Текст книги "SoSущее"

Автор книги: Альберт Егазаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

– Да я уже давно, Ромочка, на тонкие эссенции перешел. Лет восемь как сублимирую, – признался Платон и с нескрываемым восхищением посмотрел на готовый к экстренному сосанию орган воспитанника. – Но тебе рано еще сублимировать. Жалко такое сосалище без добычи оставлять, – сказал он и привычно поднес левую руку к глазам. Часов, конечно же, на руке не было, как не было при нем и других привычных вещей. Да, подзабыл он правила. Преодоление зависимости от профанического мира – первое условие слета. Он повертел головой и наткнулся взглядом на тарелку казенного хронометра, висевшую над дверью. Секундная стрелка на нем не ползла, а нервически перепрыгивала от деления к делению. Работают, заключил Платон и, обращаясь к воспитаннику, сказал:

– Пора обедать.

Участники экстренных Овулярий обедали в большой столовой пионерлагеря, построенной в том штукатурно-гипсовом варианте классического стиля, который ошибочно получил название сталинского. Реконструкция здания, предпринятая для проведения Овулярий, сохранила практически все его характерные черты: звездные капители колонн, выстроившихся перед главным входом, гербовый рельеф на фронтоне, высокие двери с полуциркульным завершением. Только внимательный глаз мог бы найти отличие новой эмблематики от старой. На кубических основаниях двух ближайших ко входу колонн наряду с растительно-звездным орнаментом можно было обнаружить простые геометрические петроглифы в виде перечеркнутых треугольников: вершиной вверх на левой колонне и острием вниз – на правой. Такие же треугольники, только не перечеркнутые, имелись и на верхних, подпираемых капителями, кубах. Сам фронтон тоже, казалось, не претерпел изменений – распростертые вверху крылья с колесом посредине и привычный глазу советский герб в крепких руках пролетариев-щитодержцев. Только раньше главную советскую святыню охраняли рабочий с колхозницей, а теперь, после того как детей в лагере сменили олигархи, солнце советов поддерживали тонкие руки двух сидящих на запятках девушек. В девушках было что-то неуловимо египетское: многоярусные ожерелья, тонкие талии, длинные ступни и пышные прически, увенчанными странными уборами: голова той, что слева, несла похожий сбоку на кресло предмет, а на девушку справа водрузили тот самый домик с перевернутой крышей, что красовался на груди Платона.

Пройдя под странной сценой перекатывания тонкими руками комсомольских богинь главного символа СССР, участники Овулярий оказывались перед дверью, справа и слева от которой в нишах стояли фигуры еще двух девушек, только эти были гораздо серьезнее и мощнее. Одна с высоко поднятой головой левой рукой поддерживала срезанный сноп, а правой держала орудие жатвы – кривой, точно юный месяц, серп. Вторая девушка, также задрав подбородок, прижимала к груди книгу, из которой торчало неестественно большое, чуть ли не страусиное перо. При этом стоящему в трех метрах от двери зрителю казалось, что девушки смотрят не вперед и вверх, как следовало бы из общего порыва их фигур, а строго и даже пристрастно оценивают взглядами входящего. На этом декоративные излишества не кончались. Штукатурные медальоны над нишами также несли какое-то послание вступающему в храм вкусной и здоровой пищи, но ничего общего с едой они не имели: в одном красовались перекрещенные циркуль и угольник, в другом – традиционные серп с молотом на фоне трех колосков, лежащих на книге. Только полуциркульная арка над массивной дверью говорила о том, что за ней царство чревоугодия: над проходящим в столовую нависали тяжелые, перевитые лентами гроздья-букеты из фруктово-овощного ассорти, а над ними уютно расположилось сияющее жирными лучами восходящее солнце. Видно было, что все символы, окружающие главные ворота храма изобилия, достались от прошлой эпохи и, судя по тому, что их касалась только малярная кисть, они полностью встраивались в таинства эпохи настоящей.

Кто бы мог подумать, глядя в детстве на всю эту лепнину, что она могла выражать нечто большее, чем невразумительные постулаты марксизма-ленинизма. И Платон, тогда еще Борька, тысячи раз поднимался по ступенькам школы и проходил мимо срезанных колосьев с рогами изобилия, мимо жниц, больше похожих на античных богинь, и спроси у него, какое отношение имеет вся эта штукатурка к дедушке Ленину, ни за что бы не ответил. И вот, надо же, все пригодилось, ну, дорисовать там треугольнички, ну, «дом» и «трон» на головы гербохранительниц поставить – и все, код новых таинств готов. «Всегда готов!» – неожиданно вслух сказал Платон, и десятки голов мгновенно повернулись в его сторону.

