Текст книги "Оборотень"

Автор книги: Аксель Сандемусе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 38 страниц)

«Мне нагадали в девочках еще…»

В воскресенье в полдень Фелисия, Юлия, Ян и Эрлинг мирно беседовали у камина, за окнами, как всегда по воскресеньям, шумели дети. Они устроили что-то вроде лыжных соревнований. Фелисия ненадолго вышла из комнаты, а когда вернулась, стало ясно, что она куда-то собралась. Шапки на ней не было, свитер, теплые брюки, сапоги. На полулежали солнечные квадраты.

– Какая ты красивая! – сказала Юлия.

Фелисия обрадовалась:

– Да, говорят, но особенно приятно это слышать от молодой девушки. Я пойду на почту, что-то мне подсказывает, что там лежит письмо, которого я жду.

Они редко забирали почту по воскресеньям. Фелисии не хотелось без нужды беспокоить почтмейстера. Юлия предложила сходить за почтой вместо нее или просто составить Фелисии компанию. Фелисия как будто задумалась.

– Нет, – сказала она. – Сегодня мне хочется пройтись одной. А ты останься дома и составь компанию мужчинам.

Никто не обратил внимания на эти слова, но потом многие задумаются над ними. В них не содержалось ничего, кроме желания Фелисии побыть одной – обычного для нее желания, – но потом эти слова будут повторять месяцами, над ними будут раздумывать, из-за них будут спорить.

– Сейчас опять пойдет снег, – заметила Фелисия.

Ян выглянул в окно:

– Похоже на то. Небо почти затянулось, остался лишь небольшой просвет. Да он уже идет. Боюсь за молодые фруктовые деревья. Ветки могут не выдержать такой тяжести, снегопад будет сильный. Я хорошо знаю эту серость, которая вдруг обволакивает весь мир.

Решив выпить перед уходом кофе, Фелисия присела. Эрлинг развалился в кресле, рядом на столе стоял бокал вина.

– Знаешь, Фелисия, я часто удивляюсь, как это ты, горожанка, говорящая на чистом риксмоле[22]22
  Риксмол – норвегизированный вариант датского языка, на котором писали и говорили в XIX веке. Один из двух государственных языков Норвегии.


[Закрыть], девушка из высшего общества, могла выйти замуж за человека, говорящего на ландсмоле.

– Все очень просто. Разве ты не видишь, как Яну идет ландсмол? Когда я увидела его в первый раз, я сразу подумала, что этот увалень должен говорить на ландсмоле, и очень обрадовалась, услыхав, что он заговорил нараспев. И мне стало его жалко.

Ян фыркнул.

– Я смотрю на это как на его особенность, – продолжала Фелисия. – Это его личный навигационный знак для женщин, терпящих бедствие в море жизни. Мне бы хотелось, чтобы все остальные перестали говорить на ландсмоле. Это должно быть привилегией только Янова племени. Ландсмол должен быть закреплен только за ним… У меня не было бы детей, если б Ян не соблазнил меня своим ландсмолом. Знаешь как я смеялась! Ян воспользовался этим и сверкнул как молния. Хотя вообще его нельзя сравнивать с молнией, он никогда не торопится. Что бы ни случилось, Ян все равно начнет строить заново и не будет спешить.

– Чего-чего, а терпения у меня хватает, – согласился Ян.

Эрлинг вспомнил историю Яна и Вигдис. Ян сделал правильный вывод из их отношений и построил новое, более крепкое здание. Он, как архитектор, увидел все недостатки прежнего здания и не повторил их. Он не повторил ревности.

Ян обменялся взглядом с Фелисией, а Эрлинг перевел глаза на Юлию. Странно, подумал он, когда Юлия что-то делает, особенно когда она что-нибудь берет, мне всегда кажется, будто она левша, так мало и неуверенно она пользуется правой рукой. Ее движения похожи на движения ребенка, еще не научившегося управлять своими руками. Правой рукой она пользуется так, словно это левая. Эрлинг всегда обращал на это внимание. Вернее, Юлия пользовалась правой рукой так, как ею пользуются врожденные левши, которых переучили в детстве.

