Текст книги "Оборотень"

Автор книги: Аксель Сандемусе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц)

– Все будет иначе, если я поселюсь здесь.

– Все будет еще лучше. Тогда уже точно никто ничему не поверит, даже если раньше и верил. Люди считают, будто законы природы изменить нельзя, а то, что они видят, кажется им слишком противоестественным…

– Ты говоришь как ребенок.

– Не стоит с презрением говорить о детях, а если ты и в самом деле заботишься о Яне, то ведь ты прекрасно его знаешь. Пока люди стремятся к миру, его терпимость безгранична. Неужели нельзя быть немного добрее, говорит он, но мы-то с тобой знаем, как много кроется за этими простыми словами. Об искусстве жить Ян знает больше, чем кто-либо из нас.

Эрлинг смущенно засмеялся:

– Я вспомнил его рапорт группе о том, как он по велению долга с присущей ему основательностью устранил Яна Хюстеда.

Фелисия прижалась к нему:

– Раз уж ты заговорил об этом, я расскажу тебе, почему тогда выбор пал именно на Яна. Он сам попросил меня предложить его кандидатуру. Больше предлагать некого, сказал он, хотя знал, что я тоже взялась бы за это дело. Теперь-то я понимаю, он просто прикинул, что для нас обоих будет лучше, если у него на счету тоже будет убранный предатель, вместо того чтобы у меня на счету их было два. Уже тогда он предвидел, что со временем соблазнит меня.

Эрлинг помолчал, потом встал с кровати и принес бутылку вина:

– Бокалы, может, и не сверкают, но я сполоснул их.

– Мог бы предоставить это мне.

– Ну вот, опять. У нас здесь никогда не будет мира…

Она впилась ногтями ему в бедро, и он вскрикнул. Наполнив бокалы, Эрлинг сел на край кровати и тут обнаружил, что Фелисия спит. Она умела засыпать мгновенно. Он устроился в кресле и пил вино, пока не заснул сидя. Проснулся он на рассвете. Все еще лил дождь. Эрлинг вскочил:

– Вставай, Фелисия, скоро утро!

Она тут же проснулась. Вот бы уметь так засыпать и так просыпаться, подумал Эрлинг. Она постаралась заставить его улыбнуться, но ему больше хотелось поколотить ее.

– Фу, – сказала она. – Противно, когда человек, которому предлагают любовь, выглядит так, словно ему сейчас отрубят голову. – И она прочитала детский стишок:

Едем, едем к мессе,

Порознь и вместе,

В праздничном платье,

В серебре и злате,

На караковом коньке,

С хворостиною в руке,

По долам и по горам,

Едем, едем в Божий храм.

Эрлинг сидел на краю кровати и смотрел, как Фелисия надевает трусики, такие маленькие, что они могли бы поместиться у него в кармане жилетки. Это, несмотря на сонливость, заставило его рассказать ей о самой порнографической статье, какую он только читал. Учитывая, конечно, возраст и обстоятельства. Лет в двенадцать он прочитал в местной газете что-то о бородах. Это возбудило в нем любопытство, потому что все взрослые носили большие бороды, и он полагал, что бороды вырастают у парней, когда они возвращаются из церкви после конфирмации. Не то, чтобы он видел что-либо подобное, но, наверное, думал, что по желанию парни до поры до времени просто задерживали их рост. В этом он не собирался подражать им.

Статья, которую он прочел, была, должно быть, перепечатана из какой-нибудь иностранной газеты. У знаменитых женщин спрашивали, как они относятся к бородатым мужчинам.

Одна из них, актриса, к удивлению Эрлинга, сказала, что мужчина вообще не должен носить бороду. Тогда какой же смысл становиться взрослым, подумал Эрлинг. Однако известная актриса не была фанатичкой в этом вопросе. Она была готова согласиться с тем, чтобы мужчины носили усы, но от них должно приятно пахнуть. Все женщины знают почему, лукаво закончила она интервью.

