Текст книги "Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке"

Автор книги: Альберт Мифтахутдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

– Я Апанай! Вождь ламутского племени! – кричал Костя и корчил свирепую рожицу. – Ты американец Чарли! Берегись!

Я убегал в кусты и прятался в траве. Костя с Ириной должны были найти американца Чарли и поразить отравленной стрелой.

На мокрой траве лежать неудобно, я залез на большой тополь и высматривал своих преследователей. Две пущенные мной стрелы пролетели мимо, по их полету дети быстро обнаружили меня.

– Сдавайся! – кричал Апанай.

– Сдаюсь! – и я швырнул лук к ногам вождя.

Слезать с дерева оказалось делом сложным. Я раскачался на ветке и хотел спрыгнуть, но тут вдруг заметил на соседнем кусте небольшой продолговатый ящик.

– Что там? – спросил я Апаная.

– Прыгай!

Мы подошли к ящику.

– Это Витя, – сказал Апанай. – Он умер маленьким.

Я не понял и открыл крышку ящика. Там была меховая одежда, почти истлевшая. Я прикрыл крышку.

– Была большая вода весной, – объяснил Костя, – это оттуда, – и он махнул рукой в сторону старого родового кладбища.

Я потрогал ящик – он крепко застрял между сучковатых веток куста. По местным обычаям перезахоронение делать нельзя.

– Идем, покажу бабушку Келенеут!

Я пошел за Апанаем, Ирина отстала – раз игра кончилась, ее мужские дела не касались.

В темноте под разлапистыми кустами Апанай показал:

– Вот там.

Я остановился, дальше не пошел, я чувствовал – он смотрит на меня.

Я глядел по сторонам, Апанай молчал. Я увидел.

Это была голова, и особенно сохранились волосы, черные, распущенные, без единой седины. И еще я внезапно заметил прелые листья на земле, стоялую воду ручья, который никуда не течет, редкие солнечные блики – лучи еле-еле пробивались сквозь густую крону.

– Идем, Апанай!

Мы не спеша возвращались, и я ловил себя на том, что хочется прибавить шагу, и думал, почему же для Апаная все это естественно и ничего страшного нет, и все он принимает спокойно, как должное, – и солнце, и свет, и лес, и смерть… Почему же мне так не по себе, и знаю больше, и ничего не боюсь в лесу, должен, по крайней мере, не бояться?

Он тронул меня за руку:

– Бабушка Дьячкова скоро уйдет от нас. Мы ее оставим там, на горе, сделаем железную ограду. Там не будет воды…

Мы вышли на косу, Ирина давно была там, кидала камни в воду, «пекла блины».

У яранги я встретил бабушку Дьячкову и представил ее в лесу на месте Келенеут. Не получилось. «Долго жить будет, – подумалось вдруг. – Нельзя представить усопшей – долго жить будет».

Егор у костра курил папиросу.

– Мы были у Келенеут…

– А-а, – протянул Егор, – это моя сестра… неродная.

«Ну, конечно же, – сразу вспомнил я, – у нее же имя чукотское. Это же ветвь от того красивого чукчи, его трубка у бабушки Дьячковой».

Апанай на берегу стрелял из лука в чаек. Он стоял над чаячьим гнездом, оно было прямо на песке, у куста (какое-то странное позднее гнездо), и чайка пикировала на Апаная, хотела клюнуть мальчика в голову, он оборонялся и никак не мог прицелиться.

– Апанай! – крикнул Егор, и мальчишка сразу же побежал к яранге.

– Хорошая у тебя дочь, – сказал я Егору, – спокойная.

– За всю жизнь только раз плакала… в прошлом году. Я ей туфли новые привез, а она один потеряла, – он улыбнулся.

Я прикурил от головешки, сигарета вкуснее, если ее прикуриваешь от костра, а головешку потом аккуратно возвращаешь на место.

– Женись на Ирине, – улыбался Егор, – увезешь ее в большой город. Ту Вигвамс для нас, стариков. Молодым тут нет дела… – Он вздохнул, замолчал, и блики костра играли на его бронзовом гладком лице.

– Долго ждать, – поддержал я его шутку, – целых два года.

– Ничего, – сказал Егор. – Больше детей в Ту Вигвамс не будет… Когда бабушка останется, – и он посмотрел на холм, где я собирал красную смородину, – я отсюда уйду.

