Текст книги "SoSущее"
Автор книги: Альберт Егазаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)
Анели оторвала голову Платона от своей груди и уже спокойно сказала:
– У тебя, Платоша, откуда бы ты ни начал, все к ВВП сводится. Устала я уже. Удвоил бы ты его, что ли, чем мучиться так.
При последних словах супруги у Платона перехватило дыхание, да так, что воздух встал в глотке комом, перед глазами пошли круги и, если бы не Анели, выбившая из него воздушную пробку, неизвестно, куда бы он попал в ближайшие сутки: на купание в Нижней Волге или на прозекторское омовение. Платон откашлялся. «Проклятая астма», – подумал он, а вслух прохрипел:
– Ты что, Нелюсь, забыла? Здесь же уши кругом, до самой Темзы. Какой, шахер-махер, ПВВ? Языком верти, но «да» и «нет» не говори, имена не называй, о явках не болтай. По-твоему, на мне мало статей висит, чтобы теперь еще с этого Нетупа пылинки сдувать? Может, и охрану ему от себя выставить? Да ты пойми, если такое в прослушку попадет – теперь птичка на него покакает, и ту на меня спишут.
– Ну чего ты, Тош, в УПК полез. Лучше бы экономику вспомнил. Какой ты доктор наук, если ВВП – валовой внутренний продукт – от «временно выбранного продолжателя» отличить не можешь. А продукт не истец, значит, положение о «применении насилия в отношении представителя власти», статья 318, часть 2-я, – в отношении экономической категории не действительно. Даже если ты уже «удвоил» от «удавил» отличить не в состоянии. Паранойя, – заключила она, – тяжело, но лечится. А еще купаться взду…
Анели, словно споткнулась обо что-то языком и, всхлипнув, вновь прижала лицо Платона к своей груди.
Его нос, попав в соблазнительную ямочку между грудей, вдохнул ту смесь свежести, силы и неистовства, что всегда безотказно вызывала в нем острейший приступ любовной истомы. Ее сильные широкие плечи, глубокие ключичные ямки, перевернутая пирамида ее стана, ее трогательные, почти детские по контрасту с телом уши, – вся ее просторная, ладная фигура бросала его в тот священный трепет, где счастье обладания перерастало физические рамки и граничило с кумирней, мессой, литургией.
– Неля, Нелечка-леночка, Анели, – шептал он в русло текущей между молочных гор реки. Горы начали твердеть, его дыхание участилось, но сердце его богини билось все так же ровно и неторопливо. Его совершенно искренний сексуальный порыв имел, на счастье, и практическую пользу: расстреляв гормональные боеприпасы, Анели, возможно, дала бы ему спокойно собраться. Пока нос Платона покоился в молочной ложбине, его руки, соскользнув по спине, нащупали другое, не менее соблазнительное ущелье. Легкий шелк, сбегая с плеч, сужался в области талии и, описав изумительную по пластике дугу над ягодицами, срывался водопадом почти до колен. Под его горячими ладонями тонкая материя легко заскользила вверх, а в его чреслах к этому моменту внутренний кочегар уже раздул такое жаркое пламя, что… Что? Стоило ему сделать шаг, увлекая за собой супругу, как ушат ледяной воды, да какой там ушат – танкер, целый Ледовитый океан обрушился на разгоревшийся очаг и вмиг погасил его. Платон оторвался от груди, сделал виноватое лицо и попытался пройти к столу. Но это ему не удалось – руки Анели продолжали держать его за плечи хваткой Пенелопы. Последняя ее надежда, что этот «призыв» шутка или недоразумение, рухнула. Одиссея состоится.
– Это Она? – спросила она неожиданно спокойно.
– Да, Анели, Она.
– Но почему, почему?
– Я не могу без этого, ты же знаешь. Думал, что смогу, но не получается. Последнее время я живу «как бы». Словно смотришь о себе фильм. В любой момент можно выключить – и ничего не изменится.
– Но чем Она лучше, чем? Посмотри, посмотри на Меня! – сказала она и скинула шелковый пеньюар, обнажая большое, сильное, но вместе с тем стройное и гибкое тело с золотистой кожей, одинаково огненными волосами вверху и внизу и разбухшими темными сосками на подрагивающих, чуть разведенных в стороны грудях.
Платон, не зная, чем ответить, просто молчал.
