Текст книги "Вечный человек"
Автор книги: Абдурахман Абсалямов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)
Николай Симагин
Кто может знать о судьбе песчинки во время урагана? Где ее подхватит ветер, в какие края унесет и где бросит? Не знает об этом и сама песчинка. Она мечется по взбаламученному пространству, теряется в его бескрайности. А человек? Судьбы сотен тысяч людей, подхваченных ураганом второй мировой войны, не похожи ли на бесчисленные взвихренные песчинки? Может быть, и так. Но это лишь чисто внешне. Только внешне! Гитлеровцы, затеявшие всемирную сумятицу, именно и рассчитывали превратить человечество в рой песчинок. Но фашисты жестоко просчитались. Наиболее грубо ошиблись они в природе советского человека. Нет, сознательные люди не могут уподобиться песку, даже попав в пекло самой невероятной стихии. Пока человек жив, он всегда, даже, казалось бы, в безвыходных положениях, ищет и зачастую находит возможности повернуть свою судьбу в лучшую сторону. Даже смерть не может помешать ему в этом. Ведь смертью своей борец показывает правильную дорогу живым.
Когда началась война, Николай Симагин служил в погранотряде № 87. В тревожную ночь на 22 июня он вместе с товарищами вышел в дозор. Прислушиваясь к каждому шороху, вглядываясь во тьму, они шагали вдоль границы. Короткая летняя ночь уже близилась к концу. Внезапно загрохотали орудия. Над головой с воем и свистом понеслись снаряды, разрываясь где-то на нашей стороне. Тут же, точно сказочные чудовища, взревели многие сотни вражеских танков и самолетов.
Трудно было примириться с мыслью, что именно сейчас, вот в эту минуту началась вторая мировая война. Симагин, еще не веря своим глазам, смотрел, как вдали железные коробки танков ломятся сквозь густой кустарник. Что это? Может, всего лишь провокация? Пограничники, крепко сжав свои полуавтоматы, ждали команды открыть огонь. И команда последовала… Так судьба русского человека, молодого коммуниста Николая Симагина вплелась в бурю войны.
Красивый, сероглазый, он по летам был молод. Темно-русые мягкие волосы, зачесанные назад, открывали выпуклый лоб. Самым характерным в его облике было сочетание твердого взгляда серых глаз с готовностью к доброй, располагающей улыбке.
Непрерывно сражаясь, теряя в невиданных по упорству, кровопролитных боях своих отважных товарищей, пограничники отступали к Минску. В одном из боев осколок перебил Симагину левую руку. В пылу боя некогда было обращать на это особое внимание. Он и одной рукой стрелял почти без промаха. Но рана болела все сильнее. Рука сильно опухла. В минуты затишья Симагин что было силы стискивал зубы, зажмуривал глаза, пересиливая нестерпимую боль. Состояние его ухудшалось с каждым днем. Когда под натиском врага часть снова начала отступление, Симагин, потеряв сознание, упал на обочину дороги.
Он пришел в себя уже в лагерном госпитале для военнопленных. Почему гитлеровцы не пристрелили его прямо на дороге, трудно объяснить. Не знал он также, кто сделал ему операцию, перевязал руку, спас от смерти. Скорее всего, он подобран был нашими же санитарами; советский врач, разделяющий участь других пленных, по-видимому оказал ему медицинскую помощь. Другого быть не могло.
«Что ж делать?» – тревожный вопрос со всей неумолимой остротой встал перед Симагиным, как и перед тысячами оказавшихся в беде советских людей. Эта беда – вражеский плен, фашистский лагерь. Недаром говорят: у стройного дерева и тень стройна. Пограничник, чекист Симагин мог дать себе лишь один ответ: бороться, бороться до последней капли крови, до последнего вздоха! Подобрать отважных ребят, бежать с ними, перейти линию фронта – и снова взять в руки оружие. Только так! Но он еще далеко не оправился от ранения, как его вместе с двумя тысячами других советских военнопленных вывезли из лагеря, что возле Брест-Литовска, погрузили в красные товарные вагоны и повезли куда-то далеко-далеко, в глубь Германии. Позднее они узнали: их привезли в Бухенвальд…
Здесь Симагин часто видел, как эсэсовцы, тыча в советских военнопленных пальцами, надрывались от утробного хохота:
– Это есть Советская Армия?! Оборванцы! Бродяги!..