В большом трехпролетном зале столовой прибывающих распределяли по стихиям и ступеням. Весьма запутанная система, которую не без участия Платона ввели лет десять назад, все еще работала, хотя никто, включая его самого, до конца не понимал, почему рассаживаться надо именно так. В ближнем левом углу столовались аэрархи, еще левее и дальше за колоннами – игнархи, напротив, в дальнем правом, – аквархи, справа от входа – терархи, у витража напротив дверей находились представители пятого элемента – олеархи, ну а в центре этой импровизированной пентады обедал высший состав: квадратом сидели тетрархи, между ними, на небольшом возвышении, помещались действительные члены тринософской комиссии, и еще на голову выше – божественные диархи. За отдельным столом, на самом верху помоста, подавали Сокрытому, но его место в течение церемониальной трапезы оставалось незанятым. На то он и Сокрытый, чтобы скрываться. Что касается внешнего круга, всю эту толпу из ооцитов, недососков, олигохетов и приглашенных овулякров, а также олигархов-самозванцев, являвшихся в действительности никакими не олигархами, а обыкновенными олигополами[58]58
  Представленные виды из внешнего круга по причине малой упоминаемости в текстах обрисовать крайне трудно. Если воспользоваться аналогиями из наших весей, овулякры, вероятно, те, кто допущен к порогу таинства Овулярий, но пока не посвящен в них; ооциты и недососки – здесь все ясно – они прекрасно описаны в тексте в диалогах Платона; олигополы в классическом понимании – монопольные торговцы, распилившие рынок, действительно, самозванцы в олигархическом ряду, но при чем здесь малощетинковые черви олигохеты – понять невозможно. – Вол.


[Закрыть], – этим отводилось место в боковых приделах столовой. За рассаживанием и порядком следили мощные, вооруженные стеками териархи.

Все избранные, проходя в столовую, обнажали левую грудь, предъявляя свое право на то или иное место в трапезной. И в зависимости от того, каким клеймом в последний раз было помечено сердце избранника – одним из четырех типов треугольников или домиком с перевернутой крышей, – в соответственно помеченную область и направляли участника Овулярий. За столом, уже внутри элементальной группы, иерархией занимались тетрархи с приданными им на случай возникновения конфликтных ситуаций териархами. Здесь место зависело от количества клейм. Нарушителей порядка могли запросто лишить обеда и приговорить к заплыву по Внешней Волге в реликвиях эры первоначального накопления капитала. В наградной комплект нарушителя входили золотые цепи с распятием в масштабе один к десяти, часы из того же металла, метко прозванные за размеры и вес котлами, особо провинившимся надевали еще и браслеты на каждую руку, а в качестве исключительной меры для бузотеров высшей пробы имелся набор из десяти массивных перстней.

Платон, вводя под руку своего подопечного, бросил взгляд в центр зала. Его поразило количество собравшихся там «званых», и еще большее удивление вызывало количество «избранных». Слишком много для высших ступеней. Как же он забыл, сегодня юбилей – завершается очередной цикл Млечной – седьмые Овулярии, и на открытой части торжественного обеда по такому случаю будут присутствовать старшие арканархи из наблюдательного совета. Разумеется, все они были в масках, но Платон легко узнал и лорда Колокольчика, и лорда Гадда, прибывших в костюмах овна и ястреба. Змеиный наряд богини Уто не мог, да и вряд ли хотел скрыть обворожительные формы голубогазой принцессы Тифонии. Толстяк из семейства Каменных Парней остроумно обрядился Ганешей, хотя его костюм мог представлять и средневековую форму демона Бегемота[59]59
  Очевидно, арканархи имеют какую-то связь с териоморфными формами египетских богов: Уто – богиня-кобра, составляющая с богиней-коршунихой Нехбет пару божественных покровительниц Нижнего и Верхнего Египта. Тифония – вероятно, женская форма имени изначального змея Тифона. Ганеша – в индуизме слоноголовый сын Шивы. Каменный Парень – возможно, сохранившаяся в русской версии калька с англ. Rock Feller. Демон Бегемот в средневековых гримуарах изображался именно как толстый человек с головой слона. – Вол.


[Закрыть].