Только теперь он понял: Юлии пришлось в детстве пройти через те же муки, что и ему самому. Как он раньше не подумал об этом?

– Юлия, – спросил он, – ты в детстве была левшой?

Она долго смотрела на него, не сразу поняв, о чем он говорит. Потом покраснела и выдохнула короткое «да».

– Это у тебя от меня, – сказал Эрлинг, не глядя на нее. – Меня тоже заставили переучиться.

Ему показалось, что он нащупал какой-то след. Хорошая рука и плохая рука.

Он в детстве заикался. Левши иногда заикаются от нерешительности. Когда Юлия приехала в Венхауг, она еще немного заикалась. Так же, как и он, она не видела разницы между правой и левой рукой и всегда мучительно думала: эта? Нет, та…

Известно, что этот порок не проходит бесследно сам собой, он просто переходит на что-нибудь другое. Но не ведет ли он к раздвоению личности, если ребенок не знает, какой рукой следует пользоваться в том или ином случае? У некоторых бывает такое сильное раздвоение личности, что одно «я» даже не знает о существовании другого, но интересовался ли кто-нибудь, не родились ли эти люди левшами, не росли ли они угнетенными постоянным требованием поменять местами свои мозговые полушария?

Эрлинг оторвался от своих размышлений, потому что Фелисия собралась уходить.

Такой они и запомнят ее, замешкавшейся в дверях, уже почти на веранде, за стеклами которой кружились хлопья снега. В Венхауге она ходила без шапки в любую погоду. Последнее, что они видели, – веселый, умудренный жизнью взгляд, серебряный шлем волос, блестящие коричневые сапоги, узкие синие брюки, гибкую фигуру и победную грудь, обтянутую теплым свитером.

Они слышали, как она что-то крикнула во дворе. Потом, когда все проверялось снова и снова, выяснилось, что она крикнула детям то же самое, что сказала им, уже стоя в дверях, – она вернется домой минут через сорок. Выходя со двора, она встретила Тура Андерссена и попросила его зайти к Яну, чтобы поговорить о каких-то семенах. После ухода Фелисии садовник сразу пришел к ним. Этот пункт проверялся особенно тщательно. Сколько прошло времени до прихода садовника? Минут пять, ответил Ян. Юлия считала, что садовник пришел через две или три минуты после того, как Фелисия что-то крикнула детям. Очень немного, ответил Эрлинг. Во всяком случае, все трое были уверены, что прошло меньше десяти минут. Потом выяснилось, что дети видели Фелисию и садовника; перекинувшись с ней парой фраз, садовник направился к дому и вошел внутрь. Найти у него какой-нибудь мотив было трудно. Садовника угостили кофе и вином, и никто из четверых – садовник, Юлия, Эрлинг или Ян – не выходил из комнаты, пока они вдруг не хватились, что Фелисия давно должна была вернуться домой.

К тому времени она была уже мертва. В их памяти она так и осталась стоящей в дверях с поднятой на прощание рукой, этот образ был протравлен в их памяти, как гравюра.

Обещание

Фелисия миновала теплицы, и после того никто во всем Венхауге не видел ее. Те из работников, которые уходили на воскресенье домой, смогли объяснить, где они были, и подкрепить свои слова свидетельскими показаниями, заподозрить их в чем-либо было невозможно. Все заканчивалось на борозде, оставленной в снегу, кровавыми следами в ней и плеском воды в полынье, черневшей в замерзшем и заснеженном Нумедалслогене.

Тот, кого она встретила, должно быть, знал, что она придет, знал он и о полынье. Больше им ничего не было известно.

Около шести утра Юлия и Эрлинг сидели в темной гостиной. Они услыхали шаги на втором этаже и прислушались – это Ян вышел из своей комнаты. Спускаясь вниз, он зажигал лампу за лампой. Неожиданно их ослепил яркий свет. Ян прошел через комнату, не глядя на них. В руке он держал бутылку и поставил ее рядом со своим креслом. Потом посмотрел на большие фотографии Харалда и Бьёрна, братьев Фелисии, убитых немцами. Лица его Юлия и Эрлинг не видели. Несколько раз он приложился к бутылке. Минут через пятнадцать он встал и ногой отшвырнул бутылку. Содержимое потекло на пол, и по комнате разлился резкий запах коньяка.