Эрлинг гадал о смысле усов, не зная, что имели в виду женщины, и эти догадки будили в нем вожделение. С тех пор порнография перестала интересовать его, сказал он, ведь она обычно имеет дело с более или менее обнаженными телами. Теперь это называется откровенной порнографией, и, должно быть, многим не нравится, что из нее исчезли намеки и таинственность. В них одинаково нуждались обе стороны.

Эрлинг беспокоился: утро уже наступило, хотя и серое, и за окном по-прежнему лил дождь. Наконец Фелисия, шурша плащом, быстро сбежала по лестнице. Он смотрел в окно, как она идет между высокими белыми березами, поднимается по широким ступеням Нового Венхауга и бежит по блестящим от дождя каменным плитам открытой террасы к парадной двери. Он лег и натянул на себя мягкую пуховую перину, она как будто ничего не весила. Эрлинг прикинул, сколько ночей они провели здесь с Фелисией примерно за двадцать лет, включая и то время, когда Новый Венхауг еще не был построен. Он заснул, ему снилось, что он ведет младшую дочь Фелисии из Старого Венхауга в Новый. Они шли по той же дороге, по которой недавно пробежала Фелисия, и так же лил дождь. Ян стоял на блестящих плитах террасы и улыбался им, в одном из окон мелькнуло лицо Фелисии. Глаза ее горели огнем. Он испугался. Ян взял девочку за руку, а Эрлинг вдруг куда-то исчез, словно его стерли с картины. Он проснулся со стоном, предчувствуя надвигающуюся опасность и сознавая собственное бессилье. Он не был жив, но и не умер, его просто стерли, как стирают с холста ненужное изображение. Он вдруг вспомнил, как Фелисия, уже собираясь уходить, обернулась к нему:

– Теперь я не сомневаюсь, Эрлинг, что тебе нужно жить в Венхауге.

В открытых дверях она остановилась и тихо засмеялась, обнажив крупные зубы:

– Тебе все равно придется жить здесь, почему ты думаешь, что только мужчины могут видеть Оборотня?

Потом ему снова приснился сон, еще более неприятный, чем первый, но, проснувшись, Эрлинг отогнал от себя все мысли о нем и вспомнил его уже только вечером.

Фелисия с Птицами

Фелисия подняла голову от миски с черной смородиной, которую перебирала, и сказала:

– Ян, милый, я говорила Эрлингу, что он должен поселиться у нас в Старом Венхауге.

Дождь на время прекратился, и дети играли на лужайке перед домом. К ним пришли несколько ребятишек из соседних усадеб. Иногда вся орава с криком и топаньем, словно испуганные овцы, пробегала мимо окна. Хватает же у них сил, думал Эрлинг, глядя на Фелисию. Что означают ее слова?

Переводя взгляд с Эрлинга на Фелисию, Юлия смахнула с пальцев приставшие стебельки, потом взглянула на Яна, слушавшего по радио утренний воскресный концерт. Ян медленно очнулся, словно вернувшись откуда-то издалека. Он молча стоял у окна и глядел на Старый Венхауг. Если он и слышал слова Фелисии, то, наверное, уже забыл о них. Что-то за окном привлекло его внимание, они это видели по тому, как он наклонился, чтобы лучше рассмотреть.

– Ну что же, – сказал Ян, бросив последний взгляд в окно. – Если Эрлинг хочет, я не против. Старый Венхауг стоит пустой. Впрочем, ведь это не сам Эрлинг придумал?

Он помолчал, задумавшись над чем-то.

– Есть, правда, одно «но». Если Эрлинг переедет к нам и ему здесь не понравится, для него это может оказаться неприятным экспериментом.

Ян не договорил, предоставив каждому додумать до конца его мысль, и снова заходил по комнате.

