Текст книги "Вечный человек"
Автор книги: Абдурахман Абсалямов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)
«Неужели уже Новый год наступил?»
Дни тянулись по-прежнему страшные, голодные, изнуряющие. Но теперь Назимов не чувствовал этого тягостного и мрачного однообразия. Как только он по-настоящему связался с организацией, лагерная жизнь перестала казаться ему безысходной. Однако жуткая, беспощадная действительность не позволяла увлекаться иллюзиями. Надо было смотреть правде в глаза.
Назимов не замедлил явиться в восьмой блок, чтобы поведать Задонову о своем знакомстве с Толстым. Баки застал друга в полном одиночестве, грустного и понурого. Ребята были на работе. Сделавшись штубендинстом, Николай сорвал с себя знаки флюгпункта. Он выбросил их, конечно, не по своему разумению: ему подсказали, что это можно сделать. Должно быть, кому-то из таинственных друзей, работающих в канцелярии, каким-то образом удалось уничтожить запись в его личной карточке о том, что он является флюгпунктом.
В восьмом блоке Задонов словно ожил. «Наконец-то досталась настоящая работа. Я, наверное, рожден быть учителем и только по недоразумению стал военным», – как-то сказал он Назимову. А сегодня он уже повесил голову, смотрит тоскливо. Что случилось?
– Эй, Коля, подтянись! – бодро окликнул его Назимов.
Задонов поднял голову, из глаз его текли крупные слезы, скатывались по морщинистым щекам: Николай плакал. Это было так необычно, что Назимов отшатнулся.
– Да ты скажи, что случилось? – допрашивал он друга.
– Мишутку… Шенке… – сдавленно проговорил Задонов и, не в силах больше произнести ни слова, обхватив голову руками, закачался. – Никогда!.. Никогда!.. Мстить буду, мстить!..
В Бухенвальде эсэсовцы держали свору собак, специально натренированных для травли заключенных. «Собачий фюрер» Шенке, чтобы псы не забывали вкуса человечины, время от времени спускал собак с цепи и натравливал на узников.
Вот и сегодня. Когда Мишутка с товарищами возил удобрения на огород, Шенке нашел повод придраться к мальчику, нахлобучил ему на голову порожнее ведро и спустил собак. Свора псов, каждый величиной с матерого волка, ожесточенно рвали тело Мишутки. А Шенке вместе с другими эсэсовцами, покатываясь со смеху, наблюдал за «потехой». Истерзанный Мишутка умер.
Перед взором Назимова предстал быстроглазый, шустрый паренек; еще так недавно спасший его от смертельной беды.
И вот нет Мишутки. Было невыносимо тяжело на душе.
Но предаваться горю нет времени. Да и Задонову нельзя впадать в отчаяние.
Назимов первый взял себя в руки, сухим, строгим голосом приказал:
– Зайдем к тебе в штубу.
– Прикончу, все равно прикончу этого людоеда Шенке! – не переставал повторять Задонов.
– Николай! – прикрикнул Назимов. Задонов, словно очнувшись, взглянул на друга.
– Идем! – повторил тот.
Они зашли в пустую конторку. Назимов запер дверь, взял Николая за локти:
– Слушай, друг. Я пришел, чтобы сказать тебе очень важную новость. Наконец-то я встретился с товарищами. Получил задание.
Выждав паузу, чтобы Николай осмыслил его слова, Назимов перешел к главному:
– «Русский центр» предложил мне работать в военном секторе. Меня спросили: кого я хотел бы привлечь к этому делу? Я назвал тебя. Ты не против?
Задонов взглянул на друга с укором, покачал головой, словно говоря: «Эх, оказывается, еще мало ты знаешь Николая Задонова!»
– А ты уверен в тех людях, кто дал тебе задание? Они не могут быть провокаторами? – спросил он перед тем, как дать окончательный ответ.
– Этого человека ко мне Йозеф привел. Он поручился за него.
– Да, Йозефу можно верить.
– Значит, согласен?
– Теперь мог бы и не спрашивать.
– Нет, так нельзя, Николай, сам понимаешь. Дело такое, что приходится быть строже. Ты определеннее скажи.
– Хорошо, слушай… Капитан Задонов в случае необходимости может молча умереть за родину. Вот мой ответ. Лучше скажи, в чем будет заключаться наша работа? Когда ты сведешь меня с ними?
– О работе поговорим потом… А сегодня после отбоя наведайся в наш барак.
Задонов молча кивнул.