– За них она отомстила, – сказал Ян тихо, но внятно.

По пути наверх он гасил лампу за лампой, Эрлинг и Юлия слышали щелканье выключателей, пока он не дошел до своей комнаты. Дом снова погрузился во тьму. Эрлинг зажег настольную лампу. Юлия обхватила его за шею и прижалась к нему. Лицо ее распухло от слез. Из угла на них бесстрастно смотрел мужчина с овчаркой. Эрлинг снова погасил свет и сказал:

– Он пообещал им отомстить за нее. Для Яна это вопрос жизни и смерти.

Юлия всхлипнула:

– А для тебя, Эрлинг?

– Не знаю.

Что видели лес и река…

Они перебирали в уме различные догадки – все одинаково немыслимые, – и это еще сильнее связывало их мысли и воображение с последней прогулкой Фелисии, они пытались увидеть случившееся глазами леса и реки.

Как часто бывает в таких случаях, они каждый день спрашивали себя: что могли бы рассказать лес и река?

Эрлинг опять и опять ходил на то место, им владело отчаянное желание узнать подробности случившегося. Ему казалось, что природа мучительно пытается обрести дар речи. Да ну же, ну…

Молчание, природа нема. Возвращаясь в Венхауг, он смотрел на деревья. Несчастные деревья были обречены на молчание, они не могли вымолвить ни слова. Что видели птицы в зимнем лесу, что видели белки, что видела дикая норка?

Эрлинг сидел и смотрел на руки Яна, почему-то они всегда казались ему беспомощными. Эти большие, сильные и нежные руки мужчины чем-то напоминали ему руки детей и обезьян.

Яна в Венхауге всегда как будто сопровождал ветер. Уже по одной атмосфере, окружавшей его, Эрлинг чувствовал, что многие поколения его предков видели тот же лес, ту же реку и те же небеса над ними.

Фелисия, он видит то же самое, что и я, и никогда не избавится от этого зрелища. Он видит, как Оборотень спускает тебя в полынью, как тебя подхватывает течение, как оно поворачивает твой труп подо льдом, и мне хочется верить, что когда-нибудь ты выплывешь в Эрлингвике и будешь ждать нас там.

Прошло три недели. Ян с Эрлингом сидели за низким столом перед камином. Ян задумчиво читал газету, которую ему протянул Эрлинг. Эрлинг почему-то подумал, что сегодня Ян прошагал по комнате меньше, чем обычно.

Ян поседел, но черты лица у него немного разгладились. Он справится с этим, думал Эрлинг.

Первый раз человек поседел от несчастья у него на глазах, пусть даже и не за одну ночь. Он не мог отвести глаз от седых волос Яна, который усталым жестом отложил газету, ему явно хотелось что-то сказать.

Газеты не могут писать о погибших без слезливой сентиментальности, они не считаются с их близкими, им нужна сенсация. Им кажется, что этим они оказывают честь близким погибших. В Венхауге на это не обращали внимания. Там получали все сведения из первых рук и не нуждались в догадках прессы. Варианты, которые не пришли в голову им самим, малого стоили – свалившееся на них несчастье затмевало желание, чтобы эта загадка была раскрыта. Иногда, правда, попадались статьи, авторы которых, по-видимому, были недалеки от истины.

«Многие считают, что тьма в этом деле сгустилась после загадочного убийства Турвалда Эрье, – писала одна газета. – Но, может, это как раз не тьма, а просвет? Наша газета не раз напоминала, что трагедия, разыгравшаяся в Венхауге, должна уходить корнями в 1940–1945 годы. После того поворота, какой это дело приняло теперь, мы еще больше уверены в этом. С другой стороны, маловероятно, что полиции удастся узнать что-нибудь еще, во всяком случае, от тех трех человек, которые могут иметь ключ к разгадке этого двойного убийства.

