Текст книги "Оборотень"

Автор книги: Аксель Сандемусе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 38 страниц)

Соперничество – страшное слово, ключ к разгадке многих книг Сандемусе, особенно «Оборотня». Чем же так отвратительно писателю соперничество? В первую очередь тем, что оно сразу характеризует человека как внутренне несвободного. Во-вторых, как глупого. Ну и подвинувшегося рассудком настолько, что он готов убить даму сердца, лишь бы сопернику не досталась. Ревность губит и самого ревнивца, она заполняет все его сознание, не оставляя места ни для чего больше. В «Оборотне» рассказывается трагическая история Свеаберга, который «поддался ревности, и она опалила его так, что он увидел Оборотня, но не посмел опознать его. Он стал долбить по своему сознанию, пока не расщепил его. Теперь он сидит в сумасшедшем доме и несет чушь».

В «Былом» всякий герой вовлечен в массу разных любовных связей, они ревнуют всех ко всем – это «как кровоизлияние в мозг», проявляющееся полным безумием, – и умело подзуживают противников. А вот в «Оборотне» неожиданно возникает счастливая, почти идиллическая картина жизни втроем. Эрлинг уверен, что победить в себе ревность по силам почти всем, надо только не бояться посмотреть себе в душу и решительно навести там порядок. Одолевая ревность, человек закаляется как личность, после этого он может начать все с нуля, может осознанно строить себя. «Я понял, что такое ревность, и выздоровел. С тех пор я не ревновал никогда. Для того, кто осмелился опознать Оборотня, ревности не существует. Ян все это пережил гораздо раньше, чем я». Но не будем обольщаться – Ян до сих пор никогда не заходит в комнату Эрлинга (и Фелисии, понятное дело), они никогда не разговаривают о ней, и Ян именно Эрлинга отправляет совершить ритуальную вендетту – произвести разрушения в стане Глупости. Но они не позволяют ревности овладеть ими. Потому что позорно мыслящему человеку впадать в первобытный «амок», как называется это в романе, и «носиться, сминая все на пути, как носорог с менингитом». Однако благие намерения – порыв прекрасный, но недостаточный. Иначе с чего бы устраивать сеансы стриптиза садовнику? Или брать собственную жену как ландскнехт, наконец-то нашедший женщину в последней комнате разоренного дома? Кстати, позднее Сандемусе выпустил роман о романе «Оборотень», в котором есть знаменательная глава «Брачная ночь Фелисии». В ней пересказывается сон Эрлинга Вика: они с Яном решили разрубить гордиев узел запутавшихся отношений и устроить дуэль. Высадились ночью на острове без еды и питья, но с ружьями. Практичный Ян быстро заманил соперника в засаду: он пустил ручеек по новому руслу, и мучимый жаждой Эрлинг все равно должен будет выйти на открытое место, чтобы напиться. Тут-то он окажется в полной власти Яна. Все шло именно к такой развязке, но Ян опомнился, вышел из укрытия, раскинул руки в стороны, показывая, что безоружен, и закричал, что, мол, хватит, Эрлинг, пошли домой. В этот самый миг Эрлинг нажал на курок, и метил он прямо в голову. Вот такие кошмарики снятся иногда счастливо одолевшим ревность, заставляя их напиваться до белой горячки.

«Оборотень» – венец творчества Сандемусе, самая совершенная, выверенная и продуманная книга. Все, над чем писатель размышлял с «пятого месяца в материнской утробе», чему научила его жизнь, все навыки, хитрости, уловки и откровения, которые он собрал за долгие годы писательского труда (и о которых мы так долго пытаемся рассказать), – все в этом романе. К тому же наконец-то писателю удалось найти простую и ясную форму для изложения своих замысловатых теорий. Гармония и мудрая ирония пропитали собой в «Оборотне» все. Только этой книгой Сандемусе, который всегда довольствовался ролью знаменитого писателя для интеллектуалов, добился массовой известности.