– Она красивее, эта твоя Родина, нежнее, белее, горячее?.. – Анели распустила волосы, и они рекой огня хлынули вниз. – Отвечай, отвечай же! Она красивая, да, красивая!
– Она необъятная, дорогая, – сказал Платон и подал жене упавший пеньюар. – Извини, мне пора собираться. Как ты понимаешь, в этом отношении ты можешь быть совершенно свободна. Честь семьи, разумеется, должна остаться незапятнанной.
– Это значит…
– Думай, как знаешь, – холодно оборвал Анели Платон и отвел от пояса правую руку с выгнутой вверх ладонью.
Это был хорошо усвоенный супругой знак окончания разговора.
Анели подняла с пола пеньюар и, не надевая его, пошла к выходу, выписывая задом одну из тех совершенных циклоид, что были заложены в женский софтвер еще с эдемских времен. Просторный кабинет смог продлить гипнотическое зрелище до… до возвращения Аристарха. Завидев супругу хозяина, референт покраснел, но повел себя деликатно – не ретируясь и не пялясь, он встал у двери с низко опущенной в знак покорности (или почтения?) головой и не шелохнулся даже тогда, когда она специально поддела его левым бедром и, взмахнув перед лицом оторопевшего слуги тончайшим пеньюаром, вышла в приемную.
Да, если что и заслуживало почтения в этом прохудившемся мире, то лишь такой вот триумфальный проход la femme de flamme[47]47
«Огонь-женщины» – (фр.).
[Закрыть].
Платон давно хотел поверить алгеброй эту гипнотическую женскую гармонию: какие микродвижения, милижесты позволяли фемине воздействовать на восприятие противоположного пола в такой степени, что, одетая, она могла показаться голой, а совершенно голая – деловой и чопорной? Почему один обнаженный локоть или приоткрытая на мгновение щиколотка порой вызывали страшное возбуждение, а весь комплект первичных и вторичных половых признаков мог настроить на холодно-торжественный лад?
Но Платону сейчас было не до схоластических тез метафизики пола. Он подозвал Аристарха и велел ему приготовить все необходимое к отъезду.
Патрон отдавал распоряжения с таким решительным и энтузиастическим видом, что забытый экстаз прощания овладел и референтом, хотя на его лице все еще бегала блаженная истома от секунды созерцания сладчайшего плода, что рос в запертом для него на семь замков саду земных хозяйских наслаждений.
Когда Аристарх вышел, Платон потрогал рукой свежее клеймо на груди. Оно отозвалось горячей, сладостно-желанной болью. Скоро, через какие-то сорок восемь часов, он будет допущен не только к знаку, ранившему его сердце, но и к Ней самой – той, кого представлял схематический домик под перевернутой крышей, выжженный у него прямо над сердцем.
* * *
Экстренный слет реальных начал российского общества, известный вовне как экономический форум по дальнейшему углублению реформ, внутри круга посвященных братьев-адельфов не только назывался совершенно по-другому – Большими Овуляриями, – но и не имел ничего общего с нудной волокитой официальных съездов. Как не имел он ничего общего и с так называемыми разнузданными сессиями выездных учёб, практикуемых большинством братьев еще с молочно-комсосальских времен[48]48
Комсосальцы – в ряде источников Э4С – внутренний круг посвященных в комсомольской среде. Судя по строению слова, основным занятием комсомольцев были совместные молебны, в то время как комсосальцы следовали своему призванию – вначале тайно, затем явно. Из комсосов северо-восточного локуса в основном и набирали неофитов СОС. – №.
[Закрыть]. Никакого разврата на Овуляриях не предполагалось. И созывался такой слет отнюдь не по прихоти старших начал и даже не в силу дурацкого регламента, а по Ее непосредственному Зову, который оформлялся решением принципата тринархов с благословения божественных диархов, а до того в срочном порядке обсуждался на совместной коллегии элементальных и локапальных начал, в которую входили со стороны элементалей начальствующие над стихиями тетрархи и не подчиняющиеся им представители пятой эссенции, олеархи, а территориальные, точнее епархиальные единицы представляли номархи, епархи и приданные им териархи, а также имеющие совещательный голос декапроты, синдики[49]49
Синдики – главы местного самоуправления в некоторых странах четвертого солнца. Известны с античности. Роль, функции и положение декапротов в Пирамиде, хотя они и появляются в романе несколько раз, установить не удалось. Возможно, эта неопределенность внесена конструкторами степеней намеренно. При попытке перевести это составное греческое слово (дека – десять и протос – первый) получим нечто вроде десятника в области торговли. – №.