Совершенно очевидно, что никто из обитателей Венхауга или их гостей не убивал Фелисию Венхауг. Не мог ее убить и ккой-нибудь случайный бродяга. Такое рано или поздно становится известно, к тому же из-за мороза, стоявшего в те дни, трудно предположить там бродяг. Полиция не нашла также никаких признаков ограбления или сексуального насилия. Судя по тому, что нам известно, убийство из ревности тоже следует исключить».

Убийство из ревности тоже следует исключить? – подумали они оба, прочитав статью. В этом они не были уверены.

«…Эта последняя версия рассматривалась особенно тщательно, но того или тех, кого можно было бы заподозрить (исходя из общепринятых представлений), пришлось сразу же исключить».

Исходя из общепринятых представлений… гм.

«…Сейчас трудно представить себе другой мотив этого убийства, кроме мести. Надо сразу сказать, ни одна тень не падет на память убитой оттого, что некоторые, может и обладающие важными сведениями, молчат об этом. Это родные и близкие Фелисии Венхауг, и, наверное, они не хотят ворошить то, что связано с оккупацией. Не хотят даже мысленно вернуться к своему нелегальному положению во время войны. Однако, на наш взгляд, никто не имеет права скрывать то, что могло бы привести к раскрытию самое малое двух убийств, совершенных в мирное время. Но поскольку эти люди молчат, а следствие не располагает какими-либо доказательствами, что им известно больше того, о чем они уже сообщили, остается один путь: расследование должно сосредоточиться на том, с чего когда-то начали развиваться эти события. То есть необходимо выяснить, чем Фелисия Венхауг, тогда еще Фелисия Ормсунд, Ян Венхауг и человек, ставший потом садовником в Венхауге, а также Эрлинг Вик, но уже по другой линии, занимались в первые годы войны, вернее начиная с того времени, когда погибли юные братья Фелисии Ормсунд, а она сама бежала в Швецию. События тех времен могут привести нас к разгадке этих двух убийств, случившихся в 1958 году.

Фелисию Венхауг убили и тело ее бросили в Нумедалслоген, в этом ни у кого сомнений не возникает, однако на этом все следы обрываются. К сожалению, в тот день был сильный снегопад. Если не считать детей, последним в Венхауге ее видел садовник Андерссен, который через несколько минут после этой встречи вошел в дом. Алиби этих трех мужчин сомнению не подлежит. Также безусловно и алиби Юлии Вик, которой было известно, что Фелисия Венхауг включила ее в свое завещание. Все люди, бывшие в то время в усадьбе, подтверждают показания друг друга. Полиции точно известно, где каждый из них находился именно в то время, расхождения в показаниях не превышают нескольких минут, и точно известно, что никого из них даже близко не было у дороги, по которой пошла Фелисия Венхауг. Один полицейский обошел на лыжах всю усадьбу еще до того, как повалил сильный снег. В лесу не было даже намека на чьи-либо следы.

Трудно сказать, сколько человек совершили это убийство, но полиция считает, что это сделал один человек. Даже если убийц было двое, проведенная экспертиза показывает, что это кровавое преступление должно было занять не больше получаса. Иными словами, если бы в этом был замешан кто-нибудь из обитателей усадьбы, он должен был бы отсутствовать больше часа.

Были ли у кого-нибудь из обитателей усадьбы мотивы для убийства Фелисии Венхауг? Все расследования и предположения это отвергают. Можно сказать, что у всех есть коллективное алиби. Некоторым такое безусловное алиби даже кажется подозрительным. Трое из обитателей усадьбы доказали во время войны, что в случае необходимости они могут заручиться любым алиби. Однако это алиби все-таки не спасло их тогда, и им пришлось бежать в Швецию. Глупо предполагать, будто четырнадцать человек, в том числе и несколько детей, составили заговор против хозяйки дома, тем более что все очень любили ее. Ходят разговоры, что полицейский, первый занявшийся этим делом, добрый знакомый тех трех мужчин, которые могли оказаться главными действующими лицами этой трагедии, замешкался с расследованием потому, что вместе с Яном Венхаугом и двумя другими принимал участие в ликвидации предателей во время войны и теперь якобы пытался прикрыть своих старых товарищей. Но это чересчур надуманно. Никто не поверит, чтобы известный и уважаемый норвежский полицейский стал во главе четырнадцати лжесвидетелей.