– Скоро детей надо увозить в интернат, – перевел я разговор.

– Скоро.

– А что тебе привезти?

– Ничего не надо. Возьми почту и газет, все газеты за это время. И свечи новые для мотора.

– Совсем нет свечей, – вздохнул Егор.

Я пошел в ярангу.

Ирина сидела у входа на шкуре, чинила торбаса. Я наклонился, осторожно тронул ладонями ее лицо, принялся считать;

– Раз, два, три, четыре, пять, двести восемьдесят шесть, двести восемьдесят семь, двести восемьдесят восемь… гм… двух веснушек не хватает! Где потеряла две веснушки, признавайся?

Она покраснела, засмеялась:

– Нет у меня столько веснушек!

Подошел Апанай, присел рядом.

– Ирина, – я поворошил угли в маленьком костерке, – давай приготовим чай для Апаная – вождя ламутского племени. Ты знаешь, какой это должен быть чай?

– Знаю… В Ту Вигвамс вожди плохой чай не пьют.

Спроси заклинателей духов

В октябре 1924 года (Аляска) Кнуда Расмуссена посетил Великий Заклинатель Духов Наягнек. Среднего роста сильный старик, огонь в глазах и властный голос. Наружность у него была ужасающая: маленькие пронзительные глазки дико блуждали, нижняя челюсть хлябала под неплотно наложенной повязкой, какой-то человек, желая убить его, обезобразил ему лицо.

Великий Полярный Путешественник спросил у Великого Заклинателя Духов:

– Из чего состоит человек?

– Из тела, как видишь, из имени, которое ты унаследовал от умершего. И еще из чего-то, из непостижимой силы, которую мы зовем «ютир» – душа. Она дает всему жизнь, форму, внешность.

– Как, по-твоему, живут люди?

– Они разобщены… они слабы, потому что не умеют отдаваться чему-нибудь одному, сразу. Великий охотник не должен быть одновременно великим женолюбцем. Но никто не в силах перестать это делать.

Когда прилетел вертолет, нам оставалось только снять палатку – все давно было собрано, вертолет прилетел на пять дней позже срока. Мы лихорадочно забрасывали груз, хотя в общем-то торопиться было некуда. Летчики бродили по берегу реки, собирали отбракованные нами камни, те, что покрасивее, а один умудрился даже пристроиться с удочкой и выловить хилого чебачка.

На аэродроме мы долго ждали машину и в поселке появились только к вечеру. Почта еще работала, и, свалив на кухне рюкзаки, мы ринулись сломя голову на «востребования». Еще бы – полтора месяца без писем.

Каждый получил по пачке корреспонденции. Читать решили дома, а сейчас – в магазин, до его закрытия тоже оставалось не так много.

Нас четверо. Начальник отряда Жуков, два студента – рабочие, оба Саши (чтобы их не путать, начальник, как в детском саду, всех называл по фамилии,) и я.

Ключи от квартиры нам оставил старый приятель, укативший в отпуск. Однокомнатное холостяцкое жилье – койка, стол и книжные стеллажи. Спальные мешки мы распаковали тут же. Каждый лежал в своем углу и читал письма. Если долго не бывает вестей, письма надо рассортировать по штемпелям, а самые важные читать последними.

Студенты закончили письма и стали вертеться перед зеркалом, рассматривая свои первые в жизни бороды. Затем с трудом одолели вино и ринулись в клуб на танцы.

Я подивился какой-то странной – наступившей вдруг – тишине. И чему-то тревожному, появившемуся в доме.

Жуков лежал, закрыв глаза.

– Что случилось?

Он протянул письмо.

Письмо было длинным, я не стал читать.

– Отсюда есть прямые рейсы на Москву? – спросил он.

– По вторникам.

– А сегодня?

– Суббота.

– Сколько у нас денег?

– Все деньги у тебя, – напомнил я ему.

– Ах, да… На билет туда хватит…

– Дадим телеграмму, в понедельник пришлют… Но зачем?

Он опять протянул письмо, и мне пришлось его прочитать.

– Ты ее любишь?

Он вздохнул:

– За неделю в Москву и обратно я успею. А начальство в Магадане не узнает.

– Летать в Москву выяснять отношения? Может быть, она тебя разводом просто пугает?

Он покачал головой.

– Давно у вас это?

– К этому шло, – сказал Жуков.

