Текст книги "Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке"
Автор книги: Альберт Мифтахутдинов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)
Грустный человек в тундре
Что-то у нас не ладилось, особенно в последнее время. Меня не радовало угнетенное состояние Геннадия, а его, наверное, одна моя физиономия приводила в исступление. Но ничего не поделаешь – мы, как в классической пьесе, связаны единством времени, места и действия.
Время – это окончание полярной ночи и начало солнечных дней. Место – берег Ледовитого океана и метров шестнадцать жилья. Избушка маленькая, а поместилось пятеро – мы с Геннадием, эскимос Николай, его жена чукчанка Вера, их дочь Наташа шести лет. Действие – мы снимаем фильм о снегах, об охоте на песцов, о жизни хозяев избушки, такой далекой и непонятной для тех, кто будет смотреть этот фильм в Москве.
Мы здесь уже третий месяц, а кругом в радиусе пятидесяти километров – ни избушки, ни человека. Невмоготу Геннадию, я понимаю, он на Чукотке впервые. Хотя я надеялся, что ему здесь будет хорошо, ведь приехали мы к моим друзьям.
Хорошие дни перемешались с пургой. Все, что надо, мы уже отсняли. За нами должен прийти трактор, и мы коротаем время в ожидании его – помогаем Николаю и Вере ставить капканы и сети на нерпу, у нас во льду несколько лунок.
Продукты всегда кончаются, сколько бы вы их ни взяли. Тушенку и два двадцатикилограммовых брикета говядины съели в первый месяц. Хлеб тоже. Но вдоволь было муки, нерпичьего и медвежьего мяса. (Медведя убили, когда он зашел в сени и начал подниматься по ступенькам, к дверям комнаты. Стреляла Вера, Николая не было, проверял капканы.) Был сахар и чай в достатке. И еще кое-что по мелочи – немного консервированного борща, немного крупы. Очередной завоз продуктов должен был состояться на тракторе с санями или вездеходе. Любой из них должен был забрать нас и все киносъемочное оборудование.
Отсутствие транспорта устраивало меня: можно дольше пожить с друзьями, хозяевами избушки; все-таки не так скучно, да и вообще, ничто так не ценится на Севере, как разделенное одиночество.
Только Геннадий мрачнел день ото дня. Нерпичье мясо он есть не мог, жир тоже. Не ел медвежатины. И мы, не сговариваясь, оставили ему весь небольшой запас консервов и немного галет, которые берегли для Наташи.
На втором месяце он взялся сам готовить, и только я знал почему. Мы не шибко утруждали себя тщательным мытьем посуды и мяса, а проще – экономили воду. Чтобы добыть ее, приходилось ездить на речку, долбить лед, грузить его на нарту, везти домой, растапливать лед в ведре – так получалась вода. И если умываться можно снегом, то воду мы берегли для чая и супа.
Все анекдоты были рассказаны, все истории из своей жизни и жизни друзей – тоже, некоторые сказки я сочинял Наташе по два раза и, когда ловил себя на этом, лихорадочно вносил коррективы в сюжет, но Наташа, смеясь, поправляла меня, и мы придумали игру: как бы мог спастись зайчик, если бы… или: а что бы было, если бы у мамаши козлят были медвежьи зубы… или; а что, если б у сестрицы Аленушки была нарта и наш вожак Мальчик… или… и до бесконечности. Геннадий не включался в игру, лишь бросал раздраженно-язвительные реплики, адресованные мне.
Начинался вариант психологической несовместимости. Он бывает, когда давит на человека полярная ночь и одиночество или замкнутый круг одних и тех же лиц, одних и тех же интересов, одного и того же быта.
Я представляю научную ценность экспериментов с космонавтами в сурдокамере, но, по-моему, абсолютное одиночество переносить легче, чем общество человека, ставшего для тебя глубоко антипатичным.
Светлые часы с каждым днем увеличивались. И наконец появился красный диск солнца над горизонтом. Он выплыл прямо из Ледовитого океана и выглядел арбузной долькой. В этот день всюду на побережье отмечается Приход Большого Солнца.