Пора было уходить, но Назимов медлил – хотел еще что-то сказать, да, видимо, не решался.
– Ну говори же, – помог ему Николай.
– Не надо бы… Ты и без того напереживался. Знаешь, Владимира-то… Нет больше нашего товарища.
– Да что ты говоришь?!
– Замучили, гады!
– Запомним и это! – после молчания проговорил. Задонов.
Этим вечером в сорок втором бараке было особенно холодно. Узники прятали руки в рукава, согнувшись, непрерывно ходили из угла в угол, стараясь согреться.
Они отупели от холода. Все их желания и помыслы были только о тепле. Печей в бараках почти не топили, воздух согревался дыханием людей, испарениями человеческих тел – и потому был тяжелый, вонючий.
Вот мимо Назимова прошел редко унывающий Жак. Он пытался насвистывать какую-то веселенькую мелодию, но посиневшие губы отказывались ему повиноваться и вместо свиста получалось жалкое шипение.
Тут же, накинув на плечи большой выношенный платок, прохаживался Пьер де Мюрвиль, похожий на сгорбленную старуху. Увидев Назимова, он остановился.
– О, вам, русским, не страшен никакой холод! – Он похлопал Баки по спине. – Молодцы! При помощи мороза вы победили Наполеона и не пустили фюрера в Москву.
Назимов только улыбнулся. Не было смысла спорить сейчас с кем-либо из французов, буквально коченеющих от холода. Можно выбрать более подходящее время, чтобы доказать им, почему русские разгромили не только Наполеона, но громят и Гитлера.
После долгой, изнурительной вечерней поверки узники снова вернулись в свои вонючие, промерзшие ба «раки. Едва прозвучал сигнал отбоя, все заторопились к своим нарам. Назимов, сделав страдальческое лицо, держась за живот, заторопился в уборную. Но не дойдя, осторожно скользнул по коридору, выскочил за дверь. На улице ни зги. Все еще идет дождь, перемешанный со снегом. Порывисто дует ветер. Где-то совсем близко протрещала автоматная очередь. Снова лагерь погрузился в тревожную тишину.
И в этой тишине послышались осторожные шаги. Невидимый в темноте Назимов присмотрелся и, узнав Задонова, едва слышным кашлем дал знать о себе.
– Ты один? – прошептал Николай.
– Сейчас должен подойти.
Неожиданно вспыхнувший луч прожектора скользнул по крышам бараков, заметался по улочкам. Вдали замелькали фигуры лагершуцев с белыми повязками на рукавах. Беспокойство друзей возрастало.
Наконец из темноты возник Толстый в своей лохматой шапке, с ходу крепко пожал руку Задонову, шепотом спросил:
– Тезкой приходитесь мне?
– Да, тезка, – подтвердил Задонов.
– Борис разговаривал с вами?
– Да.
– Согласны?
– Согласен.
– Как следует продумали всё?
– Да, время было.
– Хорошо. Я сообщу товарищам. Связь через Бориса. Идите.
Пока не стихли шаги удаляющегося Задонова, они не проронили ни слова. Потом Толстый придвинулся вплотную к Назимову, Баки ощущал теплое его дыхание.
– Черкасов встретится с тобой на Новый год. Он придет не один. Вы договоритесь о будущих встречах. Примите все меры предосторожности. Будь здоров.
Теперь Назимов пожал руку Толстому слегка, помня, что ладони у него болезненно чувствительны.
Баки остался один. Ему было о чем подумать. Предстоят новые встречи, новые дела… Люди, словно из потемок, неслышно возникают перед Баки и так же неслышно исчезают, – вероятно, вот так же полые воды текут подо льдом: до поры до времени они не видны. Но наступает час, и их могучая сила сокрушает толщу льда. Пробьет час и в Бухенвальде – после долгой и тяжелой неволи волны вырвутся на простор.
Постояв еще минуту у дверей, Назимов вернулся в барак. Разулся еще у порога и, неслышно ступая голыми ногами по холодному полу, пробрался на свои нары – крайние на нижнем ярусе.
Новый год! Подумать только, Баки совершенно забыл, что существует у людей традиция отмечать Новый год торжеством. Теперь лежа на жестких нарах, он вспоминал семью, жену. Как весело, бывало, встречали они новогодний праздник! Разве может заглохнуть в памяти звонкий смех Кадрии, задорный перестук ее каблучков, – в пляске она словно горела.
