Текст книги "Царь-дерево"

Автор книги: А Чэн

Соавторы: Цзян Цзылун,Ли Цуньбао,Шэнь Жун,Чжэн Ваньлун,Ван Аньи
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

В проходке штрека уже была достигнута двадцатипятиметровая отметка. Еще каких-то десять с небольшим метров, и можно было бы праздновать великую победу. Вчера Цинь Хао лично прибыл в роту руководить работами и отдал «строжайший приказ»: за последующие полмесяца завершить работу по проходке четырех выемочных штреков. Пэн Шукуй считал такой приказ совершенно неправильным. Бахвалиться легко, но громкие слова и пустые обещания от обвала не спасут! Боевой дух ударного отделения создается не путем нажима и тем более не путем запугивания. «Наращивать темпы проходки в таких условиях – значит самому рыть себе могилу!» – эти слова комбата то и дело всплывали в памяти Пэн Шукуя, который, будучи командиром, отвечал за безопасность всего отделения.

– Командир, скорей сюда! Сунь Дачжуану плохо! – громко позвал Чэнь Юй.

Пэн Шукуй посмотрел в сторону Сунь Дачжуана. Поддерживаемый своим помощником, он стоял пошатываясь, а затем повалился наземь.

– Дачжуан! – Пэн Шукуй выключил отбойный молоток и бросился к нему. Их тут же обступили со всех сторон бойцы отделения. Сунь Дачжуан был без сознания. Все лицо его было запорошено каменной пылью. Температура у него повысилась еще два дня назад. Пэн Шукуй велел тогда санинструктору дать Суню лекарства, несколько раз уговаривал его пойти отлежаться, однако Сунь Дачжуан наотрез отказывался покинуть рабочее место.

Пэн Шукуй сел на землю, приподнял Сунь Дачжуана за плечи, отер полотенцем его лицо, пощупал ладонью лоб. Лоб пылал огнем.

– Быстро воды!

Чэнь Юй тут же подал ему чайник с водой. Тонкая струйка воды, направленная в рот Сунь Дачжуана, через некоторое время привела его в сознание.

– Чэнь Юй, отведи Дачжуана в медчасть батальона, пусть доктор его посмотрит. – Пэн Шукуй участливо посмотрел на Дачжуана, затем повернулся к Чэнь Юю. – Попроси там, пусть хорошенько подлечат. Если решат госпитализировать, пусть ложится. Чтобы не кое-как, а вылечиться как следует.

– Командир, не надо… Не надо, я не болен, – сказал Сунь Дачжуан и, освободившись от рук Пэн Шукуя, встал на ноги и пошел к своему отбойному молотку.

– Выполняй приказ! – строго сказал Пэн Шукуй.

Чэнь Юй тут же повел его в медчасть.

– Займись очисткой забоя от мелкой осыпи, – сказал Пэн Шукуй помощнику Сунь Дачжуана. – Будем пока работать одним молотком.

В это время в забой зашел Усач, работавший в соседнем штреке.

– А что, ударники, Сунь Дачжуан… он… – Усач сочувственно посмотрел на Пэн Шукуя. Тот мрачно молчал.

Четвертое отделение, руководимое Усачом, состязалось с ударным отделением в работе. При этом оно всегда держалось только на своей отваге и энтузиазме и никогда не прибегало к каким-либо махинациям с показателями. Со смертью Ван Шичжуна оно сравнялось по силе с ударным отделением, ему достаточно было чуть приналечь, чтобы держаться с последним вровень. Однако Усач по-прежнему нет-нет да приходил в ударное отделение, чтобы посмотреть, как идут дела. Теперь это было лишь «данью привычке». Узнав, что ударное отделение лишилось еще и Сунь Дачжуана, слегшего по болезни, Усач понял, что пришел не ко времени, и тактично удалился.

Вернувшись к себе в забой, он увидел, что в одном отбойном молотке заело долото.

– Черт бы ее побрал, эту породу! Одни камни! Чуть что – заедает долото! – ворчал Усач, пытаясь вместе с забойщиком вытащить долото из молотка. Нижний конец молотка погнулся, да и акселератор тоже вышел из строя. Повозившись еще некоторое время с инструментом и убедившись, что толку не будет, Усач решительно сказал: – Берем его на плечо и понесли в ремонтную роту.

