Текст книги "SoSущее"
Автор книги: Альберт Егазаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)
А в мешок брутально его. У кого сердечко так себе, может и зайтись.
Онилин встал, убрал шприц в ящик тумбочки и прошелся по крохотной комнате туда-сюда. Он волновался. Если его недососок не накосячит в прохождении, то и ему зачет.
Мистагог вздохнул и подошел ко второй тумбочке. Открыв ее, он обнаружил свежий номер орденского глянца со сбивающим толк названием «Вокруг Сета».
До заплыва оставалось еще целых сорок минут. Идти в клуб к возбужденным предстоящим купанием братьям ему совершенно не хотелось. Странно, но в своем туманном далеке Платон думал, что его буквально захлестнет волной эйфории при встрече с адельфами, закружит вихрь идей, концепций, проектов и программ. Ничего этого не случилось. Вот и сейчас, поставив недососка на путь горя, большое, признаться, дело, Онилин ничего, кроме пустоты, не ощущал. И даже ребяческие шутки с опазицией теперь казались глупыми и не стоящими того внимания, которое он им уделял. А жажда заполучить списанную «тушку» для стратосферных полетов – годной разве что для детсада. И вообще, что он здесь делает? Зачем бросил свою Анельку, дом, собаку, свой уютный, защищенный, почти медвежий угол. Любуется на Родину-мать, которая столько лет зовет и зовет, а защитников за спиной у нее так и не видно. Ни белокурых викингов, ни монгольских орд. Встретились, называется, два одиночества. Платон тоскливо вздохнул, посмотрел на блин часов и подумал об оставшейся в шприце капле. Еще немного, и Деримовича вопрет так, что вся его прошлая жизнь покажется ему коротким эпизодом.
А ему остается только ждать. Роль непривычная, можно сказать, постыдная.
Платон отвел взгляд от окна с видом на неожиданно потерявшую для него шарм Родину-мать и уставился в обложку лежащего перед ним журнала. Вверху, как обычно, располагалась одна из инсигний Братства: SOS на фоне распростертых крыльев. Ниже крупным шрифтом были напечатаны топ-темы выпуска. Крупно – headline номера: «Труба зовет». Но в отличие от уместной для печатного органа сосунков нефтяной трубы, обычно представляемой каким-нибудь извивающимся змеем, заголовок иллюстрировали трубы другого сорта, что были приставлены к раздутым щекам сомнительного вида ангелов, созывающих, как известно, к Суду Божжему. Журнал был выпущен неделю назад, а готовился и того раньше; соответственно сегодняшние Овулярии, как считалось до этого, абсолютно не прогнозируемые и спонтанные, никак не могли попасть на его страницы. Следующий тренд номера «Тянем-потянем» – можно было принять за «утку» неистребимой среди журнашей тяги к фольклору, если бы не иллюстрирующий его коллаж, основанный на ведическом мифе.
На оригинале храмовой фрески была изображена известная сцена взбивания амриты из дармового сырьевого океана[218]218
Нижеприведенное описание в целом повторяет сюжет известного индийского мифа о пахтанье Мирового Океана для получения амриты, «пищи богов». – Вол.
[Закрыть]. Священную гору Меру, что находилась в центре композиции, но при этом ни по какой мерке на гору не тянула, а выглядела то ли пеньком, то ли обсценным лингамом, по сюжету мифа раскручивали с помощью толстой веревки две враждующие группировки духовной элиты ведической Индии: дэвы и асуры. Если же внимательно приглядеться к изображению, то становилось понятным, что канатом для божественной взбивалки служил неправдоподобной длины змей с анекдотичным для русского уха именем Васуки. Художник журнала сохранил фотокопию фрески практически нетронутой, все его изменения коснулись головных уборов небожителей и модификации растительности на лице. Теперь, после доработки миниатюры, хвост змея Васуки тянули бородатые и волосатые люди в широкополых шляпах, в то время как со стороны головы находились бритые в крошечных шапчонках.
Онилин усмехнулся, но почувствовал при этом неприятный холодок в области солнечного сплетения. Признать, а тем самым вынести на суд, пусть даже и под обложкой журнала «для внутреннего пользования», значимый и крайне опасный для Братства конфликт между его традиционной и реформаторской ветвями до сих пор не решался никто, включая выведенных за пределы «⨀» ренегатов.