Фелисия взяла новую веточку, Юлия тоже. Все молчали. Ян опять погрузился в себя. Из сада доносились крики детей. Эрлингу не хотелось переезжать в Венхауг. Хотя иногда у него и возникало такое желание, но как бы случайно и словно в другом измерении. И все-таки переезжать сюда ему не следует. Это ясно. Нельзя думать, будто Ян может стерпеть все что угодно. Впрочем, что касается Яна, речь шла не о его терпении, а о его полном нейтралитете. Дело было в самом Эрлинге. Он хотел единолично распоряжаться своими днями и ночами и не был уверен, что Фелисия смирится с его одиночеством. Она говорит, что ему никто не будет мешать, но он в это не верит. Ему придется все время быть начеку, ждать, что ему вот-вот помешают, тогда как ему требовалось знать, что к нему никто не придет. Хотелось иметь возможность в любую минуту поставить на стол бутылку, но, даже приезжая сюда в гости, он был вынужден скрывать, что у него кое-что припрятано в Старом Венхауге. Фелисия относилась к алкоголю, как большинство образованных людей, а это означало, что никакого определенного отношения у нее к нему не было; она считала, что Эрлинг мог бы пить, как «все люди», то есть как она сама. Как «все порядочные люди». Она даже не подозревала, что делает, ставя на стол бутылку, а потом убирая ее. Тот, кто никогда не был знаком с Богом Алкоголя, глупо обращается со спиртным. Кроме того, Эрлинг привык есть, когда чувствовал голод, а не тогда, когда ему говорили, что сейчас время завтрака или обеда. Если ему по какой-либо причине случалось какое-то время вести так называемый правильный образ жизни, он круглые сутки чувствовал в желудке такую тяжесть, что его мозг начинал работать все медленней, точно часы, которые вот-вот остановятся. Фелисия не смогла бы удержаться от того, чтобы запихнуть в него лишний кусок. Если бы он хоть один день не явился в Новый Венхауг, она сама пришла бы к нему, испугавшись, что он тяжело заболел. Но если бы он умер, она все равно ничем не могла бы помочь ему. Не прошло бы недели, как она решила бы, что им необходимо иметь домашний телефон.

Фелисия видела его насквозь. Заботиться о нем, говорит она. О мужчинах надо заботиться, и они позволяют заботиться о себе, иначе им, глупцам, нет никакой радости от их проделок. О них надо заботиться. Ведь мужчина может промочить ноги. Однажды в Лондоне у Эрлинга был роман с одной норвежкой. Они ехали на империале автобуса, был час пик, она неожиданно сказала: Здесь мне было бы трудно следить за моим мужем.

– Ты просто неблагодарный, – сказала Фелисия, разглядывая свои липкие от смородины пальцы. – Я предлагаю тебе дом из восьми комнат, с большой кухней, со множеством чуланов, кладовок и всем прочим, могу снабдить тебя и мебелью, у тебя будет удобная кровать и прекрасный вид на Новый Венхауг. А ты вдруг напускаешь на себя мрачность. Неужели ты не понимаешь, что мне уже очень давно хочется что-нибудь подарить тебе? С тех пор как мы переехали в Новый Венхауг, Старый стоит пустой.

– Ты забыла отдать его мне, не выдвигая никаких условий, Фелисия.

Это было сказано слишком прямолинейно, но ведь и ее предложение сопровождалось определенными оговорками: он не должен никого приглашать к себе, предварительно не показав гостя в Новом Венхауге, должен обедать там вместе со своим гостем, – короче, ему придется делить с ними всех своих знакомых или чаще, чем раньше, уезжать из дома. Говорить об этом было бесполезно. Личной жизни в Венхауге у него уже не было бы. У Фелисии с Юлией были свои мысли на этот счет. Эрлинг знал, что Юлия согласна с Фелисией. Она всегда была с ней согласна. Однажды он даже упрекнул ее, что она без раздумий неизменно принимает сторону Фелисии.

Они долго молчали. Фелисия думала о том, как несколько дней назад пришла в свою теплицу, заперла дверь, быстро прошла в противоположный конец и выглянула в форточку вентилятора, через которую в теплицу поступал воздух. Форточка была приоткрыта, и сквозь ее горизонтальные щели Фелисия видела тропинку, ведущую к пихтам и куче старого железного хлама, который складывали там, чтобы он не валялся где попало.

