Текст книги "Царь-дерево"

Автор книги: А Чэн

Соавторы: Цзян Цзылун,Ли Цуньбао,Шэнь Жун,Чжэн Ваньлун,Ван Аньи
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)

Ван Аньи
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ АККОРДЫ

Перевод Е. Рождественской-Молчановой

1

В полдень, закончив работу, Лао Вэй не пошел домой. Пообедав в столовой при театре, он решил немного вздремнуть прямо за служебным столом, прежде чем отправиться в отдел культуры. Накануне начальник городского отдела культуры Су Шо назначил ему по телефону встречу на три часа. По какому делу, не сказал, но Лао Вэй сразу почуял недоброе: наверняка речь пойдет о деньгах. При мысли об этом Лао Вэй невольно вздохнул: ведь мог бы быть чуточку поэкономнее. И в прошлом году, и в позапрошлом он получал на нужды ансамбля по сто тысяч юаней, но умудрялся истратить все подчистую, да еще и наделать долгов. Хотя старался всячески экономить. Вот и в этом году жался, как мог, ничего лишнего не приобретал, а деньги уплывали из рук, как вода. Лао Вэй снова вздохнул и поглядел на свои широкие ладони с неплотно сжатыми пальцами. Говорят же, дырявые руки. Вот и у него дырявые.

Лао Вэй переменил позу, закрыл глаза и только было собрался вздремнуть, как в соседней комнате, в осветительской, что-то грохнуло. Сердце у Лао Вэя едва не выпрыгнуло от испуга, и он пошел взглянуть, что там случилось.

На груде битого стекла стоял Се разинув рот – он словно прирос к месту. Рядом на полу валялся разбитый светильник с темной, как глазница, дырой.

Лао Вэй хлопнул себя по ляжкам:

– Как тебя угораздило?

Се поднял на Лао Вэя глаза, но не сказал ни слова – губы его дрожали. В лучах полуденного солнца, проникавшего сквозь мутные от грязи окна, лицо его казалось темным. Лао Вэй топнул ногой:

– Расточитель!

Мастер Се растерянно блуждал глазами по комнате и наконец остановил взгляд на куче осколков. Опустился на корточки и принялся их перебирать с таким видом, словно хотел склеить, как ребенок, разбивший чашку. Видно, вспомнил, как это делал его пятилетний внук.

Лао Вэй смягчился и протянул Се сигарету, но Се оставался сидеть в той же позе. Лао Вэй в сердцах сунул ему сигарету за ухо и закурил другую, размышляя над тем, как отчитать Се, чтобы он не обиделся. Но, затянувшись разок-другой, отказался от своего намерения. Что толку говорить? Все давно сказано. Старик Се славился своей небрежностью, вечно небритый, с заросшим подбородком. Бог знает сколько разбил он лампочек, сколько испортил катушек и устроил коротких замыканий. Да мало ли что еще! Всех убытков не возместить, если даже вычитать половину из каждой его зарплаты. Говоря по правде, никакой он не электрик. Двадцать с лишним лет назад, когда они еще были маленькой театральной труппой, Се работал в ней акробатом и по совместительству играл разбойников. Но, состарившись, вынужден был довольствоваться работой электрика. Помощник Лао Вэя считал, что давно пора спровадить старика, но Лао Вэй взял его под защиту: человек половину жизни провел в труппе, ничего больше не умеет, что же он будет делать? В общем, Се оставили, Лао Вэй выбил для него штатную единицу, а электрика время от времени приходилось нанимать со стороны по договору. Так что неприятностей из-за этого у Лао Вэя было хоть отбавляй.

Лао Вэй пальцами загасил сигарету, сердито глянул на Се и вышел.

Во дворе он увидел парня, в непомерно широких штанах, мотавшихся из стороны в сторону. Парень шел в корпус, где жили девушки, в зал для репетиций, напевая: «Сердце мое словно луна».

– Эй, постой! – окликнул его Лао Вэй.

Паренек оглянулся, посмотрел на Лао Вэя и остановился, разглядывая себя в зеркало за окном и ожидая, когда Лао Вэй к нему подойдет.

– Тебе кого? – спросил Лао Вэй.

– Ло Цзяньпин. – Парень легонько потрогал свои бакенбарды.

– А ты кем ей приходишься? – Он смотрел на парня и думал о том, что танцовщице Ло Цзяньпин всего девятнадцать.

– Знакомый.

– Знакомый? – нахмурился Лао Вэй. – Вечером выступление, а сейчас тихий час, к ней нельзя.

