Текст книги "SoSущее"

Автор книги: Альберт Егазаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

– Э-ээ, понятное дело. Воздвиженского наслушался, – поставил диагноз Платон, – а ведь говорил я в свое время, что от этих проэтов[104]104
  Проэты сочиняют про это. Несмотря на дальнейшее объяснение Платона о характере проэтической речи, следует сказать, что сочинять «про это» может означать рифмическое осмысление образцов как таковых. Это – в переводе с греч. – «образец». – Вол.


[Закрыть] вреда больше, а пользой не воспользуешься, – заключил церемониарх, чувствуя уже не только в недососке, но и в себе первую цепочку делений проэтического вируса из отряда плеоназмов. – Кончать надо с проэтами этими! – пытаясь стряхнуть наваждение, почти выкрикнул он, но сразу за восклицательным знаком к нему пришло понимание, что вирус только окреп «с проэтами этими», а Воздвиженский, хотя и вздрогнул при нешуточной угрозе, поймав окончание фразы, не преминул тихо в кулачок хихикнуть.

Универсальный императив «пора кончать» все-таки помог. По-крайней мере они молча наполнили свои емкости молоком и кашей с киселем и также молча двинулись к столу.

Стол на четырех гнутых ножках во времена оны, судя по всему хромированных, а ныне – местами крашенных, местами черных, норовил взбрыкнуть. Расположив на столе приборы, Платон скрестил на груди руки и кивнул Ромке с тем, чтобы он сделал то же самое. Следуя за учителем, прижал к груди рукотворный косой крест и Ромка. Онилин одобрительно кивнул, затем взял левой рукой ложку, а правой – подбородок недососка. Деримович, показывая глазами на компанию опазиционеров, что расположилась за соседним столом, изобразил на лице недовольную гримасу и уже открыл было рот для возмущения, как наставник бесцеремонно дернул Ромкин подбородок вверх. Ученик клацнул зубами и покраснел.

– Хлебало не разевай, пока ключ к губам не поднесу.

Ромка послушался и плотно сжал челюсти, становясь похожим на лубочного арийца с бугристыми желваками.

– Красавец, – с одобрением сказал церемониарх и протянул ложку к сомкнутым губам неофита.

Столь же небрежно, действуя столовым прибором как фомкой, он разжал зубы Деримовича и оставил гнутую ложку у него во рту.

Ромка замычал.

– Все, открыты уста твои, восходящий, – торжественно произнес Платон и без промедления принялся за свою халяву.

Деримович, следуя примеру мастера, пододвинул к себе тарелку с кашей и стал жадно поглощать пятничную халяву.

Не успел он опорожнить тарелку и на треть, как ложка Онилина обрушилась на его светлое чело.

– Смотри! – взревел Платон. – Смотри.

– Куда, дядь Борь! – чуть не плакал недососок.

– На руку смотри, на руку, овулякр недоношенный, – говорил Онилин, точно гипнотизер водя своей рукой перед глазами ученика.

– И что?

– Какая рука, спрашиваю? – И наставник вновь вознес ложку надо лбом Деримовича.

– Левая, – отвечал Ромка, медленно откидываясь назад.

– Левая, правильно, а у тебя ложка в какой?

– В правой, дядь Борь.

– Ну и в какой руке надо ложку держать, когда находишься по эту сторону «⨀»?

– В противоположной, Платон Азарыч, вы же сами учили.

– Учил, точно. А ты в какой держишь?

– И я в противоположной… – Платон уже вставал, наверное для того, чтобы швырнуть подопечного на расправу красно-коричневым, и тут до Ромки наконец дошло: – Я же левша, дядь Борь, левша!

Платон вздохнул и с облегчением пристроил свой афедрон на облезлый стул.

– Во дела пошли у Влажной! – воскликнул он. – Может, у тебя и перепонки между пальцев имеются?

– А откуда вы знаете, дядь Борь? Мы еще вместе не парились.

– Париться с лохами в метро будешь, когда проштрафишься, а сейчас… – Платон бросил взгляд на подопечного и неожиданно замолчал.

Смутное предчувствие закралось к нему в голову. «С ногами, как у нечистых рыб», – вспомнил он древнее пророчество.

– Ну ты и выродок, – бросил он своему протеже.

– Угу, – промычал Роман, – вы меня, Платон Азарыч, еще со спины не видели.

Ромка до того проголодался, что пока не опустошил тарелку, удовлетворять любопытство одновременно с голодом не решился. Лишь откинувшись на спинку, насколько позволял шаткий алюминиевый стул, недососок отважился на вопрос:

– А проэты, откуда такие? Из какого начала?

– Проэты… – задумался Платон, – проэты, они одной стороной к артизанам примыкают, а другой – логос должны проводить.

– Лохос? – не расслышав твердости между двух «о», переспросил Ромка.

– Логос, логос.

– Это как поэты, что ли?

– Поэты лохосу служат. Не слышал разве о том, кто «долго был любезен тем народу, что чувства добрые он лирой пробуждал».