Теплица Фелисии была обращена на юго-запад. Двойная стеклянная крыша круто спускалась с высокой восточной стены на низкую западную. В восточной стене было высокое окно. От земли до нижней части окна было два метра. Теплица была высокая, ее построили по рисунку Фелисии, которой хотелось держать там и животных, она добилась своего. Если человек вбил что-то себе в голову и к тому же сам платит за это, споров обычно не возникает. Стекло на крыше было зеленоватое и двойное, так что сквозь него трудно было разглядеть, что делается внутри, даже если там горел свет. Летом стекла слегка белили известью, чтобы ослабить яркость солнечных лучей. Внутри по всей длине теплицы между цементными возвышениями шел проход. Котел находился у северного торца, того, который смотрел на жилой дом в ста метрах от теплицы.

Фелисия мечтала о такой теплице с пятнадцати лет. У них в Слемдале в саду в кадке росла агава, она была слишком большая, чтобы на зиму ее можно было убирать в дом. Поэтому на зиму ее ставили в теплицу к садоводу. Однажды весной отец попросил Фелисию по пути из школы зайти к садоводу и догово-риться, когда он перевезет агаву обратно в сад. Мальчик, служивший в садоводстве, показал Фелисии, в какой из теплиц находится сейчас его хозяин. Фелисию поразило царившее внутри искусственное лето, и она долго беседовала со старым, седым садоводом, который подрезал там какие-то растения. В теплице стоял улей, и пчелы перелетали с цветка на цветок. Садовод сказал, что это особые, добрые пчелы. Фелисия решила, что он шутит, но он объяснил ей, что у пчел бывает разный характер, все зависит от улья. Пчелы происходят от одной матки, сказал он, и если у этой матки плохой характер, такой же характер будет и у всего ее потомства, но если она добрая, то и дети ее тоже будут добрые. Это я так объясняю, но с животными, как с людьми, никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Он подошел к улью, осторожно положил руку на полочку, и ее тут же покрыли мохнатые насекомые. Они с жужжанием ползали по его руке и вели себя как щенки. Потом он медленно поднял руку, и они полетели по своим делам, вскоре на руке у садовода не осталось ни одной пчелы. Фелисия спросила, узнают ли его пчелы. Садовод поднял на нее добрые, стариковские глаза и пожал плечами: кто знает. Есть разные теории. Ты знаешь, что такое теория?

Да, это Фелисия знала.

Так вот, есть разные теории. Сам он считает, что бывают люди, которых животные любят, любые живые существа – пчелы, птицы, лошади, а бывают и такие, которых животные не любят. Взгляни на этих птиц, сказал он и кивком головы показал на большую клетку. Они тоже любят меня, но, к сожалению, сейчас я вынужден держать их в клетке, иначе они съедят моих пчел. Он просунул в клетку руку, и птицы с дракой стали на нее садиться. Когда я убираю отсюда пчел, птицы свободно летают по теплице. А зачем здесь пчелы? Садовод объяснил ей про опыление, и там, на этом клочке сгущенной природы, каким была теплица, Фелисия сразу поняла то, чего совершенно не понимала в школе, несмотря на поэтические объяснения учительницы. Правда, садовод говорил с ней как с равной, лишь случайно не знавшей того или другого. Фелисия немного покраснела, до нее дошло гораздо больше из того, что сказал садовод. Вообще-то она кое-что знала о том, что происходит между людьми, но думать об этом, пока это не оказалось включенным во всю природу, было неприятно. Добрые пчелы помогают цветам, потому что те сами не могут, горячо подхватила она. Да, можно сказать и так, садовод усмехнулся, именно так и есть. Однако некоторым цветам не нужна помощь насекомых. Женские цветки оплодотворяются с помощью ветра, приносящего с собой пыльцу. А если пыльца попадет не на те цветы, какие нужно? – поинтересовалась Фелисия. Тогда из этого ничего не получится, если только эти цветы не близкие родственники, объяснил садовод. Я слышал, что у тигров и львов могут быть общие дети, но не верь, если кто-нибудь скажет тебе, что общие дети могут быть у совершенно разных животных. В это верят только глупцы.