Ремонтная рота располагалась между первой и второй штольнями. Выйдя из штольни, Усач и забойщик, пошатываясь под тяжестью ноши, пересекли канаву и тут увидели впереди, на берегу небольшого ручья, трех здоровенных парней, торопливо идущих в направлении выхода к долине. Они вели за собой связанную женщину. Та всячески сопротивлялась, пытаясь вырваться. Оставшийся на берегу ручья таз был перевернут, по земле была разбросана мокрая спецодежда.

– Эй! Что вы делаете? – подозрительно крикнул Усач.

Парни, услышав оклик, прибавили шагу.

– Стой! – загремел Усач и кинулся вдогонку. Парни остановились. Один из них, высокого роста, с низким лбом, толстыми губами, ни дать ни взять походил на неандертальца. Увидев, что перед ним военнослужащий, он расплылся в широкой улыбке:

– Я… Мы… поймали бродяжку, бежала из нашей деревни.

– Бродяжку? – Усач подошел к накрепко обмотанной веревками женщине. – Цзюйцзюй!

– Разбойники! Бандиты! О небо! Что же это творится! – разразилась рыданиями Цзюйцзюй, как только кинувшийся к ней Усач вынул у нее изо рта кляп.

Лицо Усача налилось гневом – глаза округлились, брови поднялись вверх, пышные, на все щеки, усы встали торчком. «Неандерталец» поспешно объяснил:

– Она жена председателя ревкома нашей коммуны…

– Враки! Она замужняя дочь вашего председателя! – Усач повернулся к забойщику. – Пойди позови ее мужа!

– Сюда, скорее сюда! – закричал забойщик, бросившись обратно, в расположение роты.

Неандерталец, видя, что дело принимает серьезный оборот, поспешно приблизился к Усачу и сказал:

– Вы не так поняли…

– Не так понял? – Усач засучил рукава, обнажив могучие руки, и зловеще усмехнулся. – Что ж, давай разберемся!

С этими словами он закатил Неандертальцу такую затрещину, что тот волчком завертелся на месте. Другой парень, с бритой головой, пытался было вцепиться в Усача, но получил пинка и со всего маху грохнулся наземь.

– Боец освободительной армии, а бьет людей! – сморщившись от боли, закричал Бритоголовый.

– Смотря каких людей, ядрена бабушка! Некоторых еще и убивает! – Усач дал Бритоголовому мощного пинка под зад.

Третий парень, с узким, заостренным лицом, с опаской держался поодаль.

– Что же это такое! Ведь свои же люди! – бурчал он. – Мы из народного ополчения коммуны, подразделение диктатуры!

– А я из регулярной армии! И я научу вас, как нужно жить по-людски! – играя кулаками, Усач кинулся к Узколицему. Неандерталец и Бритоголовый с искаженными звериной злобой лицами остервенело набросились на Усача. Бритоголовый хотел провести прием «нырок в ноги», но не рассчитал и попал головой Усачу в пах. Тот охнул от боли и плюхнулся задом на землю. Неандерталец подскочил к нему, пытаясь схватить за горло, но Усач, упав на спину, резко выбросил ноги вперед, ударив противника с такой силой, что тот покатился кубарем. Бритоголовый, воспользовавшись моментом, навалился на Усача и прижал его к земле. Неандерталец вскочил на ноги и тоже бросился на него. Узколицый пытался помочь им, но никак не мог подступиться – все трое в тесном клубке катались по земле. В разгар этой суматохи прибежала группа свободных от смены бойцов. Увидев, что трое каких-то парней бьют их боевого товарища, они с яростью набросились на них, и вскоре все трое уже не в силах были подняться. Они лежали на земле с разбитыми носами и опухшими лицами. Между тем несколько бойцов освободили Цзюйцзюй от веревок. Она упала ничком на землю и навзрыд заплакала. Прибежал запыхавшийся Пэн Шукуй, а за ним – группа бойцов в спецовках. Увидев Пэн Шукуя, Цзюйцзюй зарыдала еще сильнее:

– Шу-у-ку-уй!..