Председательствующий сегодня на Совете внешнего круга Буратино[60]60
  Возможно, Буратино в доставшихся Исходящему № источниках характеризовался как игрушка Высшего Совета, несамостоятельная во всем кукла (burattino – итал.), но по причине популярности сказки Алексея Толстого марионетка тайных властителей в силу именного тождества обрела характер очеловеченного Буратино, которого Папа Карло, как оказалось, выстругал из бездушного полена прямо на свою голову. – Вол.


[Закрыть] в простых, похожих на лагерные, одеждах, только с огромными желтыми карманами, нашитыми на бумажную курточку, в ломком фригийском колпаке и деревянных башмачках что-то доказывал стоявшему рядом человеку в средневековых доспехах. Столь высокая честь – первым зачерпнуть ритуального жемчужного супа, почему-то оклеветанного лохосом, который знал это древнейшее причастие под упрощенным именем перловка, – была предоставлена ему на правах генерального локапалы северо-восточного локуса управляемых ноокомом[61]61
  Судя по контентным связям, нооком – высшая инстанция контроля Планетарного Разума. Вероятно, происходит от слияния ноо + ком = ноосферный комитет или комитет Высшего Разума. В нашей версии проявления Слова его почему-то называют вашингтонским обкомом. – Вол.


[Закрыть] земель. Рядом находился его номинальный прогенус, а проще говоря, названый отец в костюме папы Карло. Этот папа был не только посаженым главой многочисленного семейства, но отличился еще и тем, что на почве тяжелой формы мании наследования изрубил в щепы не одно бревно, пока не наткнулся на подходящее полено, из которого, хотя и ценой двух пальцев, все же вырубил подходящего преемника, и теперь был готов поделиться секретом его изготовления с арканархами из других локусов. Его постоянно тянуло погладить «сыночка», но сыночек фыркал и ловко, по-борцовски, уворачивался. Остается добавить, что под видом Папы, теперь уже Римского, присутствовал на Овуляриях сам Папа, точнее отец – Войтылло[62]62
  Если речь идет о реальном Папе Римском Иоанне Павле II, то в дальнейшем повествовании он не упоминается вовсе, что либо говорит о его незначительной роли в работах Союза, либо Войтылло (правильно – Войтыла) – символическая фигура, представляющая Вселенскую Римскую Церковь. – Вол.


[Закрыть]. И в огромном клобуке, скрывающем потерянный нос, с петлей на шее и кандалами на ноге бродил среди арканархов известный правозащитник, ныне уже не асессор, а тайный, без шуток, советник по фамилии Ковалев. Все эти персонажи были знакомы Платону и особого удивления не вызывали, хотя они впервые, пусть инкогнито, но все же почтили своим присутствием внешний обряд Овулярий. До этого «старшие» появлялись исключительно на внутренних таинствах, и то далеко не все и не всегда. Мало того что сегодня он насчитал их три семерицы, так еще и сам Неуловимый заявился, как и положено, босиком, с котомкой за спиной, в шутовском колпаке с бубенцами, чем и вызвал небольшой переполох среди мирно болтавших арканархов. Только папа Карло ничего не заметил, потому что дураком по сути был он, правда, по рождению, а не по должности, каковая предписывалась Уставом Неуловимому. А так знатный бы вышел из него Шут. Крупный – как минимум.

Рома, на радость Платону, не шумел и вел себя покладисто, умудряясь при каждой встрече с высшими началами не только оттопыривать губу, но при этом улыбаться и заглядывать в глаза.

Как всегда, не обошлось без эксцессов. Один из водочных синдиков. Сусло-Непийпиво, алкавший сразу на два начала, воду и огонь, что уже противоречило Уставу, и к тому же едва переросший квалификационный барьер, сумел каким-то чудом не только пронести на территорию лагеря «огненную воду», но и успеть набраться ею перед тем, как показаться на публике вполу-, если не сказать полностью, нетрезвом виде. Мало того, этот вчерашний овулякр перепутал ринг с рангом и полез со своими сосальностями не к кому-нибудь, а к самой принцессе Тифонии. Справедливо получив в зубы от спутника принцессы Ага-хана, Сусло-Непийпиво не только был отлучен от молочно-кисельного причастия, но и посажен на максимальную степень алкогольной очистки. Хоть и порядочное он быдло, но жалко-таки самогонщика: лучше, говорят, паяльник в анусе, чем шланги в венах. И хорошо, если без катализатора обойдется.