Фелисии понравился старый садовод, и одно время она даже думала пойти по его стопам. Тогда она очень остро почувствовала, хотя и не могла бы выразить это словами, что значит обрести в жизни свой маленький круг и найти в нем счастье. А ведь садовод даже ничего не сделал для этого, просто сидел там на своем табурете, жил. Наконец Фелисия собралась уходить – может, ее присутствие мешает ему работать? В дверях она остановилась и попрощалась еще раз. Он сидел и смотрел на нее с грустной улыбкой, которую она хорошо запомнила. Она заторопилась – ей вдруг захотелось подбежать и обнять старого садовода, а это было бы неприлично. Даже много лет спустя она в любую минуту могла вызвать в памяти запах земли, удобрений, снова ощутить влажность теплицы и увидеть старика, ухаживающего за растениями среди птиц и пчел. Как ни странно, через десять лет после того случая она вспомнила о садоводе однажды вечером, проходя на Валькириапласс мимо взвода немецких солдат, ей стало невыносимо грустно, и она заплакала от чувства беспомощности: вот они пришли и топчут землю старого садовода…

В апреле 1947 года Фелисия обзавелась первой парой зябликов. Это оказалось очень просто. Она заметила, что зяблики влетают и вылетают через окно в потолке. Прикрепив к окну палку с привязанным шнурком, она села ждать. Когда зяблики влетели в теплицу, она потянула за шнурок, и окно закрылось. Потом она затянула это окно сеткой, чтобы его можно было открывать для проветривания. Птицы быстро привыкли и свили гнездо на карликовой сосне, что росла в ящике. Когда вывелись птенцы, Фелисия решилась на опыт и сняла с окна сетку, опыт удался. Зяблики улетали и прилетали обратно кормить птенцов. Когда дети покинули гнездо, Фелисия снова затянула окно сеткой. Зимой у нее жили уже семь зябликов. С тех пор она каждый год оставляла у себя столько зябликов, сколько хотела. Но через несколько лет этот порядок нарушился. Некоторые зяблики начали выводить птенцов к Новому году, и Фелисии приходилось доставать корм для новорожденных посредине зимы. Зяблики, которых она отпускала на зиму, возвращались в теплицу весной. Бывало, Фелисия затягивала сеткой окно и весной, и тогда многим зябликам приходилось высиживать птенцов за пределами теплицы. Когда Фелисия входила в теплицу, вокруг нее всегда порхали птицы, садились ей на голову и на плечи. Она устроила для них бассейн в старом медном котле, там они купались. Фелисия погружалась в себя, глядя на купающихся птиц.

Тур Андерссен наверняка подглядывал за ней задолго до того, как она это обнаружила (а когда, интересно, это обнаружили бы другие?). Он случайно услыхал, как она говорила Юлии, что любит работать в теплице, раздевшись догола. В то время Юлия только приехала в Венхауг. Фелисия смутилась, поняв, что садовник, стоявший рядом на коленях и разбиравший свои инструменты, слышал ее слова. Уже вечером она забыла об этом, хотя, по-видимому, именно в тот раз она подала ему мысль начать подглядывать за ней. Фелисия хорошо запомнила его взгляд, взгляд человека, услыхавшего что-то ему непонятное. Может, он считал, что женщина не раздевается догола даже в ванной? Фелисия не читала более скучной книги, чем «Рапорт Кинсея», она нашла ее серой и глупой и не понимала, почему людей занимает вся эта чепуха, которую не следовало ни защищать, ни запрещать. Будь все так на самом деле, она бы сама все давно прекратила. Но на нее произвело большое впечатление то, что многие мужчины считали наготу извращением, нагота была недопустима во время полового акта, затрудняла его, а то и делала вовсе невозможным. По мнению этих мужчин, одна мысль о наготе женщины могла оправдать вмешательство полиции.

Фелисия почти не сомневалась, что Тур Андерссен решил, будто он ослышался, когда она сказала, что часто раздевается в теплице, что ей нравится работать там голой. Или забавляться с птицами. Или просто лежать голой на циновке и читать книгу. Так приятно всем телом чувствовать воздух, напоенный запахом земли и растений, смотреть на зябликов. По ее мнению, таким, только намного больше, должен быть рай – ведь, если верить Писанию, рай находится где-то на земле и его охраняют сторожа. При помощи современного оружия сторожей легко убрать или просто обратить в бегство. Безусловно одно: рай еще стоит на своем месте. Если бы он оттуда исчез, это вызвало бы сенсацию.