Именно связь вышеназванного полицейского с этими людьми во время войны позволила ему ближе других подойти к тому, что, по-видимому, случилось в Венхауге. Можно не сомневаться, он тщательно проверил, где каждый обитатель Венхауга находился в критическую минуту, однако в то же время он вел расследование и в других направлениях. Нам известно, что он почти сразу же постарался выяснить у Яна Венхауга, Эрлинга Вика и садовника Андерссена, с кем из военных соратников у них или у Фелисии Венхауг сложились после войны недружественные отношения или с кем из них они имели открытые столкновения во время войны. Ему хотелось проверить, нет ли в этом, казалось бы, бессмысленном убийстве мотива мести. Так он узнал о встрече Эрлинга Вика с Турвалдом Эрье, который во время оккупации был полицмейстером в Усе. Возможно, полиция слишком поторопилась, задержав Эрье. Когда выяснилось, что его алиби тоже в порядке, это была вода на мельницу предателей родины. Мы опять услыхали жалобы на то, что в Норвегии продолжают преследовать людей, которые уже давно искупили свою вину. Хотя не новость, что, расследуя преступления, полиция в первую очередь обращает внимание на людей с подмоченной репутацией. Теперь-то уже никто не сомневается, что Турвалд Эрье все-таки сыграл определенную роль в этом деле, только слепой может этого не заметить. Просто ему не повезло, что у нас в стране подозреваемого не берут под арест ради того, чтобы сохранить ему жизнь.

Турвалд Эрье был найден убитым в квартире, которую он снимал на Маридалсвейен, и тогда сочли, что тьма вокруг этого дела окончательно сгустилась. Нам же это представляется дымовой завесой вокруг того факта, что Эрье был замешан в убийстве Фелисии Венхауг, – его убийство явно указывает на какой-то след. К сожалению, в это время были неправильно истолкованы некоторые поступки Эрлинга Вика, из-за чего ряд возможностей оказался упущенным.

До того Эрлинг Вик говорил, что Эрье способен на многое, но совершить убийство не может. Садовник Андерссен ничего не сказал, что он думает по этому поводу. Очевидно, он, как и Ян Венхауг, пребывал в сомнении. В том же, что Эрье мог быть организатором любого преступления, не сомневается никто. Знал ли Эрье, кто убил фру Венхауг? Стоял ли он сам за этим убийством? Поплатился ли за свои старые и новые грехи, когда кому-то стало ясно, что на него нельзя полагаться, когда этот некто побоялся, что Эрье не сможет держать язык за зубами, если полиция еще раз выйдет на него и уже не позволит ему выкрутиться?

Расследованию очень повредило, что Эрлинг Вик случайно оказался в числе подозреваемых в убийстве Турвалда Эрье, полиция придерживается того же мнения. Эрье нашли убитым ночью, и уже утром об этом передали по радио, днем это попало во все газеты. Газеты, конечно, не умолчали о том, что есть явная связь между этим убийством и убийством в Венхауге. Потом в полицию пришла женщина и заявила, что видела Эрлинга Вика поздно вечером в Скойене. Это далеко от Маридалсвейен, но ведь никто и не считает, что, совершив злодеяние, убийца будет спокойно сидеть на одном месте. Эта женщина сказала, что Эрлинг Вик постарался, чтобы она его не заметила. Как только об этом стало известно, другие лица тоже заявили, что видели Эрлинга Вика в разных местах, где ему, по их мнению, нечего было делать. Но кто из нас не оказывается в том или ином месте, не объявляя об этом заблаговременно через газеты? Когда речь заходит об Эрлинге Вике, особенно часто высказывается мнение, как следует или не следует себя вести. Вот уж про кого по праву можно сказать: он-то знает, где бегает заяц. Это, конечно, шутка, но появляться там, где его не ждут, стало особенностью Эрлинга Вика. Именно на это опираются показания людей, утверждающих, что он странно петлял, чтобы незамеченным уехать из Осло в Лиер. Там он и был задержан на основании того, что последний свидетель клялся и божился, что вечером в день убийства Турвалда Эрье видел Эрлинга Вика на Маридалсвейен, где жил убитый.