Пэн Шукуй гладил ее по плечу, губы его дрожали, он не мог вымолвить ни слова. Бойцы, глядя на них, сочувственно вытирали слезы.

– Чего встали? – рявкнул на них Усач. – А ну быстро, связать этих подонков!

Бойцы набросились на парней, заломили им руки назад и крепко связали шнурками от ботинок. Тонкие шнурки глубоко врезались в тело, и парни визжали от боли.

Прибежал Инь Сюйшэн, которому обо всем уже сообщили. Узколицый, увидев перед собой человека, одетого во френч с четырьмя карманами, сразу определил, что перед ним начальство.

– Начальник, спасите нас! – захныкал он. – Начальник…

– Кто вы такие? – нахмурив брови, спросил Инь Сюйшэн.

– Нас послали из коммуны для выполнения задания. У нас есть бумага. Начальник, Цзюйцзюй – жена председателя ревкома нашей коммуны! Начальник…

– Вздор! – гневно сказал Инь Сюйшэн. – Цзюйцзюй – невеста нашего Пэн Шукуя, командира отделения!

– Разве я посмею говорить вам вздор! – взвыл Узколицый, барахтаясь на земле. – Цзюйцзюй помолвлена с нашим председателем, ее семья получила свадебный подарок – тысячу юаней…

– Молчать! – прорычал Инь Сюйшэн. – Кто вам позволил хватать людей без спросу!

Бросив взгляд в сторону продолжавшей всхлипывать Цзюйцзюй, он на мгновение задумался. Затем, взяв Пэн Шукуя под локоть, отвел его в сторону и тихонько сказал:

– Шукуй, я думаю, их надо отпустить, пусть катятся отсюда. Если их задержать, мы все равно ничего с ними сделать не сможем. Мало того, что это может сказаться на отношениях армии с народом, надо учесть и то, что их прислал из твоих родных мест тамошний царек. Вряд ли нам стоит с ним связываться. Как ты считаешь?

Тяжело дышавший Пэн Шукуй не ответил.

– Вот что, – обратился Инь Сюйшэн к парням, – если вы еще раз явитесь сюда своевольничать, пеняйте на себя!

Он подал знак бойцам развязать лежавших на земле парней.

– А теперь катитесь отсюда, да побыстрей!

Парни торопливо вскочили и пустились бежать, трясясь от страха, как бы бойцы не передумали. Преодолев по пути овраг и убедившись, что теперь их не догонят, они остановились на краю обрыва, и Узколицый крикнул:

– Эй ты, Пэн, или ты отпустишь ее, или выкладывай тысячу юаней! Иначе мы с тобой посчитаемся, когда вернешься. Сорвалось один раз – не сорвется в другой! Убежал монах, да не убежит кумирня! Никуда ты не денешься!

– Выродки собачьи! Вы еще огрызаться! Вот я сейчас!.. – Усач поднял здоровенные кулаки и сделал вид, что собирается броситься за ними вдогонку. Парней как ветром сдуло.

Возвращаясь в расположение роты, бойцы ругались:

– Какой это, на хрен, ревком?! Какое это, к ядреной бабушке, подразделение диктатуры?! Это же бандиты!

– Теперь и нас мордовать явились! И это называется солдатская жизнь?!

Инь Сюйшэн придержал за рукав Пэн Шукуя и, поотстав немного от остальных, спросил:

– А в чем, собственно, дело? Расскажи.