Однако наглость орденских журнашей на этом не заканчивалась. Взять хотя бы название статьи на странице 33-й, чей номер уже был намеком на завершение его подъема по ступеням пирамиды Дающей. Название звучало так: «Совращение блудного сына». Причем в роли сына был изображен сам Платон Онилин, точнее его голова, выглядывающая из кустов с подобострастным видом (и где они откопали эту мерзкую фотку?), а объектом Платонова подобострастия служил он сам, только в мантии Косимо Медичи работы Понтормо. Проказливый компилятор для получения сходства даже не стал фотошопить профили: ни его, Онилина, ни жившего за 600 лет до него венецианского магната. Похожи, как близнецы братья. Только ушами Косимо не вышел. Уж больно аккуратные ушки у венецианского комбинатора при таком-то профиле. Что ж, времена меняются, нравы остаются – а заискивание художников перед спонсорами вообще предвечно. Только не для новых пройдох-журналюг.
Нет, ну надо же! Прямо в пах! Платон даже вспотел от негодования, потому как в совершенном на него наезде ему и подозревать было некого. О своих секретных генеалогических изысканиях он не сообщал даже жене и вышестоящим началам, а весь относящийся к ним материал шифровал самолично. Надо сказать, что в этих довольно успешных исследованиях Платон, отталкиваясь от своего поразительного сходства с жившим шесть веков назад Косимо, приводил убедительные исторические и генеалогические доводы в пользу своего родства со знаменитым флорентийским семейством. Естественно, не одного тщеславия ради. А чтобы стать вровень с лучшими из лучших не только во время Овулярий. И вот теперь его тайна раскрыта, да еще таким наглым образом! И будет крайне трудно выйти на автора публикации. Единственное, что он может узнать, так это то, что негодяй подписывается братом Пердурабо. И тот же, с позволения сказать, братец проявил какую-то совсем пугающую мощь в искусстве предсказаний. Напророчив не что-нибудь очевидное, типа войны, а событие, не поддавшееся доселе прогнозу, – Большие Овулярии. Что, если это не просто удачное попадание пальцем в небо, а скрытый от многих, в том числе и от него, план? План… На этом слове у Платона по спине побежали мурашки. И почему этим милым домашним словом «мурашки» называют гнусный озноб?
Онилин обнял себя за плечи, пытаясь утихомирить дрожь. А что, может, действительно план? В него бы уложилось и странное «отпущение» Гусвинского, и провалы в общении с арканархами, и даже поведение его недососка, который, несмотря на внешнюю наивность, иногда ведет себя крайне подозрительно. Если бы не стопроцентные проверки… Хотя о чем он, какие проверки при таком сосале! Сосало, конечно, не пришьешь, но… запугать и завербовать можно любого. «А что, если милейший Ромка Нах вовсе не овулякр сосунка, а мерзейший симулякр[219]219
Симулякр – соперник овулякра на подступах к Храаму, имитирующий избранность. – №.
[Закрыть], чудовищный гротеск взбесившейся Лохани?» – произнес он вслух последнее предположение. И вовремя, потому что, услышав себя, рассмеялся. Что за напасть, паразиты эти: то черви рифмические язык точат, то бациллы паранойи мозг травят.
Надо бы проветриться, решил Платон и, отложив журнал в сторону, вышел в коридор.
Проходя мимо двери с табличкой «офис № 4», он почему-то вздрогнул, представив себе за дверью сидящего за столом змея четвертого номера. Или на алтаре – в окружении братьев-офитов[220]220
Офиты – гностическая секта, поклонявшаяся змею (οφις – греч. «змей») как носителю истинной Премудрости. – Вол.
[Закрыть]. «Это какой же будет?» – спросил он себя и, разведя руки, попробовал вычленить в пространстве ползучего крупноразмерного гада.
Наверное, такой, чтобы к «четвертой» груди приложиться, усмехнулся Онилин.
Шутка почти удалась, и, немного успокоенный своей способностью все еще видеть смешное в тревожном, мистагог кандидата Деримовича вышел на свежий воздух приволжской ночи.
* * *
Они своего добились, эти битюги с сальными руками и смертельными жалами. Он действительно идет ко дну, как обыкновенный чмошник, запрессованный беспредельной гопотой на районном сходняке[221]221
Попытка перевода с фени обыкновенной на юрфеню (юридическую) будет выглядеть так: «как униженный вышестоящими началами человек, подвергшийся давлению применяющих насилие и не чтущих закон уголовных элементов на районном собрании всех противоправных сил». – Вол.