Парень упрямо настаивал:

– Днем, в свободное от работы время, каждый волен заниматься чем хочет.

– В нашем ансамбле днем отдыхают, а вечером работают. Вот и выходит, что сейчас вроде полночь. А в полночь не ищут знакомых девушек.

– Однажды в полночь, ровно в двенадцать, мы даже гуляли по берегу Хуанхэ, – лукаво заявил парень.

– Я об этом не знал. А то не разрешил бы, – сказал Лао Вэй, легонько подталкивая парня в плечо, чтобы выпроводить.

Тот разозлился:

– Какой-то паршивый ансамбль, а корчите из себя невесть что!

– Да, пожалуй, ты прав, – признался Лао Вэй, вытолкав паренька. И вдруг обнаружил в дверном стекле дырочку, в которую вполне можно было просунуть руку и повернуть ключ. Неудивительно, что по ночам они безобразничают. А согласно правилам внутреннего распорядка, в десять часов дверь должна быть заперта. Кроме того, девушкам до двадцати четырех лет встречаться с парнями запрещено. Но эти правила теперь почти преданы забвению. А все потому, что у Лао Вэя дел невпроворот, и все сплелись клубок, не знаешь, за какую нитку хвататься. Он посмотрел в сторону дежурки, хотел было сказать Лао Хэ, чтобы он после обеда никого не пускал. Но Лао Хэ, откинувшись на спинку плетеного кресла, сладко спал, и голова его покачивалась из стороны в сторону. Лао Вэй не стал его будить. Он рано встает, поздно ложится, принимает газеты, отвечает на телефонные звонки – вздохнуть некогда. Да и возраст не малый – шестьдесят два. Ему бы на пенсию выйти, дома сидеть, внуков нянчить, но нет у него ни дома, ни детей, ни внуков. Один-одинешенек в целом свете. Вот он и не хочет на пенсию выходить, умру, говорит, в дежурке, когда придет мой час. Лао Вэй все понимает и не гонит его на заслуженный отдых.

Лао Вэй постоял возле старика, почесал в затылке, и вдруг его осенило. Он взял мел и на висевшей у двери доске написал: «Во время отдыха посторонним вход воспрещен!» И тут, отряхивая руки от мела, увидел, как в дверь вошел милиционер с двумя термосами в руках. Улыбаясь до ушей, он кивком поприветствовал Лао Вэя и пошел хорошо знакомой ему дорогой прямо к титану. Лао Вэй знал, что человек этот живет на соседней улице. О, здесь общественный титан, недаром у труппы такие огромные расходы на уголь. Но это отвечает принципу Лао Вэя «поддерживать связь с массами». И Лао Вэй, покачав головой, с горькой усмешкой направился к канцелярии.

Там он опять пристроился у стола, пытаясь заснуть, но было неудобно, сон не шел. Промаявшись минут десять, он выпрямился, протер глаза. Ладно, не буду спать. Но в городской отдел культуры еще рано. Пройдусь-ка я по театру и загляну в те места, где продают билеты.

Лао Вэй вышел со двора, пересек узкую улочку и попал на просторную прямую Хуайхайлу. Это – самая красивая улица в городе. Говорят, в Шанхае тоже есть Хуайхайлу, полная великолепия, многолюдная. Но Лао Вэю всегда казалось, что это шанхайцы позаимствовали у них название для своей улицы – ведь именно здесь было Хуайхайское сражение[14]14
  В ноябре 1948 года 2-я и 3-я полевые армии НОА провели крупнейшее Хуайхайское сражение (между рекой Хуай и Желтым морем), закончившееся поражением гоминьдановской армии.


[Закрыть], в память о котором названа улица. Лао Вэй в ту пору был корреспондентом при военном ансамбле, в боях не участвовал, но все видел собственными глазами. Сколько погибло людей, сколько пролито было крови! Разве не ради этой земли, не ради этого мира! Чтобы он стал еще краше. Взгляните на Хуайхайлу! Прямая, широкая! Она может поспорить красотой с улицами Нанкина. Высокие дома, почта, телеграф. Гостиница высшего разряда Пэнчэн, и еще более роскошная – Хуайхайская. Лао Вэю довелось как-то побывать там, полы сверкают как зеркало, скользкие. Лао Вэй едва не упал.

Хорошо! Революция – это сражение. Революция это – соревнование. Кто кого. Тут-то и проявляется настоящий энтузиазм.