«За счастье!» – это был любимый тост Назимова. Пил он за счастье и в первую ночь 1941 года. «Пусть Новый год принесет всем нам счастье и радость!» – сказал он тогда. А где провел он последнюю ночь сорок первого, где встретил сорок второй год? В блиндаже, затерявшемся в глухих Волховских лесах. А сорок третий?.. Нет, не вспомнить. То ли в концлагере, то ли в тюрьме. А сорок четвертый год он собирается встретить здесь, в Бухенвальде, в фашистском застенке. Можно ли было предполагать!..
Ему захотелось перемолвиться словом хоть с кем-нибудь. Не с кем! Отто нет на месте. По ночам он частенько исчезает неизвестно куда. А с другими какие же могут быть разговоры.
Назимов думал о том, что принес прошедший год и что сулит будущий. Теперь Баки более или менее регулярно знакомится со сводками Совинформбюро, неплохо представляет положение на фронтах. Наступление Советской Армии продолжается, инициатива полностью в ее руках. Неужели 1944 будет годом победы? Теперь Назимов верил в это. Если и случится оттяжка, то не длительная. Вера укрепляла его дух, помогала переносить голод, холод, унижения. Осмысленная, целеустремленная жизнь прибавляет человеку не только душевные, но и физические силы. И как хорошо сознавать при этом, что он, Баки, не просто думающий человек, но еще и коммунист, устремленный всем своим существом в лучшее будущее. За время бесконечных скитаний из лагеря в лагерь, из тюрьмы в тюрьму, за время страданий, побоев острый, гибкий командирский ум Назимова, казалось, притупился. Но сразу же после первых откровенных бесед с Йозефом мысль его начала пробуждаться к деятельности, набираться сил и расправлять крылья. Баки снова почувствовал себя советским офицером. А после встреч и объяснений с Толстым, особенно после того, как было получено задание «Русского политического центра», Баки ощутил прилив энергии, готовность действовать.
Теперь Назимов думал о том, что предстоит ему сделать.
Однажды – это было после первого же разговора с Йозефом – Назимов размечтался и в горячности сказал Задонову;
«Если бы у меня была хорошо вооруженная рота, я бы прорвал проволочные заграждения и освободил узников».
Теперь же, когда пришлось всесторонне обдумывать план освобождения, он понял, что охрану Бухенвальда не разгромить не только ротой, но и батальоном, и полком. Ведь лагерь охраняется дивизией отборных гитлеровских головорезов. А ему, Назимову, не заполучить даже и взвода настоящих бойцов. Десятки тысяч узников должны полагаться только на свои собственные силы. Но именно своей массовостью они могут подавить врага. Рассчитывать на оружие, особенно в первые часы, повстанцам не придется. Массовость – вот главное! Но массы надо организовать, сплотить. Чтобы восстание не было авантюрой, необходимо создавать какие-то соединения, например бригады, ибо мелкие подразделения, надо полагать, уже существуют в лагере. Возможно ли создать бригады в условиях Бухенвальда, где следят за каждым неосторожным шагом узников? Удастся ли разработать и применить соответствующие методы конспирации? И с чего начать сколачивание бригад? Как управлять ими и каковы должны быть средства связи? Где проводить обучение солдат и командиров?..
Возникали десятки сложнейших вопросов. И Назимов, прежде чем предложить своим товарищам какой-либо вариант плана, должен был найти более или менее ясные ответы на все эти вопросы. Без этого любое его предложение не стоит и ломаного гроша.
Пока Назимов раздумывал над всем этим, вернулся Отто. Заметив, что Баки не спит, смотрит в потолок, закинув руки за голову, Отто сказал тихо:
– Прошлое вспоминаешь? Дай руку. Поздравляю тебя с наступающим Новым годом!
– Спасибо! – тепло поблагодарил Назимов. – И я поздравляю тебя. Пусть наступающий год будет годом нашей победы.
– Пусть будет так. Вот, возьми… – Отто протянул Назимову кусочек сахара. – Праздничный подарок. Бери. У меня есть еще один.
Отто присел рядом на краешек нар.
– Вот судьба! – тихо говорил он. – Где-то сейчас звенят бокалы… Залиты светом праздничные комнаты… Танцы, музыка, радостный смех. А мы… на голых досках. Вдали от друзей, от семьи. У тебя есть дети, Борис?
– Было двое. Один умер во время эвакуации.
– У меня – трое. Трое парней. Старший уже в фашистской тюрьме. Что с остальными – не знаю.
– А жена? – спросил Назимов. – Письма пишет? Ведь немецким политзаключенным разрешено получать одно письмо в месяц.