[Закрыть] и прочие олигархи местного разлива, – в общем, дело обстояло серьезно – не то, что в Давосе языком трепать или съезды устраивать. Нерегулярность и непредсказуемость Зова, а также безотлагательность следования Ему вынуждали старшинства к использованию современных способов сокрытия истинных причин тайных сборищ от профанической части социума. На сей раз главные концептологи прикрыли Овулярии благотворительным флэшмоб-заплывом политической и финансовой элиты. Как бы это ни выглядело молодежно-своевольно, ничего более оригинального они придумать не сумели, не без оснований полагая при этом, что ни один конспиролог не заподозрит в купании явном купание тайное. А ситуация складывалась действительно экстренная, если не сказать, катастрофическая. В течение нескольких часов из всех скважин необозримой и нефтеносной Отчизны вместо привычного черного золота забила молочно-белая жидкость. С поступлением в коллегию первого сигнала о возникшем ЧП расширенный совет олеархов и тетрархов немедленно издал эдикт о неразглашении, прекращении добычи и переводе экспортных поставок на стратегические резервы. Ситуация осложнялась тем, что в последние годы стратегический запас, расходуемый на текущие Овулярии, не пополнялся и к настоящему празднику хранилища могли обеспечить только недельную норму. Что могло произойти при отказе от исполнения экспортных обязательств, лучше было не представлять, поэтому и совет, и коллегия, в дополнение к чрезвычайно жестким правилам, царящим в Братстве, были вынуждены лимитировать максимальное отдаление братьев от исходной земли десятью часами лета. Кому-то этого хватало за глаза, кому-то пришлось забыть о Гавайях и Огненной земле, а самые упрямые всерьез рассматривали приобретение сверхзвуковых средств доставки[50]50
Это каких? Стратегических бомбардировщиков, списанного Конкорда или Ту-144 со свалки? – Вол.
[Закрыть].
Но никто, ни за что и никогда не решился бы проигнорировать зов Родины. Эта обязательность, правда, касалась только адельфов, – так именовались исключительно те братья, что были выношены лоном Дающей. Они, и только они, могли при условии исполнения строго регламентированных обязательств потреблять жизненные соки вскормившего их чрева. Мать Сыра Земля, конечно, рождала их не физически, все братья когда-то были обыкновенными младенцами, произведенными на свет земными женщинами, но, чтобы стать братьями-сосунками северо-восточных персей, им нужно было родиться вторично, уже из чрева необъятной Родины, которая нежно любила своих сыновей и щедро их одаривала, но… Вот это последнее «но» и заставило собраться избранных, одаренных и возлюбленных.
Как Исида любила Осириса-Гора, так Мать Сыра Земля любит сыновей своих. Из их числа она выбирает желанного, а если не взойдет к ней никто на брачное ложе во время Овулярий, опустошатся поля, иссякнут недра, пересохнут озера и реки, погаснет небосвод, и птицы упадут на землю. Когда зовет жениха Родина, одевается в белое, цвет ее обновления, владычица двух правд. И алчущих любви ее должно быть минимум четыре по восемь, числом тридцать два, и четверица начал над ними, тетрархи мощные, рядом с тетрархами – избранные сосунки олеархи, и уже над всем Пентагоном элементов стоят тринософы, над тринософами – божественные диархи, маарха и аварх, а в стороне наблюдает за всеми началами старший расклад двуликих арканархов. А на самой вершине сияющей пирамиды никого не видно – пуст трон для профанических глаз, лишь избранным открывается сидящий на троне двух истин Кормчий молочной реки, сын и возлюбленный Той, что обнимает собой всю Пирамиду Начал. Той самой – абсолютной, дающей и отбирающей…
Родины.
* * *
К месту слета, чтобы не светить свой борт, гражданин-в-розыске и он же брат-в-отлучении Платон Онилин решил добираться на перекладных: из Лугдунума рейсом до относительного дружественного Асгабада. Дальше – инкогнито. В туркменской столице его уже ждали – старые друзья по конверсии на двух «Сухих». Час с хвостиком лету – и он в Ахтубинске – без всяких досмотров. И уже от главного авиаполигона СССР до Мамаева кургана он отправится на яхте участника флэшмоб-заплыва, волжского номарха Нилова.