О! Магазин «Деликатесы» опять красят. Ведь незадолго до Первого мая, Лао Вэй помнит, здание покрасили в голубой цвет. А в какой покрасят теперь? Лао Вэй остановился, скрестил на груди руки и, поглаживая бороду, стал наблюдать, как работают два маляра. Стены они не красили – писали на них иероглифы. Интересно, что именно? Не по случаю же национального праздника – до него далеко. Да и вообще, зачем писать на стенах, если можно просто повесить четыре праздничных красных фонарика, когда придет время. Лао Вэй прищурился и с трудом разглядел надпись:

«Пельмени на пару, куриный суп с ушками, традиционные китайские блюда для банкетов, торжественные обеды».

О-о! Всю стену испортили! Не хватало еще написать на ней полностью все меню и марки вин. Лао Вэй посокрушался и пошел дальше. Оглянувшись, заметил в переулке рядом большую вывеску: «Ресторан Гуандун» – и тут же вспомнил, что в глубине переулка есть еще один ресторан. Лао Вэй не бывал там – ресторанчик маленький, да и расположен неудобно. Он потрогал подбородок и вдруг увидел, что под вывеской «Ресторан Гуандун» написано:

«Повар Чжан Сюин, родом из Шаньтоу провинции Гуандун, в 1947 году открыл здесь ресторан. Повар высокого класса, специалист по традиционным гуандунским блюдам, превосходно жарит, тушит, готовит на пару – его блюда отличаются прекрасным ароматом и вкусом».

Лао Вэй сглотнул слюну, вот бы выбрать минутку и прийти сюда вместе с женой и сыном отведать всей этой вкуснятины. Как жаль, что он раньше не обратил внимания на эту вывеску – ресторан Гуандун закрывали собою «Деликатесы». Он снова обернулся, на стене магазина уже красовались четыре иероглифа «Готовим пельмени на пару». Такие ярко-красные знаки, что сразу бросаются в глаза, их, пожалуй, видно даже с противоположной стороны улицы, где находится остановка транспорта. И здесь борьба, соревнование. Но такие методы конкуренции немножко… как бы это сказать? Лао Вэя охватило вдруг чувство досады. И он продолжал свой путь со скрещенными на груди руками.

Проходя мимо парикмахерской «Яркий свет», Лао Вэй увидел на дверях вывеску «Курсы усовершенствования» и вспомнил о том, как несколько дней назад его сына обкорнали на каких-то курсах усовершенствования и как сын разозлился. Такая жара, а он весь день ходит в кепке и на все лады костерит эти курсы усовершенствования. В самом деле, если там работают ученики, так пусть не обслуживают клиентов. А если клиент нужен им для практики, так не надо брать с него денег! А там плата как в настоящей парикмахерской! Ох, эти деньги!

Не знаю, насколько начальник отдела Су урежет дотацию на сей раз. Ансамбль и так едва сводит концы с концами. И так уже не платят за выступления, лишили премий, на бытовые нужды и то не дают, чего доброго, еще придется брать на себя расходы за кондиционеры. Хорошо еще, что бесплатно греемся у огня. Хоть бы заработать немного, чтоб было чем заплатить актерам. Все время прогораем, на первом представлении зал был заполнен процентов на шестьдесят, второе пришлось на субботу, по телевидению как раз показывали «Человека из Атлантики»[15]15
  Телесериал США, фантастическое повествование о жизни человека на дне океана.


[Закрыть], и народу в театре было еще меньше. Вчера, правда, куда ни шло, а вот сегодня в театре Чжуншаньтан дают «Сон о бабочке»[16]16
  «Сон о бабочке» – классическая китайская пьеса Гуань Ханьцина (XIII—XIV вв.), повествующая о Бао Чжэне, который увидел во сне бабочку и благодаря этому раскрыл дело трех сыновей некоего вана (князя), мстивших за своего отца.


[Закрыть], не знаю, сколько нам достанется зрителей. К тому же драматическая труппа банцзы[17]17
  Банцзы – тип китайской музыкальной драмы, исполняемой под аккомпанемент деревянного барабанчика, дощечек, подчеркивающих ритм.


[Закрыть] во Дворце минералогии показывает драму «Одиннадцатый»[18]18
  «Одиннадцатый» – разновидность драмы, исполняемой под банцзы в провинциях Хэнань и Шаньдун.


[Закрыть], которая пользуется успехом у стариков так же, как иностранные фильмы у молодежи. Эх-эх, и тут борьба! Да еще какая трудная, мучительная! Побеждают незаурядные. А что делать побежденным?