За столом возник бестолковый шумный разговор. В середине его я обрадованно сказал Геннадию:
– Кажется, Приход Большого Солнца растопил твою хандру.
В ответ Геннадий неприязненно промолчал.
Наутро я отправился заготавливать лед, была моя очередь. В коридоре я отыскал лом и тут только заметил, что моего карабина на обычном месте нет. Карабин я всегда держал в коридоре, чтобы часто не чистить, а то, когда его с улицы вносишь в дом, ствол запотевает и ржавеет. Хорошее оружие и хорошие собаки – главное богатство тундровика.
Пачки патронов лежали на полке, но одна из них была надорвана, и патрон валялся на полу.
– Где карабин? – спросил я Наташу.
– Его взял дядя Гена, рано-рано, еще темно было, вы спали…
– Где Геннадий? – спросил я Веру.
– Не знаю, – испугалась она.
– Он же не знает дороги, не умеет ориентироваться! Он ушел без меховой одежды – в торбасах, но без кухлянки.
– Он сбежал! – догадался Николай. – Но почему?
Было решено ждать его до ночи, а если не вернется, утром отправиться искать.
Утром мы договорились с Николаем, что он едет на своей упряжке на восточную часть побережья, вплоть до участка соседних охотников, и там постарается получить информацию или найти Геннадия. Я же на оставшихся восьми собаках пойду на запад, возможно, Геннадий там, в одной из покинутых избушек. Встреча с геологами тоже входила в мои планы.
В том и другом случае мы с Николаем решили, что если Геннадий будет найден у людей, назад его не везти.
Мы простились, и вскоре его упряжка скрылась за горизонтом.
Собирала меня в путь Наташа. Она вывела Мальчика – старого пса, помесь шотландской овчарки колли и чукотской собаки.
– Зачем? У меня же есть вожак – Селькокай!
– Нет, – настаивала Наташа. – Поставь Мальчика! Он в пургу дорогу сам находит!
Я запряг Мальчика. Наст был крепок, снег утрамбован ветром, и конечно же, никаких следов человека обнаружить на снегу нельзя было.
Собаки бежали хорошо. Через несколько часов я достиг маяка, свернул в распадок и пошел на юг. Сильно мела поземка, потом потемнело и разыгралась пурга, был уже вечер. В распадке я наткнулся на старый нартовый след. След вывел меня к избушке, в ней жили шурфовщики от прииска, самый отдаленный их участок. До самого прииска больше сотни километров.
Ребята приняли меня очень тепло. Это и понятно, они больше месяца не видели людей. На все мои расспросы отвечали отрицательно – никого не видели, ходили на охоту, но никаких следов постороннего человека не замечали.
У меня было немного моржового мяса, я разделил его на восемь собак, покормил их, ребята помогли распрячь собак и посадить их на прикол.
Потом мы принялись за ужин. А пурга набирала силы.
– Ничего, – успокаивал Олег Карцев, старший в этой тройке, – южак у нас больше трех дней не дует.
Утром ветер не прекратился, но снег перестал валить и видимость была хорошей.
– Куда теперь? – спросил Олег.
– За Эргувеем.
– Река длинная.
– Ага… покажи хотя бы предположительно, где можно встретить геологов.
– Хорошо, – согласился он. – Карты у меня нет, но я осенью возил туда продукты, я тебе нарисую.
Олег достал с полки книгу и на развороте ее страниц начал чертить. Он исчертил четыре разворота.
– Вот это дорога к Эргувеем, выход в глухой распадок из долины. Это путь к Ледовитому океану, а оттуда к полярной станции. Вот тут должны быть геологи, к ним скоро придет трактор. Вот это самый короткий путь от нас по западной кромке и дорога в избушку Николая. Понятно?
– Вполне…
Кормить собак было уже нечем. Ребята вынесли полмешка сухарей, я открыл три банки консервов, размоченные сухари сдобрил консервированным мясом и жиром и накормил собак. Потом сами сели завтракать. В дорогу с собой ребята дали мне сахар и галеты.
На прощание обменялись адресами, чтобы встретиться на материке. Книгу я положил за пазуху меховой кухлянки. В пути открыл ее, прочитал название – Тадеуш Вреза, «Бронзовые врата». Все страницы были целы, только книга была зачитана.