Как утверждает полиция, не требуется особой проницательности, чтобы вычислить все связи. Поэтому убийство Турвалда Эрье и вызвало такой большой интерес. И сомнительные свидетели со своими не менее сомнительными показаниями обрушились на полицейские участки страны, словно скопища саранчи.

Свидетелей допросили снова, прежде всего ту женщину из Скойена, показаниям которой придавали большое значение, потому что она была лично знакома с Эрлингом Виком и должна была лучше других знать, видела ли она именно его или это был кто-то другой. Она настаивает, что это был он. Полиция сообщила, что свидетельница подтвердила свои показания, но, скорей всего, она ошибается. Показания других свидетелей – плод их фантазии.

Словом, когда Эрлинга Вика привезли из Лиера в полицию на Меллергатен, ему тут же сообщили, что он свободен. Если хочет, его отвезут обратно домой. Где Эрлинг Вик находился в тот вечер, когда его видели в самых разных местах Осло, это его дело и уже не имеет значения, потому что убийство произошло за сутки до того дня. Так показало вскрытие. А на тот вечер у Эрлинга Вика имеется неоспоримое алиби. Тот вечер и даже весь тот день, когда был убит Эрье, Эрлинг Вик провел в Венхауге.

Сегодня с него сняты все подозрения в убийстве Турвалда Эрье. Однако мы не можем считать его совершенно непричастным к делу Эрье – есть его косвенная вина в том, что полиция “из-за буйной фантазии некоторых людей” упустила другие следы. Но, может, именно полиции в данном случае не хватило фантазии? Только одна свидетельница продолжает настаивать, что видела Эрлинга Вика в Осло на другой день после убийства Турвалда Эрье. Но разве нельзя представить себе, что полицейские, которые тоже люди, почувствовав себя в дураках, на втором допросе невольно оказали на свидетелей небольшое давление? В том смысле, что на повторном допросе сказали им примерно так: Послушайте, Турвалд Эрье был убит не в тот вечер, когда вы, по вашему утверждению, видели Эрлинга Вика в Осло, сам же Эрлинг Вик заявляет, что не был в тот вечер в Осло, и потому нам с ним больше говорить не о чем. Разве нельзя представить себе, что сбитые с толку свидетели устыдились или были разочарованы тем, что никого больше не интересовало, где и когда они видели Эрлинга Вика? А как повели бы они себя, если б с самого начала знали, что Турвалд Эрье был убит не тогда, когда предполагалось, а накануне? И как полиция отнеслась бы к ним в том случае? Может, полиции следовало не обливать их презрением, а припереть к стенке, чтобы они освежили свою память?

Полиция вдруг изменила точку зрения на это дело. Что с того, что Эрлинга Вика видели вечером в Скойене, или даже на Маридалсвейен, или еще где-то? Это никого не касается. Что с того, что он не хотел, чтобы та дама в Скойене узнала его? Может, она ему просто не симпатична? Что с того? Может, он собирался навестить кого-нибудь в Скойене? Что с того? Да, это было уже после полуночи. Но что с того? Даже в самых добропорядочных семьях иногда после полуночи тоже кое-что происходит, и никто не заявляет об этом в полицию. Эрлинг Вик говорит, что в это время он был дома и что все это чепуха. Ну и что с того? Он имеет полное право говорить так, даже если это неправда. Что стало бы со всеми нами, не будь у нас нашего гражданского права лгать?

Мы забываем, что никто не стал бы вспоминать все эти очевидные истины, если б Эрлинга Вика видели именно в тот вечер, когда произошло убийство, и что на суде обвинение сочло бы эти пустяковые показания весьма подозрительными и воспользовалось бы ими, чтобы доказать вину подозреваемого.

