Текст книги "Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке"

Автор книги: Альберт Мифтахутдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Альберт Мифтахутдинов
Закон полярных путешествий
Рассказы о Чукотке

Предисловие автора

Предисловие написанное автором к собственной книге, – это всегда попытка ответить на вопросы, которые чаще всего задают читатели на творческих встречах: как родилась книга? что послужило импульсом? почему нельзя было ее не написать?

У каждого рассказа этой книги своя биография. У каждого рассказа своя история. Но общее для них одно – любой рассказ читатель может продолжить. Не обязательно в меру своей фантазии, но непременно в силу заинтересованности в судьбе героев, если таковая возникнет.

Почти все произведения этого сборника читателю знакомы, тут вроде бы автору беспокоиться не о чем. Но когда они объединены в одну книгу, они обретают новое качество – вместе с книгой как бы заново рождается автор. Потому что биография автора так или иначе переплетается с судьбой его героев. Во всяком случае, у меня так.

Двадцать семь лет назад приехал я на Чукотку после окончания Киевского университета. О другом географическом месте своего обитания и не помышлял, основы северного притяжения были заложены в детстве – все десять школьных лет прошли в Заполярье, на Кольском полуострове. Так что не успеешь оглянуться – и вот уже сорок лет арктического стажа. Многовато? Пожалуй… Но это с точки зрения человека, который приезжает на Север временно. А я здесь всегда, это моя земля. Мама до сих пор волнуется, пишет, чтобы возвращался в Татарию, пишет, что если уж не могу без снегов, то найдет и там «местечко похолоднее». И никак не может свыкнуться с мыслью, что на Севере мой дом.

А приезжаешь в отпуск к родителям – только и разговоров: вот как было интересно, когда жили в Полярном, Североморске, на островах, хорошо-то как было. (Отец – военный моряк, и семья, жила по морскому уставу – сегодня здесь, завтра – там.)

Генетическая предрасположенность к скитаниям и журналистская судьба дали счастье быть, что называется, в гуще событий, работа в геологической партии и полевом отряде ТИНРО позволила освоить азы тундровой науки, экспедиции на собаках, пешком, сплавы по всем главным рекам Чукотки незаметно вылились в единый большой маршрут, в полярное путешествие длиною в жизнь. Оно и сейчас продолжается. И в этой книге, и, надеюсь, будет в других. Почему?

Возможно, на этот вопрос ответил Медучин – персонаж одной из моих повестей:

«Каждый человек должен соответствовать тому месту, где он живет. Человек должен вписываться в окружающий его пейзаж – в нервный ритм города, в сонливую лень поселка, в чреватую неожиданностями тишину тайги или тундры… Пульс человека и пульс окружения должны совпадать – и тогда он обретает спокойствие».

А лирический герой из рассказа «Очень жарко» так осмысливал свое предназначение:

«Вспоминаю всю свою жизнь на Севере, своих друзей и врагов, свои радости, опасности, свои прощания, встречи, свои слова, дело свое… Даже когда мне не везло, не обижался я на эту землю… Скучал без нее в краях, где теплое солнце и другие дожди…

И теперь я спокоен: знаю – непонятная тревога будет мучить сына моего сына, если ему вдруг вздумается приехать на Север… Конечно, он будет жить по-другому. Каждый живет по-своему. Но, наверное, жить надо так, чтобы и чужие люди говорили: вот ходил тут незнакомый парень в шапке, меховой, а теперь не ходит. Странно».

Север не любит клятв и зряшных слов. Герои этой книги просто живут на Севере и делают свое дело. Непростое дело. Об этом в моих книгах.

В литературе есть Чукотка Тана-Богораза, есть Чукотка Семушкина и Шундика, Чукотка Рытхэу, Чукотка Куваева и Христофорова. У меня своя модель. Будут писатели, которые откроют новые грани в этом кристалле льда. Все точки зрения имеют право на существование, потому что тема: «Север и ты – ты и Север» неисчерпаема.

А что касается закона полярных путешествий, то у каждого северянина он свой. Но всех роднит его нехитрая философия – практический ответ на вопрос «тепло ли другим от того, что ты живешь на свете?»