[Закрыть].
Деримович пошевелился в мешке, пытаясь выпростать руки. Руки скользнули по телу… Прямо по коже. Он, что, голый? Эта новость буквально разорвалась в голове. Почему? Он не помнит, чтобы его раздевали. Не помнит, что раздевался сам.
Все… Руки вверх. За голову. Расширить дырку…
Нет, пальцы не багор – мешковина на редкость прочна.
Каюк… Божже, отдать концы в этой холодной черной воде.
В позорном рубище тряпичного саркофага.
И тут он почему-то вспомнил бред Онилина об акве-воде и ее СОСАТ-ключе. СОСАТ! Где же оно, экстренное средство связи с братьями? Средство Сосунка! Именно – сосунка! А он, он пока еще овулякр недоношенный. И может быть, уже насовсем недоношенный. Недососок, одним словом. «Ха-ха-ха!» – уже забулькал Деримович, как вдруг нога его коснулась чего-то округлого и твердого. Да это же СОСАТ!
Извиваясь всем телом, как пойманный в мешок змей, Ромка все же сумел достать универсальное средство спасения и, находясь уже в полуобморочном состоянии, надеть на шею. Веревочка, слава Боггу, прилагалась. Теперь взять в рот… подуть. А дуть-то нечем. Собрав в легких остатки воздуха, он выдохнул его в полусферу и едва не потерял сознание. Перед глазами уже заклубились красные облака, и только слабая надежда спасала его от обморока.
И опять ничего не происходило. Багровые тучи уже обволокли его разум со всех сторон, а в голову, несмотря на близость конца, лезли совершенно никчемные мысли из проэтического откровения лженаставника. «Об акве-воде и ее музыкальном ключе, альфе в двойном венце. В начале вод лежит исход, лишь стоит альфе сделать ход. Иссякнет ключ, вода стечет, и жизнь, как песня, увлечет».
Красный туман густел с каждым мигом, сковывая мысли. Странно, но именно в этот момент фактического прощания с жизнью вспомнил он предание о големе. Единственное предание из немалого чурфаковского набора, которое запомнил овулякр-студент. И даже не само предание, а видеодемонстрацию глиняного монстра опять же на единственной посещенной им лекции. Запомнил так хорошо, что даже сейчас, в полусознательном состоянии он ясно увидел начертание на лбу глиняного робота – АМЕТ. А потом первая справа буква «алеф» средствами монтажа испарилась, и грозное чудовище само по себе стекло на землю коричневой жижей. АМЕТ – МЕТ.
«Аква – он в ней сейчас… – на последнем издыхании трепетала мысль. – Лишь стоит алеф ей стереть», – стучало в ушах.
И недаром.
Деримович, втянув живот, сумел-таки выдохнуть в СОСАТ искомый ключ: «Ква!»
Конечно же, «ква» – веселая и радостная песнь. Песнь жизни в водах смерти.
Как бы не так.
«Странная она», – вспыхнула и угасла в красном море забвения последняя мысль.
И море стало всем.
Точнее, все стало морем. Морем тьмы.
Тьмы безвидной и бескрайней.
Короче говоря, все просто квакнулось.
* * *
А на песчаном берегу острова Крит уже вовсю шло приготовление к заплыву по Внешней Волге. Подождав, пока челн с отпущенным Гусвинским уйдет вниз по реке, специальная команда бакенщиков на катерах перебросила через Волгу два ряда заградительных поплавков. Поплавки были сделаны из прозрачной пластмассы и снабжены электрическими лампочками, так что по завершении работ через реку протянулись две светящиеся красными огоньками змеи.
Народу на берегу прибыло. Возвратились с прощального места те, кто возлагал руки на отпускаемого брата, из Дворца культуры подтянулись степени пожиже, и отдельной процессией, храня медлительную важность, вышли к берегу представители старшего расклада.
Здесь, на берегу реки начало предстоящего заплыва выглядело чем-то фантастическим. Несколько сотен полураздетых братьев, разбавленные тремя десятками сестриц, смотрелись на прохладном песке уцелевшими пассажирами затонувшего круизного лайнера.