В Ахтубинске Платон с удивлением окинул взглядом небольшую, но роскошную по российским меркам посудину номарха. В его времена и тайная власть так не светилась. Явная – тем паче. Однако волжский наместник Айдар Нилов уже вполне привычно, без демократической маскировки погонял суетившуюся на отшвартовке команду с таким видом, будто это были не бывшие офицеры ВМФ, а обыкновенные низары[51]51
Судя по смыслу из текста здесь и далее следует, что Исходящий № считает низаров не просто низшей, а скорее «униженной» частью общества, противопоставляя им верхамов, которые как будто высшие и главенствующие, но в то же время не вполне признанные или, говоря казенно, легитимные начала. Верхамство, одним словом. – Вол.
[Закрыть] в ранге полотеров или дворников. Платон незаметно рассмотрел выражение лиц, выправку, жесты подопечных Нилова и пришел к выводу, что номарх допустил ошибку в подборе кадров: наряду с двумя усмиренными до корытного уровня офицерами он отметил третьего, не поддавшегося наезду верхамского шика. Открытого бунта, учитывая мутацию большинства, опасаться было нечего, но какой-нибудь шахидской[52]52
Шахид – у мусульман Э4С – мученик за веру (буквально – погибший с молитвой «шахада», исламским символом веры, на устах). В конце Э4С также один из экономичных способов ведения боевых действий. – №.
[Закрыть] выходки затаившегося мстителя – вопрос времени и обстоятельств. Воткнуться такой торпедой на пятидесяти узлах в баржу с песком – никаких пластидных поясов не надо – песок сеять придется, чтобы клочки собрать.
Лишь войдя в салон и закрыв за собой дверь, Платон сумел сбить наваждение смертельного тарана. Сдержанная роскошь обстановки навела его на печальную мысль, что независимо от того, правы левые или левы правые, беды не избежать – Finis Mundi на отдельно взятой территории не за горами. Ведь если какие-то номархи стали так борзеть, чего ждать от высшей иерархии. «Королев Марий», «Титаников», «Нормандии»?
– Чья посудина, Радя?
Услышав палиндром своего имени, Нилов насторожился, но быстро нашелся и пошутил.
– Ничего-то от вас не скроешь, Борис Азарыч.
– Платон, до купания никаких Борисов, только Платон, Платон Онилин. А тебя, Айдар Радарович Нилов, случайно угораздило с таким набором родиться или и впрямь номархов, несть числа им, стали в двуликие посвящать? Это ж какой бакшиш нужно за обе стороны внести?
– Ну что вы… – Нилов задумался над тем, стоит или нет настаивать на прошлом Онилина, но рисковать не стал, соглашаясь с новым именем возвращенного брата, – …Платон Азарыч. Просто повезло с фамилией.
– С какой стороны?
– Шутите, господин… – номарх снова сделал нарочитую паузу, вздохнул, но в пекло не полез, – Онилин. Теперь уже разницы мало, с какой. А я и не отговариваю никого. Пусть думают, что пожелают, двуликий я или просто ренегат какой. Иногда помогает, знаете.
В панорамном окне спортивной яхты Волга с ее неторопливым вольным течением и такой же неспешной речной жизнью, с ее тихоходными баржами и старыми плавучими пристанями, с песчаными отмелями и низкими берегами, вся эта «мать родная, русская река», как пелось народной песней, казалась застывшим кадром старого выцветшего фильма. И эту болезненно сросшуюся с ветхим экраном проекцию, эту виртуальную безбрежность русской земли вспарывало острие новой, стремительной и беспощадной жизни, на сей раз принявшей форму спортивной яхты «Pershing», не дающей ни одного шанса не только допотопным моторкам, отброшенным кильватерной волной, но и поблекшей гордости советского судостроения – бывшим королям водных пространств, «Ракетам» и «Метеорам». Вот только отнюдь не гордость речного плавсостава, а его арьергард, тупые баржи не давали покоя Платону. Он то нервно вглядывался в речной горизонт, то косился на монитор радара и, лишь обнаружив длинную прореху в речном караване, спокойно вздохнул и отпил из протянутого Ниловым стакана.
Старое мягкое виски приятно обволокло нёбо Платона изнутри, а снаружи его нежно обняла долгожданная Родина – низкими берегами, светлым небом и широкой, плавной, как все русско-женское, рекой.
– Хорошо, – сказал Платон куда-то мимо Нилова и закрыл веки.