Альберт Мифтахутдинов

Рассказы

… и свято верю в чистоту снегов и слов.

Владимир Высоцкий

Закон полярных путешествий

Великий Полярный Путешественник Кнуд Расмуссен учил нас, Полярных Несмышленышей, и заповеди его высечены у меня в памяти, как и слова заклинателей духов – эскимосских стариков, с которыми сводила судьба.

Знать, в награду за дела, которые еще предстоит совершить, думал я тогда, потому что трудно поверить в удачу, в счастье от общения с человеком, открывающим тебе, юнцу, все сокровища мудрости вот так сразу, за здорово живешь.

Время тает незаметно как снег, вот и голова покрыта снегом, и ты видишь свой первый чукотский снег так въяве, как свою первую девушку, и ощущаешь запах ее одежды, как запах весеннего ветра тогда в долине Пильхикай.

Сейчас ты можешь повторить вслед за Великим Полярным Путешественником: «…и я от всего сердца возблагодарил судьбу, позволившую мне родиться, когда полярные экспедиции на санях с собачьей упряжкой еще не считаются отжившими свой век».

И еще он сказал, что в арктических путешествиях гостеприимство, оказанное самому путешественнику, остается для него на втором плане, тогда как к тому, кто кормит и холит его собак, он чувствует настоящую сердечную привязанность.

Теплели глаза старика Киу, когда я кормил его собачек галетами и сахаром из НЗ после их мясного ужина, смеялся он и качал головой, и все волновался, вдруг не хватит, ведь тогда придется одно сырое мясо есть и нерпу запивать несладким чаем, мне, нездешнему человеку, приехавшему сюда неизвестно зачем.

Вот уже четверть века я здесь, а все не знаю, зачем приехал. Разве спрашивают об этом родившегося тут? А мне кажется, что я тут всегда, что я тут был, когда меня и на свете не было.

Вот и бабушка Альпынэ, жена Киу, сразу сказала своей внучке Тею в первый день, как увидела меня:

– У него дети родятся здесь.

Бабушка Альпынэ добрая и строгая старуха, а Тею – восемнадцать лет, и расскажет мне об этом Тею после, когда бабушка уйдет наверх, где звезды – окна в селении мертвых. Бабушка – прорицательница, у нее отец был заклинателем духов, но все это я узнаю потом…

Права была бабушка – я вскоре переехал жить на побережье, в их поселок. Наши дома стояли рядом, я часто ходил к Альпынэ, любил с ней разговаривать, хотя посторонний не назвал бы наши беседы говорением. Она не знала русского, я – эскимосского, а мой чудовищный чукотско-эскимосско-англо-русский воляпюк настолько был далек от понимания его нормальным человеком, что я не переставал удивляться, почему Альпынэ его понимает, и еще больше удивлялся почему я понимаю ее.

Не удивлялась только Тею. Она уходила на кухню готовить или просто оставляла нас одних, и я многое постигал от общения с Альпынэ.

Однажды засиделся допоздна, бабушка рукодельничала – вышивала бисером замысловатый орнамент на тапочках из нерпичьей кожи, не торопясь рассказывала и показывала, жестикулировали мы оба, иногда Тею вторгалась и объясняла непонятное бабушке или мне. Под конец в глазах старого человека заблестели слезы, и я вспомнил Великого Полярного Путешественника, собиравшего легенды на берегах Баффиновой Земли, и его беседу с плачущей Оруло.

Оруло сказала ему тогда:

– Я сегодня опять была ребенком. О многом мы не думаем, пока к нам не придут воспоминания. Теперь ты знаешь жизнь старой женщины от начала до сегодняшнего дня. И я не могла не заплакать от радости, что была так счастлива…

«Что имеет человек на склоне жизненного дня? – думал я, слушая Альпынэ. – Воспоминания… Греют ли они его? Значит, надо жить так, чтобы грели».

Я одевался, когда бабушка ушла в кладовку, вернулась с кожаным мешком, где хранились мудреные женские принадлежности: бусы, оленьи жилы, нитки, мандарка, шкурки горностаев, ножницы, иголки и пилки, наперстки, костяные шила, пуговицы, куски цветной кожи и многое другое, в чем никогда не разобраться мужчине.