Когда скандал был замят и все расселись по местам, на почетное место атарха быстрым резким шагом прошествовал Буратино. В зале загудели, но Буратино, подняв одну руку с торчащим вверх пальцем, другую положив на обязательную книгу Правил, быстро, словно опасаясь, что его перебьют, на одном дыхании произнес целую речь:

– Дорогие товарищи, владыки, господа, начала, вестники, Невидимый, но присутствующий здесь духом своим величайший Сокрытый… Другие высшие неизвестные, начальники начал и начала начальников – вы, неизменная коллегия старшего расклада. И несравненные диархи – достопочтенная маарха и высокочтимый аварх. Уважаемые члены трехстороннего совета, тринархи-тринософы. Всеобъемлющие тетрархи-водители и водимые олигархи всех элементальных мастей: игнархи и аэрархи, аквархи и терархи, а также основа основ, вы, неутолимые высокоду… извините, высокодоходные олеархи, надежда надежд наших. И все, хранящие пространство необъятных земель наших, все епархи, номархи, синдики и декапроты. И вы, стоящие на страже священных границ, епископы[63]63
  Епископ – здесь не то знакомое всем слово со стертым значением, подразумевающим церковный сан, а точный термин, относящийся к «смотрящему за…» – Вол.


[Закрыть], териархи и терминаторы. И вы, двуликие хроники, несущие вахту времени, смотрящие в обе стороны текущего момента, и вы, архонты двух горизонтов, объемлющие начатое и конченое – надзиратели эонов. Я обращаюсь и к вам, недавно вступившим в наш нерушимый союз, сосунам и сосалицам, и к тем, кто еще только готовится влиться в члены нашей дружной семьи, ко всем недососкам, ооцитами и овулякрам. И, конечно же, прежде и после, сейчас и теперь, я обращался, обращаюсь и буду обращаться к Ней, дающей нам радость участия в Овуляриях, к Ней, необъятной и нескончаемой, нашей… абсолютной… Родине! Да не источатся дни Ея благоволения, не иссякнет чрево рождающее, не усохнет грудь дающая… – Последние слова взволнованного Буратино звучали проникновенно, хотя пафос их был непонятен, то ли это гимн, то ли реквием. Но на трибуне, отметил Платон, стоять атарх научился и руками не болтает почем зря, и коленца не выкидывает.

– Дядь Борь, – сморгнул его подопечный и втянул капельку слюны, повисшей над крайним сосальцем, – а дядь Борь, чего это он нам вдвинул?

– Цыц, – зашипел не него Платон, – это пока что обращение. Сейчас речь будет.

Но всезнающий Платон Онилин на этот раз ошибся. Атарх-Буратино еще постоял несколько мгновений у стола Самого Сокрытого, но так и не дождавшись чего-то, аплодисментов наверное, быстро сбежал на свое место. Платону теперь самому захотелось побыть в роли недососка у какого-нибудь опытного олеарха – чего-то он не догонял в новых правилах. Речь без обращения еще можно понять – воспитание подводит, но в обращении без речи – восточное что-то. Коварство потаенное. Настораживает. И вообще, это хоть и закрытый обед, но еще не на территории Храама, к тому же здесь по случаю юбилея кандидаты с ооцитами допущены, разболтают из чванства – вылавливай их потом по всем локусам. А ведь артист, невольно восхитился Платон, в одном предложении всю его иерархию умудрился слить.

Со стороны раздачи донеслись специально подобранные к церемонии запахи: жемчужного супа и картофельного пюре с маслом или сливками. И, кажется, пахло настоящей столовской котлетой. «Regressio ad uterum[64]64
  Буквально «схождение в утробу», или провал в детские воспоминания. Оказывается, аналитическая психология проникла и в параллельный нам мир.


[Закрыть] полнейшее», – подумал Платон и провалился по уши в сладкое Борькино детство. К реальности его вернул подопечный недососок.

– Дядь Борь, а обед скоро будет? – спросил он, высматривая что-то в глубине зала, – а то у меня талон промокнет.

– В карман нельзя положить? – возмутился было Платон, но тут же вспомнил, что недососкам карманы не положены. Зато у него, адельфа одной из высших ступеней, карманов было целых шесть штук. Тут он заметил, что в группе беседующих поодаль арканархов кто-то несколько раз кивнул в их сторону головой.