Вот бы настал такой день, когда исчезнут и иностранные фильмы, и труппа банцзы, думал Лао Вэй, кусая губы, и не заметил, как очутился у магазина вин и сигарет. Там сидела Сансан из хореографической группы и ее парень Чэншань. За то, что они давали магазину несколько контрамарок, им разрешили продавать здесь билеты, дали даже стол и табуретки.

– Как дела? – спросил Лао Вэй, заглянув в дверь.

Сансан огорченно покачала головой, перед ней лежала довольно пухлая пачка билетов. Чэншань поднялся, говоря:

– Завтра в отделе министерства легкой промышленности вечер, пойду попробую уговорить их купить билеты на наше представление.

Глаза у Лао Вэя загорелись.

– Если не согласятся купить все билеты, продай сколько возьмут.

Чэншань кивнул, бросил взгляд на Сансан, вскочил на велосипед и укатил. Лао Вэй молча смотрел ему вслед. Улица была запружена людьми, они заходили в магазин, выходили, но билетов никто не покупал. Лишь некоторые задерживались у витрины, глазели на афиши, на фотографии актеров. Лао Вэй не выдержал и обратился к какой-то парочке:

– Купите билеты, ведь это лучше, чем слоняться по улицам.

Те, не сказав ни слова, ушли. Лао Вэю было невесело, но он подумал: «Чего суешься? Ведь ты же не торгуешь билетами».

Он взглянул на Сансан. Подперев ладонью щеку, она свободной рукой поправляла волосы за ухом и с невыразимой тоской смотрела на прохожих. Она была самой способной в хореографической группе, надеждой ансамбля, но песни и пляски сейчас не в чести, большим успехом пользуются оперные арии. А танцевальную группу хоть распускай. Танцоров используют как статистов в массовках, но Сансан чересчур высока и исполняла обычно сольные номера, главные роли, для массовок она не годится. Ее приглашали другие труппы, но она не уходит из-за Чэншаня. Лао Вэй посмотрел на Сансан и сказал:

– Дождись Чэншаня, и возвращайтесь!

Он подумал о том, что Чэншань, студент пединститута, уже пропустил полдня занятий. Лао Вэй пошел дальше, свернул в переулок и оказался у театра. Еще издали он заметил кривого на один глаз рабочего сцены, прозванного «Всевидящее Око»; он разговаривал с теми, кто продавал билеты. Всевидящее Око был рабочим из пригорода. После того как построили театр, его зачислили в штат. Он говорил с сильным местным акцентом и, как утверждали музыканты, к каждому слову добавлял какой-то призвук. Лао Вэй этого не улавливал, но слушал Всевидящее Око с интересом: говорил тот не как все и слышно его было очень далеко. Вот и сейчас Лао Вэй еще не подошел, как до него донеслись слова одноглазого:

– Вы продавайте билеты перед самым спектаклем, и не по три мао[19]19
  Мао – десятая часть юаня.


[Закрыть], а по одному.

Лао Вэй подлетел к рабочему, едва не сбил его с ног и процедил сквозь зубы:

– Негодяй!

Всевидящее Око отскочил к двери.

– Позови управляющего! – сердито приказал Лао Вэй.

– Для чего? – заикаясь, проговорил Всевидящее Око, жалко моргая своим единственным глазом.

– Пусть знает, что из-за твоей подрывной деятельности зритель к нам не идет и что нам нечем будет платить за аренду!

– А управляющего нет на месте! – растерянно, но в то же время нагловато заявил Всевидящее Око.

Лао Вэй взял его за шкирку, втолкнул в крохотную будку за кассой и захлопнул дверь. На двери как раз висел замок, а в нем торчал ключ, Лао Вэй запер Всевидящее Око, а ключ унес, не обращая внимания на крики и мольбы провинившегося. Недалеко от театра стояло здание горкома партии, там и находился отдел культуры. Поднимаясь по ступенькам, Лао Вэй взглянул на часы, было пять минут четвертого.

Вышел он из горкома в половине шестого. В полном изнеможении медленно спустился по ступенькам, ощущая тяжесть в ногах. В голове гудело, она казалась тяжелой, шея не гнулась. Он шел понурившись, какая-то девушка с газетой в руках пробежала ему навстречу, что-то сказала, но он ничего не слышал. Дежурный у дверей широко улыбнулся ему, но он не признал в нем своего земляка. Кадровый работник, человек средних лет, тоже спускавшийся вниз, хлопнув Лао Вэя по плечам, пошутил:

– Опять приходил деньги клянчить?