Главный герой – Эрлинг Вик – столь точная копия Сандемусе, что нам не избежать разговора о личных обстоятельствах писателя в момент сочинения романа. В последнюю стокгольмскую осень Сандемусе встретил женщину своей мечты, своего светлого, доброго, но к тому же бесконечно терпеливого и трудолюбивого гения. Вместе с Эвой Борген он начинает жизнь заново. Они поселяются в Кьеркельвике, красивой и совершенно уединенной усадьбе на юге Норвегии. Добраться туда можно на лодке через озеро или на машине – даже летом это путешествие не назовешь легким. Зимой же в распоряжении обитателей усадьбы были только лыжи и трактор. Электричество, горячая вода и прочие изыски появились в Кьеркельвике к самому концу десятилетия, проведенного там. Дабы ничто не нарушало уединения, Сандемусе довел до сведения общественности, что «визитеры, прибывающие без предварительной договоренности с хозяевами, не принимаются». В 1945-м рождаются сыновья-двойняшки, и счастье Сандемусе становится полным. Он издает романы «Торговец смолой» и «Алиса Аткинсон», работает над новой редакцией «Беглеца». Но главное – его блестящий дар публициста находит применение: Сандемусе ведет еженедельную авторскую колонку во «Фрихетен» и «Актюэль», а затем четыре года издает собственный журнал «Времена года». Это совершенно беспрецедентный случай в истории журналистики и осуществление давней мечты Сандемусе, всегда говорившего, что будь он газетным магнатом, то всех бы уволил – журналистов, редакторов, верстальщиков, печатников, чтоб не мешали, и все бы делал сам. Сандемусе купается в лучах славы и заслуженного тяжким трудом и большими жертвами признания. Но сызмальства знал Сандемусе так же твердо, как «Отче наш», что всякую земную радость, следование призванию, например, человек должен оплатить сполна, и много судьбе не покажется. «Я дебютировал в 1923 году и с тех пор ничем, кроме сочинительства, в жизни не занимался. Пробиваться было мучительно, но чем дальше, тем удача все приветливее улыбалась мне, долги же неуклонно росли. И сегодня они таковы, что с ними в принципе невозможно успеть расплатиться до гробовой доски; причем налоговой полиции нет дела ни до долгов, ни до того обстоятельства, что мое ученичество продолжалось тридцать пять лет, не больше, но и не меньше. Если уж мы говорим начистоту, признаюсь, что до 1958 года я не был в состоянии содержать свою семью. Но я никогда не раскаивался. Никто ни разу не слышал от меня жалоб, а в самые черные годы я смотрел на свои обстоятельства как на превратности судьбы. В древности и раннем Средневековье люди сознавали, что доставшуюся им при рождении судьбу не изменить. В наши дни вера эта ослабела, но нельзя не замечать, что по-прежнему есть люди, с первого вздоха закованные в судьбу. Они не могут избавиться от нее. Так живут все настоящие художники и ученые. Они не могут сбросить эти кандалы».

Небеса недолго позволили Сандемусе наслаждаться жизнью. В 1955 году, после шестнадцати месяцев болезни, умирает от рака один из близнецов,

Эспен. С непомерным трудом пройдя через это испытание, Сандемусе и не помышляет больше о писательстве. Но ведь талант именно к этому ремеслу – единственное, чем вооружил его Господь, отправляя в земные странствия. «Я не решался и думать об “Оборотне” и, если б не моя жена, он бы никогда не увидел свет. Несколько месяцев дело не шло дольше истеричных воплей, которые теперь сожжены. Потом медленно стал проступать искомый узор. В июле 1958 года дело было сделано, и я отер слезы. Я чувствую глубокое отвращение к людям, которые проводят время, кропая слова, предложения и главы вместо того, чтобы балансировать на самом краю сознания и вслушиваться в слабые крики из Инферно». Книга еще была в печати, когда умерла Эва Сандемусе. Тоже от рака. Тени умерших туманят дали «Оборотня». Но печаль эта гордая, смягченная ожиданием близкого уже свидания. Когда-то, в невозвратные счастливые дни, Сандемусе писал, что по ночам, когда он работает, вдруг по коридору ветром проносятся мальчишки. Они останавливаются у спальни матери, заглядывают в нее, потом довольные убегают обратно и тут же засыпают. Так бывает каждую ночь, по утрам они об этом не помнят. Потому что движет ими не страх, что с мамой что-то случилось, а твердая радостная уверенность, что она всегда принадлежит им и они в любой момент могут на нее посмотреть. Так же и художнику всегда принадлежат его воспоминания, более того, «впечатление, проникнутое воспоминанием» действует куда сильнее. Личная трагедия писателя ни в чем не сказалась так явственно, как в тональности «Оборотня». Чистые и светлые описания его счастливых воспоминаний, дорогих Эрлингу минут столь прекрасны, что долго после прочтения книги вас не покидает несуетное ощущение гармонии и поэзии.