Кто-то пробовал ногой воду, кто-то пытался показать полное равнодушие к происходящему, а кто-то просто дрожал от самого настоящего животного страха. Повинный в злоупотреблении огненной водой Сусло-Непийпиво, а потому награжденный за это реликвиями ЭПН, в отчаянии разглядывал свои руки и украшенную увесистой голдой волосатую грудь. Точно в какой-то неандертальской молитве вознося вверх мощные кулаки, этот водочный синдик пытался разжалобить двух стерегущих его териархов. Териархи, с опаской поглядывая на взлетавшие перед их лицами кувалды Сусло-Непийпиво, то и дело шипели и показывали ему кончики шир, но синдик не прекращал своих опасных стенаний, справедливо полагая, что с такими кастетами на руках в виде десяти массивных перстней, одной килограммовой цепки и такого же по весу лаконичного распятия на шее, относящегося к не виданной доселе конфессии, ему до противоположного берега не добраться.
Виляя обтянутым в черное купальное трико афедроном, к подконвойному синдику приблизился Фредди Хок.
– Чё, суслик, добадяжился? – спросил он Непийпиво, пробуя воду. – Холодная, бля. Утонешь с цацками своими.
Обычно уверенный в себе, отчаянно дерзкий Сусло ничего не ответил обидчику, зато один из териархов с лысым черепом и похожими на клещи руками решил вступиться за своего подконвойного:
– Очко-то побереги, не один в воду лезешь.
Никогда не унывающий гигантопиг на всякий случай сделал шаг в сторону, чтобы, не дай Богг, не попасть под одну из грозных шир, и, отклячив свою «пигу» в сторону териарха, изобразил мощный бархатистый пук. Неприличный звук, хотя и был симулирован ртом – на скромной кисельной халяве газов не больно накопишь, – выглядел до того натурально, что ближний к нему страж чуть не бросился наперерез охульнику, но вовремя был остановлен товарищем. Не по Уставу это – адельфов ширять, даже мерзотников отъявленных, которых, сколько ни топи, все одно сверху плавать будут.
Платон двигался вдоль шеренги братьев, набранных из самых разношерстных начал, и дивился той немой, а местами и восторженной покорности любой дикости, любому абсурду, будь они спущены с верхних ступеней пирамиды начал. Этот нелепый благотворительный заплыв в честь чего-то там, чего он и сам уже не помнит, ночью, в холодной воде – неужели никто из этих олухов не понимает, что ситуация для несчастного случая самая что ни на есть удобная. Потерял сознание, не заметили, и все… Выловили под Астраханью. Река как-никак… Нет, все поплывут. Ведь на той стороне будут значки участников вручать и начертание на руку делать. А без железочки этой и без начертания никто уже не сможет ни продавать, ни покупать. Про сосунков и говорить нечего. Для них заплыв по Внешней Волге – цветочки. Им еще во Влажную лезть, в Волгу Нижнюю. Без Нижней к сосцам не приложишься. На слове «сосцы» Платон мечтательно причмокнул… Да, Нижняя забирает однозначно, правда одного, зато купаться в водах млечных ее – все равно что родиться заново, и не в этот колючий и мерзкий мир, а в негу несказанную. А во Внешней и без всякого жертвоприношения тонут. По чистой случайности вроде, хе-хе… Как тут не рассмеешься.
Глядя на большую и внешне разношерстную толпу, Платон нашел еще один повод для удивления: он относился к простоте управления этими «великими индивидуумами». Ибо кадры СОС и присные им элементальные начала, при всей своей уникальности и пышной значимости, вели себя по-холопски предсказуемо… Да, прав был Иосиф III, такие кадры, ничего не решая, решают все. С правильными кадрами механизм осечек не дает. Даже опазиция, недаром системной называется, – место знает в общем раскладе, потому и допущена до таинств внешних, и проклянет как надо, и гневу народному не даст ни угаснуть окончательно, ни вспыхнуть бесконтрольно. Ровное спокойное горение ненависти – важная составляющая баланса. Ну а кто не по чину мыслить задумал или, чего более, за покров двух Маат заглянуть, этим и вода – смертный враг – кому ноги сведет, у кого сердце йокнет.