К вечеру я вышел в долину Эргувеем, но избушка, стоящая на самом берегу океана, оказалась пуста. В сотне метров от избушки путь пересекал медвежий след. След вел из тундры в океан, значит, медведь вышел из берлоги и уходил за добычей.
В доме был ящик папирос, ящик свечей, пол-ящика вермишели, в коридоре – туша нерпы. Нерпа очень кстати: собаки устали, и теперь им надо было много еды. Пора и самому устроить чаевку.
Чай в котелке закипел быстро, и только потом пришла в голову мысль, что ведь можно сварить и вермишель, пусть без масла, но сварить и сдобрить нерпичьим жиром и мясом. Но в чем варить? Не выливать же из котелка уже заваренный чай?
Еще раз осмотрев избушку, я увидел на койке алюминиевую миску. Взял ее, хотел вымыть: на дне ее была засохшая вермишель. Хозяину незачем было варить в миске, у него есть посуда другая. И хозяин отсюда уехал надолго, раз захватил кастрюлю. Значит, вермишель варил Геннадий. Кроме него, тут ее варить некому!
Так, а сколько до полярной станции? Вытащил книгу – по схеме километров пятнадцать-двадцать. А до геологов? Примерно столько же или даже меньше. Сначала к геологам! Я смотрел на схемы и невольно стал читать книгу.
«Рим, 15 февраля 1958 года. Вчера в конгрегации обрядов было решено избрать патрона для телевидения. Патроном… или, вернее, патронессой, будет святая Клара, одна из приятнейших святых средневековья…
Это случилось в 1252 году, в канун рождества. Святая Клара была уже тогда очень больна… При ней не было никого из сестер, все они ушли на богослужение в церковь… Когда приблизилась полночь, Кларе стало страшно обидно, что она не может присутствовать на богослужении. Она пожаловалась богу. Не успела она кончить, как услышала голоса и увидела на стене, напротив своего изголовья, какие-то картины. Через несколько секунд голоса и картины слились в четком зрительно-слуховом отражении церковной службы…
При изучении вопроса конгрегация обрядов учла также один эпизод из жизни святого Франциска. Он увидел однажды на поверхности воды необычайно четкое и ясное отражение лица святой Клары в сияющем ореоле.
Приняв все это во внимание, конгрегация пришла к заключению, что за семьсот лет до изобретения телевидения святая Клара была не только субъектом, но и объектом передачи изображения на расстояние».
…Через два часа упряжка была у домика геологов.
Геннадий лежал, закутанный в одеяла. Он сильно обморозил ноги выше колен и простудился. В дороге его прихватила пурга. Тогда он решил идти по берегу океана до первой брошенной избушки, проскочил распадок и вовремя понял, что надо идти только в одном направлении, в данном случае на запад, взяв ориентиром океан.
– Как ты нашел меня? – удивился Геннадий.
– Скажи спасибо Тадеушу Врезе. И молись все время святой Кларе.
Он решил, что я окончательно спятил.
Тогда я вытащил «Бронзовые врата», открыл страницы со схемами и рассказал, как я его искал.
– А медведя ты видел недалеко от избушки, и варил вермишель в миске, и не хотел есть нерпу…
Геннадий кивнул и больше не удивлялся.
– Кстати, верни карабин… И может быть, скажешь, почему ушел?
– Я и сам не во всем разобрался. Но ясно одно: мне осточертела эта жизнь в этой избушке.
Ночью пришел трактор. Я взял у ребят кое-какие продукты и рано утром отправился домой. Встречали мою упряжку все: и Николай, и Вера, и Наташа.
– Ну?..
– Все в порядке. Жив он. У геологов.
Я рассказал все подробно и напомнил, что сегодня Восьмое марта, а у нас в избушке две женщины, и надо отметить праздник.
– Но, как? – развел руками Николай.
– Сюрприз. Это прислал для вас начальник партии. Скоро трактор и к нам зайдет. – Я вытащил из рюкзака бутылку московской «Старки», несколько буханок свежего хлеба, конфеты и яблоки для Наташи.
