автобус остановился.

– Прекрасный вид, можно фотографировать. – перевела Ирина Павловна.

Туристы высыпали из автобуса. Ахмед взял под руку Натали и повел ее к обрыву. Здесь на бетонной стене разложили свои товары марокканцы. Судя по всему, это их постоянное место, все туристские автобусы непременно заезжают сюда – вдали в легкой дымке просматривался Гибралтар, внизу и дальше до горизонта нестерпимая синева океана.

Друзья подошли к маленькому киоску. Рядом в тени деревьев было три стола, два случайных посетителя лениво попивали чай с мятой. Здесь всюду пьют чай с мятой, хотелось обыкновенной воды. Старик торговец протянул бутылку кока-колы.

– Нет, – покачал головой Левочкин, – аква!

Старик из ведра зачерпнул большой кружкой ледяной воды, разлил ее в два стакана. Стас протянул дирхамы.

Старик отрицательно покачал головой. Левочкин поблагодарил.

– Почему он не взял денег? – спросил Стас, когда они отошли от киоска.

– Наверное, мусульманский обычай – не брать с чужеземцев денег за обыкновенную воду. Закон пустыни.

– Хороший обычай. В русских деревнях не разрешается благодарить за воду.

Когда луна (светильник аллаха) взошла над отелем «Аль умниа», «два русских полярника» сидели, как обычно, во дворе гостиницы возле бассейна, вдыхали прохладу танжерской ночи и на чудовищном воляпюке – смеси немецкого и испанского – вели беседу с Ахмедом о смысле жизни.

Только иногда Ахмед не мог скрыть удивления, что не приличествует мусульманину, обязанному все принимать с непроницаемой маской на лице. Но уж такова была информация, щедро преподносимая Левочкиным, и Стас краснел от наглого вранья, но благо в ночи не видно, а на толчки друга босой ногой Левочкин не обращал никакого внимания.

Левочкина посетило вдохновение:

– Я единственный мусульманин в Арктике, – вещал он. – Единственный мусульманин-эскимос. Арктиксмен, почитающий коран. У вас сейчас плюс двадцать пять, а у нас – минус сорок или пятьдесят. Точно не знаю, не слушал радио. У меня двенадцать собак, двенадцать моих лучших друзей. Я их никогда не бью. Не мучаю.

– Хорошо, – сказал Ахмед. – По корану нельзя животных мучить. Надо убивать сразу.

– Зачем убивать? Ты не понял. Я на них езжу. У нас снег везде. Машин нет. Автобусов нет. Собаки – это как такси. Только бесплатно. Вернее, как личный автомобиль. Сел, накормил и поехал. От Рабата до Танжера за два дня доехать можно.

Ахмед слушал внимательно и покачивал головой.

– Едим сырое мясо, очень помогает…

– От чего помогает?

– От всего. От холода. От голода. От тоски. А когда много сырого мяса поешь, очень хочется женщину.

– О! – засмеялся Ахмед. И стал слушать с еще большим интересом.

– А где взять? День едешь на собаках по тундре, по арктической равнине, два едешь, три… ночуешь в снегу, ешь сырое мясо, а вокруг ни души – городов нет, поселков нет, избушка от избушки в сотнях километров…

Ахмед вздыхал.

– А лето у вас есть? – спросил он.

– Есть… есть лето. Но холодное. Голым ходить нельзя, купаться нельзя. Все нельзя. Надеяться на милость аллаха можно. Но я даже уразу[15]15
  Ежегодный мусульманский пост, сроки которого устанавливаются по лунному календарю и потому приходятся на различные месяцы солнечного года.


[Закрыть] не соблюдаю во время рамазана. Не могу.

– Почему? – удивился Ахмед. – Почему?!

– Ты думаешь, это так просто? Сорок дней надо поститься, а пищу принимать, только когда взойдет светильник аллаха. Если рамазан летом – мусульмане в Арктике сразу становятся грешниками. У нас летом ночи нет, круглые сутки светит солнце. А разве можно в пост при солнце принимать пищу?

– Нельзя, – твердо сказал Ахмед.

– Вот-вот… Пока дождешься ночи, чтобы покушать, пройдет два месяца. Где ты за это время будешь? Там, у аллаха! Что делать?

Ахмед был потрясен железной логикой факта.

– Могу я после этого попасть в рай?

Ахмед призадумался.

– А он? – спросил Ахмед и кивнул на Стаса.

– А-а, – пренебрежительно махнул рукой Левочкин, – он русский, христианин. Им все можно, они хитрые.

Стас улыбался. Он знал, что Осю не остановить. Осю повело.