– А черт! – воскликнул Платон, – я ж тебя приветствиям не научил. Усекай, братья-гельманты знакомятся так. Шаг первый, обмен дистанционный: брат-в-услужении подносит правую руку с оттопыренным большим пальцем к горлу и слегка потирает кадык. Шаг второй, контактная фаза: адельф пожимает руку другого адельфа как принято у лохоса, но с одним отличием – большой палец не опущен, а поднят, и его кончик давит в основание дельты. Количество надавливаний зависит от степени адельфа. За этим следует изобразить знак своего элемента. Об этом я тебе расскажу позже. И наконец, главное, установив иерархию и элементальную принадлежность, старший адельф, в нашем случае сосун, – от олеарха и выше – может, и сосало твое проинспектировать. Смотри, не шарахайся – погоришь, – Платон бросил взгляд в сторону кучкующихся по центру арканархов и заметил, как от основной массы отделилась четверица и не спеша направилась в их сторону. Он заговорил быстрее:

– Будут подходить и пальцем, – он согнул указательный палец крючком и поднес его к носу Ромы, – этим вот, под верхнюю губу брать. Ты не сопротивляйся, пососи чуток. Если головой кивнут, – прибавь, но в меру чтоб, а не как животное какое. Понял?

– Усекаю.

– Усекай. Иногда пальцем не выходит проверить, те губой лезут. Не боись, это не гомососы[65]65
  Гомососы – буквально «сосущие (у) себе подобных». Возможно, в Братстве существовал запрет на физический обмен сосальностями среди адельфов одного пола. – №.


[Закрыть] какие. А хоть и гомососы, все равно сосало подставлять придется. Процедура. Уставом, между прочим, предусмотрена. Ну а если сосалица знакомиться захочет, взять хотя бы вон ту кобру, самому оторваться трудно. Но ты гляди, губу сильно не раскатывай, при ней вон, видишь, Гиппопотам топчется, а он не просто Бегемот, это один из сокрытых строителей горы, к тому же из неприкасаемых, гляди, такой враз мягкое отдавит. И еще запомни, у сосалочек колония на нижней губе селится, то ж самое и у первертов. Те, как и самки, снизу присасываются. Тут я тебе одно могу посоветовать – терпи, потом умоешься. Все, а теперь улыбайся, – переходя на шепот, приказал Платон, – да губищу, губищу-то оттяни, – прошипел он сомкнутым ртом и слегка ткнул подопечного в бок.

Рома заулыбался и с такой беззащитной искренностью потянулся верхней губой к подходящим арканархам, что через мгновение его уже хотелось гладить, трепать и давать слизывать с ладони сахар, как какому-нибудь годовалому верблюжонку.

Далеко потянется, скаламбурил про себя Платон и с удовольствием всосался в пахнущий сладким творогом и спелыми яблоками СОС-рудимент подошедшей к нему принцессы. Стараясь подольше протянуть экстаз полного единения поднявшихся с миллионолетней глубины элементальных душ, он все же краем глаза следил за Ромкой. Тот, кажется, успел околдовать всех – одного контактно, двух других магнетически – но только все трое адельфов мужского пола с облизанными пальцами уже несознательно выпячивали свои рыльца в направлении ласкового Ромы. «Как же надо было сосать, чтобы через пальцы пробить?» – мелькнуло в голове Платона в то время, как сосальце монаковой[66]66
  Не исключено, что «монакова» здесь употребляется в значении «из Монако» (княжества). Хотя в другом месте принцесса именуется «газовой», что никак не вяжется с княжеским семейством, по-крайней мере в нашей версии реальности. – Вол.


[Закрыть] дивы выскальзывало из-под его верхней губы. И это при том, что двое были не какими-нибудь первертами с оттопыренной нижней губой, а чистыми верхнерядными сосунами. Третий арканарх, тот и вовсе не сосалом из лохоса выделялся, а был награжден мощной энергетической «заныкой», «поручиком» или «закоротом Ручайса», как определяли его феномен финансовые аналитики, или «окочуром Чурайса», так уже каламбурили недоброжелатели. Вот и сейчас после ритуального облизывания этот смотрящий за северо-восточным локусом епископ-тетрарх, как всегда склонный к внутренней риторике, с удивлением разглядывал свой поблескивающий влагой палец, словно то был не указующий перст, а восставший фалец какой-то, требующий, как известно, в отличие от покорных перстов всегда чего-то своего, как правило отсутствующего, – это, видимо, и возмущало Ручайса, привыкшего контролировать все импульсы своего организма. Проделав несколько странных, похожих на заклинание движений губами, этот известный своими аналитическими способностями автор восхитительных чубаят, на сей раз смог выдавить в воздух только одну короткую строчку:

– Э-эээ, – сказал он и вытер палец о штаны.