Теперь все в руках полиции. Значит, нужно продолжать работу в том же направлении. Право Эрлинга Вика ходить там, где ему вздумается, неоспоримо. Но так же неоспоримо и то, что он близкий друг семьи Венхауг и гостил у них, когда хозяйка Венхауга была убита. Неоспоримо, что лишь благодаря Эрлингу Вику Турвалд Эрье попал в поле зрения полиции. И наконец, неоспоримо, что некоторые свидетели считают, будто видели его возле дома Эрье на Маридалсвейен. А другая свидетельница, которая хорошо его знает, заявляет, что в любом случае он был в Осло.

Полиция не стала выяснять, почему Эрлинг Вик – если и был в Осло – впервые за много лет не воспользовался возможностью, чтобы навестить там кого-нибудь из своих друзей. Легко представить себе, что этот приезд в Осло был так или иначе связан с тем, что случилось в Венхауге, и с Турвалдом Эрье. Хотел ли Эрлинг Вик что-то узнать у этого человека? Как известно, когда нашли труп Эрье, дверь в его квартиру была не заперта. Иначе и быть не могло, если в ней кто-то побывал. Теперь считается, будто у Эрлинга Вика не было никаких оснований скрывать свой приезд в Осло. Откуда это известно? Если он поднялся в квартиру на Маридалсвейен и увидел там на полу мертвого Турвалда Эрье, у него были очень веские причины уйти оттуда подальше и постараться не попасться на глаза кому-нибудь из знакомых. Ведь он не мог знать, что Турвалда Эрье убили сутки назад и потому он может без всяких опасений обратиться в полицию. Он не был другом Турвалда Эрье. И конечно, понимал, что его могут задержать. Должно быть, у Эрлинга Вика были очень веские причины не говорить правду.

Зачем Эрлингу Вику понадобилось навещать Турвалда Эрье? Может, он пришел туда по той же причине, по которой приходил и убийца? Может, Эрлинг Вик хотел заставить Турвалда Эрье сказать, кто убил Фелисию Венхауг, но опоздал на сутки? Нельзя ли предположить, что Турвалд Эрье и Фелисия Венхауг были убиты одной и той же рукой?

Эрлинг Вик знал, с кем имеет дело: когда-то этот человек пытался уничтожить его с помощью наемных убийц и этого же человека он не так давно выгнал из своего дома. Этот человек знал, что Эрлинг Вик сильно привязан к Венхаугу, что у него там живет дочь. Вполне возможно, Турвалд Эрье знал кого-нибудь, кто ненавидел Эрлинга Вика и владельцев Венхауга не меньше, чем он сам, и объяснил ему, что, убив одного, можно отомстить им всем. К сожалению, Эрлинг Вик мог сам подсказать Эрье эту мысль. Ведь он потребовал, чтобы картины, украденные у него Турвалдом Эрье во время войны, переслали в Венхауг».

Что из всего написанного в газете было правдой? Многое. Однако обычно ненависть не доводит норвежцев до убийства. Как ни странно, в первую очередь подозрение Эрлинга падало на женщин, первой ему на ум пришла та, которая жила ближе к Венхаугу, чем все остальные, и потому ей было легче, чем им, выплеснуть на Венхауг свою желчь. Это была Вигдис из Конгсберга, подруга юности Яна. Потом он перебрал в уме еще дюжину женщин, но это ему ничего не дало. Ему было трудно остановить свой выбор на одной из них. Ненависть ненавистью, но все они были слишком глупы. Убийство, совершенное так тихо и быстро и не оставившее никаких следов, требовало точного расчета. Я думаю, вы ошиблись, мистер Пуаро, мысленно сказал он себе и грустно улыбнулся.

Среди вороха бумаг и писем, просмотренных полицией, было найдено анонимное письмо о давней ссоре в «Бристоле», но имени той дамы отправитель письма не знал. Служащие «Бристоля» не могли дать никаких вразумительных показаний. Яна об этом не спросили, а Эрлинг только пожал плечами. Это все чепуха, сказал он, я даже не знаю той женщины, она просто выпила лишнего. Ничего большего полиция и не ждала.

Эрлинг вспомнил об этом письме, потому что оно перекликалось с тем, что было написано в газете: «Вполне возможно, Тур-валд Эрье знал кого-нибудь, кто ненавидел Эрлинга Вика и владельцев Венхауга не меньше, чем он сам…»

Таких могло быть немало. Кое-что он слышал не далее как вчера: фру Кортсен держала нечто вроде салона, где собирались предатели военного времени, и Турвалд Эрье бывал у нее.