– Нет, не пишет. Как только меня арестовали, она развелась со мной. Вернее, ее заставили развестись. Сама она ни за что бы… А теперь уже не знаю. А твоя жена, Борис?
– Моя – ждет! Она не перестанет ждать, пока не получит похоронную обо мне.
– А если получит?
– И тогда будет ждать! Отто долго молчал.
– Я тоже так думал вначале, – заговорил он горько. – Я тоже верил, как и ты. А обернулось по-другому. Ну что же! Ничего! – сквозь зубы прошептал он.
Первое совещание
Назимов встретился с Черкасовым вечером, возвращаясь из мастерской с работы. Справа от Черкасова молча шагал высокий, ладно скроенный мужчина в полосатом одеянии лагерника. Черкасов кивнул в его сторону:
– Саша Зубанов, с которым ты должен был увидеться…
Вдруг схватившись за сердце, Черкасов остановился, чтобы перевести дыхание. Умышленно он сделал это – или действительно страдал сердечными припадками – Баки некогда было размышлять.
Назимов кивком поздоровался с Зубановым. Новому знакомцу на вид не больше тридцати лет. Он производил впечатление твердого, волевого человека.
– Рад познакомиться, – сказал Назимов. Это была самая обычная и в то же время полная значимости фраза.
– Я тоже рад, – ответил Зубанов. – Как себя чувствует ваш товарищ?
– Он – в форме. Очень хочет поскорее встретиться с вами.
– Тогда давайте договоримся: завтра после ужина идите в лазарет. Я тоже пойду туда. Именно по дороге в лазарет мы и встретимся. Мы поведем разговор… ну, скажем, о наших женах: ждут они нас или нет?.. Можем даже поспорить слегка. Ясно?
– Вполне.
Разговор велся вполголоса. Собеседники шли плечом к плечу. Потом Зубанов, даже не попрощавшись, быстро свернул в сторону Малого лагеря – он жил в пятьдесят восьмом блоке.
Дорогу в лазарет узники в шутку называли Бродвеем. Она никогда не пустовала. Здесь можно повидаться с приятелем, земляком. Если повстречается эсэсовец, надо смело доложить: «Гефлинг такой-то направляется в лазарет». И все обходится благополучно.
В назначенный час Назимов встретил на Бродвее двух лагерников. Один из них сильно хромал, другой поддерживал его. В хромавшем Баки узнал Зубанова.
Втроем они медленно шли к лазарету.
– Борис Королев, – шепотом назвал Зубанов своего товарища.
Присмотревшись в сумерках, Назимов убедился, что Королев выглядит моложе Зубанова. Смуглолицый, черноглазый, с тонкими темными бровями, выдающимся подбородком, он производил впечатление энергичного, волевого человека. Для начала Баки спросил, откуда родом Королев. Оказалось, из-под Рязани.
– Надеюсь, вы уже знаете, что нас связывает? – обратился Назимов к обоим.
– Да, – ответили они в один голос.
– Готовы действовать?
– Безусловно.
Больше всего на свете Назимов не любил краснобаев, хотя сам склонен был иногда помечтать. Эти парни сразу приглянулись ему. Их готовность к опасной работе не вызывает сомнений. Еще несколько беглых поверочных вопросов – и Назимов окончательно уверился в новых знакомых. Успех дела всегда и везде обеспечивают смелые, решительные люди. С такими людьми можно сделать и невозможное. Назимова немного смущало лишь одно обстоятельство: из дальнейшего выяснилось, что и Королев и Зубанов были на войне штабистами. По давнишней привычке Баки отдавал предпочтение строевым командирам. Но в Бухенвальде выбирать не приходилось.
– Условимся на послезавтра, – продолжал он, отгоняя ненужные мысли. – После отбоя товарищи приведут вас в восьмой детский блок. Там вы познакомитесь еще с одним человеком. Самое главное – приходите с подготовленными конкретными предложениями. Я тоже кое-что обдумаю.
– Есть! – враз ответили Королев и Зубанов.
В ночь на третье января все они собрались в подвале восьмого блока. Наружная охрана была обеспечена. На рукавах у Зубанова и Королева белые повязки лагершуцев.