Претенденты-избранники от всех четырех материальных начал: игнархи, аэрархи, аквархи и терархи, именуемые в совокупности олигархами, а также передовой отряд избранных – олеархи, представляющие пятую сокрытую эссенцию, которая в земле и часть земли, течет как вода, содержит горючий воздух и вспыхивает огнем, – составляли вместе с известными немногим высшими иерархами сводный отряд купальщиков или пловцов, посвященных в мистерии Больших Овулярий. Мистериальные практики Овулярий уже давно были предметом спекуляций разного рода конспирологов, политологов, арканологов, демонологов и прочих представителей оккультных наук постмодерна, но ничего, кроме чуши, современные провидцы на эту тему сочинить не могли. Потому что, несмотря на бесконечные разговоры об инфернальном, их понимание имматериального ограничивалось кредитной карточкой, которая и была тем чаемым камнем философов, венцом алхимического делания, ибо творила, подобно гипотетическому эликсиру, золото из всего, даже из грубых железных банкоматов. Но если бы и сподобились современные толмачи проникнуть в сокровенный смысл таинств, доложить о том начальству или социуму было бы все равно невозможно, ибо не словами разговаривала с братьями-сосунками Дающая, а всепроникающей жаждой, не испытав которую, тайну молочной реки не постигнешь.
А вот адельфы-сосунки, которые и образовывали всю эту пирамидальную конструкцию, понимали Ее сходу, с первого зова. И где бы ни находились молочно-утробные братья, что бы ни делали, как бы ни чувствовали себя в тот момент, стоило узнать им или почувствовать, что на устьях скважин вместо нефти забила белая жидкость, все летели к ней на крыльях жажды своей. Как лососи в горные реки, как бабочки в долины смерти-любви, направлялись к Зовущей братья-адельфы. К персям ее, полным девственного молока, на праздник белых нарядов слетались СоСущие. Большими Овуляриями назывался тот праздник. И сваливалась радость эта долгожданная на братьев неожиданно, без всяких мистериальных прелюдий. Ибо на все воля Дающей. А воля ее была такова, что не делила она сосунков своих на избранных и званых в пору любви своей: все участники независимо от внешней и даже от внутренней иерархии в праздничное время становились равными, для чего каждый награждался субтитулярным префиксом «ооцит». Равным среди равных, не различимым среди подобных, – что может быть лучше яйца для подобного уравнения, единая форма, начало начал, тайна рождения. Облачаясь скорлупой перед мистериями, сбросить ее можно было, только пройдя через них как через ворота второго рождения. Разные пути ждали освобожденных от известкового наряда на выходе. Но ни одного для тех, кто остался в шелухе прошлого воплощения. И единственный – тому, кто сменил белый футляр на одежды избранника.
Брачное ложе Дающей.
Такова Ее воля.
* * *
До полного кворума прибывающих олигархов селили в брошенном пионерском лагере. Как и любое серьезное дело, свадебный заплыв не обходился без предварительной сдачи анализов. Никакого алкоголя и продуктов распада наркотических зелий в крови адельфов не допускалось. Нарушителей ждал аппарат экстренной очистки крови, процедура была не из приятных, поэтому очередей на экзекуцию не выстраивалось. Кроме того, необходимо было пройти проверку на идентичность – предъявить сигиллы и клейма. После этого абсолютно голый участник заплыва получал талоны на питание, комплект чистого белья, мыло, зубную щетку и пластиковый стакан под нее. Ни тебе искусственных гейзеров в бассейнах, ни водяных матрасов с термостатами, никаких зимних садов с поющими птицами и обнаженными гуриями, даже массажеров-релаксантов, сертифицированных под OWO и CIM[53]53
CIM – Come In Mouth; OWO – Oral Without – сертификация секс-услуг, устанавливающая права и обязанности консуманта по отношению к объекту консумации. – №.
[Закрыть], не выделяли участникам, не говоря уже о такой позорной мелочи, как ноутбуки, планшеты, коммуникаторы и прочие гаджеты.
Разрыв с внешним миром для многих, особенно тех, кто не расставался со средствами контроля даже в супружеских (и не только) спальнях, происходил болезненно. Конечно, условия проживания в пионерском лагере «Красная Заря» сильно отличались от излишеств «Хилтона» или «Арарата», но все же и с австралийской темной хижиной для половозрастных церемоний чистую свежепобеленную палату с двумя кроватями и прикроватными тумбочками, с удобствами в конце коридора и белыми занавесками на окнах было не сравнить.