Но «э-эээ», сказанное с такой интонацией стоило целой «Маснави»[67]67
  Книга двустиший Джалаладдина Руми, основателя ордена кружащихся дервишей.


[Закрыть]. Его философско-эротические раздумья прервал Платон:

– Знакомьтесь, Роман Деримович, – сказал он и попытался нашарить ученика рукой позади себя. Но Ромы под рукой не было. Из-за спины доносилось тихое, похожее на желудочное урчание, постанывание принцессы Тифонии. Платон обернулся и теперь, глядя на слипшуюся парочку, никак не мог разобрать, где кончается голова принцессы и где начинается голова молодого, подающего надежды сосунка. Разлепить их обычными средствами было невозможно, поэтому Платон прибегнул к весьма болезненному, но действенному методу, – зайдя подопечному за спину, он сильно надавил большим пальцем на ту часть копчика, где находилась контрольная точка сосунка. Повинуясь безусловному рефлексу на перекрытие энергетического канала снизу, Рома сразу же открыл рот, и принцесса, потеряв равновесие, упала. Вся коллегия спешно бросилась ее поднимать, только Рома, опешив от неожиданного облома, все еще стоял с открытым ртом. Воспользовавшись замешательством, Платон злобно зашипел на него:

– Я же сказал, чтобы не как животное какое!

– Дядь Борь, я не хотел, она сама присосалась, – говорил он, оттопыривая в качестве наглядного примера верхнюю губу. Глаза Ромы все еще блуждали где-то в эмпиреях божественного слияния, но четверица арканархов уже приняла официальный вид и строго осматривала кандидата. Только принцесса не могла скрыть своего волнения.

– Кооптировать, кооптировать, – мурлыкала она, облизывая распухшие губки.

– Но Мелани[68]68
  Недавно она была Тифонией. Хотя, не исключено, что у принцесс СоСущего много имен. Мелани – одно из них и, судя по всему, предназначенное для родственников и близких друзей. – Вол.


[Закрыть], дорогая, – начал увещевать ее абсолютно лысый человек, – он же еще недососок.

– Это не важно, я чувствую в нем силу, – возразила принцесса, придав голосу привычную надменность.

– Но это противоречит Уставу. Мы не можем принять в коллегию незапятнанного.

– Ага, как своих недородков локапалами делать, да еще и синдиков им из родни набирать, так Устав тебе не писан, а как одаренного недососка в Совет принять, параграф мешает, Ага?

– Мелани, недородки, как ты выражаешься, по прямому Слову назначены. Скажет Она свое слово по этому недососку, мы хоть в тринософы его возведем, но нет же Ее воли.

– Ага, воли Ее нет. А по недородкам Ее воля была? А кто в Негасимое Пламя Бдения маархе гашиша накрошил? А кто тринософам зараженные червями рифмическими силлогизмы подсовывал?..

Платон почувствовал, что отошедший от сосательного угара Рома теребит его за рукав. Он повернулся к недососку.

– Дядь Борь, а чего это они перетирают? И говорит она странно, культурная вроде присоска, а все «ага» да «ага».

– А то перетирают, что Мелани тебя в совет арканархов кооптировать хочет, ну не действительным членом, конечно, а экстракорпоральным – лишь бы сосалище твое на загубках держать.

– На загубках, – тихо возмутился Рома, – я ей что, «мущщина по вызову»? Обойдется! – И уже всем громко: – Ваши высоства, величайшая честь для меня оказаться среди избранных и нет пределов моей благодарности вам, но, памятуя, что дары Неистощимой мы обязаны беречь, и что именно и только Ей мы обязаны отдавать свое, а всем остальным чужое, это и подвигает меня на то, чтобы скромно отказаться от предложенной советом чести войти в ряды святейшего арканариума и позволить скромному кандидату-недососку честным трудом и стараниями, пройдя через горнила всех невзгод и испытаний, закалив в боях и огнях дарованное мне сосало, не растеряв надежд и желания и оправдав высокое доверие, достойно влиться всем своим СоСуществом в глубокочтимые ряды Высочайшего Совета.

Когда Рома закончил, все, кроме принцессы, негромко, но отчетливо зааплодировали.

– Когда в комсосах ходил, каким сектором заведовал, не идеологическим, случайно? – спросил Платон, неожиданно вспомнив свой ошибочный вывод об афазии подопечного.