– А эти что пробуждают, проэты ваши?

– В том-то и дело, что ни хера они не пробуждают. И «про это» у них слабо выходит. Исправно только рифмических червей в братьев запускать научились, чтобы те о них не забывали.

– Дядь Борь, а про это, это про что?

– Ну про это, про любовь, конечно. А то ты не знаешь.

– Это как в передаче у Ханги было, про секс, что ли?

– Во-первых, про любовь. Это раз. А во-вторых, где ты у Ханги секс видел? Я же тебе говорил, что на Башне лохатор стоит. Говорил?

– Говорил. Но ведь Башня не ваша уже.

– Это мы еще поглядим, не первые Овулярии проходим, – подчеркнуто браво отрезал Платон, но Рома почувствовал, что ткнул в больное. – Временно не моя, но от лохатора там никто не отказывался.

– Лохатор, вы же сами говорили, Лоханкина.

– Правильно говорил. Лохатор Лоханкина, а патент на него – мой. И внешний, для лохоса, и внутренний, для Братства. Но мы уклонились что-то, скоро собрание начнется… – теряя нить разговора, задумчиво сказал Платон и вонзил гексаду[105]105
  Так в тексте, и хорошо, что не шестерню. Гексада, как известно, в цифровом виде выглядит так: «6». Вторично в тексте мы сталкиваемся с не вполне человеческой анатомией Платона Онилина. Поскольку прямых упоминаний о количестве пальцев на конечностях братьев-гельмантов в тексте не встречается, не исключено, что у всех адельфов на руках по шести пальцев. Хотя «званые» из числа лохоса и младших начал на примере ЕБНа имеют «законную» пятерню. – Вол.


[Закрыть] из пальцев правой руки в передний свод своего мощного черепа. – Да, – вспомнил он, – мы же о проэтах не закончили.

– Ну да, вы про это не договорили, – уточнил Рома.

– Про это проэты гимны пишут, – сказал Платон и довесил: – Ей.

– Кому Ей? – не понял недососок.

– Неназванной, необъятной, величавой.

– Не догоняю, дядь Борь.

– Темной, теплой и влажной, – продолжал Платон.

– Неужели? – воскликнул Рома, услышав заветные слова. – А говорили не про секс. Если это не про секс, тогда что про него?

– Рома, я о реке говорю, о Нижней Волге. Неужто для тебя темными и сырыми только гениталии бывают?

– Забылся я, дядь Борь. Видно, проэт этот, Воздвиженский, что-то разворотил во мне, муть какую-то…

– Муть ты пока не тронь, ее перед купанием проходить будем. И потом, кто тебе, недососок, – неожиданно для Ромы повысив голос, впал в отчитной раж патрон, – дал мандат Ее тайное имя в галимом базаре[106]106
  Неустановленный вид коммуникации, как правило, с низкой пропускной способностью. – №.


[Закрыть] использовать? Или на чурфаке тебя именам не учили?

– Каким именам, дядь Борь, священным? – спросил Рома с той непередаваемой интонацией, которая характерна лишь для абсолютно не волокущего в теме студента, всеми правдами и неправдами, перебежками, ползком на брюхе уходящего от пары в зачетке.

– Ладно, диплом ты купил, твое право, но этих пидагогов с магогами я на такой чурбан[107]107
  Чурбан – судя по контексту, очередной термин из братской фени, и это не обрезок древесного ствола, а по аналогии с автобаном что-то вроде «пути Чурайса». – Вол.


[Закрыть] выведу, «Владимирский централ» им «Хилтоном» покажется. – Платон уже не скрывал своего раздражения обскурантизмом неофита. – Это что за педос такой, что я тут полдня о каждый термин спотыкаться должен, а его водители будут капустой похрустывать за дипломы рисованные! Может, ты не знаешь, и чем олигофрен от олигарха отличается? – набросился на Рому Платон, явно собираясь устроить ему повторный экзамен.

– Ну, один дурак, а другой молодец, – со вздохом облегчения ответил ученик.

– Молодец известно где болтается. Только это не определение.

– А что же? – изобразив покорное удивление, спросил Рома.

– Оба малы, только один умом мал, а другой избранным Мал, – ответил учитель, вытягивая губами последнего мала до размеров слона.

Рома совсем растерялся.

– Ну, Малик, ладно… Ну Мелек… – наставник делал длинную паузу, и молчание Ромы зависало над ним Дамокловым мечом. – Царь, понимаешь, начальник, унеси тебя Млечная!

Рома почтительно улыбался.

– А еще числом: у первого немного… – Платон, поглядывая на мюрида, тянул почти чеховскую паузу, – извилин, а у второго – братьев, стоящих за властью.

– А-аа, здорово, – только и нашелся ответить Рома.

– А чем монархия отличается от единоначалия?

– Ну, этим, – сделал первый изгиб мюрид, словно забыв, что перед ним не преп из «Керосинки», а настоящий начальников начальник.