– Надо закончить работу… закончить до снега… в Москву успеешь потом… не горит…

– Со стороны видней, – усмехнулся он.

– Видишь, как благородно – собрала вещички и укатила. Оставила тебе в Магадане квартиру и любимого кота… А ты полетишь в Москву унижаться…

Я знаю, не надо вмешиваться в личные дела, но ведь он сам дал мне письмо. Мне хотелось разозлить его, чтобы он успокоился.

– Очень мило – не дождаться даже возвращения с поля… Видать, очень ты ей нужен!.. Ну и забудь… постарайся… Вернемся в Магадан, – видно будет.

– Не надо об этом… – сказал он. Потом встал, зашагал по комнате, налил себе вина. – Какое мерзкое пойло…

Я знал, если он поедет и вернет ее, – будет еще хуже, вернет себя в добровольное рабство на всю жизнь. Ничего хорошего из этого не получалось, были случаи, насмотрелся. К тому же я боялся, что мне придется одному упираться со студентами.

– Жуков, а мне ведь нужно на охотучасток… Пожалуй, я сегодня и пойду… А? Вернусь в понедельник… мне нужно, у меня там дела… сам знаешь…

– Ты ее любишь? – спросил он.

– У нас это давно… я каждый год сюда приезжаю… И в отряд к тебе напросился, чтобы работать здесь…

– Показал бы хоть…

– Увидишь, еще не вечер… давай-ка ужинать…

Он пошел на кухню открывать банки, а я стал накрывать на стол.

Мы сидели на толстом стволе лиственницы, выброшенной морем. Небольшой костерок тлел рядом. Костер нам со стариком Керго не нужен, он просто так, для души. Огонь для еды рядом с домом, там колдует старуха Имаклик, жена Керго, готовит чай и мясо.

Здесь на берегу пять избушек, один большой сарай – бывший склад. Летом обитаема только одна избушка – дом Керго. Сарай пуст, зимой в нем хранилось моржовое мясо, охотничья утварь, брезент, палатки, ремни, шкуры. Теперь в нем гуляет ветер. Зимой на этом охотучастке будет так пустынно, охотники переселились дальше на север, на берег Ледовитого океана, а Керго остался. Здесь тоже берег Ледовитого, южная оконечность небольшого уютного залива, тут всегда спокойно. Вот и сейчас мы смотрим на гладь воды, греемся на солнце. Тепло и тихо – август.

Я пришел вчера ночью. От поселка участок недалеко – сорок километров по берегу моря. Зато весь берег пустынен, без жилья, без следов человека, потому-то и возможна охота на этом самом ближнем участке. Но все-таки другие охотники перебрались подальше. Им видней, а Керго спокойней. Вот только скучно зимой будет, в гости ездить далеко придется.

Рад был ночному гостю Керго, мы с ним дружим давно – лет десять. Почти каждый год видимся.

Бабушка Имаклик запалила в ночи костер, повесила котел с мясом – молодую нерпу застрелил днем на берегу Керго. В котле потроха и кровь с жиром, хороший суп – хлебово, его обычно зимой готовят, сытный.

– Прибавилось ли что-нибудь в твоей коллекции? – спросил я старика.

Он сходил в дом, вернулся с ящиком. Раскрыл его. Там, между двумя фанерками, перевязанными ремнями, оказалась картонка и бумаги. На картонке привинчены значки «Ворошиловский стрелок», «Отличник сельского хозяйства», медали ВДНХ, «За доблестный груд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», значок «Ветеран труда Магаданской области», «Ударник коммунистического труда», орден «Знак Почета», знак из моржовой кости «40 лет Чукотскому национальному округу» и еще несколько, я не разобрал при свете ночного костра. Были три грамоты, подписанные И. Папаниным.

Не первый раз смотрю я его реликвии. Вот и сейчас я выразил вслух удивление и восхищение.

Довольный, старик аккуратно все запаковал как было и отнес в дом.

Керго, пожалуй, самый старый на побережье. О нем и заметка в районной газете была – «Ровесник века». Только думается мне, он вовсе не ровесник, а чуточку старше. Сам не помнит, когда родился. Он помнит только события. Много родственников у него разбросано по тундре, не сосчитать. А знают-то его повсюду – и на востоке Чукотки, у эскимосов, и у южных чукчей, и на западном берегу. Жена его, Имаклик, – эскимоска. Это третья его жена или четвертая, я не знаю, нехорошо чужих жен считать.