Рома немного смутился. А чего смущаться, все родом из детства.

– Ну, это, да, идеологическим, – почему-то промямлил будущий кандидат в арканариум.

И Платон понял, что нет, не ошибочным был вывод, ибо заповедная речь скромного кандидата числилась за другим полушарием, за тем, откуда исторгаются тотемические крики, шаманские завывания, откуда выпадают зажигательные речи вождей, рекламных агентов и угрожающего вида попрошаек. И как шаман, сложив руки-крылья, валится в бессилии на землю, как с пустыми глазами идет с работы профессиональный нищий, как сползает с трибуны выговорившийся вождь, так и Ромочка, сбросив давление, стал похож на рядового недососка, – а ведь было, было! – пьянился Платон – чуть в сотеры не возвел протеже.

– Ага, милейший, – обратился он к лысому человеку, чем вызвал гримасу удивления на потухшем Ромином лице.

– Платон, дорогой, хвала Марии и Хуану[69]69
  Если соединить Марию с Хуаном, на что намекает этот потомок Старцев Горы, получится марихуана – одно из контролируемых им начал. – Вол.


[Закрыть], ты насовсем вернулся?

– Насовсем можно уйти, а вернуться до сих пор получалось только на время, – нараспев сказал Платон и, весьма удовлетворенный качеством экспромта, степенно продолжил: – Или достославный Ага-хан узнал, как отвести руку Жницы?

– Жница, Платон, неумолима, нет в мире сил, способных остановить ее серп, но именно, что в мире сем. Твой тезка нам хорошо обрисовал его. Но знаешь, он, мне кажется, передоверил ум перу. Как можно было забыть о том, что тени не только позволяют угадывать истинный облик божественных эйдосов[70]70
  Эйдосы – единственно реальные по Платону начала вещей, иногда смешиваемые с идеями. Проекция эйдосов на материальный план образует весь проявленный, другими словами, доступный органам чувств мир.


[Закрыть], но и… – Ага-хан улыбнулся и подмигнул Роме, – что нам скажет наш юный негоциант, стремящийся в обитель… – и хитрый атарх юго-восточного локуса воздел руку вверх.

Да, с этим ритором всегда приятно подискутировать, подумал Платон, несколько обижаясь за тезку. Целых две подсказки его подопечному, но откуда зав. идеологическим сектором райкома комсомола может знать о майе, театре теней и свете с Востока. А ловко завернул этот пластилиновый король, не скажешь, что трава ему весь мозг выела. А может, врет он все и вместо кальяна сосет молоко, лишь бы чернавку свою перед ноокомом отмазать. Вот мол, каков я, потомок «старца горы» – дымлю, но Платона поправляю. И здесь сказать нечего, травит себя гашишем Ага-хан или нет, но высказывание его архи… архиэйдетично – по тени действительно можно определить, откуда свет. В самом деле, зачем эйдосы, когда в руках сам источник света.

– Брать их! – неожиданно ответил Рома, и Платон заметил, что лицо Ага-хана на мгновение стало растерянным – редкое, почти невозможное для него состояние.

Платон был уверен на все сто, что Рома из всех Платонов читал только его «Наставления сосункам», но лучше ответить не смог бы и сам Аристотель. Ведь от теней, как предполагал Ага-хан, можно добраться до обители света, но на пути ищущего обязательно возникнет тот самый эйдос, из чего следует, что его трансцендентный статус меняется для искателя на субстанциональный, чем бы эта субстантивность не выражалась – теперь это не интеллигибельная спекуляция, порожденная сенсибильной тенью, а вполне себе перцептивная преграда. Преграда, конечно. Преграждаю ergo существую. Эйдос – преграда, а преграду можно взять.

Но пока что взял себя в руки Ага-хан: вместо оценки ответа он просто по-восточному улыбнулся и похлопал Рому по плечу. Вид у него при этом был всезнающим, впрочем, таковой доступен и любому пожилому чабану. Восточная непроницаемость спасает даже непроходимых идиотов, главное, делать все нужно мэдлэнно-мэдлэнно. И постоянно улыбаться. Keep smiling! Янки с их истерией протезно-фарфоровых улыбок отдыхают.

Мелани с Ага-ханом меж тем спешно откланялись и продолжили обход. Платон заметил, что принцесса не оставляет попыток кооптировать Рому хоть куда-нибудь, лишь бы к его сосалу поближе. Выключенный на время полемики Ручайс все еще с нескрываемым любопытством оглядывал Платонова недососка.