Проходя мимо мелочи из синдиков, декапротов и прочих малых начал, он почему-то не заметил привычной вспышки обожания к церемониарху. Изменились времена. Мелочь всякая теперь не ему – Нетупу на глаза лезет, – а чем он командует здесь, кроме раззявки своей щелегубой? Кто он в сравнении с двуликим церемониархом Платоном Онилиным? Никто, зовут Никак, Нетупом погоняют. Одним словом, начальников молчальник и молчалок командир. Да вот он и сам, неладный. Хотя, надо признать, тельцем Нетупчик ладно скроен и ухватист к тому же, ну и рисовщик без меры. Вон как он шустро, но в то же время естественно, без тени смущения подскочил к ладье, картинно напрягая довольно развитый торс и подтягивая твердые булки узкого субилатория. Успел, сорвал несколько восхищенных взглядов рассаживающихся в ладье представителей старших начал. Особенно пристально смотрели на ладную фигурку две коронованные особы: Альберт Монаков с почетного плавсредства и Миха Солнцевский[222]222
Монаков и Солнцевский – здесь не фамилии, а указатели на крышуемые области (вероятно, княжество Монако в Европе и Солнцево – пригород Москвы) в патронажной географии конца эпохи четвертого солнца. – №.
[Закрыть] – с общего песка.
Завидев Онилина, Нетуп сделал еще один реверанс – двум принцам и одной принцессе – и повернулся к церемониарху.
– Вода холодная нынче, Платон Азарович, – с подчеркнутой заботой сказал начальников молчальник, – вы ближе ко мне держитесь, не приведи Богг, занемеет что – так уж я подсоблю.
Платон, пытаясь подавить невольное чувство страха, рассыпался в мелком, но вполне убедительном смехе.
– Я уж справлюсь, ваше высокотупие, в Темзах похолоднее водица.
– Сравнили, господин перебежчик, канаву с рекой.
– Канава-не-канава, а и там пираньи водятся.
– Видите, я же говорю, везде осторожность соблюдать надо, – сказал Нетуп, отворачиваясь от церемониарха и посылая воздушный поцелуй старшему раскладу, – в Темзе пираньи, а здесь, на Волге, – судаки бешеные – причинные места, говорят, любят. Вздохнуть не успеешь – откусят на раз. Судак – он не дурак, даже если на букву «м» он, и зубы у него, знаете, Платон Азарович, поострее наших будут.
Платон смотрел, как картинно, с самым серьезным видом толкая самую несусветную чушь, фиглярил этот Буратино. Быстр, очень быстр оказался его бывший протеже в сублиминальной суггестии[223]223
Сублиминальная суггестия – метод непрямого (подпольного) внушения, широко распространенный в так называемой рекламе – террористических атаках на остатки мышления, характерных для рассматриваемого времени. – №.
[Закрыть]. Гонит так, будто хуцпе[224]224
Неизвестный термин, вероятно, имеющий отношение к полемическим способностям. – №.
[Закрыть] с детства научен, и язык у него верткий, как угорь, и ядовитый к тому же, чисто червь щетинчатый.
– Ну уж вам-то бояться нечего, ваше деревячество, – ведь чурбаны не тонут, – стараясь не думать о возможных подставах со стороны Нетупа, нагло съязвил Онилин.
– Так и я о том же, ваше рыба… простите, ребячество, – если что, хватайтесь, полено – не соломинка, любого вынесет.
Но Платон уже не слушал коварного локапалу. Он почему-то озадачился судьбой своего подопечного. У него даже защемило в том месте, которое в лохосе принято называть ложечкой. Но то не ложечка щемила, то зашевелился в нем его внутренний гельмант, уловивший тревогу связанного с ним родственного начала.
Вероятно, и не тревогу уже, а самый что ни на есть животный, гельмантский страх.
«Как он там сейчас?» – думая о «пути горя» своего недососка, прошептал Платон в сторону кургана и тут же отправился на осмотр почти готовой шеренги пловцов.
* * *
Бескрайняя и безвидная тьма, в которую ухнул Роман Деримович, все еще обволакивала его, но она уже была не глухой. В ней слышались звуки. Не совсем приятные, конечно. Ведь это были звуки стрельбы, сопровождавшиеся стоном входящих в воду пуль. И стреляли, по всей очевидности, в него. При очередном выстреле тьма растаяла, и через распоротый очередями мешок Роман смог разглядеть нависшее над ним звездное небо. Он успел сделать глубокий спасительный вдох и погрузиться в воду, прежде чем длинная очередь, разорвав в клочья мешковину, вспорола ее белыми бурунами. По крайней мере, теперь он сможет выбраться из своей полотняной утробы.
Кесарево сечение с огненным крещением, – чувство юмора вновь вернулось к неофиту, и это был главный признак надежды на продолжение банкета.
Освободившись от лохмотьев, Ромка с удивлением обнаружил, что он фактически лежит на каменистом дне. И от поверхности его отделяло совсем чуть-чуть – не больше метра водной толщи, которую продолжали прорезать кипящие буруны от пуль.