– Языком, – почти с брезгливостью пояснил Платон. – А участковый от ангела?

Рома, решив сдаться, замолчал.

– Вестью, – уже спокойно сказал мистагог и, подумав, добавил: – Перед заплывом будем контрапункт изучать. А иначе ходить тебе в ооцит-недососках до следующих Овулярий.

– Дядь Борь, ну ладно недососком называете, так еще и ооцитом теперь, за что, спрашивается? – обиженно гудел Рома. – Кто такие вообще ооциты эти, третий раз уже слышу, а догнать никак не получается.

– Мне что теперь, за весь чурфак здесь работать? Базовых знаний не дают. Выпускник ооцита с овулякром путает. На титул обижается, как лох последний. Степеней не знает, в началах тоже не силен, только сосать умеет, – гневался Платон, обращая свои инвективы[108]108
  Инвектива – от лат. invectiva oratio – бранная речь, гневное обвинение. Во внутреннем круге, или, как любили выражаться братья, «по эту сторону «⨀» часто играла обратную роль – скрытого от профанов восхваления. – №.


[Закрыть] куда-то вперед и выше себя. – Но сосабельность, это от Нее идет, чурфак здесь ни при чем, – справедливо заключил он и взглянул на так и не дождавшегося ответа ученика.

– Ладно, – смилостивился он. – До купания всем участникам мистерий присваивается состояние предрожденности, выраженное префиксом «ооцит». Это делает всех равными перед купанием. Происходит полное regressio ad uterum. Предыдущая иерархия должна умереть, и на ее прахе возникнуть новая. Поэтому каждый здесь уже не просто игнарх или олеарх какой – теперь ты ооцит-недососок, а я ооцит-археарх.

– Такого раньше не было, дядь Борь. Церемониарха помню, олеархом вы еще назывались, кажется, и медиархом тоже, а вот чтобы археархом – не было такого.

– Значит, будет. Это релятивная степень в темпоральном порядке[109]109
  Переводя с братской фени на русский язык, это относительная степень в созданном на время порядке старшинств. – Вол.


[Закрыть], – весело сказал Платон и подмигнул ученику.

– Понятно, ваше дышло. А нам только шею подставляй.

Онилин взглянул на сидевшего за столом неофита: он уже не раскачивался на стуле, теперь его тело точно вписывалось в позу прилежного младшеклассника за партой: руки поленницей, пальцы вытянуты. Либо присмирел, либо комедию ломает, решил Платон и уже собрался было встать, как вдруг его ученик столь же канонически оторвал от стола правую руку.

– Можно вопрос, наставник, – почтительно обратился он, расплываясь в улыбке.

– Отчего же нельзя. Спрашивай.

– А проэты ваши, у них рудимент какой-никакой имеется?

– Рудимент есть, но… – начал говорить Платон, чувствуя, что впадает в приступ афазии, – не чисто их, типа. Они к писсателям принадлежат. А у писсателей рудимент, знамо дело, имеется.

– А кто еще к писсателям принадлежит?

– Если строго, то прозайки… Правда, в последнее время тем же рудиментом и журнаши[110]110
  Журнаш – судя по контексту, происходит от слияния двух слов журналист + наш. Иначе говоря, журнаш – пропазиционер в средствах масс-медиа. – №.


[Закрыть] стали бахвалиться, но это они врут, нет у них писала, ни один предъявить не может. У словолюбов бывает, сам видел, небольшое, но имеется. Еще… Да, вот еще сказывают, один любомудр как-то демонстрировал на раздаче. Больше не вспомню.

Рома бросил взгляд через стол, где сидели красно-коричневые, и спросил:

– А прозайки, они что, про заек сочиняют, если проэты про это? Анекдот какой-то.

– Нет, ты, Рома, даешь. Это же СОС, а не ОРТ какое. Хотя про заек, да, был у нас пиит один, во внешнем круге, или на подступах, Херхоров, кажется. С хорошим, хочу сказать происхождением, от самого Хора, но воспитание, мон ами… Да ладно, хер с ним, с Херхоровым, пора кончать с рудиментами, интродукция на носу, за ней собрание и все – в реку. На чем мы там опять споткнулись?

– На прозайках, – напомнил Рома.

– Мог бы догадаться, не Херхоров все-таки. Проэты, ты и сам, наверное, почувствовал, складни складывают, чтобы в уши тебе легче втекало, а у прозайков слова рифмовать то ли не выходит, то ли не в кассу считается, и вообще, они циники все, и про это у них не очень-то пишется.

– Ну а почему прозайками-то называются? – недоумевал Рома.

– Я ведь тебе сказал уже, потому что не на одном духу пишут, как проэты. Прозайки остранить все норовят, фиги в карманах держат, хотя и без фиг на пальцах у них писало в руках, как смоква вяленая, – в общем, не по-людски у них творчество выходит, с потыками да с заиками.