Лао Вэй окинул его холодным взглядом…

Деньги? Но начальник отдела культуры ничего не сказал о деньгах, а с полным пониманием дела заявил:

– Уменьшение дотации – тоже не выход.

Зачем же тогда он вызывал Лао Вэя? Не затем же, чтобы поговорить? А говорил он непрерывно, на самые разные темы, сказал даже, что по распоряжению секретаря горкома партии несколько заводов, длительное время терпевших убытки, законсервированы. Еще говорил о доходах труппы банцзы в прошлом году и в первом квартале нынешнего, а также о том, как голодают крестьяне в районе Хуайхай, едят древесную кору… что это сегодня с начальником? Он избегал смотреть в глаза Лао Вэю. И наконец, помявшись, произнес:

– В бою кто-то захватывает позиции, кто-то теряет, одни наступают, другие отступают.

Что бы это значило? Отступление? Но куда отступать? И до каких пор отступать ансамблю! Ведь скоро они будут получать зарплату просто так, ни за что. Лао Вэй расхохотался, однако начальнику отдела культуры было не до смеха, он сидел, низко опустив голову, пряча от Лао Вэя глаза. Лао Вэй перестал смеяться. Он вдруг почуял неладное. В душе шевельнулось недоброе предчувствие. Лучше не думать. И Лао Вэй вышел из кабинета.

На улице он остановился.

Солнце клонилось к закату, даря на прощанье миру полоску золотисто-красного света. Этот свет отражался в окнах мчавшихся мимо автобусов, окрашивал в розовые тона несшихся один за другим велосипедистов. На углу, как обычно, стоял в будке на возвышении регулировщик в белой форме, напоминавший белый парус в безбрежном море. С этого перекрестка открывался великолепный вид на Хуайхайлу. Здесь было очень оживленно, толпы людей возвращались с работы. Лао Вэй почему-то удивился: утром люди уходят на работу, а вечером возвращаются, везде полно народу. Мимо проехали два велосипедиста, оглянувшись, крикнули:

– Домой, Лао Вэй? – выведя его из раздумья.

– Да, домой, – лишь бы что-нибудь ответить, буркнул Лао Вэй. И тут же подумал: «Нет, не домой». Но велосипедистов уже и след простыл. Ему надо в театр, вечером спектакль. Да, надо играть, играть, играть… Лао Вэй был в полном изнеможении, он ничего не хотел, только лечь и уснуть. Ни говорить, ни думать, ни видеть – лежать бы и спать… Внутри у него словно лопнула какая-то очень важная пружина, оборвалась – как в скрипке струна, самая главная, которая рвется чаще других, и приходится покупать новую по нескольку раз в месяц. О, скрипки, господи! Зачем так усердствовать и рвать струны? Ведь каждый год на них уходит больше сотни юаней[20]20
  Юань – основная денежная единица КНР.


[Закрыть]. Требуют, скандалят. Словно Лао Вэй печатает деньги. Ладно, ладно, Лао Вэй махнул рукой, будто разговаривал с воображаемым скрипачом, требующим денег. Нет, хватит, с этим надо кончать.

Пойду в театр. Но прежде надо поесть. Хотя совсем не хочется. Хорошо бы выпить немного вина, сразу стало бы легче. Лао Вэй медленно пошел к перекрестку, свернул и направился в кабачок.

Народу там было много, но несколько столиков оказались свободными. Лао Вэй взял в буфете два ляна[21]21
  Лян – мера веса, равная 50 г.


[Закрыть] китайской водки, немного доуфу[22]22
  Доуфу – соевый творог.


[Закрыть] и пошел к столику в углу у окна.

«Шесть, шесть! Пусть братьям повезет! Четыре счастья! Семь звезд, пять!..» – это выкрикивали сидевшие за столиками. Они развлекались застольной игрой на пальцах[23]23
  Популярная в Китае застольная игра. Двое одновременно показывают друг другу либо два растопыренных пальца (означают ножницы), либо ладонь (платок), либо кулак (камень). Считается, что ножницы режут платок, но ломаются о камень, который в свою очередь может быть завернут в платок. Проигравший осушает рюмку.