Мы включили «Спидолу», дом заполнила музыка. Ужин мы приготовили роскошный. Выпили за женщин нашей избушки и за всех женщин, которые ждут. За Геннадия мы пить не стали, а вот за Тадеуша Врезу – с удовольствием.
…Осенью я опять побывал в этих местах. Новый мотор был на байдаре Николая, и мы славно поохотились на моржей.
– А где Геннадий сейчас? – спросил Николай.
– В Москве.
– Там ему будет хорошо, – улыбнулся Николай.
Танец маленьких медведей
И вот я остался один. Вчера ребята двинулись по берегу на восток, и теперь я в этом заброшенном поселении окончательно один. В тундре или тайге одиночество переносится легче, а здесь все напоминает о людях – каждая раскрытая настежь дверь покинутого дома зовет в гости, а там только пустые стены и остатки скарба могут рассказать про обитателей этого жилища.
Когда вечерний туман обволакивает дома, в некоторых раздаются неясные голоса, какие-то шумы, и кажется, будто тени мелькают в окнах, и мысли о привидениях невольно начинают тревожить. Нет, одному в тундре лучше, чем в пустом поселении… Ты один со своей палаткой и оружием, и костром, и тебе спокойно – ничто не тревожит, только непогода. А если и зверь поблизости, он обойдет стороной.
Вот как-то маршрутили мы по среднему течению нашей речки, к вечеру пал туман, мы уже готовились к ночлегу, я заливал костер. Он зашипел, и клуб белого пара оторвался от земли и поднялся вверх, растворился в тумане. И тут сбоку раздалось чье-то хрюканье.
Я оглянулся и оторопел – мимо палатки шли не спеша медведица и два медвежонка. Звери видели палатку и костер, но тем не менее шли близко, посматривая в мою сторону.
Мамаша остановилась, один из малышей направился к палатке, она рыкнула на него, он вернулся. Я позвал ребят, вылез Виталий с ружьем, зарядил жаканом, ждал. Вася кинул мне фальшфейер, а сам лихорадочно рылся в своем фотохозяйстве, искал пленку самой высокой чувствительности, которая могла бы сладить с туманом.
Я зажег фальшфейер, швырнул его в сторону медведицы. Малыши отскочили.
Представьте себе сотни три бенгальских огней, горящих одновременно, – вот какой огонь у фальшфейера.
Сноп пламени и дыма бился на земле, медведица удивленно смотрела, как занимается мокрая тундра, больше минуты горел огонь, потом она подошла к внезапно затихшей шутихе, запах ей не понравился, она рыкнула на малышей, и они потрусили в гору, не тронув людей и палатку.
Виталий перевел ружье на предохранитель, а Вася вздыхал и охал, сетовал на «закон всемирного свинства», по которому, когда есть сюжет, непременно не окажется под рукой фотоаппарата или нужной пленки.
Медведица была черной, и мы запомнили яркий рыжий кусок на ее правом боку.
– Пыталась стать искусственной блондинкой, – заметил Виталий, – но узнала, что сейчас не модно.
К нам в бухту зашел вельбот чукотского морзверобоя Акко, и я ему рассказал о встрече с Рыжебокой, о том, что она не боится огня.
– Знает людей… все понимает, вот и не боится. У меня для них есть оружие. – Акко засмеялся и вытащил из кармана виеви.
Это два длинных ремешка, соединенных куском кожи, как у рогатки, только кожи больше и посередине с разрезом – чукотская праща. В кожу закладывается камень, праща раскручивается над головой, потом резко останавливается в том направлении, куда в этот момент показывает рука, камень вылетает, а кожа резко хлопает, вот почему там прорезь – для звука, и звук получается сильнее, чем от выстрела малокалиберки.
– Медведь не любит виеви, – смеется Акко.
Но сейчас я один, и Акко не заедет больше сюда, и даже чайки в туман не садятся на крыши пустых домов.
На троих у нас слишком много оборудования. Когда долго ходишь пешком, любая мелочь в рюкзаке, кажется, весит вдвое больше.