Трудно решить, что такое «Оборотень». Роман? Сага? Миф? Все три определения совершенно справедливы. Здесь действуют придуманные герои, но, как в родовой саге, они принадлежат или к глупым, фашистам, или к нормальным людям. И оба эти клана бьются стенка на стенку, и никакое примирение невозможно. Но организует, расставляет акценты и придает общечеловеческую, вневременную перспективу повествованию именно миф. Что ж такое этот оборотень? С одной стороны, синоним «нежити», слово, которое Сандемусе вслед за Стриндбергом использовал для обозначения бессознательных слоев психики. С другой стороны, он не столько оборотень, сколько «волкодлак», или волчья шерсть – человек, обращенный в волка, который затем так же обращается в кошку, собаку, страшилище. Такой перевод отражает волчье начало этого символа, что очень важно для Сандемусе, и обратимость оборотня – он легко переходит из одного состояния в другое и только в силу непредвиденного несчастья может остаться навсегда в одном из обличий. Например, Тур Андерссен и Турвалд Эрье по ошибке оказались в людском обличье, но их «волчья» шкура постоянно просвечивает. Сандемусе всегда ненавидел волков, и в этом он вполне традиционен. У древних скандинавов волк олицетворял собой агрессивность и жестокость; согласно прорицаниям Вёльвы, причиной конца света и войны богов станет сорвавшийся с цепи огромный волк Фенрир. Кроме того, волк был тесно связан с культом бога войны: хищников приносили ему в жертву, а воины наряжались в овечьи шкуры. Постепенно волк стал синонимом убийцы, и теперь изгой, отторгнутый родом по причине совершенного им убийства, также именовался волком. Позднее укоренилось представление об оборотне как вещем существе. Короче, трагизм такого положения был осознан очень рано, поэтому волк выступал символом человеческого несчастья (вспомним описанный в новейшее время комплекс человека-волка).

Таким образом, Оборотень в романе – это в первую очередь символ видимой раздвоенности, изменчивости человеческой натуры, объединяющей «две души, два существа, божественное начало и дьявольское, материнскую и отцовскую кровь, способность к счастию и способность к страданию», как описывал такое состояние Гессе. Это воплощение древнейшей мечты человека о возвращении к природе, превращении в животное, но и, конечно, знак нетерпимости, ревности, жажды власти, зависти и отсутствия фантазии. Наряду с балладой, исполняемой Фелисией, – о девушке, которой еще в детстве было предсказано, что в день свадьбы она станет жертвой Оборотня, – существует масса сказок о людях, превращенных в оборотней, которых от злых чар может спасти сочувствие или любовь. Кто знает, как сложилась бы судьба Гюльнаре, если бы в юности она встретила не насилие, а любовь и понимание? Всех героев связывает военное прошлое, на их совести человеческие жизни. Ясно, что такое оставляет по себе неизлечимые рубцы. Но если у человека есть внутренняя духовная опора, то, проходя через любые испытания, он все-таки обретет ту или иную форму духовной компенсации. А если человек примитивен, бездуховен, если он психопат или предрасположен к этому, то становится тупой убойной машиной, берсерком. Средневековая мифология изображала таких людей волками, медведями, оборотнями; озверев и войдя в транс от вида крови, они становились животными.