– А-аа, зааа… – кажется, Рома хотел что-то спросить, но неожиданно и сам споткнулся обо что-то.

– Почему не прозаики? – помог ему Платон. – Хер их знает. Это до меня сложилось. Думаю, новый термин придумывать лень было, а чтоб как снаружи у лохоса принято – Устав не позволил. Вот прозайки с проэтами и вышли.

– А рудимент, как рудимент их выглядит? – не унимался Рома.

– Ну ты привязался с писсателями этими. Их все одно за второй круг не пустят. Их рудимент недососки даже факультативно не проходят. Так, любопытство одно. Праздное.

– И все же, – настаивал неофит.

– Ну, ты совало свое хорошо знаешь?

– А то, как не знать. Родное.

– Ну, представь, что вместо алой маковки на нем сублиматор стоит.

– Маковку представляю, сублиматор – как-то не получается.

– Сублиматор – та же маковка, – пояснил Платон, – и материал тот же, только в фигу маковка их сморщена от сублимаций постоянных.

– Тогда это и не рудимент вовсе, – резонно подметил недососок, – рудимент от рождения дается, а этот от сублимаций.

– Вот я те и говорю, не стоят писсатели эти того, чтобы время на них тратить. Я вот держал у себя парочку, но быстро разочаровался – писсатели в домашних условиях – сущий ад. То одно у них не так, то другое – стону много, а толку чуть. В общем, как ооцит ооциту скажу: сколько писсателя ни корми, он все одно: и нелюдим, и жаждою всегда томим, и от бабла добра не ищет. Иль от добра – бабла. И болью жжет… Геморрой, короче.

– А чего вы тогда с этим, – Рома кивнул в сторону красно-коричневых, – с Пронаховым возитесь? Мало того, что он весь левый какой-то, еще и гадости о вас пишет.

– За это и люблю. По мне лучше Пронаховы гадости, чем прелести Гайдаворовы.

– Но он же вас лохосу при первой возможности сдаст.

– Лохосу при первой возможности меня, да и тебя тоже, любой из адельфов сдаст – глазом не моргнет. А после этого красно-коричневого хоть образ в истории останется. И Братству эти ненаши, заступники левые, помогают так, что, будь моя воля, я бы всех наших, порази их Мамай, грантополучателей алчных, в общем всех этих дармоедов-пропазиционеров, я бы их всех в Нижний Дуат определил, в глушь Саратов, нет, дальше, в Прокопьевск куда-нибудь – учителями, в школу вечернюю.

– Помогают, дядь Борь? – не заметив сверкнувшей над головами пропазиционеров молнии, удивился Рома. – Да вы киселя объелись. Они же враги по определению.

– Враги по определению в Белых Столбах сидят, щи с пациентами прихлебывают. А в жизни диалектика, брат, тьфу, совсем ты меня заговорил – Устав нарушаю, – какой ты брат мне, ооцит-недососок. Так вот, откуда без врагов вектор возьмешь? Откуда о злодейских помышлениях своих узнаешь? Да понимаешь ли ты, как тяжело злодейства придумывать! А тут пригласил на вечерю тайную, потом двери в зал собраний перед носом закрыл – и получай такие таинства, Сен-Жермену, да что там Жермену, самому изначальному грандмастеру Хираму не придумать. Разве что крипто-хулиган Пердурабо[111]111
  Сен-Жермен – известный авантюрист от эзотеризма XVIII в. В учительное наставление Платона сей маэстро тайных наук попал по причине авторства, действительного или мнимого, опуса «Святейшая Тринософия». Хирам (Хирам Абифф) – «Сын Вдовы», легендарный строитель из Тира, руководивший постройкой Первого Храама. Пердурабо – скорее всего Платон имеет в виду скандально известного мага XX в. Алистера Кроули, «Зверя 666», спермогностика, тантрика, мистика, поэта, альпиниста и пр. пр. пр. – Вол.


[Закрыть] фантазией превзойдет.

– А я и не знал. Может, Пронахов ваш в кураже и шестки все эти придумал, от аварха до епарха?

– Ты на человека не наговаривай, хоть и красно-коричневый он. И на Устав не боггохульствуй. Кровью он писан. А вот териоморфные формы арканархов я во многом у него списал. И сами арканархи рады. И часть ритуалов от него пришли. И меню причащения.

Рома с возрастающим удивлением и почти уважением смотрел на широкое красно-коричневое лицо мэтра закулис.

– Что-то не похоже, что халява сегодняшняя его рук дело, – решил неофит.

– Конечно, не его. Этой халяве три тыщи лет с хвостиком. Я про другие причащения говорю, которые не только языком, но и телом.

– Да, Платон Азарыч, обаял вас кот Баюн. Глядите, как бы сурик его на вас не перевелся.

– За сурик, мон ами, можно так ответить, что потом всю жизнь не отмоешься.

– Вы чего, дядь Борь, я же о краске говорю.