– Восполняется сосунское племя, – обращаясь куда-то вперед и вверх, заключил Ручайс и очень важно задумался.

– Да ладно тебе, Толян, – возразил Платон, – зато у тебя конкуренции меньше.

– А случится что, кому все оставить, грызунам этим? – резко сказал он и картинно обвел зал рукой.

– Ладно, давай лучше мы эту тему оставим, – предложил Платон, – а то у меня зуд начнется. Ты мне вот что скажи, окочур твой на грешной земле еще служит или все энергии уже на тонком уровне кипят?

Ручайс как-то неожиданно мило для своего вечно надутого лица улыбнулся и сказал:

– Служит, шалю иногда, сосалочку, какую испугать, или там синдика на место поставить.

– Ну так покажи моему недососку, как рудимент твой работает, а то ведь он и не ведает, какие еще дары природы на свете бывают.

Сколько уж раз повторял Платон Ручайсу эту фразу в многочисленных вариациях, но реакция была всегда одна, безусловная, – епископ-тетрарх северо-восточного локуса становился в ленинскую позу и зачитывал свой 21-й чубаят:

 
Куда ни повернись, повсюду провода.
И реки в них текут, но это не вода.
Природа-мать всегда кого-то любит —
Так пусть любовь ее проходит сквозь тебя.
 

Платон обернулся. Его послушник, увы, вместо того чтобы внимать мудрости епископа, провожал взглядом газовую принцессу.

– Хватит на баб пялиться, лучше таланты братьев по рудиментам изучай, – сказал он, больно ширнув охваченного любовной горячкой протеже.

Ручайс, восприняв слова Онилина как сигнал к началу урока, быстро обнажил левую грудь и выпятил ее в сторону Ромы.

– Ну, давай, вырубай-с, недососок, – как-то зловеще сказал он.

Рома разглядывал окочур автора чубаят. Поначалу он не заметил ничего особенного – ну, обычная грудь с редкими рыжими волосками, не тощая, но и не «качка», средняя, только вот сосок странный какой-то для мужчины. Гладкий, с бликами на боку и длинный, как соска на детской бутылочке. Сосок, точно рычажок старинного выключателя тумблерного типа, гордо вздымался вверх.

Рома, кажется, растерялся.

– Его что, тоже? – спросил он, не очень охотно выпячивая губу.

Ручайс громко рассмеялся:

– Идиот, это же окочур, а не сосалище какое! Смелее, вырубай-с его.

– Вниз, вниз сосок тяни, как тумблером щелкаешь, – подсказал Платон.

Рома взялся двумя пальцами за торчащий из груди рычажок и потянул его вниз. Где-то внутри Ручайся глухо, но отчетливо щелкнуло. Свет в клубе, а может и не только, погас. Ручайс громко захохотал. В темноте из его открытого рта вырывалось голубое свечение, как будто в глотке главного энергетика полыхали бесчисленные разряды молний. В зале засвистели, послышались выкрики «опять Чурайс балует!», но Рома, как подметил Платон, не напрягся, ситуация его забавляла, и если бы даже кто-то рядом окочурился, это не погасило бы веселых огоньков в глазах подающего надежды недососка-олеарха.

– Ладно, взад давай, только осторожно, – преодолевая сильный плазменный ток внутри себя, прогудел Чурайс.

Рома протянул руку и почувствовал, как покалывают пальцы. Переборов страх, он двинул кисть дальше и увидел, что от кончиков пальцев к окочуру тетрарха устремилась целая прядь синих трепещущих разрядов. От боли он отпрянул, но сдаваться не собирался – так что пришлось ему вырубить окочур грубо и быстро, сжатым кулаком, пока током не зашибло. В зале вновь вспыхнул свет, изо рта Ручайса пахнуло горелой изоляцией, и он грубо толкнул Рому в грудь:

– Поосторожней, недососок, таких окочуров на страну раз-два и обчелся.

– Ладно, Толян, не гуди, не притерся недососок еще, а так он ласковый, сам же видел, – заступился за своего неофита Платон.

– У меня только провода гудят, Платоша, и то для тех, кто платит исправно, – рявкнул напоследок Чурайс и быстро удалился, чтобы не портить финала полемики с бывшим ренегатом. Он считал, что поставил надменного церемониарха на место, хотя в то же самое время поставленный на место ренегат считал, что его подопечный не только справился с испытанием, но и проучил зарвавшегося «вырубайса».

– Чего он, дядь Борь, током бьется?