В синих холщовых штанах и белой сорочке с короткими рукавами Платон Онилин вошел в свою палату, на которой усилиями местного локапалы красовался алюминиевый номер 13.
Через несколько минут в дверь робко постучали. Появившийся на разрешающее «да» молодой человек был похож на переросшего себя пионервожатого, двигался он не грудью и не боком, а как-то подныривая под невидимую волну впереди себя, при этом его будущий ученик все время застенчиво улыбался и, кажется, готов был пожать не только любую протянутую руку, но и все прочие ручки, от дверных до перьевых, включая никелированные набалдашники кроватей.
«Далеко пойдет», – подумал о своем подопечном Платон и спокойно проигнорировал протянутую кисть. Улыбка на лице вошедшего стала еще шире, а глаза излучали такой мощный поток любви и тепла, что Платону пришлось смахнуть влагу с гладкой части вспотевшего черепа. «Нет, этот пойдет еще дальше».
– Меня вот это, ну эт самое, – начал свою интродукцию неофит, и Платон понял, что его подопечный, как и все его собратья, страдает асимптотической формой афазии, или, иначе говоря, его внутренний жест хватания настолько опережает словотворение, что в речи цель говорения практически никогда не достигается. И чем выше степень афазии, тем быстрее и чаще достигаются практические цели. – Меня к вам приставили, Платон Азарович, для ускоренного прохождения курса молодого сосуна.
– Так ты еще в недососках ходишь или вообще в овулярах?
– Не, не понимаю, может быть, вы хотели сказать в авуарах.
– Я хотел сказать, э-э-э, – тянул Платон, уставившись на неофита. Тот догадался с третьего «э».
* * *
– Амор Нах, – гордо сказал его протеже.
– Эээ, Амором ты после третьего заплыва станешь, если в двуликие примут, а пока что Ромкой побегаешь.
– А я, как это, не согласен. В Уставе это, нет такого положения, что неофит того, двуликим не может быть. Сосуном, да, сосуном только через плавание. А то, что двуликих всегда после трех заплывов назначали, так это ж чистый, как его, эмпиризм. Мне вот Амором лично арканарх называться позволил.
– Ты что мелешь, недососок? Что за арканарх такой?
– Да вы не бойтесь, Платон Азарыч. Меня уже давно кооптировали за совокупность заслуг. Вот только не посвятили по-человечески, тьфу, чисто по-братски. Потому и таинства для меня – пустой звук. А мне хочется… На всю глубину чтобы. И к заплывам без таинств нельзя. Здесь уже, сами знаете, Ее воля.
– Ну и круги пошли по водам Дающей. Наха в Братство кооптируют ровно комсоса какого – во вторые секретари. Двуличие дают из прихоти. Еще скажи, что самого Сокрытого видел. Во плоти, хе-хе!
– Во плоти не видал, конечно, но с экранной аватарой общался.
– Да эту аватару тебе любой компьютерный лох сгондобит и адреса нужные подставит.
– Не-е, Азарыч, аватара сертифицированная была. Арканархи лично присутствовали. Его воля. Зуб даю.
Платон смотрел в окно на площадку для линеек с гипсовым горнистом и салютующей пионеркой, оба уже инвалиды второй, а то и первой группы, а взгляды у них все еще где-то за горизонтом. Ромка вроде застал лагеря еще живьем: и салюты успел зорям отдать, видно, и торжественные обещания довелось ему на линейках зачитывать. В комсомоле наверняка не последним ходил. Оч-чень талантлив, засосыш. За три реплики сумел незаметно перейти от заикания на каждом Платоне Азаровиче до почти райкомовского отчеимства. Дай такому волю – в шесть секунд «затыкает».
– Зубы побереги, за всякое «отвечу» по единице давать – стоматологов не наберешься, – сделал воспитательный выпад Онилин. – А вот слов, я вижу, ты набрался, только связи не чуешь.
– Ну, Азарыч, за тем и пришел – твои вводные все сосунки цитируют, говорят, не голова – целый Храам – такую пирамиду построить. Непревзойденный гений.
Платон знал, что под грубой ритуальной лестью скрывалось вульгарное номенклатурное хамство, но психосоматике, увы, не прикажешь – по коже при слове «гений» побежал приятный шелковый озноб.