– Если о краске говоришь, говори краска. Красная краска – говори красная, коричневая – говори коричневая, а суриком краску по ту сторону «⨀» называть будешь, здесь Суриком одного очень уважаемого младоарканарха зовут. И не дай Богг ты его не в том контексте употребишь, в наказание будешь пальцы резать ЕБНу.

– Это кому наказание, дядь Борь? Мне или первому президенту? Если мне, то как-то странно это от вас слышать. Пальцы резать, сами знаете, дело привычное.

– Одно дело какому-нибудь керосинщику фаланги стричь, другое – ЕБНу… Намаешься.

– Да у вас тут, в СОСе, слова в простоте не скажи! – возмутился ооцит, явно перебирая с негодованием.

Платон подозрительно посмотрел на недоделанного правдолюбца, но ничего в ответ не сказал, только подумал, недоговаривает малец, и на тему пальцев против обыкновения не стал любопытствовать. Очень странно. Его мысли прервал монолог осмелевшего после халявной каши Негуда, громкость его речи постоянно возрастала, и вскорости Платон уже мог разобрать слова, затем предложения, но… никак не смысл сказанного. А говорилось сказанное резко, с выносом головы и какой-то тайной дерзостью во взгляде.

«…возможно, это дериватный ресантимант на сотериологический партикуляризм… Манна – примордиально-инициатична, молоко – МЛК – гематрически[112]112
  Гематрия – в каббале числовое значение отдельных букв, слов и выражений для установления духовных связей с означаемыми ими сущностями и СоСущностями. Слова и выражения, имеющие одинаковые суммы, считаются тождественными в высших слоях метареальности. В нашем случае молоко и мелек, если принять консонантный метод записи слов, равны не только в малой (в пределах первой десятки) и полной (сумма всех числовых значений без редукции), но и в гематрии первичной, т. е записи подряд числовых значений букв слова. – Вол.


[Закрыть] мелек – царственно… но контаминантный кисель аморфичен, гетеросубстанционален… обеспечен как сакральный гамос, так и профанический мезальянс элементов… Импрегнация этатически инвариабельна… А то… Аллюзия на контринициатическую депривацию? Нет, гомодевиацию гностического апассионаризма в асимптотической сингулярности Исхода. Пурически-атлантистский фаланстер диссолютивен. Парадигмальная униформность акомфорна. Поэтому… – Негуд встряхнул лучисто-солярной растительностью на голове и щеках. – Точно! – почти вскричал он. – В полишинели чреватых призраков бурной кровавой витальности должен скрываться фаллический сотер, извергатель ледяных фасцинаций[113]113
  Каким бы странным ни показался этот чудовищный период Негуда, он вполне поддается переводу в плоскость обычной речи. С некоторым упрощением по-русски выпад будет звучать примерно так: «Возможно, это неприязнь, вытекающая из дробления спасительного начала… Манна изначально обладает посвятительным свойством, молоко же в гематрии тождественно «мелеку» – царю, и потому – царственно… но сваренный из различных компонентов кисель не имеет структуры… (отсюда, им, в нем?) обеспечивается как священная свадьба элементов, так и их отторжение… (В результате свадьбы) Беременность государством (так!) неизбежна (неизменна?)… А то… Намек на отлучение в противоправном посвящении? Нет, однородное (гомосексуальное?) извращение гностической отрешенности, в пределе стремящейся к исключительному моменту Исхода. Чисто-атлантистская община склонна к саморастворению. Образцовая однородность непреобразуема… Поэтому, точно! В неразличимых призраках бурной кровавой жизненности должен скрываться фаллический искупитель, извергающий ледяное очарование. – Вол.


[Закрыть]».

– Браво, Саша, – со скукой во взоре выдавил комплимент Пронахов, – только что я народу скажу, манная каша не икра котелками и не соловьиные языки в желе – гнев на ней не откормишь, – посетовал он, отодвигая миску с нетронутой халявой.

– Манная каша, Александр Авдеевич, – полемически вздрогнул Негуд, – нет! Уроборическая гримаса, хохот кадавра на космическом потлаче, биг банг насмешки – Зазеркалье излишеств – роскошь тюремной пайки[114]114
  В этом периоде Негуд развивает шаманскую сторону своих заклинаний. Уроборическая гримаса – очень яркий образ. Поскольку Уроборос – змей, гримаса вызвана тем, что в его пасти находится собственный хвост. Далее по тексту: «Смех трупа в безумстве космической раздачи, большой взрыв насмешки», – все говорит о том, что Негуд проникся тайной беззакония, досадуя лишь на убогую роскошь тюремной пайки. – Вол.


[Закрыть]…

– Да хватит тебе, Мерлин, – тонким, но решительным голосом прервал полет товарисча Номил. – Шли на ужин – к Сатане, попали на утренник – к Деду Морозу.