Она достала из мешка странный предмет и протянула мне его.

– Бери, – догадался я. – На память.

Я ахнул. Это был древний пекуль – женский нож. Небольшой равнобедренный треугольник металла с насаженной, на вершину ручкой из моржового клыка. Ручка с орнаментом полирована, нож стерт, обычно металла в таком ноже вдвое больше. Металл стерся.

– Бабушка была маленькой, меньше меня, девчонкой, когда пекуль достался ей от ее матери, а ей тоже передался по наследству… Это было еще там, на Аляске, многие эскимосские семьи разделены проливом, и родственники есть там и тут, – спокойно объяснила мне Тею.

– Сколько же ему лет?

Бабушка улыбнулась, а Тею оделась и пошла меня проводить.

Утром я пришел в торгконтору – там готовился вездеход в тундру, развозить товары оленеводам и морзверобоям на побережье. На сборы мне дали час, а поздно ночью наш вездеход уже был в эскимосском селе Сиреники. От усталости мы валились с ног, но заведующий ТЗП – торгово-заготовительным пунктом – настоял на ужине, всех пригласил к себе на жареную оленину и свежую моржовую печень. Отказаться не было сил, и я остался у него ночевать вместе со всей командой нашего вездехода.

– Я собирался ночевать у Росхи, – объяснил я наутро заведующему. – Он здесь? Не в тундре?

– Нет. Старик прибаливает. Домоседничает – даже на охоту не ходит. Передайте ему банку смородинового компота, сюрприз нынешнего завоза, еще не продавали, бережем к празднику.

Я поблагодарил и пошел к Росхи. Было еще темно, но на горизонте за дальними грядами торосов угадывалось утро, и я понял, что день будет хорошим, без ветра, с легким морозцем, и, если повезет, можно напроситься на охоту. Там, на открытой воде, много моржа и нерпы.

Росхи был единственным в селе эскимосом, понимающим металл. Он делал ножи, чинил посуду, вытачивал наконечники гарпунов, мастерил подполозки для нарт, мог изготовить хитроумный капкан, если его не было в магазине, и многое другое, и все удивлялись, откуда у него талант к металлу, ведь в роду такой профессии ни у кого не было, да и быть не могло.

Росхи обрадовался встрече, посетовал на здоровье и, выслушав мою просьбу, задумался.

– Сделаю, – пообещал он.

– Когда?

– Ся-я… не знаю…

Я понял, что проблема заключалась в материале. Ему нужен был клык моржа, добытый не в этом году, а хотя бы прошлогодний, выдержанный в постоянной температуре – дома или на складе. А совсем старый – так еще лучше. Но прошлогодние все сданы, надо поспрашивать у зверобоев, может, у кого дома валяется. Это он сделает сам, мне же остается ждать.

Вездеход ушел дальше в тундру, а через три дня Росхи принес новенький пекуль – уляк, громадный, с удобной ручкой, металл матово блестел в сумерках, очень я обрадовался.

Возвращался в Провидения, где жил, вертолетом, и, не заскакивая домой, сразу пошел к Альпынэ. Было воскресенье, бабушка и Тею суетились на кухне. Киу готовился на охоту, погода хорошая – вон и вертолеты летают, надо успеть, пока нерпа на льдах и припай не взломан, ведь байдары у Киу нет, он в море выйти не может.

Хоть и полно всего в магазине, да разве банки-склянки – еда для настоящего мужчины? Да и женщин не мешало бы побаловать свежим нерпичьим жиром, без него любое мясо сухо и невкусно! Я понимал Киу, но ехать на охоту отказался, нет у меня терпения выслеживать зверя у лунки. Вот в разводьях стрелять – это проще, да и с закидушкой управляться Киу меня уже научил.

– Вот… – едва отдышавшись и забыв сказать «здравствуйте», протянул я бабушке подарок.

Улыбку и удивление не скрывает строгая Альпынэ, восторг и страх застыли на лице черноглазой Тею.

– Ты… знаешь, что ты сделал? – спросила она.

– Знаю…

– Правда знаешь? Откуда?

– Не знаю. Просто я хочу, чтобы бабушка жила долго – пока этот пекуль не сточится и не станет таким же маленьким, как тот, что она мне подарила.