– Ну-ну, завелся, медовый. Густо мажешь, пригодится медок еще. И в Кремле сладкое любят.
– А в Лугдунуме твоем, Азарыч, все чай с овсом? Да туманы?
– Вашем… перекормыш, вашем… – холодно произнес Онилин и с видом прозектора оглядел недососка. – И какие, к херу, туманы, Рома. Жара такая, из дома в машину, из машины в офис. Выгляну на улицу, не Англия, а Эмираты – бурнусов не счесть.
– Смешалось все, Азарыч. Брать стали от земли много, а как отдавать – все в рассрочку норовят, – нахмурив брови, то ли серьезно, то ли с предельно утонченной иронией сказал Рома и заглянул прямо в глаза наставнику.
– Да, сосунков много развелось. Припали к персям матушки-земли. Не оторвешь. Ты-то с чем пожаловал, почвенник, земля тебя не носи.
– Я с чем? Я с жаждой, – нашелся Рома.
– Жажда тут у всех – не нарадуешься. Меня инструмент твой интересует.
– Вы, Платон Азарович, зря так думаете. Я нормальный, у меня и жена есть, – отойдя на один шаг от наставника, сказал ученик.
– Жену для совала прибереги. А мне изволь сосало предъявить. Не за красивые же брови тебя в адельфы кооптировали.
– Сосало? – переспросил Рома и поджал губы, словно скрывая свою щербатость.
Платон решительно двинулся к Роме. Тот прижался к подоконнику.
– Рот открой, – резко сказал он ученику. – Быстро, а то Ширяйло приставлю.
Рома открыл рот, сильно, до белизны прижимая верхнюю губу к зубам. Платон решительно, как заправский дантист, взял в левую руку затылок подопечного, а двумя пальцами правой отодрал от зубов поджатую губу. Заглянув внутрь, он сказал «у-у», что означало высшую степень удивления отвыкшего от этого чувства наставника. Вернув губу на место, Платон посмотрел прямо в стеклянные Ромины глаза и сказал уже членораздельно:
– Плюс двенадцать. Потрясающе.
– Что, меня не примут? – то ли с испугом, а может, и с тонкой издевкой спросил Рома.
– Ты что, правда, не знаешь, – удивился Платон. – Смотри, – сказал он, берясь за свою верхнюю губу.
– Ой, как у меня! – кажется, искренне воскликнул будущий сосун-адельфос.
– Плюс десять, и это считалось максимумом до… до тебя, – признался Платон, не скрывая учительской зависти к более молодому и талантливому ученику.
– А я уже думал, к кому бы мне обратиться, чтобы рубцы эти рудиментарные удалить.
– Какие рубцы, идиот? Это колонии экстракорпоральных пиноцитов[54]54
Пиноциты – у человека основные клетки шишковидной железы, имеющие нейронный характер и происходящие от светочувствительных клеток так называемого «третьего глаза». Поскольку у гельмантов они экстракорпоральны, т. е. внетелесны, отсюда можно сделать вывод о том, что рудимент сосунков – является симбиотической и, возможно, внедренной в их тело частью чужого организма. Видящей частью. – Вол.
[Закрыть] – внешнее, но не единственное проявление избранничества.
– Вот и я думал, на что это похоже. На пиноциты, оказывается, – задумчиво произнес неофит 12-го дана и опять поставил Платона в затруднительное положение: так реагирует либо полный профан – с нескрываемым удивлением, либо очень осведомленный – со скрытой издевкой.
– Все-таки пиноциты – это лучше, чем хвост, – произнес он тестирующую фразу.
– На пиявку похоже, – Рома, кажется, расслабился и уже спокойно обсуждал анатомические особенности сосунка. – Может, из-за них мамка и давала мне до шести лет грудь пососать. Папка нас бросил, а ей, я уже потом допер, видно, приятно было. Мы тогда в общежитии от швейной фабрики жили, одни бабы там – полтора мужика на всех, потом этот у нее появился, отчим, тот еще кабан. У меня с его появлением все и обломилось – полный отсос, короче. Но пока в общаге жили, мне другие девахи давали, а когда я заметил, что бабы без меня уже никуда, я их на конфеты поставил. Чуть зубы не испортил – завались конфет было, потом менять стал, на пистоны, значки, пульки всякие.
– А знал ли ты, Рома, что потом с кормилицами твоими происходит?
– Нет, откуда. Мы переехали. Отчиму квартиру дали.