20

С утра Пэн Шукуй не пошел на работу. Цзюйцзюй стояла на том, что уедет к дяде в Дунбэй. Инь Сюйшэн велел Пэн Шукую остаться с ней и постараться переубедить. Цзюйцзюй выплакала все слезы и сейчас уже больше не причитала, а упрямо твердила о том, что уедет. Пэн Шукуй всегда был молчуном, слова не вытянешь, а тут и подавно не мог сказать ничего вразумительного. При одном воспоминании о вчерашнем событии у него кровь в жилах стыла. Солидный мужик, а только зря военную форму носит – даже собственную невесту уберечь не смог! Какой позор! Он понимал, что Цзюйцзюй затеяла всю эту историю с отъездом, чтобы заставить его отказаться от военной службы… Ехать! Они могут ехать только вдвоем: Цзюйцзюй ведь не оставит его здесь, и он не позволит ей ехать в Дунбэй одной. Но разве может он сейчас снять военную форму, сложить с себя обязанности, которые на него возложены?! Должен же он, командир отделения, коммунист, ответственный за судьбу всего отделения, проявить хотя бы каплю сознательности в тех опасных условиях, которые сложились в штреке! Хочешь не хочешь – придется обидеть Цзюйцзюй отказом!

Перед самым обедом во времянку зашел Инь Сюйшэн.

– Шукуй, тебя можно поздравить! – сказал он в радостном возбуждении. – После обеда из полка придет машина, чтобы отвезти тебя на медосмотр.

Пэн Шукуй, оторопев, с подозрением смотрел на Инь Сюйшэна.

– Не притворяйся, что ничего не понимаешь! – шутливо сказал Инь Сюйшэн. – Перед повышением в должности необходимо пройти медосмотр. Иначе кто бы тебя отпустил в медчасть в такой напряженный момент! – И, сияя улыбкой, повернулся к Цзюйцзюй: – Цзюйцзюй, ты можешь спокойно оставаться в роте! Вся рота ждет не дождется, когда можно будет вдоволь поесть вкусненького на твоей с Шукуем свадьбе!

Смеясь, он направился к выходу. У дверей обернулся и приказным тоном велел Пэн Шукую после медосмотра явиться к нему в расположение командного пункта роты.

Перед этим Инь Сюйшэн побывал в штольне. Обойдя все участки, он нашел, что из-за отсутствия Пэн Шукуя боевой дух ударного отделения сильно упал, нежелательное настроение царило и в других отделениях. И тогда он сразу же осознал важность того, что произошло вчера. Если не принять меры, то неизбежно… Он быстро вернулся на командный пункт роты, позвонил Цинь Хао и подробно рассказал ему о вчерашнем событии. Тот большого интереса к этому делу не проявил. Сказал только, что нужно помнить об отношениях между армией и народом и соблюдать «три основных правила дисциплины и памятку из восьми пунктов». Зато подробно расспрашивал, как идет проходка в Зале славы. Инь Сюйшэн, пользуясь случаем, рассказал о переживаниях и положении Пэн Шукуя, настроения которого неизбежно отразятся на ударном отделении, а настроения последнего неизбежно скажутся на всей роте. Все это было подано не без некоторого сгущения красок. Такая тенденциозность была вполне понятна: Инь Сюйшэну нужно было обеспечить интересы своей роты, точнее, свои собственные интересы. Ибо, как только Пэн Шукуй сложит с себя свою ношу, Инь Сюйшэну станет трудно петь свою партию в этой опере. Именно поэтому он хотел оказать на Цинь Хао давление. Тот подумал немного, не кладя трубки, а затем велел передать Пэн Шукую, чтобы он пока прошел медосмотр. Инь Сюйшэн прекрасно, понял, о чем идет речь, и тут же пошел к Пэн Шукую сообщить радостную весть.

Радостную весть всегда приятнее сообщать, чем печальную.

Когда Пэн Шукуй вернулся с медосмотра, в роте уже поужинали. Все прошло успешно: состояние его здоровья вполне отвечало требованиям. Единственное замечание, которое сделал ему врач, обнаружив на белках его глаз кровавые прожилинки, касалось необходимости соблюдения режима питания, труда и отдыха. В противном случае можно подорвать и не такое здоровье. Вернувшись в роту, он сначала поужинал, а затем пошел прямо на командный пункт, где уже ждал Инь Сюйшэн.

– Здоровье, конечно, в порядке? – спросил он.

– Да ничего, – равнодушно ответил Пэн Шукуй.

– Это хорошо. Давай-ка сядем и поговорим об условиях. – Инь Сюйшэн показал ему взглядом на стул, лицо его было совершенно бесстрастно. Пэн Шукуй сел, изумленно глядя на Инь Сюйшэна, но не заметил на его лице ни тени шутливости. На душе у него стало тревожно.