Перед экспедицией Васе было строго наказано, чтобы поменьше брал фотоаппаратов, пленки и разных там объективов. Он уверял, что взял минимум. Но когда по приезде на место мы распаковались на берегу, нашему взору предстал добытый из недр спального мешка объектив чудовищных размеров. В линзу этого объектива можно было вставить Васину физиономию в натуральную величину вместе с бородой. Поднять это чудо фототехники можно было только двумя руками.
– Это телевик, – наивно оправдывался Вася. – Сам делал. Без телевика нельзя… гм…
«Им бы сваи в землю забивать», – мелькнула у меня рационализаторская мысль.
– По утрам годится вместо гантелей, – вздохнул самый сильный из нас Виталий.
– Я сам его буду таскать! Черствые люди, что вы понимаете в искусстве? Эх!
Вася засунул телевик в спальный мешок, взвалил его на себя и, крякнув, пошел к домику.
На птичьем базаре мы оставили Васю среди камней в засаде, а сами спустились на берег. Море штормило. Снизу Васин телевик выглядел пушкой времен адмирала Нахимова, направленной в сторону фрегатов Ага-паши. Одного выстрела мортиры такого калибра было бы достаточно, чтобы ни птиц, ни базара не существовало больше никогда.
Мы уходили по берегу от базара, чтобы не пугать птиц и не мешать Васе работать Берег труден – большие каменные развалы. Приходится карабкаться по скользким валунам, волны разбиваются о них, обдают нас брызгами. Мокрые, мы вышли наконец на узкую галечную косу под высокими обрывами.
У отдельного камня клыками кверху валялся мертвый морж. Волны шевелили его тушу. Мы заметили кучки медвежьего помета, крупные следы, а рядом следы помельче. Медвежье семейство совсем недавно побывало тут.
Морж был цел, звери его не тронули. Знать, были сыты. В это время года они с большей охотой едят ягоды, мелких грызунов, коренья, травы. Вот если б весной они на него наткнулись – другое дело, весной они шастают по берегу, едят выброшенную штормом рыбу, мелких, крабов, водоросли. – все, что попадется. Весной не погурманствуешь.
Следы вели к соседней скале, на ней тоже ютились птицы, тысячи птиц.
– Тише! – тронул меня за руку Виталий.
По обрывистому склону карабкалась медведица. Шла она легко, только из-под лап сыпались земля и мелкие камни. За ней тянулся малыш. Виталий протянул бинокль:
– Смотри, да это блондинка!
Действительно, на боку медведицы рыжело пятно. А где же второй медвежонок? Второго нигде не было. Мы пошли к скале, чтобы рассмотреть зверей поближе. Медведица заметила нас, но не волновалась. Она понимала, что на скалу за ней мы не полезем, не такие дураки.
– Уж больно долго лезть, – нашел причину Виталий.
– Совсем нет времени! – охотно поддержал я его.
Рыжебокая смотрела на нас сверху и, казалось, ехидно улыбалась, достойно ценя наше благоразумие.
И тут шевельнулся большой валун на вершине скалы, и мы увидели – это был не камень, а второй медвежонок. Он сидел тихо, затаившись, и когда над ним пролетали птицы, хлопал лапами над головой, хватал их, а потом поочередно рассматривал сначала одну лапу, потом другую и недоумевал, почему же у него нет добычи. И опять тихо сидел, дожидаясь стаи, опять напрасно хлопал над головой лапами, ну совсем как малыш в детском саду, снова поочередно рассматривал каждую лапу, и мы догадывались, как ему, должно быть, обидно.
Мы бы и дальше наблюдали это уморительное зрелище, но звереныш заметил мать и братца, бросил свое бесполезное занятие и неохотно поплелся вслед за ними.
Если рассказать Васе, какой он прозевал сюжет, охотясь с «мортирой» на птиц, – значит, испортить ему настроение на все поле, и мы договорились молчать.
Но морж – это тоже событие. И Вася заснял его во всех эффектных ракурсах. Потом я надрезал верхнюю губу моржа, там, где вибриссы, и потекла сукровица. Значит, туша не старая, умер он недавно. Видимо, подранок. Впрочем, давность смерти у моржей трудно определить, кровь его сворачивается с трудом, и этим можно объяснить, почему чукчи готовят копальхен – кислое мясо, которое не портится в яме и долго хранится, именно из моржатины. Китовое, например, никогда не заготавливается впрок, оно портится в момент. Но все же медведи моржа не тронули, сыты.