Правда, он никак не мог понять, кому потребовалось стрелять в него, где он, и самое главное, как отсюда выбраться.
Живым, разумеется.
Возможно, он что-то прослушал в наставлениях Онилина, возможно, все вообще пошло не по сценарию. Но как бы там ни было, шкура у него одна, и спасать ее надо изо всех наличных сил.
Дождавшись окончания длинной очереди, Деримович извлек изо рта СОСАТ и вынырнул на поверхность. Он успел сделать два последовательных вдоха и заметить опоясывающий воду каменный барьер. Значит, он уже не в реке, а в фонтане или бассейне. Распластавшись для надежности на дне, Ромка попытался спокойно проанализировать ситуацию. Что, если это не банальная расправа, а жестокая проверка на вшивость? И сценарий прохождения остался в силе. Тогда и Онилин – не коварный предатель, а жесткий мистагог. Ну, а если все так, тогда по сценарию ордалий сейчас он должен быть в том самом бассейне, в который, по преданию, вляпался сам Озар.
Стараясь не вызвать волнения на поверхности, Деримович отполз на несколько метров, медленно развернулся в сторону центра бассейна и резко взвился вверх. Жадно глотая ртом воздух, а глазами – открывшийся перед ним вид, Ромка чуть не лишился жизни. Густой веер пуль прошил воду, лишь чудом не задев его. «Сколько же патронов у этого исполина? – подумал мист, плюхаясь в воду. – И какого калибра? И главное, как пройти к лестнице?»
Он лежал на спине, посасывая СОСАТ и глядя, как, прошитая огромными пулями, вскипает над ним вода, окрашиваясь то в красный, то в зеленый свет. Бассейн скорее всего подсвечивался, но, слава Боггу, блики на поверхности не давали вляпавшемуся гиганту разглядеть что-либо в глубине. А что делать ему? Ждать, когда закончатся патроны? А вдруг их много?.. Очень много. Не исключено, что на очередном всплытии он нарвется на меткий выстрел. Такие не ранят… – размышлял Ромка, потихоньку пресмыкаясь на дне. Сделав еще один удачный прыжок вверх и хватанув воздуха, он разглядел, что насупленный гигант палит с левой руки, а в правой у него… Божже, правый! В правой у него граната размером с авиационную бомбу. Если он пустит ее в ход, ему конец.
На какие же слова намекал Онилин, когда говорил про этого Озара-потрошителя? Женихом называл, точно… Жених, называется. Ну, не рассчитал траектории, вляпался, чтоб ему повылазило, и, что называется, оделся гранитом по это самое, которое по пояс будет. Делов-то. Зачем же других гондошить? Сам не гам и другим не дам, что ли? Собаки на сене и то добрее, те хоть лают, ну, укусить могут на крайняк, но уж точно не стреляют из такой вот страшной лохобойки[225]225
Лохобойка – общее название средств взаимоуничтожения лохоса в автолохоциде или лохобойне. – №.
[Закрыть].
Неожиданно в голову Деримовичу пришла мысль обойти этого Бен-ебена посуху. Выскочить из бассейна и в кусты. Вроде они неподалеку, а там бочком, ползком и к лестнице. А лестница у гиганта за спиной – несподручно ему палить будет. Камень-то его крепко держит, да и гуттаперчевым этого бугая не назовешь – больно мышцы много. Шанс есть, постановил Ромка. Нащупав рукой край бассейна, он взвился вверх и, не оглядываясь, метнулся в сторону. Он досчитал до двух, но очереди, к его удивлению, не последовало. Зато впереди раздался громкий стук, и перед его глазами выросла чудовищных размеров граната. После такой гранаты от него даже слякоти не останется, справедливо решил Деримович и в один прыжок преодолел расстояние, отделяющее его от спасительных вод.
Взрыв был такой силы, что, казалось, произошло землетрясение. Было слышно, как за ухнувшей ударной волной в истово голливудском духе зачмокали во плоти и залязгали по бетону осколки. А когда сокрушительный ураган унесся прочь, Ромка, не мешкая, вынырнул из спасительной воды. Главное, пока не очухался контуженый гигант, осмотреть поле битвы.
Картина его порадовала, более того, вселила надежду на благополучный исход посвящения.