Где-то слева от их стола послышалось утробное хихиканье. Платон повернул голову и воткнулся взглядом в стекла очков, спрятавшихся за тремя линиями кожистых оборонительных валов. В стеклах, как в иллюминаторах, расплывались большие карие глаза. «И откуда эти полунимики[115]115
  Полунимики – в дословном прочтении «полуназванные» или «носящие половину имени». Чем вызвана подобная дискредитация, из текста не ясно. Возможно, соединившись в целое, полунимики сами кого-нибудь дискредитируют, братьев-гельмантов например. – №.


[Закрыть] взялись?» – недоумевал он, оглядывая странную пару, сидевшую за столом. Картина была фантастической. Огромные аморфные тела полунимиков так облегали ажурные стулья, что казалось, висели в воздухе, точно воздушные шары. Платон перевел взгляд на компанию красно-коричневых – те презрительно смотрели на источник сарказма. В ответ на молчаливое презрение смех за столом полунимиков усилился, затем перерос в «ха-ха» с кашлем, а кашель сменился диким грохотом падающего тела в сопровождении воплей, чертыханий и кое-чего покрепче.

– Коммуняки проклятые, даже стулов после себя нормальных не оставили, одни кучи, – голос шел откуда-то из телесных руин, похоронивших под собой шаткую стульную конструкцию. Эти обертоны ни с чем не перепутаешь. Скрипучая инвектива, несомненно, принадлежала Новодарской из племени матеро-анархистов, а неловкая помощь в виде пухлых протянутых ручек – экономо-синдику Гайдавору.

Эти матерые полунимики, эти половинки разделенного демдрогина[116]116
  Демдрогин – если разделить его аналогично андрогину (андрос – муж. р., гина – жен. р.), получится доселе невиданный пол – демдрос. Следовало бы его ввести и в нашу версию реальности, чтобы не путать с «мужчиной обыкновенным». – Вол.


[Закрыть], так и не смогли, в отличие от описанного тезкой Онилина, расстаться и пойти своим муже-женским анархо-синдикалистским путем. То ли демиург был навеселе и чикнул не в том месте, то ли притяжение по причине немалых масс оказалось больше расчетного, но факт есть факт – полунимики наотрез отказались разбегаться на Уставную дистанцию и в то же время соединиться обратно не могли по причине критических размеров разделенных половинок. Так и хихикали, смехом жили – не тужили. «Только на хера их сюда взяли? – недоумевал Платон. – Не с красно-коричневыми же воевать? Куда им… Но и стулья ломать – не призвание, однако».

Конец этой фарсовой интермедии положил третий звонок. Новодарскую с Гайдавором он застал в странном, почти парадигмальном объятии, которое, с поправкой на сегодняшнее время тоталитарного либерализма, вполне могло бы вдохновить как автора «Рабочего с колхозницей», так и творца-антипода мухинского шедевра на Парижской ярмарке 37-года – столь же монументальное творение Торака с его чисто арийским союзом[117]117
  Торак и Мухина – известные скульпторы, правильнее морфогены («придающие форму» – греч.) времен расцвета Э4С. – №.


[Закрыть]. И вот, утвердившись вертикально, эти люди новейшего демократического типа стали искать глазами источник раздавшегося объявления, а нижней частью лица – место, куда бы сплюнуть. Потому что из динамиков, развешанных в зале, лилась бархатная, но не для демушей[118]118
  Возможно, сокращение от «демократических ушей», нельзя исключить и в значении специального устройства для фильтрации речи наподобие бирушей. – Вол.


[Закрыть], речь братской весталки:

– Дорогие товарищи, овулякры и ооциты, недососки и сосуны, старшие начала и младшие элементали: загребы и заглоты, дыхачи и огничи, – через несколько минут в галерее церемоний начинается интродукция кандидата в олеархи-сосуны, ооцита-недососка с реестровым номером сорок девять. Просьба убрать за собой посуду и проследовать на церемонию.

Рома с учителем послушно встали и, собрав в стопку алюминиевую утварь, направились к окошку с надписью «использованная». Почти поравнявшись с красно-коричневыми, они застали за их столом следующую картину: сидящий между Негудом и Номилом Пронахов как-то подозрительно разглядывал стакан с киселем, застрявший в его руке на полпути ко рту. Номил, поглаживая жидкую седую бородку, уговаривал его отведать халявы, аргументируя, что неудобно как-то отказываться от скромного, но все же угощения. Платон замедлил шаг. Пронахов, не опуская ложки, молчал.

– Это же пародия, – наконец-то просветлел он в лике и голосе, – на святые дары. Плоть и кровь, каша и кисель, белое и красное… – разглядывая дары, размышлял вслух Моцарт духовного сопротивления, – красное… Красное! – сказал он резко, точно спичкой чиркнул. – И кто из вас знает, из чего сварен этот кис-эль? – загадочно вопросил он, выделяя из продукта суффикс «эль», как из какого-нибудь Сама-эля, только неопознанного чина и звания. – Саша, – повернулся он к Негуду, – не известен ли тебе Кис из демонических начал?