Всю вторую половину дня Инь Сюйшэн был занят размышлениями и все тщательно обдумал. Поскольку он сумел посодействовать Пэн Шукую, нужно в полной мере использовать этот благоприятный случай. Говорить он, конечно, собирался об отношении к Го Цзиньтаю. Это был как раз тот случай, когда он мог укрепить свое влияние в ударном отделении. Кроме того, он прекрасно понимал, что для Цинь Хао быть в одной упряжке с Го Цзиньтаем – в высшей степени ненавистная необходимость. Посылая Пэн Шукуя на медосмотр, он давал ему «подержаться за теплый горшок». Если же тот не пристанет «к другому порогу», не проявит свою лояльность, то обещание повысить его в должности останется всего лишь «лепешкой, нарисованной для утоления голода», не более. Но как обговорить это условие? Идти обходными путями, кружить вокруг да около – значит заведомо обрекать себя на поражение. Неудачный маневр может обозлить собеседника. Взвесив все за и против, Инь Сюйшэн решил говорить без околичностей. С прямым по натуре человеком надо действовать прямо и открыто, упирая на его интересы. Сначала победить в нем чувство противоречия, а уж потом…

Инь Сюйшэн поднял глаза, некоторое время смотрел на Пэн Шукуя и неторопливо сказал:

– Есть еще одна формальность… Это твое отношение к вопросу о Го Цзиньтае.

Пэн Шукуй сразу же помрачнел, в глазах его зажегся гневный огонек. Инь Сюйшэн бесстрастно встретил его взгляд.

– Нечего смотреть на меня так, – высокомерно сказал он. – Я вовсе не собираюсь принуждать тебя и тем более не намерен извлекать из этого какую-то пользу для себя. Го Цзиньтай – мертвый тигр. Для его изобличения с лихвой хватит и того, что уже за ним есть, без дополнительных разоблачений. Одного только «дела о здравице» хватит ему расхлебывать всю жизнь. Комиссар Цинь хочет от тебя только одного – чтобы ты выразил свою позицию в этом вопросе.

Здесь Инь Сюйшэн сделал паузу, чтобы посмотреть, как на это реагирует Пэн Шукуй. Видя, что гнев собеседника начинает стихать, он продолжал:

– Верность в дружбе, чувство личной привязанности – все это хотя и не поощряется, но и не осуждается. Однако я полагаю, что ты служишь в армии не ради того или иного человека!

Инь Сюйшэн в возбуждении встал и начал ходить из угла в угол. Затем, заметно смягчив тон, сказал:

– Я так терпеливо и доброжелательно тебя уговариваю исключительно ради тебя же самого. Вспомни, в какую передрягу попала Цзюйцзюй. У кого из тех, кто видел это, сердце не зашлось болью?!

Инь Сюйшэн говорил прочувствованно. Пэн Шукуй горестно повесил голову. Инь Сюйшэн снова сел и, как бы раскрывая самое сокровенное, продолжал:

– Конечно, я при этом думаю и о наших ротных кадрах. Ты, несомненно, знаешь, что тебя высоко ценят и наверху, и внизу. Мы с тобой боевые товарищи, много лет прослужили вместе, к тому же еще и земляки, и мне не пристало кичиться перед тобой своим положением. У меня такое предчувствие, что нам с тобой на роду написано идти в одной упряжке, тянуть «первую роту форсирования реки». И я еще надеюсь увидеть тебя коренником!

Инь Сюйшэн весело рассмеялся. Линия обороны, которую возвел в душе Пэн Шукуй, разом рухнула. Он был не в состоянии выдержать атаки, построенной на тактике кнута и пряника. И он стал взвешивать все на весах своего сердца.