Во-первых, граната, судя по пустой правой руке, в арсенале Озара-Потрошителя была единственной. А во-вторых, жертвой гранаты сделался сам грозный страж. Посеченный осколками, он истекал кровью, почему-то черной, как смола, и, судя по движениям головы, ничего не видел.
– Ну чё, допрыгался, апис-ляпис[226]226
Апис-ляпис – буквально «бык-камень». Апис – священный бык в египетской мифологии.
[Закрыть]! – злорадно бросил Ромка, не отдавая себе отчета в том, что употребил заветную формулу метаморфоза быкующих[227]227
Быкующие – от слова «быковка», означающего ритуальный танец, выполняемый с магической целью привлечения сил крышующего тотема. – №.
[Закрыть] героев в стылый камень. Не успел он проговорить магическую тарабару ляпис-превращения, как граница, отделяющая плоть от камня, стала ползти вверх.
Защитник кургана, почувствовав это, попытался вскинуть оружие на обидчика, но не смог – его левая рука была перебита. Басовито и страшно взревев, он перекинул автомат в правую, тоже раненную, но еще действующую руку, и стал поливать свинцом пространство перед собой. Еще мгновение, и Деримович был бы превращен в фарш, но его снова спасла вода. Теперь ему оставалось надеяться только на то, что процесс трансмутации плоти в камень много времени не займет.
Займет-не-займет, а Ромка решил мало-помалу ползти в сторону лестницы.
Правда, когда он вынырнул за очередной порцией воздуха, его ждало двойное разочарование. Первое заключалось в том, что разделительная линия, незначительно поднявшись вверх, замерла где-то на уровне пупка. И второе: ослепленный взрывом страж на звук стрелял почти так же метко, как и на глаз. И, кажется, он совсем не собирался умирать.
Деримовичу пришлось снова нырнуть в бассейн и задуматься о второй части заклинания. Апис-ляпис, получается, действует на нижнюю часть тела. Как раз до пупка. А на верхнюю? Кто из камня еще там являлся или в камень обращался? И какой из многочисленных камней предания? Краеугольный? – Был такой. Основания? – Черти что. Бесполезняк, подумал в сердцах мист и, чувствуя, как от удушья поплыла голова, поспешно вынырнул. Слишком поспешно. Прямо под черное дуло, которое смотрело ему в глаз до того уверенно, что можно было подумать, будто оно само, а не обезумевший исполин, искало цель.
Какая-то неимоверная, глухая, как ватное одеяло, тишина повисла над курганом. Ромка не дышал, хотя и находился на воздухе, не дышал и защитник-гигант, то ли отслеживая звуки-цели для финального выстрела, а может, и вовсе не нуждаясь в этой человеческой слабости. Теперь стоило Ромке шевельнуться и все, прощай молодость, титьки-митьки и прочие радости вновь испеченного олигарха.
Но он не шевельнулся.
Он просто нашептал СОСАТу только что придуманную им по типу митьки-титьки белиберду[228]228
Белиберда – магические заклинания, произносимые без участия сознания, но при этом приводящие к нужному результату; одна из составных частей так называемого «пути дурака»; от сочетания тюркских слов: белми (не знает) + берде (?ничего). – Вол.
[Закрыть] для окончательного вляпывания свободного героя. «Митра-Петра» – так звучала она.
Надо же, он и слыхом не слыхивал, что Митра сам из петрогенов, то есть рожденных из камня героев. А Петр – последний в их ряду.
Но он все же успел, Митра кургана, нажать на курок.
И все могло разом окончиться.
И стоящий на входе кандидат в олеархи-сосунки так бы и остался лежать на самых дальних подступах к Храаму.
Без геройской чести и траурных почестей. Просто еще один недососок-гельмант, оставшийся по ту сторону «⨀».
Да, все бы произошло именно так, но код «Митра-Петра» оказался правильным.
Ключом запечатывания. Клависом ляписа[229]229
«Ключ камня» в буквальном переводе с латыни. – Вол.
[Закрыть].
Да, он нажал на курок, неистовый страж Родины-матери.
Только пуля не дошла до края ствола, вовремя слившись с ним в единое скульптурное целое.
Словно почувствовав на себе омертвляющий взгляд Медузы, герой-защитник сделал отчаянную попытку повернуться в сторону наглеца, чтобы достать его чем угодно: руками, зубами… нет, уже поздно. Бетонная корка, быстро застывавшая на его теле, сковала движения гиганта, и его отчаянный порыв сделался тем, чем и был ранее – пластической находкой ваятеля[230]230
Если проследить метаморфозы каменного героя, то можно заметить, что конечный результат, запечатленный ваятелем, зеркально отображает тот, который наблюдается на Мамаевом кургане нашего мира. – Вол.