Для начала коротко поделились друг с другом фронтовыми и лагерными новостями. Потом представитель центра Николай Толстый перешел к делу:
– Мы располагаем точными сведениями: из тех мест, куда приближается фронт, гитлеровцы спешно перебрасывают заключенных в концлагеря и тюрьмы внутренних районов Германии. В наш лагерь ежедневно уже прибывают «эвакуированные». Как вы знаете, Бухенвальд расположен в самом центре Германии. Отсюда до Берлина каких-нибудь четыреста километров. Нас некуда перемещать дальше. Надо учесть следующее: как только Советская Армия вступит в пределы Германии, союзники постараются открыть второй фронта Их тактика, думаю, не нуждается в пояснениях. Итак, гитлеровцам приходит конец. Они, безусловно, примут все меры, чтобы скрыть следы своих наиболее жестоких преступлений и в первую очередь постараются избавиться от живых свидетелей. Несомненно, они предпримут попытку уничтожить всех заключенных. Это ясно как день. Что можем сделать мы для защиты собственных жизней, а следовательно, и для разоблачения в дальнейшем зверств фашистов? Возможностей у нас не так уж много. На это не следует закрывать глаза. Только наша энергия и решимость могут помочь нам. Центр решил: в первую очередь необходимо увеличить наши боевые силы, чтобы они могли с оружием в руках выступить в защиту жизни заключенных, когда настанет время. Как это лучше сделать, должны подумать вы – кадровые офицеры. Подумайте, посоветуйтесь. А когда выработаете конкретные предложения, центр рассмотрит их. Пока что все подчиняетесь подполковнику Назимову. Теперь хотелось бы послушать вас, товарищ Назимов. Вы желаете говорить?
– Желаю… Вот, – Баки обвел пальцем черное пятно на стене, – это наше поле боя. Пятачок, трижды обнесенный колючей проволокой. По проводам пропущен ток высокого напряжения. Через каждые сто шагов – вышки с пулеметами. За проволочными ограждениями, метрах в двадцати пяти, – вторая линия охраны. Там блиндажи, дзоты, огневые точки для пулеметчиков, автоматчиков и минометчиков. Еще дальше, метрах в ста от блиндажей, непрестанно ходят патрули с собаками. Что дальше – один аллах знает. Лагерь охраняет отборная эсэсовская дивизия численностью приблизительно в шесть тысяч солдат и офицеров. И вот в этом кольце заключены мы, пятьдесят – шестьдесят тысяч узников, изнуренных голодом, работой, болезнями, побоями. Это люди разных национальностей. В политическом отношении очень пестрые. Подавляющее большинство не имело дела с оружием. Бывших военных – явное меньшинство. На современное боевое оружие рассчитывать нам не очень-то приходится. Можно ли в этих условиях создать реальные боевые силы? Без фантастики, без авантюры?.. Я немало думал над этим. И пришел к выводу: да, можно. Очень трудно, но можно. Надо создавать не только взводы, роты, батальоны… но и соединения.
– Подождите! – перебил Зубанов. – Это же была бы регулярно-массовая армия.
– Да, я так и представляю ее себе. Только своей массовостью, количеством мы сможем подавить врага. Повторяю: на хорошее снабжение оружием рассчитывать мы вряд ли можем…
– Я что-то не совсем понимаю, – снова перебил Зубанов. – Что это – армия обреченных?
– Нет, армия победителей! Организованная, дисциплинированная, с командирами во главе. Для этой армия надо разработать свою тактику. Чем мы и займемся.
– Хорошо, – согласился Толстый, когда Назимов кончил. – Над тактикой придется поработать особо. Теперь послушаем общие соображения других товарищей, – он повернулся к Королеву и Зубанову.
Они, переглянувшись, заявили, что у них вчерне намечен несколько иной план. Потребуется некоторое время для его более глубокого обдумывания.
– А почему бы вам сейчас же, хотя бы предварительно, не ознакомить нас со своим планом? – заметил Назимов.
– Нет, надо подумать, – настаивал Зубанов. – Ваше предложение, как бы сказать… очень уж смелое. Мы должны обдумать.
– Что же, придется согласиться с товарищами, – поддержал Толстый. – Мы решаем самый сложный вопрос во всем нашем деле. Тут могут возникнуть и возражения и споры.
– Именно! – поддакнул Зубанов, обрадованный поддержкой.
– Только не тяните. Время у нас самое ограниченное, – предупредил Толстый. – Что скажете вы? – обратился он к Назимову и Задонову.
Оба они сказали, что хотели бы сначала выслушать Зубанова и Королева, потом уже склониться к какому-то из вариантов плана.
– Где мы встретимся в следующий раз? Нельзя собираться в одном и том же месте.
– У нас в пятьдесят восьмом блоке найдется укромное местечко, – предложили Королев и Зубанов.
– На этом и кончим, – заключил Толстый. – Выходите поодиночке.