Но чего-то в этой картине недоставало. Эрлинг помнил, как Фелисия сказала ему как-то, что однажды ее убьет женщина, но имени ее она не назвала.

Может, Эрлинг ее и не знал. Ему были известны только четыре женщины, которые могли бы ненавидеть Фелисию. Первая – Сиссель Харалдстад. Она была вдовой, когда они с Фелисией познакомились, теперь ей было шестьдесят два года, замуж она больше не вышла, жила незаметно в квартире на Арбиенсгтен, давала уроки музыки, не из-за денег, а, скорее, чтобы занять время. Она была вполне состоятельна, у нее была взрослая дочь и несколько внуков. Трудно было подумать, чтобы Сиссель Харалдстад спустя столько лет захотела убить Фелисию. Эрлинг никогда ее не видел, но знал по рассказам Фелисии, которая так и не забыла ее.

Вторая – Сесилия Скуг. За прошедшие годы она несколько раз меняла свою фамилию, но теперь вернулась к той, которую носил ее первый муж – Скуг. Вообще она не имела права на эту фамилию. Сесилия была на два года старше Эрлинга, сейчас ей был шестьдесят один год, но выглядела она значительно старше, она была не из тех, кто бережет себя. Своего последнего мужа Сесилия застрелила в Люсакере из малокалиберной винтовки в 1946 году, однако суд счел, что она стреляла в целях самообороны. Соседи и в самом деле слышали в доме шум перед тем, как там прогремел выстрел. Люди, знавшие Сесилию, прятали улыбки, когда им говорили, будто Сесилии Скуг для самообороны потребовалась винтовка, однако Сесилия смогла «предъявить» подбитый глаз, а свидетелей в доме не было. С годами Сесилия стала питать слабость к коньяку, но в тот вечер, когда она встретила Эрлинга в Скойене и на другой день заявила об этом в полицию, она была совершенно трезвая. Они с Эрлингом не терпели друг друга, и если оказывались где-нибудь вместе, это всегда заканчивалось неприятной сценой. Фелисия видела Сесилию последний раз в 1939 году. Эрлингу было легко поверить, что Сесилия могла застрелить своего мужа во время ссоры, особенно находясь под действием коньяка, но представить ее себе расчетливой убийцей он не мог.

Третьей была Виктория Хаген. Она ненавидела Фелисию так, что приходила в ярость от одного ее имени.

И наконец четвертая – Маргрете, мать Юлии, родившая от Эрлинга того ребенка, которого так хотелось родить Фелисии, и напоминавшая о своем существовании неловкими попытками вымогательства.

Эрлинг решил, что ни одна из этих четырех женщин не могла убить Фелисию. Но кто же была та, чье имя Фелисия так и не назвала ему?

– Знаешь, Ян, – сказал Эрлинг, – у меня сложилась более или менее приемлемая теория, почему убрали Турвалда Эрье. По-моему, когда этот Запасной Геббельс из Уса снова попал в свет рампы, у кого-то из наших людей открылась старая рана. Он, как и мы с тобой, забыл о Турвалде Эрье, забыл, что Турвалд Эрье не заплатил сполна по счету, как мы того ждали. Этот парень из наших все забыл, да и о нем самом тоже забыли, но теперь он, как и Турвалд Эрье, напомнил о своем существовании. Я так и вижу его одного среди многих теперь забытых людей, у него, как принято говорить, самая рядовая внешность, это средний норвежец, который во время войны вдруг обнаружил, что его по ночам стал будить топот чужих солдатских сапог, этот средний Ула рассердился не сразу, но уже всерьез. Он слышал и читал, как немцы поносили нашего короля, причем их язык даже смахивал на норвежский. Нельзя сказать, чтобы король особенно занимал Улу. Ему хватало своих забот. Но он подумал так: это наш король, они не имеют к нему никакого отношения. Разве это не норвежский король? Ведь это Норвегия… Что, собственно, немцы здесь делают?