Бабушка улыбается, рассматривает пекуль, кладет на подоконник.

– Далеко ездил… Росхина работа… – говорит она по-эскимосски. – Так делают в Сирениках, – говорит она и показывает на заклепки. – Так делает Росхи. Больше никто не умеет.

Женщины ставят чай, а я ухожу на улицу помогать Киу. Незаметно скармливаю вожаку упряжки Велельхину несколько кусочков сахару, Киу улыбается, качает головой.

Прошло много времени, и сейчас, вспоминая пророчества Альпынэ, Мухин не удивляется. За долгие годы жизни на Чукотке он такого насмотрелся, что на удивление не оставалось времени. И случилось так, как говорила бабушка, – дети его родились здесь, на Чукотке, вот и внуки, глядишь, появятся здесь же, на этой земле, так что нечего думать о материке, тем более что туда его и не тянет.

Много скитался Мухин, но к земле, где родился, равнодушен, а без чукотских снегов не может. «Значит, и умирать надо здесь, – думает он. – Это моя родина». Простая и спокойная мысль эта давно им выношена, и решение это принято раз и навсегда.

Возможно, если б хорошо колдовала Альпынэ, была бы Тею хозяйкой в доме Мухина, но не вышло, хотя она и хотела этого. Да и Мухин не возражал бы.

Однажды она призналась, почему у них все разладилось.

– Я пришла к тебе домой, а у тебя на раскладушке другая женщина спит. Красивая. Белая. Вот я и ушла…

– Ну и что же? – неуклюже пытался отшутиться он. – Ведь на раскладушке же, не в моей постели.

Потом Тею узнает, что это была жена его друга. Приехала в командировку, оказалась без гостиницы. Что ж тут необычного, если она ночует на твоей раскладушке? Лишь бы тепло было да в спальнике чистый вкладыш… А то, что блондинка, да еще и красивая, – так с этим ничего не поделаешь.

Тею родила двух детей от разных отцов и не хотела, чтобы кто-нибудь из них был ее мужем, как это обычно водится. Никого не хотела, даже когда бедствовала.

Много новых больших домов построили в поселке. Скоро поселок, говорят, городом станет. В одном доме теперь живут Мухин и Тею, вместе переселялись, но живут на разных этажах и в разных подъездах. Часто чай вместе пьют, праздники вместе проводят – благо в гости далеко ходить не надо.

Киу совсем старенький, нет сил на охоту ходить, да и не на чем – упряжки давно нет, где ее держать в большом пятиэтажном доме? Вот и помогает Тею с детьми как может, любят дети старика. Все собирался после смерти жены уехать в дальнее село к никому не ведомым родственникам, да внуки держат, привязался к ним, ждет, когда подрастут.

Мухин часто вспоминает прежние маршруты, охоты, санные и байдарные переходы, и он часто ловит себя на мысли, что начинает брюзжать и думать, что раньше было лучше, в чем, конечно, уверен Киу.

Однажды Мухин вместе с Киу ездили к Росхи. Киу хотел поохотиться на открытой воде, давно не пробовал моржатины – надо запас и себе сделать, и Росхи.

А Мухина другое заботило. Жена его ожидала ребенка, мучили ее вкусовые галлюцинации, все шептала:

– …птицы хочу…

Он вздыхал:

– Мы не в Антарктиде… Там бы я тебе пингвинов наловил, хоть королевских… Там, говорят, их ешь не хочу… А тут Арктика. И февраль на дворе. Какая птица? Даже куропатки не водятся в нашем районе. Может, оленины или зайчатины?

– Птицы хочу…

Вот и думал Мухин, возможно, там, на открытой воде, встретит чаек, добудет одну-две. Когда-то ему доводилось их пробовать, дичь как дичь – сумей приготовить…

Киу учил его, как вести себя в море. Много запретов есть у эскимосов, надо соблюдать их, даже если не веришь. А то не возьмут в байдару, найдут любой повод, не скажут почему, а не возьмут охотиться, если что-нибудь нарушишь.