[Закрыть]. Было чадно, душно, все словно плавало в дыму. Лао Вэй недовольно покосился в сторону игроков – это была, судя по виду, рабочая молодежь. Затем перевел взгляд на Хуайхайлу. Восьмиэтажное здание гостиницы Пэнчэн сверкало огнями. Билет за три мао – и тебя на лифте поднимут на самый верх, где сияют красные и зеленые огни неоновых реклам. А там – цветной телевизор, шахматы, библиотека, диваны. На балконах – плетеные кресла-качалки, можно полюбоваться панорамой ночного города или, закрыв глаза, отдохнуть под звуки легкой музыки. Можно выпить стакан молока, это входит в стоимость билета. Есть еще там прохладительные напитки и сладости, но за это, разумеется, надо платить дополнительно. Лао Вэй хотел было посоветовать этим ребятам пойти повеселиться туда, это как раз место для молодежи. Но, говорят, туда мало кто ходит, неизвестно, за что берут там деньги, цена всем этим увеселениям не составит, конечно, трех цзяо[24]24
  Цзяо – китайский гривенник, то же, что мао.


[Закрыть]. Ведь стакан молока стоит один мао. А за что платить еще два? Чтобы там погулять, полюбоваться панорамой ночного города, посидеть на диване, послушать легкую музыку? Но это не так уж интересно. Как-то в гостинице Пэнчэн устроили вечер танцев, и народ повалил туда валом. Танцевали не все, многие стояли в сторонке, смотрели, смеялись. Было тесно, так как желающих оказалось в несколько раз больше, чем в обычные дни. Но потом секретарь горкома запретил такие вечера. А несколько дней назад один осведомленный парень сказал, что администрация ресторана нашла общий язык с секретарем горкома и получила разрешение проводить вечера танцев, это нововведение пользуется большим успехом и собирает множество посетителей. Кстати, помощник руководителя ансамбля предложил Лао Вэю приобрести электрогитару. Говорят, какая-то уездная труппа выступала с электрогитарой и был полный сбор. Электрогитару слушают затаив дыхание, а потом зал разражается громкими аплодисментами. Лао Вэй не мог понять, почему эти убаюкивающие звуки так волнуют сердца. Лао Сун и его товарищи долго убеждали Лао Вэя, и он наконец сдался: на прошлой неделе послал в Шанхай человека за электрогитарой, тот написал, что стоит она более двухсот юаней и купить ее очень трудно. Но теперь, кажется, гитара не понадобится. Лао Вэй никак не решался послать телеграмму, чтобы тот возвращался. Его мучило раскаяние, послушай он Лао Суна раньше, возможно, дело и не дошло бы до этого… да поздно!

Лао Вэй допил вино, поднялся и вышел из ресторанчика, а вслед ему неслось: «Семь звезд, четыре счастья…»

От выпитой водки по телу разлилось тепло, на душе стало спокойнее. Он почувствовал прилив сил и, ускорив шаг, заспешил к театру.

Касса была еще открыта, кассирша, перед которой лежали кучкой билеты, вязала кофточку. Над окном висела доска с надписью: «Здесь продаются билеты на сегодня, цена: один мао». Лао Вэй вдруг вспомнил Всевидящее Око, пошарил в кармане, нашел ключ. Прошел за кассу, дверь оказалась открытой, Всевидящее Око сбежал. Конечно же, ключ был не единственный. Лао Вэй вздохнул и пошел за кулисы.

За кулисами царило оживление, одни переодевались, другие болтали. Несколько оркестрантов сушили волосы феном.

Раньше оркестранты, как и актеры, были в театральных костюмах и гриме – время от времени им полагалось выходить на сцену. Поэтому они требовали, чтобы им выдавали грим и туалетные принадлежности. Теперь оркестранты не появлялись на сцене, но по-прежнему заботились о своей внешности – парни подросли, и у каждого появился объект обожания.

Лао Вэй прошел в неосвещенный угол сцены. Придвинул стул, сел, закурил. Вдруг он услышал:

– Ты во второй половине спектакля не занята? Давай сходим на «Сон о бабочке», у меня есть билеты. – В голосе парня слышались заискивающие нотки.

– Я не пойду, – холодно ответила девушка.

– Посмотрим фильм, и я провожу тебя обратно.

– Нет-нет, не пойду.

– Тогда давай покатаемся завтра на озере Юньлунху.

– Нет, – капризно ответила девушка.

– Подожди меня у входа.

– Не-е… – Видимо, девушка знала, что ее обожают.

– Не хочешь – не надо, – с вызовом бросил парень.

– Не хочу! – заявила девица и добавила: – Оказывается, ты не такой уж и хороший!

В это время осветитель зажег боковой свет, и Лао Вэй увидел, как поспешно отпрянули друг от друга две тени. Это была Ло Цзяньпин и уже знакомый ему парень с бакенбардами.