Сандемусе был мифотворцем и в обыденной жизни. Его пристрастие распускать о самом себе многочисленные слухи и вести себя так, чтобы непременно остаться в памяти, поразительно. Правда, главную мечту своей жизни – прожить 102 года и тем самым пожить в трех веках (Сандемусе родился в 1899-м) – ему осуществить не удалось. Но его романы и эссе полны скандальных намеков. Кроме убийства, о котором шла речь, он туманно пишет о своей юношеской бисексуальности и о далеко не детских формах своей влюбленности в младшую сестру. Во многих произведениях рассказывается история о том, как сам писатель стал Оборотнем, откуда взялась его неодолимая раздвоенность. Его двухлетний младший брат умер от менингита, та же судьба была предначертана и Акселю. Но в ту ночь, когда черный ангел пришел забрать его, мать неожиданно проснулась и увидела зловещую фигуру у колыбели. Ей удалось отбить сына у смерти – он долго болел, ему пришлось заново учиться ходить, однако он остался жив. Но, утверждал Сандемусе, на самом деле имела место сделка: дьявол позволил ему жить, но отметил его своим клеймом. Так он стал нидингом, обреченным совершить что-нибудь ужасное. К тому же его оставили жить за двоих, за себя и брата. Сандемусе физически ощущал в себе присутствие еще одного человека и настаивал на том, что его раздвоенность проявляется и физиологически: дескать, он слепой на левый глаз, у него не действует левое полушарие и, что было уже правдой, он хромает на левую ногу. Недоумение не обнаруживавших ничего подобного врачей никак не влияло на его мироощущение. Из этой полумифической двойственности выросла зеркальность и множественность всех романов Сандемусе. Удивительно, но факт. Все загадочное, запоминающееся в романах Сандемусе много лет спустя было подтверждено врачами. Как известно, правое и левое полушария функционируют по-разному, одно тяготеет к слову, другое – к зрительному образу. Если была проведена операция разделения полушарий, то выздоровевший пациент ничем не будет отличаться от других людей, кроме особой трудности при координации чувственных и логических импульсов. Клевеща на левую половину своего тела и обвиняя ее в том, что она отказывается служить хозяину верой и правдой, писатель следовал фольклорной традиции. Здесь левый считался синонимом дурного, смерти, а правый, соответственно, добра и жизни. Иногда Сандемусе называет это иначе: ночной и дневной человек. Причем имеет в виду вещь совершенно конкретную: до самого последнего времени «ночными» (нечистыми) людьми называли палачей, которые вызывали смешанные чувства любопытства и трепета и были норвежскими «неприкасаемыми», поэтому им поручалась и другая специфическая работа (в частности, именно они были ассенизаторами). От них пошли кочевники-татры, положение которых Сандемусе считал схожим с положением писателя: и те и другие разгребают завалы общества и обоих брезгливо чурается нормальный бюргер.

Первый художник появился в романе 1936 года «Мы украшаем себя рогами». Это был огромный матрос Рыжий Мерин, переживший в юности неудачную любовь и ставший потому бесприютным скитальцем. Нам придется рассказать о нем подробнее, ибо от него спустя годы произошел Эрлинг Вик. Рыжий Мерин лишь телесно существует на корабле, живет же он в мире своих фантазий и вымыслов. В первую очередь он язычник, они с Солнцем ощущают магическую связь друг с другом. Ему не просто понятна суть религии, но он проникнут мироощущением, из которого и выросли все религии. Рыжего Мерина волнуют исключительно конечные вопросы бытия, тайна жизни и смерти не дает ему покоя, а в душах и сердцах людей он читает как в открытой книге. Он не то чтобы интуитивно прозревает, просто интуиция – его постоянный и самый надежный инструмент познания внешнего мира; он все время скользит по границе опыта и чувственных ощущений, а «сварочным аппаратом», позволяющим свести их воедино, служит интуиция.

Рыжий Мерин – художник от Бога, он вырезает из дерева чудесного женского идола Гюльнаре (sic!), но отказывается делиться ею с командой и капитаном, что становится причиной его гибели. Как всякий художник, он не может измениться, подстроиться под других и стать «нормальным» человеком. Его положение противоречиво и даже противоестественно, он вечно болтается на грани двух миров: с одной стороны, он творит для других, но основа его творчества – то «ядро души», которое проявляет себя в мире его видений, фантазий, вымыслов. Он воистину одинок, потому что ему никогда не дано будет объяснить, что он хотел выразить, ибо не обогащенное интуицией сознание не в силах понять его. Но всю свою жизнь он посвящает творчеству. С этой точки зрения всякий художник – нидинг, который, как Летучий Голландец, обречен вечно стремиться к своему трагическому счастью. Поскольку никакая гармония между этими полюсами невозможна, то и гибель Мерина неизбежна.