Это последняя возможность, больше не представится. Упустишь ее, и Цзюйцзюй негде будет приклонить голову. Упустишь ее, и родным, оставшимся дома, не миновать беды. «Убежал монах, да не убежит кумирня». Слова, сказанные вчера тем парнем, не пустая угроза. О какой законности можно говорить в теперешней деревне?! Там сейчас замордовать человека до смерти ничего не стоит…

Изобличать… Но в чем изобличать? Свернув самокрутку, Пэн Шукуй закурил, делая глубокие затяжки. После долгого размышления он поднял голову и в нерешительности посмотрел на Инь Сюйшэна. Тот все это время внимательно следил за Пэн Шукуем. Он уже понял состояние собеседника и, не торопясь, но и не теряя мига, сказал:

– Вспомни хорошенько, какие у Го Цзиньтая были ошибочные высказывания. Приведи хотя бы одно какое-нибудь, и все!

Какое-нибудь! Да ведь это же будет еще одно обвинение против комбата! Пэн Шукуй продолжал мучительно думать.

«Цинь Хао любит говорить красивые слова. Если с Залом славы ничего не получится, то для «первой роты форсирования реки» это будет конец!» Эти слова комбата были прямо направлены против Цинь Хао, и их приводить ни в коем случае нельзя. «В нынешние времена даже навонять и то не могут без подтасовки!» А эти слова и того пуще, за них комбат может поплатиться жизнью! «Луншаньская стройка – дохлая лошадь, и продолжать ее – значит лечить дохлую лошадь». Эти слова комбат сказал в полуофициальной обстановке, к тому же они относились к конкретной стройке и, надо полагать, были переданы Цинь Хао.

– Шукуй, да придумай что-нибудь, и дело с концом! – подсказал Инь Сюйшэн. – Нам ведь только потрафить комиссару.

Пэн Шукуй по-прежнему молчал повесив голову.

– Нельзя больше колебаться, Шукуй! – нажимал Инь Сюйшэн. – Учти, что это решающий момент, и единственный. Как говорит пословица, «проедешь эту деревню – больше постоялого двора не будет»!

– Он… однажды… сказал мне… ты, наверное, тоже слышал… – Пэн Шукуй говорил очень тихо, еле слышно.

– Что именно?

– Он сказал… что стройка – это дохлая лошадь… что продолжать ее… все равно что лечить дохлую лошадь.

– Это то, что надо! Теперь я могу поручиться, что все будет в порядке! – Инь Сюйшэн улыбался. – Все! Можешь идти отдыхать. Если на сей раз тебя не повысят в должности, я не я буду!

Потоптавшись в нерешительности, Пэн Шукуй вышел. «Наконец это испытание позади, – думал он. – Теперь вопрос с Цзюйцзюй, я думаю, решен. Теперь она спасена». Он глубоко вздохнул. Ему казалось, что теперь у него наконец-то полегчает на сердце. Но на душе почему-то было ужасно тяжело.

С моря тянул ночной ветерок, свежий и прохладный. По телу пробежала холодная дрожь, словно он внезапно проснулся после кошмарного сна. Он остановился. Идти к себе в отделение не хотелось – боялся встречи с людьми, с Цзюйцзюй. Бойцы, работавшие в дневную смену, давно уже легли спать. Около времянки никого не было. Он медленно брел куда глаза глядят и незаметно для себя очутился в рощице позади командного пункта роты. Сел на землю, тяжело опустившись у большого валуна. Из-за бегущих облаков выплыла луна, круглая, яркая, словно висящее в вышине зеркало. В бессилии откинувшись на валун, он физически ощутил, как на его душу легла черная тень. Тень на его человеческое достоинство. Огромная тень! «Комбат, комбат… – мучительно думал он. – Почему именно я должен обличать тебя! И почему я должен обличать именно тебя!» Он закрыл глаза, по лицу его покатилась горючая слеза…