[Закрыть]. И только глаза околдованного словом исполина какое-то время провожали неофита испепеляющим взглядом. Он-то и оставил в затвердевших очах монумента таинственные черные дыры.
Уставший кандидат в сосунки, вынув изо рта уже дважды спасший его от смерти СОСАТ, вяло поднимался по лестнице, забыв обо всем, что ему предстояло сделать на следующих ступенях посвящения.
И зря.
– Стоять, сука! – раздался скрипучий голос, когда Деримович поравнялся с уходящей вверх стеной.
Неожиданно, и нельзя сказать, что обнадеживающе.
Ромка повернул голову в направлении звука, но никого не увидел. Только густые тени на рельефе подсвеченной стены.
Он сделал еще шаг. Стена издала треск, как будто от нее откололся кусок камня, и вслед за ним послышалось металлическое клацанье затвора.
– Стоять сказано! – раздался другой голос.
Деримович поднял голову вверх и увидел, как шевельнулись на стене тени, рождая скрежещущие звуки, потом от нее отделилась какая-то серая масса и потянулась к нему. Ромка сделал шаг назад, и тут же над ним вспыхнула огнем высеченная в бетоне надпись: «Ни шагу назад».
Когда-то этот призыв относился к защитникам Сталинграда, но теперь явно адресовался ему.
– Назад ни шагу, – басовитым многоголосием донесся от стены и устный приказ.
И вся она вдруг ожила движением. Все вмурованные в стену лица, фигуры, руки и ноги, – всё зашевелилось разом, словно бы пытаясь освободиться от бетонного плена. Вот гигантская лапища, выдравшись из стены по локоть, пытается помочь крохотной по сравнению с ней голове. Вот отделился от серой поверхности ствол автомата и бросил на рельеф длинную тень. А чуть поодаль боролась с каменным пленом четверка солдат, построенных в шеренгу для неведомого марша, да с тем и брошенных. Их широким плечам было тесно в бетонных шинелях, а на суровых лицах запечатлелось страдание и, скорее, не от телесных мук, а из-за невозможности выбраться из каменного плена. Выбраться, чтобы исполнить приказ убитого командира, чтобы выстоять и разгромить давно истлевшего врага.
Засмотревшись на оживающий бетон, Ромка чуть не попал под каблук вынырнувшей из торца ноги. Отскочив в сторону, он выругался и увидел нечто такое, от чего можно было сойти с ума.
С противоположного рельефа, в который также вмуровали, наверное, с роту солдат, на него смотрел целый лес стволов. До смерти перепуганный кандидат инстинктивно подался назад и наткнулся на что-то твердое. Это была стена. Его стена…
После этого касания все стало происходить как будто во сне, где у предметов нет четких границ и очертаний. Застывшие формы сделались податливы, стена его затягивала: вначале на грудь легли бетонные пальцы, из которых выглядывала ржавая арматура, потом чья-то железная пятерня схватила его за пятку. Единственное, что он успел сделать перед тем, как исчезнуть в бетонной толще, это закинуть в рот средство связи сосунка – дар Онилина, спасительный СОСАТ.
* * *
Церемониальный заплыв в ночных водах Внешней Волги в эти предстартовые минуты напоминал скорее операцию по спасению пассажиров затонувшего лайнера «Красная Заря», чем спортивное состязание, – до того растерянно и обескураженно выглядела переминавшаяся с ноги на ногу команда пловцов. Лишь немногие из участников знали, что заплыв случится не утром, при стечении как бы просочившихся журнашей и просто зевак, а ночью, по грозному окрику Зовущей. Остальные, не имевшие доступа к инсайду, все те, кто еще недавно рвался попасть на суперэлитарную тусовку, включая опазицию, несертифицированных олигархов и прочих недоношенных, – во всей этой массовке настроения царили отнюдь не радужные. Кто-то боялся холодной воды, кто-то лунной ночи в темной воде, кому-то вообще Волга, да и вся эта камарилья с купанием были поперек горла, но дела на земле Дающей строились так, что, не преодолев воды влажные, в финансовые реки было не войти, потому и терпели купальщики немыслимые в обыденной жизни унижения – стояли, ждали, тряслись…