Лет через десять эти слова Фелисии о рае и наготе могли бы послужить основанием для предъявления ей обвинения. Правда, не исключено, что кто-нибудь счел бы, что сии неучтивые слова имели педагогический смысл – просто ее неверно ПОНЯЛИ, – они ни при каких обстоятельствах не были рассчитаны на посторонние уши, а потому это следует рассматривать как смягчающее вину обстоятельство. Фелисия не ограничилась тогда только этими намеками, она, можно сказать, передала слово Эрлингу, продекламировав его непристойное стихотворение, написанное им по заказу к одной свадьбе, за которое ему заплатили десять крон. Стихотворение называлось «На свадьбу Кристины и Нильса в Му-и-Ране», и о его содержании, превосходно подходившем к этому событию, можно было судить по таким строчкам: «Нильс и Стине докажут делами то, о чем не скажешь словами». Это стихотворение имелось лишь в одном рукописном экземпляре, не считая того, который был отослан в Му-и-Рану. Родилось оно на свет потому, что у кого-то в Му-и-Ране был сын по имени Нильс, и этот Нильс должен был жениться на Кристине. Понимаешь, Юлия, родители написали твоему отцу и попросили его сочинить стихотворение к свадьбе их сына. В письмо была вложена десятка. Если этих денег оказалось бы много, они просили вернуть лишнее в виде почтовых марок. И Эрлинг не мог устоять перед соблазном, он сочинил стихотворение и вернул десятку в Му-и-Рану.

Фелисия любила пошутить и озадачить Юлию, правда, в отношении садовника ей это не удалось. Ей было неприятно, что Юлия имеет весьма ограниченные представления о жизни, что ее затерроризировали почти до идиотизма. Когда Юлия однажды засмеялась, Фелисия вздохнула с облегчением. После этого она сократила дозу развращения и пользовалась им лишь в крайних случаях, когда это было совершенно необходимо для окончания курса. Побочным явлением этого курса было появление у форточки Тура Андерссена.

Теплица была суверенной территорией Фелисии, она представляла себя здесь в старости, когда всё в Венхауге переменится и будет не так, как сейчас. Она знала, что Ян с Эрлингом часто думают о смерти. Сама же она о смерти не думала никогда. Она мечтала о пожилом возрасте и даже тосковала по нему. Когда-то ей пришло в голову, что с годами люди становятся красивее.

Фелисия любила Венхауг и хотела оставить в нем память о себе. Ей хотелось увидеть, как им начнут управлять другие поколения, а она будет сидеть со своими птицами и глядеть в колодец памяти. Она мечтала, что сын ее дочери, который будет похож на свою бабку, станет хозяином Венхауга, мечтала о правнуках, которые будут называть ее Старой Фелисией с Птицами. Ей хотелось, сидя в одиночестве, вспоминать мужчин, которых она любила, отца, братьев, погибших совсем молодыми. Хотелось в будущем остаться одной среди молодых, живя в былом, превратившемся в сон. Хотелось прожить каждый возраст так, как она прожила детство и юность, как прожила зрелость. Хотелось остаться в Венхауге. Хотелось, чтобы о ней здесь помнили, пока будет существовать Венхауг. Что будет потом, ей было безразлично. Когда-нибудь обитатели Венхауга будут говорить: это было во времена Фелисии. Или: это случилось, когда еще была жива Старая Фелисия с Птицами.

Тур Андерссен внимательно огляделся по сторонам. Наконец он осмелился перейти открытое место и подойти к теплице, он не спускал глаз с форточки.

Фелисия улыбалась. Сегодня, серый волк, у нас будет другая игра, придется тебе подождать до завтра или столько, сколько будет угодно Фелисии.

Не трогая вентилятора, она повернулась и ушла из теплицы. Она не спешила, ей хотелось, чтобы он видел ее и понял, что остался ни с чем.

Фелисия закрыла за собой дверь и повернула в замке ключ.