Мы сидим на бревне, смотрим на море и молчим. На море можно смотреть бесконечно долго.

Я соскальзываю с бревна, ложусь на землю поближе к костру, смотрю на небо и подсвеченные красным облака. Ранние утки на красном небе меняют строй. Кажется, сказочный змей летит. Почему у чукчей и эскимосов в фольклоре нет змей? Да просто нет тут никаких гадов, не водятся. Откуда же им и в фольклоре взяться?

Правда, один раз я видел, но это было далеко отсюда, Керго знает где.

Пришел я как-то в один из августов, года два было тому, к Керго. Заказать одежду на зиму – в августе как раз забой оленей на одежду – каанматгыргын называется, «забой тонкошерстного оленя». Сам он морской охотник, но к нему подкочевывают пастухи, можно заказать, ему не откажут.

– Опоздал, – сказал тогда Керго. – Давай чай пить.

За чаем выяснилось, что если выйти на моей лодке к устью реки, впадающей в залив, и дальше идти вверх по течению несколько дней, а потом, возможно, и пешком, то можно прийти в тайгу, куда откочевывали его родственники, далеко, может, к самой границе с якутами или ламутами. Уж там-то разжиться одеждой и шкурами запросто.

Я согласился. Но не ради меня отважился на такое путешествие старый Керго. По всей тундре разбросаны его многочисленные родственники, он даже не знает, где они и сколько их. А если и знает, видится редко. Просто захотел увидеться с людьми, любившими его или бывшими от него в зависимости еще по тем временам, – как никак, он – «ровесник века».

Долго мы плыли на юг, а потом шли пешком путями, известными только Керго. Ходит он неторопливо – некуда спешить, но не устает, ходить умеет.

Здесь перекрещивались пути чукчей и эвенов. И неподалеку было священное место эвенов, его чукчи обходили. Эвены хранили там коготь громадной птицы-духа. Я видел этот коготь. К птице он не имел никакого отношения. Это был рог ископаемого шерстистого носорога, который эвены принимали за коготь священной птицы. Но я никому ничего не говорил – не надо разочаровывать людей, живущих не по твоему уставу. Я и Керго не сказал о том, что был в местах поклонения эвенов.

Три дня гостили мы у оленеводов. Им надо откочевывать дальше, а нам возвращаться на север. Да и чего тужить – трех дней вполне хватило. И в последний день вечером увидел я стариков, сидящих вокруг пня, а на пне небольшая коричневая лягушка. У каждого в руке был нож. Последовательно по кругу старики расчленяли лягушку.

– Тебе нельзя, – тихо, но строго сказал Керго, и я ушел с глаз подальше. Но сам Керго был в числе тех, кто сидел вокруг пня.

Потом он мне рассказал, что это старинное южное гаданье. У лягушки почти нет крови. Так вот, с чьим ударом выступит капелька крови, тому в скором времени уходить в мир иной, к верхним людям. Круг идет до первой крови. Как только выступит капля – остальные бросают ножи. Это может быть и с первым ударом, и с последним, а иногда тушку лягушки выбрасывают, не доводя дело до конца – когда нет крови и дальше продолжать страшно.

В тот раз выпало на Илеле.

– А где сейчас старик Илеле? – спросил я.

– Умер! – спокойно ответил он, словно это произошло давным-давно.

По моим расчетам лягушек там водиться не должно, наверно, совсем к югу уходили – как знать? А у старика я не спросил. И забыл про южное гаданье, да вот август напомнил, сейчас тоже время каанматгыргын.

Праздник забоя прошел, пастухи ушли. Только я у Керго совсем по другому делу. Но он действительно бывший шаман, и какая-то чертовщина все-таки еще владеет им, он угадывает мои мысли и посмеивается. И я решаю вывести его на чистую воду и спрашиваю в лоб, зная, что молчать или обманывать он не будет.

– Ты знал Алитета?

– Да.

– И Коравье, его отца?

– И отца…

– А сколько давал Коравье американцу Чарли, торговцу? Сколько давал за винчестер!

– Восемь песцов… – вспомнил Керго, – трех лисиц… пыжика много – десять или двенадцать…

– А Алитет? Сколько Алитет отдал Чарли за вельбот?