– Некоторые с ума могут сойти. У них такой зуд начинается в груди, что без сосунка форменно выть начинают, как волчицы какие.
– А чего так, из-за рубцов этих?
– Не только, братец. Видишь ли, пиноциты – рудимент куда более древний, чем хвост. И колонии эти не только сосут, но еще и выделяют тонкую сосенцию – смесь гормонов, феромонов и некоторых алкалоидов. На нее, эссенцию эту, подсаживаются круче, чем на герыч[55]55
Герыч – возможно, контаминация слов магарыч и героин, что подразумевает халявную раздачу (см.) и т. н. называемую подсадку (см.) – №.
[Закрыть]. И слезают тяжелее, хотя непосредственно летальных исходов нет, но мрачность по жизни обеспечена.
– Бедная мама, – протянул Рома, и опять Платон не понял, что хотел выразить этот недососок, искреннюю скорбь по вековечной и неутолимой материнской привязанности или тонкий сыновний глум.
– И что, получается, из-за этого рудимента меня миллиардером назначат? – спросил Рома, нахально заглядывая в глаза мистагогу.
– Чудны путы твои, Госсподи, – произнес Платон и возвел руки вперед и вверх, словно обращаясь через окно к мученику-горнисту. – Дают же такое сосалище всяким… всяким обсосам! – чуть не вскричал он, нащупав языком свои десять рядов, уже побитых двенадцатью стоящего перед ним туповатого неофита. – Чтобы стать настоящим сосуном, мало бородавок во рту, нужно и мозг иметь между ушами. Кто меняет таинство на миллиард? Идиоты и полные идиоты. Пробужденный сосун сублимирует мгновенные инстинкты и стремится через многие миллионы прошедших лет разделить таинства СОСа со своими прапредками.
– Ну ладно, ладно, дядь Борь. Конечно, мне не миллиарды нужны, а чтобы к таинствам присосаться, – успокоил старшего товарища неразумный кандидат в олигархи.
– Хорошо, из полного идиота ты, надеюсь, вырос, но на идиота в развитии пока не тянешь. Пробужденный сосунок, не говоря уже о просветленном сосуне, не присасывается абы как, он ищет не вымя, а собратьев, и нынешних, и присных, и так во веки веков. В миллионы веков.
– Ну, это вы хватили, дядь Борь, в миллионы веков, – примирительно произнес Рома-неофит, и Платон не успел, а может, ему и не захотелось одергивать приставленного к нему протеже.
– Нет, не хватил. То, к чему тебе предстоит присасываться, есть, с одной стороны, квинтэссенция[56]56
Quinta essentia – «пятая сущность» или пятая элементаль Братства, по сути и по чину это олеа – нефть. – Вол.
[Закрыть] миллионнолетних бездн земных, а с другой – ты сам квинтэссенция тех самых бесчисленных веков – ты продолжатель особого направления жизни, ты гельмантиссимус, наследник рода гельмантов. Живой, разумный, современный, ты берешь силы у мертвых, простейших и древних, – но ты и даешь, ты открываешь ворота в настоящее первичным сосунам, ты для них, как это говорили в комсомоле, путевка в жизнь, средоточие надежд, радость воскрешения. Продолжатель традиций. Вершина эволюции самого совершенного вида.
– Ну, Азарыч, недаром о тебе легенды ходят. Червяком обозвал, если не хуже, гельминтом позорным, чтоб им повылазить, а у меня от гордости, как его?.. да, сосало припухло, все двенадцать рядов, – опять с какой-то издевательской амбивалентностью встрял Деримович и картинно выпятил и без того мощную верхнюю губу.
– Вижу-вижу, губа не дура. Теперь понял, как древняя кровь в тебе пробуждается. Ничего, сделаем тебя настоящим сосунком, а там, глядишь, и на мегауровень поднимем, до самого Главсосалища[57]57
Главсосалище – неизвестный термин, более нигде не встречающийся и обозначающий, судя по употреблению, какую-то высокую инстанцию СОСа. Не исключено, что Главсосалище существует лишь как фигура речи, используемая для развода недососков. – Вол.
[Закрыть]. Извольте, ваше высоство, – произнес Платон с преувеличенным подобострастием.
Рома громко, по-детски рассмеялся и спросил с интонацией пятилетнего ребенка:
– Дядь Борь, а у вас почему при десяти рядах губа не пухнет?