Симагин стоял стиснув зубы, словно окаменев. Теперь бойцы погранотряда вряд ли узнали бы своего командира. Серые глаза его сильно запали, лоб выпирал больше обычного. Исхудалое лицо поблекло. Что не изменилось в нем, это его добрая, чуть смущенная улыбка. Но улыбался он крайне редко. Несоответствие его сурового взгляда мягкой улыбке теперь замечалось еще резче. Да и во взгляде его застыло нечто большее, чем только суровость. В глазах просвечивала та скрытая невероятная сила воли, которая влекла к нему людей, заставляла безгранично доверяться ему. А его мягкая улыбка располагала к искренности.
Однажды Симагин собрал группу друзей по несчастью, людей надежных, и сказал им:
– Товарищи, здесь на нас смотрят представители всех европейских народов. Мы должны им показать, каков настоящий облик советского человека. Среди нас не должно быть ни одного, кто ходил бы оборванным, обросшим, грязным. Будем бороться за это, поведем агитацию за чистоту и аккуратность.
Симагину тогда и в голову не пришло, что именно в эту минуту, произнося эти простые, чуть ли не школярские слова, он положил начало будущей подпольной боевой организации русских военнопленных. Потом жизнь выдвинула другие задачи. Среди лагерников участились самоубийства: люди не выносили побоев, издевательств, позорного рабства, постоянного голода.
Симагин снова созвал верных друзей. – Среди советских людей не должно быть ни одного самоубийцы! – говорил он. – Самоубийство – постыдная слабость. Это признание своего бессилия перед врагом, в какой-то мере – даже признание его превосходства над собой, отсутствие веры в свои идеалы. Конечно, мы не можем забыть того, что враг способен в любую минуту уничтожить нас. Но физическое уничтожение – это не победа. А враг хотел бы победить нас, сломить морально. Слышите, товарищи, не убить, а сломить, победить хочет. Самоубийцы – это побежденные! Они пособники врага! Вот это-то и нужно разъяснять всем узникам.
Но даже самая лучшая агитация, если она не подкрепляется практическими делами, никого не может убедить. Эта истина особенно наглядна была в неволе, где в каждом уголке барака, в любой день справляла свою жуткую тризну жестокая, отвратительная смерть: людей стреляли, вешали, забивали палками, бросали живыми в огонь, отдавали на растерзание собакам.
– В этих ужасных условиях надо показать заключенным, как много значат человеческие отношения, готовность людей позаботиться друг о друге, – внушал Симагин. – Если мы сумеем дать обессиленному или больному лагернику добавочный кусок хлеба или картофелину, он крепче поверит нашим словам.
С наступлением холодов в лагере увеличилось число больных и ослабевших. Чтобы в возможно широких масштабах оказать им помощь, нужно было найти безотказных врачей и санитаров, работающих в ревире, поставить своих людей на такие жизненно важные для лагерников места, как кухня и склады. В облегчении участи заключенных большую роль играл обслуживающий персонал. Поэтому нужно было бороться за должности штубендинстов и уборщиков в блоках; добиваться, наконец, того, чтобы и в пожарной команде, в лагерной канцелярии, даже в полиции находились свои люди.
Но эти задачи были под силу только большой и сплоченной организации.
Симагин хорошо знал, что и среди заключенных и среда военнопленных уже существуют группы патриотов, объединявшие смелых, честных, энергичных людей. Но каждая такая группа действует на свой страх и риск, лишена единого руководства, не связана с тайными организациями патриотов других национальностей.
Симагин не уставал говорить о необходимости объединения. Обитателей Большого лагеря он призывал к активности.