– Шесть шкур белого медведя… – думает Керго, – и еще два мешка песцовых и лисьих шкур… и еще много-много клыков… от моржа.

– А отец Алитета шаманил?

– Да… Коравье большой шаман был…

– Как Керго? – смеюсь я.

– Нет, – качает головой Керго, – я еще не умел…

– Потому что не знал Наягнека?

– Наягнек!.. – И лицо Керго выражает удивление. Наверное, он поразился, что Наягнека еще помнят. Вот и я, не имеющий к нему никакого отношения, все же знаю о Наягнеке.

– Наягнек, о! – только и повторил старик.

И задумался. Потом сказал:

– Он знал силу… знал душу… Знал, из чего человек…

– Ты его на той стороне пролива встречал? – спросил я.

– Мне отец рассказывал, как я видел Наягнека, и встречался с ним… в Америке… мы оба были там… потом сюда приехали… я не помню Великого Заклинателя, но отец говорил, он разговаривал со мной… мал я был, не помню… хорошо разговаривал… Коравье это не понравилось, когда узнал…

– А-а… – догадался я. – Наягнек, наверное, тебя благословил, а Коравье ревновать стал… дело ясное…

– Не знаю, – признался Керго.

– А кто из вас сильней – ты, Коравье или Наягнек?..

– Наягнек – Великий… Зачем спрашиваешь? Я не спрашиваю, зачем ты пришел.

Я смущаюсь и молчу.

– Ты ищешь Эмуль. Ее нет, она на побережье… Скоро придет… оттуда, – он показал рукой на восток. – Туда ушла на вельботе… Скоро вельботы, придут. Каждый год ты приходишь, зачем? – лукаво улыбается старик. – Дом твой далеко, а ты приходишь?

– Мы тут работаем неподалеку.

– В прошлом году не работали и в позапрошлом не работали, а ты приходил.

– Не работали, – соглашаюсь я. – Передай Эми, что я приходил.

– Она и так узнает.

– Откуда?

– Имаклик скажет, – кивнул он в сторону старухи. – Женщины…

– Понятно. Пусть скажет. Я к ней приходил, к Эми.

– Ты не увезешь Эмуль?

– Нет… Одна жена у меня была, – смеюсь я.

– Ну и что… Вам же можно… много, – намекает он на мое татарское происхождение.

– А вам? – намекаю ему на его прошлое.

Легкая улыбка вспыхнула вдруг на его лице и затерялась в морщинах.

– Не увози, – серьезно сказал старик.

– Знаю… нельзя ей в городе.

– У, тебя другие дела… – внимательно посмотрел он на меня. – Не она, у тебя другие дела.

Я опять поразился его всевидению.

– Да, – согласился я. – Мне идти дальше, только я не знаю, как лучше.

– Хорошо, ты не забываешь друзей… Ты Юрия ищешь? Да?

– Да…

– Ему плохо… найди его…

– Ты поможешь, Керго?

Он молча кивнул:

– Когда пойдешь?

– Сегодня. Чай вот попью – и тогда.

Я никому не говорил, что ищу Юрия, Керго просто понял меня. Месяц назад в поселке, куда я на три дня вырвался за продуктами для нашего полевого отряда, встретились мне рыбаки из совхоза. Они все и рассказали.

Юра Ровтын – моторист совхоза – возвращался из поселка вместе с двумя товарищами на лодке-дюральке. Залив был спокоен. Небольшое волнение застало их уже у самого дома. Здесь лодка и перевернулась. Никто из троих плавать не умел. Удалось спастись одному Юрию, и то чудом. Его и считали виновным – и потому, что сидел за рулем, и потому, что спасся. Не мог он вынести молчаливого осуждения односельчан, не мог вынести собственной причастности к смерти своих товарищей – ушел из села на побережье – изгоем живет на скалах, говорят, промышляет моржей.

Жена его Мэри разделила позор и горе, ушла из села, не сказав куда никому, даже мужу. Когда Юрия простят, она вернется. Только надо сначала найти Юрия и надо, чтобы его простили.