Лао Вэй с шумом поднялся и громко позвал:

– Сяо Ло[25]25
  Сяо – употребляется при обращении к младшим.


[Закрыть], Ло Цзяньпин!

Ло Цзяньпин вышла из-за кулис и направилась к нему своей грациозной походкой. Лао заметил, что она сильно пополнела и одежда, плотно облегая красивое пышное тело, стала ей узковата. Но прежней изысканности и изящества уже не было. Видимо, оттого, что она перестала тренироваться.

– Ты почему не переодеваешься? – сердито спросил Лао Вэй.

– А мой выход во втором действии, – тихо ответила Ло Цзяньпин, кусая губы, верхняя была чуть приподнята, что придавало лицу детское выражение. Лао Вэй вспомнил, как взял ее из школы в 1975 году, когда готовили к постановке «Имэнсун»[26]26
  «Имэнсун» – одна из восьми «образцовых опер», скомпилированных Цзян Цин на основе народного эпоса. Повествует о героической борьбе народа против японцев и Гоминьдана в 1931—1945 гг. в южной части провинции Шаньдун.


[Закрыть]. При подготовке «образцовых спектаклей»[27]27
  Разрешенные к постановке в период «культурной революции» пьесы с цитатами из трудов Мао Цзэдуна.


[Закрыть] ансамбль всякий раз набирал новых людей. В этих случаях отдел культуры, не скупясь, выделял штатные единицы, и двадцать, и тридцать, что-то перепадало и их ансамблю. Ло Цзяньпин тогда было лет четырнадцать. Белолицая и светловолосая худенькая девочка чем-то напоминала обезьянку. Умненькая и способная, она хорошо училась.

– Надо заранее готовиться, – уже мягче произнес Лао Вэй. – Ты еще так молода, Сяо Ло, повремени с этими делами. Нужно, гм… нужно…

Лао Вэй так и не договорил, что именно нужно, и махнул рукой. А в самом деле, что нужно? Тренироваться? Зачем? Она ведь не выступает с танцевальными номерами! Затем, чтобы выбегать на сцену вместе со статистами? Но для этого надо быть слишком добросовестной. Лао Вэй подумал о мастере Се, вечно небритом.

Старик отличался от этой славной девушки как небо от земли – и происхождением, и темпераментом, и внешностью. Но оба они на равных участвуют в массовках. Неужели их ждет одна и та же участь? Что же делать? Он и представить себе не мог, что окажется в полной растерянности. Неведомо почему, но именно в тот момент, когда почти все актеры выходили на авансцену, музыканты играли заключительную мелодию, а за сценой бегали, суетились в ожидании, когда опустится занавес, у Лао Вэя появлялось предчувствие, что скоро вообще конец всем их представлениям. О, Лао Вэй никогда не понимал, почему такой ажиотаж в начале и в конце спектакля. Даже досадно! Он поднялся и решил пройти через боковую дверь в зал, чтобы спокойно посидеть где-нибудь в укромном уголке на зрительском месте. Выпитая водка перестала действовать, и бодрость моментально улетучилась, уступив место невыразимой усталости.

Погасли огни, сцена погрузилась во мрак, на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно, глаза не сразу привыкли к темноте, и Лао Вэй шел на ощупь. Но, опустившись со ступенек и проходя мимо оркестра, он разглядел все же в темноте несколько человек и услышал, как один из них шепотом сказал:

– Билеты не будут проверять?

– А вдруг будут, что тогда?

– Свободные места есть?

– Все в порядке. Мест более чем достаточно, найдем. А будут проверять билеты, забежим в туалет.

– Не будут проверять, не будут.

Лао Вэй вскипел от гнева: на всех собраниях, больших и малых, каждый раз говорят о том, что нельзя приводить посторонних. Нельзя! Ведь пригласить в театр без билета – все равно что пригласить гостей на государственный счет! Не понимают, подлецы! Лао Вэй уже поставил ногу на ступеньку, чтобы спуститься в оркестровую яму, но раздумал, потрогал висок, где пульсировала кровь, и толкнул маленькую дверь. К чему, к чему затевать историю? Пусть смотрят, ничего плохого в этом нет, молодые получают мало. Конечно, пользы труппе от таких зрителей никакой. Прибыль, прибыль… а что такое прибыль? Те же деньги! Господи, с каких же это пор искусство и деньги так неразлучны!