– Нас, военнопленных, содержат более изолированно, чем вас, заключенных. У нас, русских военнопленных, почти нет возможности общаться с узниками других национальностей. А вы всегда находитесь среди них. Прислушивайтесь к их разговорам, устанавливайте связи с надежными товарищами. По некоторым сведениям, у немцев, французов, чехов уже есть патриотические организации.
Рано или поздно кто-нибудь из советских людей обязательно установил бы связь между группами. Но один непредвиденный и едва не окончившийся трагически случай помог именно Симагину наладить эти связи раньше, чем он предполагал.
В начале сорок второго года Николай Симагин тяжело заболел. Его положили в санчасть для русских военнопленных. Врачи нашли у него туберкулез и поместили больного в палату безнадежных.
Эсэсовские врачи никогда не разбирались, кто из туберкулезников еще может выздороветь, а кто действительно безнадежен. Хотя и в последнем случае никому не давалось права заведомо обрекать человека на гибель. Но эсэсовские помощники смерти без угрызения совести впрыскивали яд каждому туберкулезнику. Когда Симагин еще лежал в другой палате, по соседству с чахоточными, он сам неоднократно слышал, как «безнадежные» после ухода врача-эсэсовца начинали биться и хрипеть. Через несколько минут за стеной устанавливалась тишина. Потом санитары вытаскивали на носилках трупы.
Но случилось так, что на этот раз «безнадежных» принял врач-заключенный, австриец по национальности. Он внимательно осмотрел всех двенадцать обреченных и, уходя, посоветовал им не падать духом.
Обычно даже самый тяжкий больной радуется утешениям врача. Но эти двенадцать лишь зло и страдальчески усмехнулись. Тяжелыми, почти ненавидящими были их взгляды.
Все они встревожились, заметались, когда через несколько минут снова открылась дверь. Но вошел не эсэсовский врач, а санитар.
– Быстрее переодевайтесь, – тихо и торопливо говорил он, бросая на каждую койку полосатые арестантские робы. – Будем переводить вас в ревир Большого лагеря. Позабудьте, что вы советские военнопленные.
Казалось, в обреченных людей вдохнули новую душу. Они засуетились, начали поспешно переодеваться.
В ревире Большого лагеря Симагин стал быстро поправляться. Какие-то неизвестные добрые люди приносили больным русским военнопленным дополнительное питание, доставали лекарства, которыми здесь дорожили как зеницей ока. При обходе ревира эсэсовскими врачами все те же неизвестные люди, рискуя жизнью, при помощи всяких ухищрений спасали больных военнопленных.
Симагин близко познакомился с врачом-австрийцем. Вначале они много недосказывали друг другу, говорили намеками. Симагин понял одно: врач ненавидит фашизм, желает победы Советской Армии. Когда это стало очевидным, Симагин в укромном уголке повел откровенный разговор. Он спрашивал:
– Кто спас советских военнопленных от верной гибели? Для чего спас?..
Врач уклонился от прямого ответа.
– В Бухенвальде есть люди, заинтересованные в спасении всех жертв фашизма, – сказал он.
В лагере, где сновали всякие подозрительные личности, преданные прислужники эсэсовцев, опасно было откровенничать, рассказывать всю правду о себе. Но Симагин рискнул, высказался перед врачом без утайки.
– Бухенвальд – тоже фронт. Я – советский офицер. Не могу оставаться в стороне от борьбы с гитлеровцами.
Врач ничего определенного не обещал. Но Симагин был терпелив и настойчив. Наконец, после неоднократных разговоров, врач дал согласие познакомить его с одним чехом.
Через два дня к Симагину подошел санитар, многозначительно посмотрел прямо в глаза Николаю, кивнул головой на дверь. Сам он тут же нагнулся и принялся вытирать пыль под кроватью.
В пустынном коридоре Симагина поджидал низенький, горбатый чех в полосатой одежде. Он глянул на Николая светло-голубыми глазами, в которых поблескивали теплые, озорные искорки. Должно быть, человек этот был очень жизнерадостен, если при своем физическом изъяне он и в условиях Бухенвальда не утерял живости характера.