Сколько с Юрой на его вездеходе мы колесили по тундре! И весной, когда завозили продукты оленеводам на отелочную кампанию, и зимой, когда помогали пастухам в перекочевках, и осенью, когда ездили по бригадам и собирали детей в интернат перед началом учебного года. Мы с ним старые товарищи, разве можно его бросать… Когда я болел, приходил он ко мне в больницу, легкую кухлянку из неблюя подарил, чтобы я не простужался больше в тундре. Ах, Юрий, Юрий! Не верю я, что пьяные они возвращались из поселка – Юрий совсем не пил… Разве что иногда, совсем немного, и то почему-то любил шампанское, чего мы никак не понимали…

– Надо идти по камням… на мыс Эрри, – говорит после чая Керго.

– Там не пройти… надо морем…

– У тебя лодки нет… – отвечает старик. – Лезь на скалы. Иди по самому верху… Гляди вниз… может, найдешь… он там, я знаю… больше ему негде жить… на мыс Эрри иди…

– Попробую…

– В камнях ночевать можно, – советует Керго. Я понимаю, это совет на, тот случай, если я до ночи не отыщу Юрия.

Пропало солнце, и вдруг пошел тяжелый мокрый медленный снег. На Чукотке снег выпадает всегда сразу неожиданно. Этот августовский еще растает, будет много теплых дней, но сейчас от океана потянуло холодом, хотя и было безветренно. Керго пощупал мою куртку, я его понял.

– Не надо, она теплая, спасибо.

Старик не стал приносить другую и продолжал сидеть у костра. Мы налили по кружке чаю. Вышла Имаклик, махнула рукой, звала в дом.

– Хорошая женщина, – улыбнулся старик, – всегда молчит.

– А если собираются женщины?

– О! – засмеялся старик.

Все ясно.

Шел снег, и я рассказывал о Жукове.

Старик слушал внимательно, он принял беду моего друга как мою.

– Что делать? – спросил я Керго.

Он молчит.

– У вас большая работа… женщина мешает… Юрий тоже один…

И опять замолчал надолго.

Безбрежный черный океан тихо плескался у костра. Мы молча смотрели на горизонт, туда, откуда плыли тяжелые белые льды.

И понял я нехитрую философию заклинателя духов, простую, как все сложное в жизни. Надо делать до конца главное дело, не размениваясь на суету, подстерегающую нас каждодневно. «Великий охотник не должен быть одновременно…» – вспомнился мне Наягнек… Неужели мы ничего не можем делать по-настоящему? Неужели все вполовину, все на эрзацах? По-настоящему любить, по-настоящему ненавидеть? Устали? Или по-настоящему не хотели? Отвыкли или боимся транжирить остатки души? А вдруг транжирить-то нечего? Вдруг там давно пусто, серединка на половинку, на счету ничего нет, и кредит взять негде? Может, отсюда все беды?

– Кончишь работу – приезжай, – напутствовал Керго.

– Хорошо…

– Юре скажи, пусть возвращается… люди просят… моржи уйдут – пусть возвращается…

– Скажу.

Иду высоко над морем, осторожно прыгая с валуна на валун, цепляясь руками за камни – все кругом в мокром снегу. С высоты видно, как в прозрачной воде играют лахтаки. Их много, и они резвятся в воде, сверкая белыми животами. Идти трудно, берег сложен из огромных, величиной с дом, гранитных глыб, весь берег – сплошные гранитные развалы, иногда между камней приходится ползти. Перчатки промокли.

К вечеру снег прекратился, но подул ветер. Значит, я уже повернул за оконечность мыса. Где-то тут конец пути, где-то тут должна быть палатка, надо только забраться повыше, чтобы лучше был обзор. Несколько раз кричу – да кто при таком ветре и шуме моря услышит?

Решаю спуститься к морю: недалеко лежбище моржей, маленькое лежбище – голов на сто, они всегда сюда приходят, значит, и Юра должен быть неподалеку. Но спускаться еще труднее, чем идти, а я в пути целый день, без чая – только галеты с сахаром, и снегом.

С каждом метром спуска меняется обзор, и вскоре я замечаю тоненький дымок небольшого костра.

Вообразите себе, что вы находитесь у подножия сопки, только вся сопка не монолит, а состоит из многотонных обломков и валунов. Все это висит у вас над головой, а вы стоите на относительно плоском камне площадью в два квадратных метра. Здесь можно поставить примус. На соседний камень можно положить припасы и канистру с пресной водой. Жить же – негде. Тогда вы лезете метров на двадцать наверх и ставите боком, брезентовый тент, заменяющий палатку. Почему боком? Потому что ровного пространства нет и вы выбираете такое место чтобы потолком и одной из стен импровизированного жилья тоже служили камни. Жить в таком положении мудрено, но можно. Единственное ровное место – кусочек галечного пляжа, в несколько шагов длиной – занимает дюралевая лодка.