Заговора молчания у нас с Виталием не получилось – нашей недюжинной силы воли хватило только до вечернего костра. За ужином мы проболтались.
Вася свирепо бросал в костер все, что, попадалось под руку, и молчал. Потом притащил огромное бревно – один конец положил в костер, другой приспособил под сиденье. Потом сходил еще за одним бревном – душевные неурядицы порождали у него титаническую работоспособность.
Вася уселся у костра – пламя до неба! – достал предмет нашей тихой ненависти – телевик и принялся, сопя, что-то откручивать, что-то закручивать, что-то протирать.
– Вот если б этот телевик опустить на голову медведю, – высказал я робкое пожелание.
Вася красноречиво посмотрел в мою сторону. В его взгляде светилась мысль испытать сначала эту идею на мне.
На всякий случай я отодвинулся от костра. Мы с Виталием виновато улыбались. А перед сном противными подхалимскими голосами выразили желание нести этот объектив в своих рюкзаках. Нам в отместку Вася с этим предложением тут же согласился.
В очередном маршруте мы с Виталием сделали большой крюк по тундре, и, когда тяжелый туман накрыл нас и стало не видно ни сопок, ни ручьев, мы в последний раз посмотрели карту, спрятали ее в полиэтилен, чтобы не промокла, взяли по компасу направление строго на север и пошли. Там, на севере – море, Ледовитый океан, а когда рядом море, то не заблудишься, надо идти к морю.
Возвращаться на базу по берегу моря – это удлинять маршрут, мы и без того устали, но нам ничего больше не оставалось. Туман и мелкий дождь пробрали нас до нитки, мы старались идти быстро, чтобы не мерзнуть.
Боялись только одного – наткнуться в середине пути, там, где мыс далеко вдается в море, на прижим. На карте прижимы не обозначены – старая карта, но мы не раз встречали прижимы на этом побережье. А что если и здесь встретим прижим? Тогда придется возвращаться – и весь пройденный береговой километраж коту под хвост! Придется переждать туман, возвращаться и идти тундрой. Можно, конечно, было бы от прижима сразу подняться на береговые скалы, а оттуда идти в тундру, если б скалы тут были нормальными скалами, а не вертикальными сорокаметровыми обрывами, по которым не то что подниматься, а даже думать об этом страшно.
В некоторых местах каменные стены с отрицательным углом и длинные угрюмо нависшие карнизы грозят обрушиться на голову от малейшего шороха. Да, если будет прижим – придется возвращаться.
Мы идем уже час. Сыро и тепло. Тихое море справа.
– Смотри! – говорит Виталий.
На галечном берегу глубокие следы. Следы большие – медвежьи, рядом поменьше – медвежьи, и следы какого-то копытного. Возможно, оленя. Небольшого оленя или барана. Дело простое – звери догоняли добычу.
Все следы в одном направлении, в сторону мыса, а обратных следов нет. Следовательно, где-то звери смогли подняться в горы. Это нас радует. Видно, прижима там нет. А раз медведи там поднялись, мы-то уж как-нибудь тоже. Знать бы только где.
– Надо доверять зверю, – решили мы и пошли быстрее, улучшилось настроение, и есть совсем не хотелось. И еще подумалось: это наверняка Рыжебокая с пацанами, кому уж тут быть?
А если погоня окончилась только что и сейчас медведи ужинают? Если там прижим, и, отужинав, звери повернут и пойдут нам навстречу? Вот сейчас покажутся из-за этого камня? М-да… Тут, на этом узком берегу, нам не разойтись.
Мы еще долго шли, внимательно всматриваясь во все, что впереди. Вот кайра сорвалась с обрыва и низко над морем ушла в туман, за ней вторая, вот гага спешит по берегу к воде, бросается в волну, а за ней выводок гагачат, молодняк, летать еще не умеют, вот длинношеий баклан примостился на выступе, сидит выше всех, озирает птичье царство, как свое собственное. Он поворачивает шею надменно, горделиво.