И опять повторилась почти та же самая история, что при знакомстве с врачом-австрийцем: сначала – общие разговоры, потом «прощупывание», фразы, намеки, И только на третьей или четвертой их встрече чех заявил:
– Коммунисты и здесь не должны сидеть без дела… Вполне ли вы готовы принять участие в нашей общей борьбе с фашизмом?
– Это цель моей жизни! – ответил Симагин.
– Как вы себя чувствуете?
– Окреп окончательно. Хотел бы поскорее включиться в борьбу.
– Не торопитесь. Мы решили еще немного подержать вас в ревире. Отсюда вам удобнее наладить необходимые связи с вашими русскими друзьями. Вы согласны?
– Я согласен со всем, что пойдет на пользу дела. Чех сжал правую руку в кулак:
– Нам надо держаться вот так.
– Понимаю! – кивнул Симагин.
Вскоре после этого разговора Симагин встретился со Степаном Биклановым и другими участниками будущей организации. Они, живя в разных бараках, уже сплотили вокруг себя небольшие группы отважных парней. Оставалось всем объединиться в единую патриотическую организацию.
– Без широко разветвленной организации мы не можем существовать, – настаивал Симагин. – Нам во что бы то ни стало надо установить связи, в том числе интернациональные. В одиночку тут много не сделаешь. Надо действовать сообща.
И Симагин рассказал новым друзьям о своих первых интернациональных знакомствах.
В марте 1943 года представители подпольных групп на одном из тайных своих заседаний постановили создать «Русский политический центр», который объединял бы всех русских подпольщиков как из военнопленных, так и из числа заключенных. Руководителем организации был единогласно избран Николай Симагин.
Когда организационный момент миновал, «Русский политический центр» выразил желание включить Симагина постоянным своим представителем в «Интернациональный центр». Все тот же чех познакомил Николая с Вальтером – вожаком немецких подпольщиков. По предложению Вальтера «Интернациональный центр» ввел Симагина в свой состав.
Все эти организации ставили «перед собой широкие цели: подготовку к общему вооруженному восстанию; саботаж на Густлов-верке, где военнопленные и заключенные привлекались к изготовлению вооружения и боеприпасов; продовольственную помощь особо бедствующим лагерникам; активное ведение антифашистской агитации и пропаганды.
…Симагин находился в самом центре этой многообразной патриотической деятельности. Назимов пока мало знал об этом и, конечно, еще не представлял всего размаха подпольной работы «Русского политического центра».
«На лбу не написано кто ты такой»
– Ну, друг, Задонов, теперь давай руку! – каким-то особо приподнятым тоном однажды сказал Назимов.
– Да что мне, впервые здороваться с тобой? – не понял Николай.
– Таким-то образом, пожалуй, и впервые.
С этого дня Назимов шаг за шагом начал вводить Задонова в курс деятельности «Русского политического центра». Теперь Николай получал более ответственные задания.
Как-то в бане Черкасов, проходя мимо Назимова, шепнул, что по рекомендации центра должен познакомить его с двумя надежными людьми: один – из тридцатого блока, другой – из двадцать пятого.
В двадцать пятый барак Назимов счел целесообразным послать Задонова, а сам направился в тридцатый. Так было сподручней.
Черкасов познакомил его с любопытным человеком, назвавшимся Николаем Кимовым. «Уже четвертый тезка, – отметил про себя Баки. – Русские особенно пристрастны к Иванам, Николаям да Петрам».
Кимов был среднего роста, одет в полосатое. Но даже в этой уродливой одежде он выглядел необыкновенно красивым. Все в нем – лицо, фигура, манера держаться – привлекало. Таких людей в Бухенвальде Баки больше не встречал.
При всей своей располагающей внешности новый знакомый держался настороженно и выжидательно. Назимов, в свою очередь, тоже внимательно приглядывался к нему. Их молчание да взаимное разглядывание так затянулось, что встреча могла окончиться безрезультатно. Назимов первым улыбнулся, пошел на откровенность.