– Кис, – лихо начал Негуд, – Кис, – повторил он и затормозил. – Может быть, Кисс, с двумя «с», тогда Кисс-эль – бог поцелуя. А поцелуй – обмен пневмой и душой-дыханием «ка». А если «кисс» – «поцелуй невинности» – и в основание позвоночника, – это толчок, это пробуждение кундалини. Была еще группа KISS, тогда мало кто знал, что это аббревиатура: Kings in Satan Service.

– He то, Саша, не то, – подустав от «нехорошей» конспирологии, вынес вердикт Пронахов, – не цепляет твоя каша-акаша, – заключил он и посмотрел на остановившегося перед ними Платона с учеником.

– А вы что думаете, Платон Азарович? – спросил он, обращаясь к ним.

– Не стыдно, Александр Авдеич, – сказал Платон, никак не ожидавший того, что испрашивать секреты Братства будут непосредственно у их хранителя. – Забыли, что на шаббате пьют? На крови, на крови киселек, нежто товарисчи соли не почуяли? – спокойно признался он и, повернувшись к Роме, тихо, но разборчиво, словно продолжая прерванный разговор, произнес:

– Конденсация ультрасуггестивного поллюцинажа в эгрегориальный некрономикоз[119]119
  Действительно, период не для профанных мозгов. Вот жалкая попытка перевода: «Выпадение ультравменяющего спермоистечения на тонкий духовный уровень смертоименитства». – Вол.


[Закрыть]. – И пока Рома открывал рот, чтобы возмутиться, он взял его за локоть и почти поволок прочь. Когда они отошли, он расцепил объятия.

– Теперь спрашивай или возмущайся, – разрешил он ученику.

– И правда, на крови? – не скрывая восторга, дивился недососок. – Я не распробовал что-то. Добавку можно попросить?

– Ну, какая кровь на халяву, Рома? Это я так, сочинителю помог, мучается же, – признался Платон и, отвернув голову в сторону от опазиционеров, рассмеялся.

– А эта, конденсация… некроза, или как его там, это о чем?

– О чем – через неделю узнаем.

– А сейчас? – настаивал недососок.

– Сейчас не узнаем.

– Почему, секрет?

– Никакого секрета. Я сейчас и сам не повторю того, что сказал. Эта шелуха с меня иногда сама по себе отлетает. То ли шутка, то ли утка. Но в каждой шутке есть доля утки. Смотри, как Негуд за ней поплыл, – сказал Платон, едва заметно кивая в сторону представителей «красного смысла».

– А он – повторит? – удивился Рома.

– Не только повторит, но и объяснит, как все это страшно… Страшно контринициатично.

– А он откуда знает?

– Почем я знаю, откуда он знает, может, вещает через него кто.

– Дядь Борь, а, дядь Борь, а на каком он языке гониво свое втирает?

– Кто?

– Ну этот, с бородой, Негуд, кажется.

– A-а, это феня традиционалистская.

– Вот бы научиться такой.

– Брось, бесполезняк это. На этой фене начнешь «за долю» – кончишь на Гиперборее какой-нибудь с шишом в кармане и ветром в голове.

– Платон Азарович, – понизив голос, словно бы перед чем-то оправдываясь, обратился к патрону ученик.

– Ну, – отозвался мистагог.

– А вот вы говорили, что как-то держали парочку писсателей… ну, в домашних условиях.

– Ну, говорил, – согласился Платон.

– А вот этих вот, если завести, как, думаете, приживутся?

– Не советую, один клопот с них в доме.

– Клипот, вы хотели сказать, – поправил Рома.

– Клипот, предание тебе в ухо, сколько раз говорить, ниже Царства находится, а клопот – в доме. Понятно?

– Абсолютно, – согласился Рома.

– Ну, то-то же, – смягчился Платон и, свернув с учеником в галерею интродукции, неожиданно столкнулся с самим Спонсоросом.

Этого еще не хватало.

Правда, то, что перед ними арканарх совершенного двуличия из самого ноокома, великий и ужасный Жрож, знали только сами арканархи, члены-тринософы, диархи да атарх с церемониархом. Поэтому для стороннего наблюдателя перед инициатической связкой мистагога и его ооцита-недососка появился самый обыкновенный черт, с рогами, копытами, большими женскими титьками и перевернутой пентаграммой на лбу. Но Платон, как наблюдатель не сторонний, до сих пор не мог понять преференций этого величайшего комбинатора. Он готов был увидеть его под номерами один, четыре, тринадцать и даже, прости ему Божже грех содомский, два, но никак не в виде вульгарной пятнашки из правдославных страшилок.

Теперь одна надежда – на Ромкино сосалище.