«Правила игры, – думал Мухин. – Традиции…»

Вот Великий Полярный Путешественник тоже не верил, но соблюдал. Нельзя же со своим уставом в чужой монастырь…

Проверил Киу торбаса Мухина, чтобы случайно дырки где не было – уйдет удача. Сказал, чтобы ножом в сторону моря не показывал. И сахар нельзя ножом в кружке размешивать. А завтракать перед охотой лучше каждому в своем доме.

Да и дома не лучше. Ладно, Росхи одинок. А если б его женщина поставила на стол каютак – блюдо с мясом и оно б закачалось? Все. Хоть не трапезничай! Шторм будет, байдаре не повезет.

Осторожничал Мухин, оглядывался, да все хорошо было, вовремя собрались на берегу, быстро столкнули байдары с кромки льда в море (они уже были перенесены с берега), и все три по линеечке друг за другом пошли вперед, затем рассыпались, каждая – куда приказал рулевой.

Рулевым на байдаре – Росхи, а Мухин и Киу – стрелками-матросами. С ними еще три эскимоса, молодые парни, – моторист и два стрелка.

Знатная была охота! Моржа разделали прямо на льдине. Закончив работу, закусили холодной вареной нерпой и свежей моржовой печенкой, завели примус, поставили чай. Никогда Мухин не пил такого вкусного чая, – на огромной слегка покачивающейся льдине, в морозной тишине, под легкие всплески волны, разбивающейся об лед, с ветерком, настоянным на запахе моря.

Трапезничали недолго, но основательно, потом собрались быстро – Росхи показал на горизонт, там появилась черная лохматая туча.

С соседней байдары, она была примерно в полукилометре, дали знак – выстрел и помахали тряпкой, сигнал возвращаться. Там тоже заметили тучу. Пора домой. И так уже пять часов в море.

– Успеем, – успокоил Росхи.

Байдара направилась к берегу.

И тут с севера потянулись стаи птиц. Никогда Мухин не видел такого количества дичи. Тысячами проносились птицы рядом с байдарой и уходили к южной кромке льдов.

– Здесь море круглый год не замерзает, – объяснил молодой моторист. – Птицы зимуют.

Парни отложили карабины, взялись за ружья, прогремело несколько выстрелов. Байдара сбавила ход, уток собрали. «На каждого по штуке», – успел сосчитать Мухин.

Больше не стреляли, ружья и карабины упаковали в брезентовые чехлы, байдара обошла небольшую льдину и, набирая скорость, понеслась к берегу.

Через час были на виду у поселка. Две другие байдары шли медленней – к каждой в воде была приторочена туша моржа, им идти тяжелей.

Байдару усталые охотники вытаскивали на берег по пых-пыхам – надутым нерпичьим мешкам, это только с виду она такая легкая, а здесь понадобилась помощь прибежавших на берег добровольцев.

Люди помогали выносить на берег снаряжение, добычу, вытаскивали байдару. Взвалили ее, не торопясь, на плечи и понесли к стоякам.

– Это тебе, – кинул Мухину две утки Росхи.

– Хо-ро-шо! – засмеялся Киу и бросил Мухину в рюкзак еще одну – свою.

Рабочие, зацепив крюками куски моржатины, потащили мясо в склад, а охотники направились домой. Двух других моржей будут разделывать женщины, они тоже здесь на берегу, – довольные, смеются.

– Будем чай пить, – сказал Росхи, и все втроем пошли вверх по тропинке в одинокий домик старого охотника.

Небо затянулось как-то сразу, потемнело, пошел легкий пушистый снежок. Начинался шторм.

«Вот уж жена удивится», – думал Мухин, относя уток в коридор, в холодное место, пока старики возились с печью и льдом.

…Все так и было. Пурга за окном. Небрежно брошенные утки. Вздох удивления.

– От тебя всего можно ожидать… я знаю… – тихо сказала жена. – Я даже боюсь…

– Вот если б крокодила принес, – усмехнулся он.

– Крокодилов я не ем… не хочу…

– Ну и зря. Я пробовал. Крокодилье рагу в пальмовых листьях, пекут на костре… Еще когда ходил на Фиджи, с нашими гидрографами…

– Не надо, – умоляюще прошептала она и, тяжело неся свое тело, пошла на кухню.

– Я сам приготовлю, ладно? А ты пригласи Тею и Киу.