Впереди по обрыву посыпался ручеек мелких камешков. Я посмотрел наверх и от неожиданности остановился – на белесое туманное небо проецировались семь темных фигур.
– Бараны!
– Нет, это козлы, – внимательно рассмотрел их Виталий. – Молодые, этого года. А вон старик, вожак.
Козлы сверху смотрели на нас. Удивительно, эти пугливые животные нас совсем не боялись.
– Э-ге-гей! – крикнул им Виталий.
Козлы не шевелились, смотрели вниз.
Мы прошли немного, на повороте они скрылись из виду. Козлы помчались по скалам вперед, обогнали нас по вершинам – и снова подошли к обрыву, наклонив головы, рассматривая нас.
Несколько раз так повторялось. И нас, и их забавляла эта игра в прятки.
– Непуганые… нисколько не боятся.
– Догадываются, что стрелять не будем.
– Медведей на нашем пути нет. Если б были, козлы не вели б себя столь беспечно…
– Да, видимо, там нет прижима, хорошо.
– Если мы и про козлов проболтаемся Васе…
– Все равно туман, нельзя фотографировать – ему не будет обидно…
– Козлятинка, конечно б, не помешала…
– Далеко нести…
– В том-то и дело.
– Птица и рыба надоели уже.
– Ага… Эх, скажет Вася, лодыри вы, а не геологи, паршивого козла не могли пристрелить! Гуманисты вшивые, барышни! А у меня уже дырки на ремне негде сверлить!
Мы смеялись, представив, как Вася, не жалея крепких слов, оглашает пустынный берег страстным монологом в защиту вкусной и здоровой пищи.
Вася, конечно, добрый человек, и про гуманистов мы зря сочинили, хотя рацион надо б разнообразить, чего уж там… Поле на то и поле, есть захочешь – иди стреляй. Никто не принесет на блюдечке, не позовет в гости.
Такие дела, и вот мы у мыса. Теряются следы, кончается берег. Взгляд упирается в каменный обрыв. Мы видим прижим, вперед пути нет, и мы оба, как по команде, садимся на землю. Самое время закурить… Плохи наши дела.
Крутом тишина, только слышен глухой шелест моря и звон ручья, чуть-чуть разрезающего скалы. Ручеек ниспадает вниз, разбившись на несколько водопадов.
Вот он, прижим, и непонятно, куда могли деться медведи? Не видно места трагедии. Остается допустить, что чайки растаскали остатки трапезы, а дождь и волны смыли кровь. Но куда же пропали следы?
Невеселых дум хватило еще на одну сигарету. Теперь, если возвращаться, прийти на базу можно только завтра.
Все-таки мы шли быстро, запарились, надо выпить воды. Я отстегиваю кружку от кармашка рюкзака. Мы идем к ручью и пьем. Блаженные улыбки растекаются по нашим физиономиям. И вовсе не оттого, что утоляем жажду. Мы смотрим на ручей, падающий сверху, и решение великой задачи приходит нам сразу.
От прижима у зверей был только один путь – уходить в скалы по ручью, прямо по воде!
Нам все равно – мы и так промокли до нитки. Мы спешим проверить наше предположение. По ручью можно подняться, цепляясь руками за камни дна. Вода течет в рукава, течет за воротник, водопады обрушиваются прямо на голову, приходится закрывать глаза, но мы лезем вверх, и это нам удается, и мы рады, что не надо возвращаться, что вот еще немного – и мы будем на вершине скалы, а значит, на базе – сегодня!
Хорошо, что мы поверили зверю. Спасибо тебе, Рыжебокая!
…– Полным-полно медведей, – сказал Вася. – Полным-полно медведей…
Он возвращался с древнего могильника и с высоты сопки видел далеко на юге медвежье семейство. Они шли по распадку цепочкой, друг за другом.
Мы соединили на карте точки, где видели косолапых, и получился неровный четырехугольник, одной из сторон которого был берег моря.
И вышло, что вовсе не так уж и много было медведей. Просто нам попадалась одна и та же медведица: Рыжебокая с детьми, а четырехугольник был ее территорией. База наша на берегу в устье реки – домик в заброшенном, оставленном несколько лет назад селении, как раз посредине ее территории. Значит, она сюда еще придет.