– Тебе надо сходить в Мекку, – улыбнулся Ахмед. – Мекка смоет все грехи, Мекка все простит. Аллах милостив!

– Не могу… Языка не знаю и молитвы забыл. Отец знал, я забыл. Совсем гяуром стал. Нельзя, убьют.

– Убьют… – охотно согласился Ахмед.

– У меня и жена не наша. – вздохнул Левочкин.

– Русская?

– Да…

– Совсем плохо, – сказал Ахмед. – Дети есть?

– Есть…

– Они никогда не будут мусульманами, – твердо сказал Ахмед.

– Это так, – согласился Левочкин. – Послушай, Ахмед! Ведь коран разрешает нанять заместителя… чтоб вместо тебя сходил в Мекку, совершил хадж… а?

– Это можно… но это дорого стоит.

– Ахмед, будь другом! Обойди за меня семь раз вокруг «черного камня», прикоснись к нему, соверши молитву у «места Авраама», попей воды из Замзама, пробеги семь раз с холма Сафа на холм Марва… Ну чего тебе стоит?

– Я тоже немножко грешник, – уклончиво ответил Ахмед. – Не успеваю пять раз молиться. Вот шофер наш Али – заметили? – он всегда совершает намаз, он крепкий мусульманин.

Друзья давно обратили на это внимание. Где бы ни находился автобус, в определенное время Али останавливал его, уединялся, быстро становился на колени, припадая руками и лбом к земле, шептал молитву, неторопливо возвращался. Много времени это не занимало. Ирина Павловна только просила, чтобы никто ни о чем не спрашивал и, желательно, не смотрел и не фотографировал, а лучше уходил от этого места подальше, на всякий случай, мало ли что… Заметят любопытство другие верующие – будут неприятности.

– Далеко до Мекки… – задумчиво сказал Ахмед, отвечая на странную просьбу Иосифа. – Не скоро пойду. Буду стариком, – он показал длину бороды, какая должна вырасти, – тогда пойду… Не скоро…

(Он сказал даже не «стариком», а «дедушкой», что почему-то очень понравилось Левочкину.)

– Будем стараться, – сказал Иосиф Ахмеду. – И тогда впереди вечное блаженство… Представь, Ахмед, возлежим мы с тобой среди садов и источников… на ложах из парчи и атласа… на золотых подносах вкуснейшие яства и пития… а вокруг большеокие, черноглазые и полногрудые гурии…

Ахмед улыбался.

– О чем это ты? – спросил Стас.

– Это рай так у них выглядит, я читал в коране.

– Недурственно, – согласился Стас. – И когда ты про это разведал? Когда успел?

– Наследственное. У меня прабабка турчанка, – ответил Ося. – И к тому же я готовился к поездке в отличие от некоторых, пребывающих в безмятежности…

– Мне бы мог не заливать, – огрызнулся Стас, – обрабатывай лучше Ахмеда.

– Он говорит, – перевел Ахмеду Левочкин. – Почему Ахмед не купается?

– Я не умею плавать, – признался гид.

– Он не умеет плавать, – сказал Ося Стасу.

С другой стороны бассейна появилась тощая фигура с полотенцем через плечо. Длинные, до плеч, волосы перехвачены лентой. Ребята узнали соседа по этажу, шведа. Он приехал с женой и ребенком, но сейчас был один, и ему тоже было жарко.

Ахмед стал что-то шептать на ухо Иосифу.

– О чем он? – спросил Стас.

– Он спрашивает, неужели в Москве – надежде прогрессивного человечества – тоже есть волосатики?

– Сколько угодно! – рассмеялся Стас.

– Так и отвечать? – спросил Ося.

– А что?

– Ну… – замялся Ося. – Неудобно. Может, скажем, что в Москве нет длинноволосых, а? Святая ложь, а?

– Нет! – категорически уперся Стас. – Надо говорить правду. Ты и так ему сегодня заливал под завязку. Полным-полно, мол, так и переведи!

Левочкин перевел. Ахмед качал головой. Был он курчав и коротко острижен. Во влажных его громадных черных, как танжерская ночь, глазах светилась безысходная арабская печаль.

– Ахмед приглашает в бар, к телевизору. Давай одеваться!

Они оставили шведа в одиночестве, пошли в номер переодеваться, а Ахмед направился в бар ждать их и Натали.

Ахмед с Натали пили кофе. Стас и Иосиф – заказанное для них Ахмедом сухое красное вино. Вино было дрянное, хорошего тут вообще не было.