Веселый был ужин. Киу смешно рассказывал, а Тею переводила, как неуклюж был Мухин, стреляя в птиц и все мимо, как сам он прозевал лахтака, увлекшись моржом на льдине («надо же, – думал Мухин, – а я-то и не заметил»), как можно было бы и второго моржа взять, да Росхи помешал, заторопил домой. Тут уж ничего не поделаешь, хороший Росхи наблюдатель погоды, а моржа возьмут в следующий раз, куда он денется, да и нельзя сразу брать много добычи.

Мы не берем больше, чем надо человеку, говорит Киу. Как и раньше. Море надо беречь. Если все возьмем, что оставим детям?

Она неожиданно засмеялась, и Киу тоже.

– Киу говорит, – перевела она, – вот скоро родишь сына, на кого он будет охотиться, если мы перевыполним план и всех зверей в море добудем?

Жена Мухина зарделась.

– Почему Киу решил, что сын? А вдруг дочь? – спросил Мухин.

– Если дочь, то из чего она торбаса шить будет? – ответила Тею. – Еду своему мужу готовить? Из консервов? Разве из консервов можно сделать вот это? – она показала на стол. – Разве будет так вкусно?

– И полезно… – уточнил Мухин.

– Да, – сказала Тею и принялась нарезать бабушкиным пекулем тонкие ломтики свежей мороженой оленины. – Ешьте, – сказала она жене Мухина. – Вам сейчас много сырого мяса надо кушать. Чтобы младенец был крепким.

– Жаль, сыну не стать полярным путешественником, как Великий Кнуд, – сказал Мухин. – На земле уже нет белых пятен. И собачьих упряжек к тому времени не будет. Как я счастлив, что застал наше время.

– Человек идет всю жизнь, – ответил по-эскимосски Киу. – Это самое большое путешествие.

«Да, да, – согласился про себя Мухин. – И в этом путешествии, как в полярном, он должен окружать себя только самым необходимым. Что оставит он в конце пути? Как люди узнают о нем?» И сам же себе ответил: дети и имя.

Чай перешли пить в комнату. Мухин остался на кухне готовить кофе для жены – она не пила чаю.

На столе вместе с чукотторговскими галетами появилось вино нового завоза, ароматный кофе, крепкий чай.

– Есть сюрприз – на любителя, – сказал Мухин и выставил три бутылки пива. – Из Магадана привезли, дефицит.

Киу засмеялся.

– Он говорит – «копченая вода», – перевела, смеясь, Тею. – Он пиво называет «копченой водой».

– Действительно, чай лучше, – заметил Мухин. Он от пива отвык. Давно не был в Магадане. Да и не хотел туда ехать. Не к кому.

«Надо быть там, где тебя ждут. У Великого Полярного Путешественника были слова: «…идите сюда и смотрите… к вам… вот… пришел один я… и зла не хочу». И люди, положив оружие на снег, шли к нему, странному, одинокому в снегах человеку. А потом долго не отпускали его, полюбив. И просили хоть когда-нибудь приходить к ним еще. Всегда для тебя отдельный снежный дом построим, обещали. Мы это умеем быстро. И песни для тебя петь будем, раз ты любишь наши песни. Песни – товарищи по одиночеству».

Тепла его сердца хватило на всех людей, кого он встретил в своем самом длинном полярном путешествии. И когда за его спиной остались восемнадцать тысяч арктических километров, в одном из стойбищ Берингова пролива он услышал рассказ о людях, решивших обойти землю. Совсем юными они отправились в путь, а завершили его глубокими стариками. «Свет велик, – сказали они. – И мы состарились в пути. Но нам не жаль ушедшей молодости. Мы прожили богатую жизнь и, пока достигли цели, набрались знаний и мудрости, чтобы передать будущим поколениям».

…чтобы передать будущим поколениям…

Что-то знакомое почудилось ему в этой легенде.

Может быть, он слыхал ее тогда, в гренландской юности? Откуда он знает ее, в каких далеких кладовых его памяти хранилась она?

Великий Полярный Путешественник вспоминал и не мог вспомнить. Понятно, почему. Ведь эту сказку он слышал от своей матери, когда еще только учился ходить.