С тех пор как Го Цзиньтай подобрал его тогда на берегу канала и привел в часть, он вел его по жизни – учил воинскому мастерству, фехтованию, трудовым навыкам. Комбат во всем шел впереди солдат, заботливо к ним относился. Примеров его отеческой заботы о подчиненных было несчетное множество, всех и не упомнишь. Сейчас перед глазами Пэн Шукуя отчетливо, в мельчайших подробностях встал небольшой эпизод из того времени, когда он только-только начинал свою службу в части. Часть тогда стояла в районе Цюэшань, на севере полуострова. Время было голодное. И дома голодал, и в солдатах тоже еще ни разу не поел досыта. Солдату труднее всего стоять в карауле в ночную смену – и голод мучает, и сон одолевает, нет никакой мочи терпеть. Одной безлунной ночью очередь стоять в карауле дошла до них с Инь Сюйшэном. Заранее обсудив, как перетерпеть эту муку, они перед наступлением темноты прошлись по ротному огороду, где неожиданно обнаружили в посадках недавно зацветших баклажанов два небольших плода размером с голубиное яйцо и тут же договорились, что сорвут эти баклажаны, заступив в караул, и съедят сырыми, чтобы хоть как-нибудь утолить голод. Заступив на пост, они пошли к тому месту, где засветло присмотрели баклажаны. Обшарили все, но баклажаны словно испарились. Оба были страшно раздосадованы. В этот момент подошел комбат, который был в ту ночь поверяющим.

– Что вы делаете? – спросил он, осветив их лица карманным фонарем.

– Разрешите доложить, товарищ комбат… кто-то съел два баклажана, которые здесь были, – вытянувшись в струнку, доложил Инь Сюйшэн. – Наверняка бойцы из сегодняшней дневной смены.

– Да? – Комбат посмотрел искоса на чернеющие посадки огорода. – А почему это вы так хорошо запомнили эти два баклажана?

Эх, обо всем догадался комбат! Бойцы молчали.

Не смея врать, Пэн Шукуй, запинаясь на каждом слове, рассказал комбату всю правду. Новобранцы стояли в ожидании разноса. Комбат, однако, долго молчал.

– Когда созреет капуста, будет легче, – наконец сказал он со вздохом, вынул из кармана тридцать юаней и передал их Пэн Шукую. – Скажи начальнику караула, чтобы завтра купил на базаре лущеного арахиса. Пусть выдает по двадцать орешков тем, кто заступает в ночную смену.

И пока не созрела капуста, бойцы, заступавшие в ночную смену, неизменно получали по горсточке арахиса. С того времени прошло уже девять лет. Комбат об этом эпизоде больше никогда не вспоминал. Инь Сюйшэн же наверняка о нем давно уже забыл. Но Пэн Шукуй помнил о нем хорошо. Именно эти два баклажана, эта горстка орешков научили его, как быть человеком, как относиться к подчиненным… Но сегодня! Что он натворил сегодня! Неужели совесть его собаки съели! При этой мысли он горестно прислонился головой к валуну, сердце его словно огнем жгло. Ему хотелось, чтобы пошел ливень и смыл с него этот позор, чтобы ударил гром и покарал его низменную душонку!

– Шукуй?.. Это Шукуй? – негромко окликнула его Цзюйцзюй.

Он не смел откликнуться. Цзюйцзюй подошла поближе. Увидев, что это он, она недовольно проговорила:

– Везде тебя искала. Чего это ты спрятался здесь?

Пэн Шукуй отвернулся. В темноте она не видела его лица.

– Сегодня, ты только уехал, явились те трое, и с ними секретарь из штаба полка…

– Чего им надо? – Пэн Шукуй мгновенно напрягся.

– Требуют вернуть деньги или отдать меня! Секретарь пришел, чтобы разобраться во всем. Я сказала, что никаких денег не получала. Кто получал, тот пусть и возвращает. Секретарь поддержал меня. Но эти негодяи ни за что не хотели отступаться. В это время как раз подошел комбат Го. Он стал давать мне триста юаней, чтобы я пока отдала им хоть часть…

Пэн Шукуя словно ножом по сердцу резануло.

– Я знаю, что родным комбата тоже несладко живется, да и сам он сейчас в таком трудном положении, поэтому стала отказываться. Он настаивал. А у этих негодяев при виде денег глаза загорелись. Тут же выхватили их и сказали, что остальное можно вернуть позже. Ой, еле от них отделалась! – Цзюйцзюй была в хорошем расположении духа и стала намного разговорчивей. – Комбат велел сказать тебе, чтобы ты не очень на это сердился. А еще он советовал, чтобы мы с тобой, пока я здесь… поженились, – она подтолкнула его локтем. – Ты… скажи же что-нибудь!