– Что мы так недоверчиво рассматриваем друг друга? Ведь никто из нас не собирается залезть другому в карман. Давай закурим, – Баки протянул сигаретку.
– Спасибо.
– Огонек найдется?
– Поищем, – Кимов тоже улыбнулся, как-то молодецки щелкнул зажигалкой. – Я вижу, у вас есть намерение залезть поглубже чем в карман.
Для первого случая разговор на том и кончился. Да и в последующие встречи Назимов не переставал осторожничать – не шел дальше дружеских шуток. Он пока так и не высказал Кимову главного, Откровенно говоря, Назимову не совсем по нраву была внешность Кимова: слишком уж он щедро наделен природой. Такие красавцы бывают изнеженными, балованными, пасуют перед трудностями, тем более не выдерживают тяжелых испытаний, особенно когда остаются один на один с опасностью.
Неудивительно, что Назимов старался разузнать, насколько силен Кимов в военном деле, где и каким подразделением командовал, активно ли участвовал в боях. Оказалось, что Николай Кимов служил политруком в противотанковой батарее. Их часть стояла в Бресте. 21 июня парторганизация приняла его кандидатом в члены партии. В тот же день Кимов выехал со своей батареей на тактические учения… Окончилось это учение настоящим боем с гитлеровцами, перешедшими нашу границу. Батарея оказалась в окружении, пробиться обратно в крепость не было возможности. Присоединились к первой попавшейся боеспособной части и вырвались из вражеского кольца. Участвовали в ожесточенных сражениях под Бобруйском, Львовом, Щорсом, под Коробом и Конотопом. Здесь Кимов получил серьезное ранение и попал в плен.
Когда он очнулся, то увидел себя в вагоне, битком набитом пленными. Через Гомель и Минских везли в Германию. На одной из станций выгрузили из эшелона и загнали в лагерь «304 Н». Там вскоре началась страшная эпидемия сыпняка. Из тридцати трех тысяч лагерников в живых осталось только тысяча двести человек. Потом их переправили в Бельгию. Шахта. Добыча угля. Батрачить на врага – это хуже тифа. Военнопленные старались отлынивать от работы. В отместку фашисты душили голодом:.
Больных, голодных, полураздетых людей пытались усиленно вербовать в гитлеровскую армию. Соблазняли шоколадом, вином, консервами, сигаретами. В лагерь зачастили белоэмигранты. Тоже подбивали на измену. Но только отдельные шкурники променяли родину на жратву.
Вместе с надежными товарищами Кимов повел контрагитацию против изменников. Гитлеровцы узнали об этом. Кимова и восемнадцать его товарищей изолировали от других военнопленных, потом отправили в Бухенвальд.
Но политрук Николай Кимов не успокоился и в Бухенвальде. Днем он отбывал повинность на заводе, а вечерами, когда все улягутся, в темноте, шепотом рассказывал советским людям об Александре Невском и битве на Чудском озере, вспоминал былины о Буслаеве и русских богатырях. Солдаты узнавали от Кимова и о Куликовской битве, и об освобождении Москвы от оккупантов народным ополчением Минина и Пожарского. Полтавская битва, походы Суворова, слава Бородино – обо всем этом Кимов знал в подробностях, умел живописно рассказать, так как до военной службы преподавал историю в средней школе.
Однажды лагерники принесли ему целый котелок вареной картошки.
– Это за твои рассказы, Николай. А ну-ка повтори еще раз, как Кутузов разгромил Наполеона. Послушать тебя – и на душе легче делается.
Но на этот раз Кимов принялся пересказывать «Одиссею» Гомера. Преимущество было в том, что о славных похождениях Одиссея и его товарищей можно говорить полным голосом, не навлекая на себя подозрений в патриотизме. Когда Кимов повел рассказ о том, как герой древней Эллады перехитрил кровожадных чудовищ Сциллу и Харибду, из темноты вдруг раздался чей-то голос:
– Ты, друг, рассказывать-то рассказывай, да не хитри лишнего. При чем тут древние греки? Такие штуки мог отмочить только русский человек.