– Вася, держи телевик шире, блондинка скоро появится. Блондинки – они такие, любят фотографироваться!
Вася улыбается, он верит – долготерпение побеждает все невзгоды, долготерпение в конце вознаграждается.
Но проходят дни, и вот последний день – совместный день нашего поля. Ребята уходят на восток, в ближний поселок, а я остаюсь. Со мной все оборудование, все имущество, все находки. Идут они налегке, даже без спальных мешков, потому что чертовски тяжело вверх-вниз по горам с тяжелым грузом на спине, да и резиновая двухместная лодка не выдержит много, а все прижимы надо обходить по морю на веслах. Потом, спустя время, я узнал, что ребятам досталось в этом трехдневном переходе, здорово они вымотались.
Из поселка ребята должны послать за мной вельбот.
Я должен ждать. Теперь это моя основная работа.
В случае шторма вельбот не выйдет, а осенний шторм долог, мне надо не обращать на него внимания, подальше спрятать НЗ и ждать.
Собственно, еды мне хватит на месяц: 39 галет, 250 граммов шоколада, двадцать «долгоиграющих» конфет марки «Взлетная», чай – три пачки, стакан риса, два стакана гречки, три стакана пшена, головка чеснока, 150 граммов сала, картофельные хлопья – три пакета, венгерский суп – два пакета, пять луковиц, сто граммов изюма, литр спирта и рыба в реке – сколько хочешь заготавливай, пока идет, соли и копти на всякий случай, в тундре бывает всякое. Возможно, просижу до холодов, до снега, а там появятся охотники, это их охотучасток, тогда можно будет на собаках вернуться домой.
Вот только одному сидеть до зимы совсем невесело, и какой толк в спирте, если один не привычен пить!
Перспективы долгого сидения мы, кстати, обсудили еще в Лаврентия (есть такой райцентр), и наш товарищ, который не пошел в поход и остался страховать нас там, знает, что при неполучении от нас вестей такого-то числа такого-то месяца он должен поднимать вертолет и идти на поиски.
Мы прощаемся, и у нас у всех грустное настроение: я волнуюсь за ребят, а они думают обо мне.
Идет дождь. Говорят, в таких случаях это хорошая примета.
– Рыжебокой привет! – машем мы друг другу на прощание.
Я облазил дома, их было всего-то не больше двух десятков. Нашел банку из-под кофе, полную цейлонского чая. Нашел пачку вермишели – оставил кто-то из охотников еще прошлой зимой. Нашел толстую книгу без обложки из жизни шахтеров, без названия, книга времен лакировки действительности – был такой период в литературе. Нашел керосиновую лампу без стекла. Ночи темные, и лампа очень пригодилась.
Вместо стекла в лампе приспособил пустую стеклянную банку из-под консервов, пришлось отбить донышко. Банок на помойках полно – перебил с десяток, прежде чем (в прямом смысле) добился, успеха. Зато теперь знаю – из-под венгерских компотов банки не годятся, лопаются по стенкам, дно не отлетает. А наше стекло лучше.
Для отбития дна рекомендуется использовать знания, полученные на уроках физики в школе, – холодная вода, ниточка, бензин. Если не получится, то просто нагревается донышко и тут же опускается в ведро с холодной водой. Иногда получается, если иметь под рукой десятка полтора банок.
Лампа вышла отменной. Я ее подвесил к потолку, стало как в каюте, и почувствовал себя последним пиратом на лишенном парусов бриге.
По утрам я садился в дюральку, переплывал на веслах лагуну, проверял сеть с рыбой. Шел голец. Солил я его и вялил, готовил впрок. Соорудил даже малую коптильню. В заброшенном складе было много ящиков соли, пригодилось. Вот, только есть рыбу надоело, надоела она мне во всех видах. Чердак увешан вяленой, сушеной, копченой рыбой. Все – больше ловить не буду!
Каждый вечер на поселение надвигались туманы. Туманы шли с моря и из тундры, и откуда-то внезапно сверху, – отовсюду шли туманы, я просто задыхался в них.