– Зато здесь охота хорошая, – говорит Юрий, – и отличное место для наблюдения. Вон там, в стороне, моржи вылезают на камни. – Юрий достает кухлянку и меховые брюки, чтобы я переоделся! А мою мокрую амуницию мы сушим на костре из остатков толстой доски, зажженных с помощью паяльной лампы.

Вареную моржатину мы едим с чесноком и запиваем горячим чаем.

– Вчера и сегодня не охотился, не приплывают моржи. Завтра приплывут. А на лежбище охотится нельзя, испугаются они. Там стрелять нельзя, надо копье. А копья у меня нет.

– Тут и камни чесноком пропахли, какие уж моржи!

– От простуды ем, – объясняет Юра. – Полезно. – А сам улыбается. Он рад встрече. Он в водонепроницаемой куртке, откинул капюшон. Уходя в горы, верное, постригся наголо. Сейчас весь его ежик на голове будто обсыпан снегом.

– Совсем ты седой, стал, – говорю Юре.

– Да и у тебя тоже оленьей шерсти прибавилось, – замечает он.

– Годы идут… чего уж там…

Мы вспоминаем все события, важные для нас с последней встречи. Неторопливо обмениваемся новостями. И я рассказываю о своих делах, – значит и о Жукове тоже.

– Убитый морж не всплывает, – задумчиво говорит он.

– Надо гарпунить, чтобы держался на пых-пыхах, – вставляю я.

– Угу, – улыбается он.

– И битую посуду не надо склеивать, да?

Я понимаю, на все случаи жизни нет рецептов. Но ведь вот Юру обидели – и он ушел. А мог и не уходить. Он испивает чашу до дна. А Жукову оскорбления мало, ему еще нужны унижения. Никто этого понять не может, ни я, ни Керго, ни Юра Ровтын.

И Юра говорит о том, что вот надо бы отряду сначала работу закончить, потом Жукову самому легче будет решать. Наверное, он прав. Нельзя оставлять работу и товарищей ради своих дел. Все просто.

– Мне завтра надо быть в поселке.

– Я отвезу тебя на лодке на ту сторону залива, оттуда дойдешь быстрее.

– Хорошо.

Юра топором расщепляет доску, подкладывает дрова в костер, не экономит топливо.

– У меня там еще доска есть, толстая.

– Где мясо хранишь?

– В камнях, – показывает он. – Там еще лед. Хорошая яма.

– Вельботы придут и заберут, – говорю я.

Он молчит. Он не знает, когда придут вельботы. И придут ли.

– Кончишь охоту, возвращайся… Керго сказал, люди просят… Моржи уйдут, и возвращайся.

Он молчит, но в глазах его затаенный интерес и тревога.

– Мэри будет уже там, дома, – понимаю я его молчаливый вопрос. – Керго послал Эмуль за Мэри. Эми вернется вместе с Мэри. Никто не виноват, все знают. Люди просят, сказал Керго.

Горе одних стало бедой других и заботой всех.

– Утром будет погода, – вздыхает Юрий. – Я отвезу тебя на ту сторону.

Подниматься к тенту неохота, и мы кемарим у костра до утреннего солнца.

Дело шло к вечеру, в доме царило веселье и шум. Оба Саши раздобыли в райгру на время гитару и теперь орали невообразимыми голосами, но лихо, местную песню весьма оптимистического свойства;

 
Подожжет синица море,
И на сопке свистнет краб, —
Вот тогда на наше горе
Из райгру разгонят баб!
 

Жуков слушал и скептически улыбался. Он рад был моему скорому возвращению.

Она вошла тихо, неслышно, никто и не заметил, никто и не услыхал, когда она стучала.

– Эми! – первым бросился я к ней, сразу давая понять ребятам, чтобы не было никаких бестактностей, чтобы они следили за собой, чтобы хоть репертуарчик свой сменили наконец.

Она сбросила куртку, причесалась, насмешливо оглядывая наш стол.

– Сейчас, сейчас, – засуетился один их Саш, вскочил и бросился в магазин за шоколадом и конфетами. Она развязала сумку и достала оттуда двух кур, свежей картошки.