Эрлинг Вик сумел достичь гораздо большей внутренней уравновешенности потому, что он как бы стоит на следующей ступени развития, он в значительной мере контролирует свой внутренний мир, его обыденная жизнь гораздо человечнее, а творить с перепоя он себе не позволяет. И он берет на себя родовой обет – написать сагу о Фелисии с птицами. В книге-реквиеме «Стены вокруг Иерихона» Сандемусе пишет, что однажды, после смерти жены и сына, один художник, тоже переживший личную трагедию, спросил его, почему он ничего не пишет. «А что б ты делал, если б между тобой и холстом все время стояло лицо?» «Я б нарисовал его», – был ответ. Никак иначе писатель поступить не может.

Все, не будем дольше отвлекать вас от чтения этой прекрасной книги. Скажем только, что в истории литературы Сандемусе, безусловно, сыграл роль не меньшую, чем Джойс или Жид. Хотя его имя не вспоминается нашими критиками в стандартной обойме великих реформаторов и рассказчиков. Но дело в том, что писать на норвежском или датском языке – это тоже судьба. Такому писателю трудно найти своего переводчика, на его пути к читателю все время вырастают цензурные и иные преграды. Нелегко спуститься с норвежских гор на чистенькие, хоженые-перехоженые аллеи истории литературы. Но тем неоспоримее бывает завоеванное на них пришельцами место.

Ольга Дробот

Пролог

В один из первых дней августа 1957 года Эрлинг Вик позвонил Фелисии Венхауг, чтобы сообщить ей, что собирается сегодня же приехать в Венхауг.

Положив трубку, Фелисия встряхнула головой, точно молодая лошадка, и ее серебряная грива легла на место. В туфлях на низком каблуке она пробежала по дому, чтобы найти Юлию, дочь Эрлинга, но оказалось, что в доме, кроме нее самой, никого нет. Фелисия подошла к окну и выглянула в сад. Садовник Тур Андерссен срезал с кустов увядшие розы и бросал их в свою старую, видавшую виды шляпу.

Фелисия нахмурилась. Тур Андерссен не ухаживал за декоративными растениями, а уж к ее розам и вовсе не имел никакого отношения. На нем лежал уход за овощами, фруктовыми деревьями и двумя теплицами. Вот там он может распоряжаться, как хочет, пока сам оплачивает свои расходы. А от ее роз пусть держится подальше!

Постепенно гнев утих. Фелисия понимала, что, не позвони ей Эрлинг сегодня, она и внимания не обратила бы на то, что садовник подрезает ее розы. Теперь же при виде садовника на лице ее промелькнуло что-то похожее на угрозу. Рука сжала в кармане ключ от ее личной, третьей теплицы, и загадочная улыбка обнажила зубы. Было в этой улыбке презрение, но больше, пожалуй, ненависть и даже страх.