Чорт отчетливо цокнул копытом по старому, еще советскому паркету, дыхнул серой и небрежно прошелся тыльной стороной кисти по сосалу Платона. Ту же операцию он хотел проделать и в отношении недососка, чтобы сократить ритуал приветствия и успеть расспросить своего протеже, Платона Онилина, о провале одной из программ строителей горы, но… приданный мистагогу недососок в стремительном и в то же время совершенно подобострастном прыжке поймал губами волосатые пальцы арканарха и столь рьяно приступил к выражению признательности и почтения, что через несколько секунд его усиленного сосания Жорж закатил глаза и стал мелко бить копытом, сотрясаясь всем своим дьявольским телом. Когда Рома оторвал свое сосало от вседающей десницы, на ней явно убавилось волосков, а сгиб указательного пальца вообще был слизан до младенческой первокожи.

Пятнадцатый номер, откинув голову так, что его рог чуть не заехал в глаз стоящему позади стражу-териарху, тяжело, словно после эякуляции дышал – это насторожило громилу, и он угрожающе шагнул вперед, выкатывая из себя грозную ширу, но Соррос, вовремя подняв вверх левую руку, остановил стража и в совершенном блаженстве, какое только способно выразить клыкастая рогатая голова, двинулся прочь.

Платон снял побелевшие пальцы с локтя недососка и облегченно вздохнул.

– Брависсимо, – прошипел он и, подталкивая Рому, быстро свернул за угол в рекреацию.

Платон видел, как его недососок еле сдерживал слезы от боли.

– За что? – всхлипывая, спрашивал он.

– Извини, – покаялся Платон, – не было времени объяснять.

– Я думал, вы настоящий мистагог, Платон Азарович, а вы какого-то ряженого черта испугались.

– Если бы черта, недососль ты мой, – ласково обронил Платон, – это же сам Жрож-совершенный.

– Какой такой жрешь?

– Совершенно двуликий первосос, его высоство Жорж или Жрож Соррос.

– Тот самый, что породил торговлю биржевыми фикциями, а прослыл благотворителем – этот, что ли? – сделал предположение Роман.

– Скорее Тот Самый, – подтвердил Платон, дивясь осведомленности ученика в тайных титулах строителей горы. – Только ты откуда про его порождения знаешь? – не удержавшись, задал он неуместный для его учительского положения вопрос.

– Да в любой газете пишут.

– Что пишут? – с интонацией человека, лет двадцать пролежавшего в коме, спросил Платон.

– А то пишут, что Жорж Соррос – президент благотворительного фонда, помогающий ученым всяким, интеллигентам, инвалидам, ну и так далее.

– Фух, – с облегчением вздохнул Платон, – ты про это гониво? А я думал, ты тайные имена двуликих строителей знаешь.

– Не, дядь Борь, не знаю никаких строителей, – как-то нарочито наивно согласился Деримович, и Платон опять почувствовал холодок под кожей.

– Его полный титул Соррос-Негоген[120]120
  Соррос-Негоген. – Палиндром «негоген» образован из слов «негоция» – торговля и «ген» – порождать. – №.


[Закрыть]. Таких тяни-толкаев двуличия в Братстве больше нет. Осмысленные палиндромы встречаются. Ага-хана ты уже знаешь, есть еще, ну, скажем, Нилов, или там Раван Йад, Кадум какой-нибудь, Натан Танатович Мор… ну, в общем, имеются двуликие, но так, чтобы в ноль отразиться, такого больше ни у кого нет.

– А что их, двуликих, специально такими именами награждают, или случайно выходит.

– Случайно только «э-э» выходит, а за всем остальным Наблюдательный Совет ноокома присматривает.

– И за Сорросом тоже?

– За ним трижды тоже. Инвариант он. Редкий фрукт, хоть и сорный. Сор рос-рос да и выррос в Жоржа, а аппетиты у него, сам знаешь, ни одна «ж» не утолит.

– Разве он тоже баклажан синий? Старый ведь у него Янус[121]121
  Янус – двуликий греческий бог рубежа года, одним лицом смотрящий в новый, другим – в старый год. Скорее всего Роман путает два термина: имя бога и название, предусмотренное для заднего прохода.


[Закрыть], а туда же…

– Синий? Ты о чем, о жопах, что ли? Запомни, эту часть тела на «ж» только лохос зовет. А я тебе о Жади[122]122
  Жадь – неизвестное божество или персонификация сил влечения в Союзе СоСущих. – Вол.


[Закрыть] говорил. У нее, Жади, аллергия на жопы адельфовы. Услышит – вмиг отвернется – и пойдешь пустышки обгладывать. Потому никто из братьев ни свой, ни рядом стоящий афедрон жопой не назовет. Задом – еще назовет, не передом же, анусом – может, субилаторием – куда ни шло, а жопой – упаси Божже.

Рома задумался, потому что он не знал, ни что такое субилаторий, ни где находится афедрон, но продолжать рискованную тему не решился. Лучше он спросит о титуле этого совершенно двуликого Жоржа, которого все знали под прикрытием Спонсорос.

– Дядь Борь, ладно, Богг с ними, с жопами этими, – примирительно и с некоторой иронией сказал недососок, а Негоген – это к чему относится?

– Ты же сам сказал о нем, я думал, сболтнул тебе кто.

– Вообще, не втыкаюсь, – признался ученик.