С Натали Ахмед общался по-французски, и друзья из их разговора ничего не понимали. Видно было только: Ахмед рад, что вечер удался, у всех хорошее настроение, еще раз было заказано вино и много кофе. И воды принесли – это тоже Ахмед постарался, – и каких-то орешков. Из динамика беспрерывно транслировалась легкая музыка, танцевать здесь было не принято, наверное, оттого, что бар принадлежал гостинице, а гостиница – «четыре звездочки», высокий класс, постояльцы – люди солидные, молодежи с улицы сюда вход заказан, да и вообще, для активного отдыха есть другие места, вон по соседству – ночной клуб, пожалуйста.

– Спроси, Натали, а места в гостинице есть? – сказал Стас.

Натали перевела.

– Конечно, – удивился вопросу Ахмед.

Левочкин пояснил;

– У нас в любом городе, прежде чем построить гостиницу, заказывают большую доску – из дерева, из золота, серебра или просто из картона – с надписью – «Мест нет».

Левочкин опять понесся.

– А почему? – удивился Ахмед.

– Этого никто не знает, – авторитетно отвечал Левочкин, – никто, даже директор гостиницы. Загадка русского сервиса.

– Не морочь ему голову, – попросила Натали. – не поймет.

– Мальчики, – спустя некоторое время оживилась она, – Ахмед спрашивает, нет ли желания закусить чем-нибудь посущественней, а то ведь уже полночь?

– А что, есть возможность? – встрепенулся толстый Стас. (На протяжении всей поездки не было еще случая, чтобы он отказался в ресторане от добавки, жаль только, добавку предлагали не всегда. «Здесь нет каких-то нужных мне витаминов», – объяснял он Левочкину свой хронический голод. «Куска оленины килограмма на полтора для тебя здесь нет, вот в чем дело!» – возражал ему Ося.)

– Ахмед приглашает в ресторан «Дамаск», национальная кухня. Все заботы берет на себя…

– Он тебя хочет пригласить, да стесняется, вот и зовет нас, – догадался Левочкин. – Скажи, согласны, принимаем приглашение, особенно обжора Стас! Особенно за счет фирмы!

– Не надо, это не переводи… – застеснялся Стас.

– Что я, совсем уж дура? – обиделась Натали.

– Кто тебя знает? – Пожал плечами Ося.

Они влезли в такси и через две минуты оказались перед входом в «Марокко-палац». У входа висела фотовитрина с обнаженными танцовщицами.

– Нам не сюда, нам напротив, – сказал Ахмед. – Сюда потом.

Напротив через улочку сияла неоновая вывеска ресторана «Дамаск» над маленькой дверью, а все окна были забраны железными ставнями так плотно, что свет из ресторана на улицу не проникал.

Ахмед что-то сказал по-арабски швейцару, тот с полупоклоном посторонился, гости вошли в дом, прошли узенький маленький коридорчик и оказались в зале.

Национальный оркестр (все музыканты в белом) играл что-то громкое и непонятное.

Метрдотель отвел гостей за их столик. Левочкин огляделся. Тесное помещение ресторана состояло из нескольких маленьких залов, а в залах все столики были разделены резными деревянными заборчиками. Выходы из залов упирались в центральную площадку, где находилось небольшое возвышение для оркестра и несколько квадратных метров пола для танцев.

За весь вечер никто из посетителей так и не танцевал. Левочкин объяснил себе это национальным характером ресторана, народной музыкой его оркестрика. Танцевали девушки из варьете – четыре, на удивление, полные марокканки исполняли танцы народностей Атласских гор. Они очень непринужденно танцевали и пели, шутили, смеялись и вообще резвились, чувствовали себя не как на работе, а будто бы на репетиции самодеятельности в сельском клубе.

Иногда по столикам гулял медный поднос, куда посетители складывали медь, серебро и бумажки, очевидно, гонорар для артистов.

Поначалу Стас боялся, что ему наесться не удастся, но сразу же принесли острый суп, затем порцию вкусной каши «кускус» под соусом, затем мясо, затем сладости, чай и, воду, хлеб и лепешки и отдельно соус с пряностями.

Стас успокоился, повеселел, тем более что на столе кроме легкого вина, заказанного Ахмедом для Натали, стояла бутылка «Русской водки» в экспортном исполнении, предусмотрительно захваченная Левочкиным в гостинице из их запасов.

– Как мясо, мальчики? – спросила Натали.

– Мясо вкусное, но тонкое, – ответил Стас.

– Так и переводить?

– Ты что? – испугался Стас.

Она засмеялась:

– Вот и ходи с вами в приличное общество.

По отрывочным словам из бесед Ахмеда с официантом и по общему настроению в зале Левочкин понял, что атласские девушки и оркестр – это еще не самое главное, ожидается что-то другое, коронное, фирменное блюдо «Дамаска».