Кимов радостно усмехнулся: «Понимают ребята!»
Однажды к Кимову подошел незнакомый лагерник. Он заметно хромал, на лице отчетливо выделялся шрам от ранения.
– Ты хорошо знаешь историю партии? – напрямик спросил он.
Кимов насторожился, на всякий случай ответил уклончиво: дескать, знаю, сколько положено знать любому грамотному человеку. Но вскоре он убедился, что Хромой – свой человек.
Хромой попросил Кимова изложить вкратце на бумаге те главы истории партии, где говорилось о победе Октябрьской революции и упрочении советской власти.
Опять Кимов насторожился: одно дело просто рассказывать, другое – писать на бумаге. Вещественное доказательство – наиболее опасно!
– Об этом никто не будет знать, – успокоил Хромой. – Карандаш и бумагу дадим.
На следующий же день Кимову вручили справку об освобождении от работы по состоянию здоровья. Сергей Шведов – так звали Хромого – принес ему карандаш и бумагу, а староста блока запер его на ключ в своей штубе. Кимов остался один и записывал краткое изложение октябрьских событий до тех пор, пока не онемела рука.
Подпольщики стали давать ему и другие задания. Но эсэсовцы обратили внимание на то, что он систематически не выходит на работу. Тогда друзья отвели Кимова в ревир и положили в хирургическую палату. Врач поставил диагноз: «Вывих правой ноги». Со временем подпольная организация устроила его на работу в команду по уборке территории лагеря. Теперь у Кимова была возможность свободно передвигаться по лагерю. «Да ведь это не человек, а счастливая находка!»– подумал Назимов, когда узнал о привилегиях Кимова.
Таким был Николай Кимов, которого Назимов сперва счел за неженку.
И все же Кимов очень неохотно рассказывал о себе. Он становился словоохотливым лишь в том случае, когда речь заходила о его семье, о детях. Жена его Полина тоже была учительницей, преподавала русский язык. У них было двое детей – сын Володя и дочка Галя. В начале июня сорок первого года Полина, оставив детей у родственников, приехала к мужу в Брест, намереваясь провести с ним свое каникулярное время. Они сняли комнату в селе Волынке, совсем недалеко от границы.
Последний раз Кимов говорил с женой в полдень 21 июня. Он сказал ей, что взял на двадцать третье билеты в Брестский театр: «Вот вернусь с тактических учений и – прямо в театр…
– Не знаю, жива ли сейчас Полина. Не знаю, где и с кем дети, – тяжело вздохнул Кимов. – Пока не подал в плен, я писал жене письма по разным адресам. И ни разу не получил ответа. Беда еще в том, что Кардымовский район Смоленской области, где у родственников находились наши дети, захвачен гитлеровцами…
Теперь Назимов пришел к твердому убеждению: этому человеку можно вполне довериться. Настало время поговорить откровенно. Он спросил, что хотел бы делать Николай в дальнейшем.
Кимов сказал, точно отрубил:
– Что прикажут старшие товарищи, то и буду выполнять беспрекословно.
Назимову понравилось, что Николай не выставил никаких условий.
– Хорошо, – сказал Баки, – слушай… Для первого случая найдутся ли у тебя в лагере трое друзей, на которых можно безоговорочно положиться, как на самого себя? Трех – больше пока не надо. Обязательное условие: они должны быть командирами Советской Армии.
– Понимаю.
– Когда подберешь людей, сообщишь мне. Кто тебе поручил это дело, никому, конечно, не скажешь. Об этом знаем только мы с тобой. Вообще – будь как можно осторожнее. Если человек внушает хоть малейшие подозрения, отходи в сторону.
Прощаясь, Кимов шутливо напомнил:
– Я же говорил, что ты не только в карман, но еще глубже намереваешься залезть. Чего же так долго ходил вокруг да около?
Назимов сдержанно улыбнулся:
– А как же иначе? На лбу-то у тебя не написано, кто ты такой. И тебе рекомендую не меньшую осторожность.