Лао Вэй вошел в зрительный зал, уже погруженный в темноту. Кто-то мел пол и задел его метлой. В темноте хитро блеснул единственный глаз Всевидящего Ока. Он будто нечаянно зацепил Лао Вэя, не причинив ему ни малейшей боли, но сделал это, конечно же, в отместку. Лао Вэй, словно не замечая его, прошел мимо, прямо к средним рядам партера, и сел.

Он вытянул ноги, откинул голову на высокую спинку кожаного кресла и почувствовал, как удобно вот так сидеть. Проектировщик этого зала продумал каждую деталь, все сделано со вкусом: стены светло-желтые, потолок, словно драгоценными камнями, инкрустирован матовыми светильниками. В захудалом городишке – и такой первоклассный зал для выступлений. Лао Вэй помнит день, когда начались работы по строительству театра, участники ансамбля внесли в это дело свою лепту – сровняли с землей старую стену. На ее месте, согласно проекту, и должен был быть зал. Люди работали самоотверженно, не жалея сил: ведь этот зал гостиницы Пэнчэн должен был отойти к отделу культуры и стать местом их выступлений.

Прежний начальник отдела культуры говорил: «Теперь у ансамбля есть свой зал, и он сможет там выступать в любое время, с любой программой. Не придется ходить на поклон в другие театры, показывать свои представления, чтобы получать разрешение их ставить и заключать контракт, отчислять огромные суммы за помещение и быть рабами всяких дурацких порядков, что смерти подобно». Много чего наобещал прежний начальник отдела культуры. Хорошо, что его перевели на другую работу, иначе пришлось бы с ним ссориться, требовать, чтобы он выполнил свои обещания.

После того как зал бы отстроен, он перешел в ведение театрального отдела. Этот отдел с нечеловеческой жестокостью обирал ансамбль. Спектакли налогами не облагал, зато требовал плату за аренду помещения, независимо от сбора. Начальник отдела делал все, чтобы непрерывно эксплуатировать помещение. Благодаря связям с кинокомпанией, он брал на прокат любые фильмы, и новые, и совсем старые, и пускал их с утра до вечера. Завтра выступление ансамбля, а накануне вечером еще идет последний сеанс. И лишь после его окончания актеры могут готовиться к представлению… Труппа для начальника не имела никакого значения, главное – деньги. То же самое происходило и в отделе культуры. Кто дает больше прибыли – тому и благоволят. Дает труппа всего треть от сбора – отдел культуры становится для нее мачехой.

Деньги, деньги! Что же это происходит? Прежде, покидая Хуайхай, мы переплывали с ансамблем Великую реку и никогда не задумывались о деньгах, мечтали лишь о том, чтобы выступления вдохновляли бойцов на борьбу с ненавистным врагом, с реакционными группировками помещиков, чтобы придать им силы и отваги для окончательной победы и полного освобождения Китая. А теперь у всех на уме только деньги. Сегодня при встрече начальник отдела культуры Су выразил недовольство слишком большими расходами труппы, поскольку ансамбль – высшей категории, костюмы дорогие, слишком много актеров и у каждого свое амплуа. В прежние годы сцена была земляная, освещение – газовые горелки, костюмы из крашеной марли, один актер – он и певец, и танцор, и музыкант, и костюмер, и рабочий сцены, раздвигает и сдвигает занавес. Чуть больше двадцати человек заняты в спектакле, а как весело, оживленно. Вот бы сейчас так! Конечно, все это не по душе нынешней молодежи, им подавай электрогитару, электроорган. Господи! Да ведь эта электрогитара стоит больше двухсот юаней! А выхода нет. Время требует, стоять на месте нельзя, только это движение вперед слишком накладно, утомительно. Начальник отдела культуры сказал: «Надо избавить народ от непосильного бремени трудностей». Почему он сказал это ему, Лао Вэю? Неужели ансамбль стал бременем?

По залу разлилось нежное, мягкое сияние светильников, театр готов к приему зрителей. Но в зале пока пусто, ни единого зрителя, из оркестра доносятся беспорядочные звуки – там настраивают инструменты. Их настраивают вплоть до самого начала спектакля, когда зал заполняют зрители. Лао Вэй вдруг почувствовал, как трудно руководить труппой. Сколько всяких правил расклеено на стенах. Но хоть бы кто-нибудь бросил на них взгляд, проанализировал свои поступки. Лао Вэй почувствовал угрызения совести: это он довел ансамбль до такого состояния! Он смотрел на занавес фиолетового цвета, на ряды кресел, обтянутых искусственной кожей, и невольно вспоминал о том, как, приехав в город, они давали свое первое представление.