– Откуда?!

– С парохода. Ездили с Керго. Танныгатле, – засмеялась она.

– Что, что? – не понял я.

– Русская утка, – смеясь, перевела она. – У нас ведь никогда не водились куры. И нет у нас для них названия. Вот и придумал один писатель – «русская утка». Очень удачно.

– А где сейчас этот писатель?

– В Уэлене. Будешь на восточном берегу – обязательно с ним встретишься.

Жуков не слушал нашего разговора, но потихоньку принялся за готовку.

– И кошку мы не знали, как назвать. И свинью. И корову. Старики про свиней говорили «страшный, толстый, безволосый белый зверь», – она засмеялась. – А кошку прямо боялись, когда она шипит. Назвали «мыльиттын». Переводится «ловкая собака». Правда, удачно?

Все согласились.

Совместными усилиями мы превратили кур в цыплят табака, чеснок нашли в запасах бывшего хозяина, томатную пасту тоже, а картофель решили отварить. Пир получился царский, а украшением его несомненно была Эми…

Узкий краешек ночного солнца высовывался из-за горизонта, казалось, солнце тонет в океане. Пора на покой. Ребята начали располагаться в спальных мешках. Мы с Эми переглянулись.

– Есть идея, – предложил я. – Давайте разобьем здесь, в комнате, палатку. А?

Жуков понял:

– Веселей, мальчики!

Палатку мы укрепили растяжками за книжные стеллажи, батареи центрального отопления, ножки кровати. Вход был со стороны окна.

В двухместной палатке, если ее поставить низко, свободно умещаются трое. Там и расположились в своих спальных мешках Жуков и оба Саши. Нам с Эми досталась единственная кровать.

– Спокойной ночи, ребята!

– Спокойной ночи! – хором рявкнули из палатки бравые студенты.

Я слушал тишину и ждал, когда кто-нибудь из ребят слегка захрапит, как это бывало в поле.

– Подожди, – шепнула мне Эми, – они еще не спят.

Было утро. Я потихоньку открыл глаза. Рядом с кроватью стоял начальник Жуков и внимательно разглядывал нас. О чем он думал, глядя на нас, спящих, пока я не проснулся от тяжести его взгляда?

Потихоньку, чтобы не будить Эми, я выскользнул из-под одеяла, и пошел за ним на кухню.

Он молча курил. Чай уже был готов. Он всегда вставал раньше нас и успевал приготовить чай.

– Что решил с Москвой? – спросил я его в лоб.

– Нелетная погода, – вздохнул он и улыбнулся грустно.

Я взглянул в окно. Было чистое, безоблачное небо, синий спокойный океан и ясное полярное незаходящее солнце.

Обедать все решили в ресторане. Но Эми повела нас на берег моря, она там заметила что-то. Это оказалась лодка Керго. Сам, он радостно приветствовал нас и предложил Эми собираться и переходить в лодку.

– Он боится, что ты увезешь меня в город, – шепнула мне Эми. – А что мне в городе делать? Мне без тундры нельзя… С тобой хорошо, а без Керго и Имаклик я не могу.

Она объясняла мне все, как ребенку.

– Вот если б ты остался здесь, а? – спросила она.

– А куда же мне без них? – кивнул я на ребят.

– Вот видишь, – она улыбнулась. – Закончишь дело, приезжай, а?

«Великий, охотник не может быть одновременно… – вспомнилось мне. – Да что, они, сговорились, что ли, все? Наягнек, и Керго, и Эми!»

Она передала свою сумку старику. Он аккуратно положил ее в лодку, сел, закурил, молча глядя в океан. Потом что-то начал говорить по-эскимосски. Я удивился. Старик прекрасно, без акцента, говорил по-русски, знал английский, чукотский само собой. Зачем ему сейчас говорить по-эскимосски?

– Он тебе что-то говорит? – спросил я тихо Эми. Она покачала головой и начала тихо переводить:

– …верьте солнцу… верьте ночи… верьте словам любимой… мы не умрем… мы не исчезнем.

– Это заклинание?

– Скорее совет… что-то родовое то ли старых гренландцев, то ли аляскинцев… я уже слышала это где-то. Ну да, ты прав, это заклинание… для нас с тобой, кто знает? Зря старик не будет вспоминать старые песни.