Фелисия отступила от окна, чтобы Тур Андерссен, распрямивший могучую спину и скользнувший глазами по окнам, не заметил ее. Этим движением своего тела он напомнил ей морское животное, вынырнувшее на поверхность и оглядывающееся по сторонам, – мокрое, подозрительное существо, словно пригрезившееся в дождь. Садовник выглядел серым, бесцветным и слепым из-за того, что глаза его как бы ощупью скользили по окнам. Тур Андерссен Хаукос, так значилось в документах садовника, но почему-то глаза этого человека становились злобными, если кто-нибудь называл его Хаукос. Что не устраивало его в столь обычной фамилии? Хаукос. Хорошая, звучная, эта фамилия не давала ее обладателю повода для гнева. Фелисия даже проверила в полиции, не значится ли садовник в списках преступников, однако не нашла ничего подозрительного. Потом она сердилась на себя за эту проверку, но ей почему-то хотелось, чтобы у садовника была объяснимая причина не любить свою фамилию. Как бы там ни было, он сердился и требовал, чтобы его называли просто Андерссен. Андерссен прекрасная фамилия, но ведь и Хаукос ничем не хуже. Фелисия присматривалась к садовнику, пытаясь найти в нем еще какие-нибудь причуды. Его серая куртка была не в меру длинна, и даже на таком высоком человеке карманы ее были пришиты слишком низко – когда он по привычке засовывал туда руки, его пальцы не доставали до дна. Где он раздобыл эту нелепую куртку? – раздраженно думала Фелисия. Никому не пришло бы в голову заказывать себе такую вещь, и ни один портной не сшил бы ее по собственному почину. Разве что покойный отец Эрлинга Вика, нищий портняжка из Рьюкана. А его серые висящие усы! На садовнике все висело, он и сам как будто висел, и уже давно. Между прочим, его вполне могли бы повесить во время войны. И, наверное, это обрадовало бы многих. Его следовало повесить или побить камнями, думала Фелисия. Но и немцам, и отечественным предателям не удалось поймать Тура Андерссена; в меткости ему тоже не было равных – этот недалекий хитрюга был слишком глуп и наивен, чтобы поверить, будто его жизни угрожает опасность, и слишком осторожен, чтобы попасться в ловушку. Такие всегда остаются в живых, не то что ее братья…

Фелисия взяла себя в руки. Какое ей дело до Тура Андерссена? Сжимая ключ от теплицы, она думала: если бы ты только знал, кто мне звонил! Если б мог сообразить, что из-за этого звонка ты сегодня понапрасну пускаешь слюну!

Она вышла в сад, но сделала вид, будто не видит садовника. Это было нетрудно, ведь она не знала, в каком месте сада он сейчас находится. Перед тем как запереть за собой дверь теплицы, Фелисия обернулась. Тур Андерссен уже ушел. Фелисия поджала губы. Сегодня эта нежить не получит желаемого.

Через всю теплицу она прошла к форточке вентилятора в торцовой стене, вокруг нее порхали птицы. Фелисия закрыла форточку и повесила на ее крючок полотенце. Потом, по-прежнему в сопровождении птиц, вернулась к двери и открыла кран над большой бочкой. Вода была тепловатая. Летом она поступала по трубе, проложенной прямо по земле.

Фелисия начала поливать цветы. Одной рукой она держала шланг, другой несколько раз отмахнулась от назойливого зяблика. Мысли ее были далеко. На губах играла улыбка, взгляд был отсутствующий.

Эрлинг Вик жил в Лиере и, чтобы попасть в Венхауг, ехал на поезде из Драммена в Конгсберг – Венхауг лежал в сорока километрах севернее Конгсберга на западном берегу Нумедалслоген. Уже тринадцать лет Эрлинг был другом Фелисии. При мысли, что она скоро увидит его, ее охватывала та же жаркая радость, какую она испытала весной 1950 года, встретившись с ним после шестнадцатимесячной разлуки, когда он жил на Канарских островах.

Тогда, в 1950 году, семь лет тому назад, эта подземная нежить – Тур Андерссен – еще не вторглась в их жизнь, и Фелисия не входила в ее царство, как собиралась войти сегодня. Ее с утра мучило недоброе предчувствие, что это произойдет сегодня, но тут позвонил Эрлинг. Рыцарь Эрлинг по телефону спас ее от нежити.

Свидание с Эрлингом в 1950 году Фелисия считала их первым по-настоящему любовным свиданием, хотя связь началась еще во время войны, в Стокгольме, где оба они были беженцами. О подобных свиданиях люди мечтают всю жизнь, но не всем дается этот единственный, сверкающий миг. Раньше им многое мешало – сперва война, тяжело поразившая Фелисию, а потом то неизбежное, что возникает, когда женщина не может выбрать одного из двух одинаково любимых ею мужчин.

Уже много времени спустя, в Венхауге, на Фелисию нашло какое-то затмение. Она убедила себя, что во всем виноват Эрлинг, хотя и испытывала при этом укоры совести. Даже в мыслях мы не можем освободиться от чувства вины, шептала она своим птицам.