Пэн Шукуй сидел, закрыв лицо руками и вздрагивая всем телом. Заподозрив неладное, она отвела ему руки от лица. Он плакал.

– Ты… Что еще случилось? Ты не прошел медосмотр?

Он покачал головой.

– Политрук опять пошел на попятную?

Он молчал, продолжая плакать.

– Да что же случилось? Скажи!

– Он… Они заставили меня выступить с разоблачением… комбата…

– Что? Ты… это сделал?

Он стыдливо отвернулся, не смея глядеть ей в глаза.

– Я…

Она внезапно размахнулась и изо всей силы закатила ему пощечину. Оба на мгновение оторопели. Потом она стала крениться и как подкошенная повалилась наземь.

– Цзюйцзюй! Бей меня! Бей изо всей силы! – отчаянно кричал он, вытирая слезы. – Я виноват перед комбатом! Я недостоин называться человеком!

Он нещадно колотил себя кулаками по голове.

И человек высокой души, если обстоятельства сильнее его, может иногда стать жалкой тварью. Боже милостивый, прости его! Очнувшись от внезапного затмения, Цзюйцзюй поняла, что ударила Пэн Шукуя слишком сильно. Она бросилась к нему, крепко обхватила его голову и прижала к себе.

– Шукуй, не надо! Не надо так! Это я виновата! Это ты из-за меня! Мне ли тебя бить!

Оба заплакали. Когда плач постепенно стих и приступ раскаяния и угрызений совести миновал, они почувствовали еще большую горечь и безысходность.

– Шукуй, милый, я знаю, что ты крепкий парень и ты никогда так не поступил бы, если бы не безвыходное положение, – говорила Цзюйцзюй, уткнувшись лицом ему в грудь. – Но больше, что бы ни случилось, не поступай во вред комбату! Ну что за горькая доля наша! Мы даже совесть свою не можем сохранить в чистоте!

Цзюйцзюй снова расплакалась. Видя, как она убивается, Пэн Шукуй стал успокаивать ее:

– Цзюйцзюй… Я… Я никаких тяжких обвинений против комбата не выдвигал… Я сказал…

– Как ты не понимаешь, Шукуй?! Какая разница, тяжкие или не тяжкие! Ведь если комбат узнает, что ты… Что он подумает?! – Цзюйцзюй вытерла слезы. – Он сейчас в таком положении, а мы сыплем соль на его рану!

– Дурак, какой я дурак! – Сердце его снова сжалось.

– Ты это сделал ради меня, я понимаю. Но ты должен знать, что я всей душой предана тебе, что ты для меня самый близкий, самый желанный. В тот день, когда я сбежала, приходил этот негодяй из правления коммуны. Видит, что я скорее умру, чем выйду за него замуж, и говорит: поспи, дескать, со мной одну ночь, и я с вас эту тысячу юаней требовать не буду… Но я осталась невинной, Шукуй, милый, я осталась чистой…

– Цзюйцзюй! Хорошая моя! – Он крепко прижал ее к груди, слезинки из его глаз капали на ее лицо.

– Когда я приехала сюда, я думала, что поживу здесь несколько дней, а потом уеду в Дунбэй и там буду ждать тебя. Но теперь гони меня отсюда – я ни за что без тебя не уеду. Шукуй, милый! – В голосе ее была печаль. – Когда я увидела то, что случилось там, в штреке, я подумала: когда-нибудь это может случиться и с тобой!..

– Не надо об этом, Цзюйцзюй. Не надо думать только о плохом, – успокаивал ее Пэн Шукуй.

Они долго сидели и плакали молча.

– Не будем больше плакать, Шукуй, – сказала Цзюйцзюй, освобождаясь из его объятий и садясь рядом с ним. Полой кофты она вытерла слезы сначала ему, а затем себе. И снова уткнулась ему в грудь, с нежностью говоря: – Шукуй, милый… мы с тобой помолвлены с детства и до сих пор мучаемся в ожидании. Не будем зря тратить жизнь в ожидании. Давай… сейчас поженимся… Здесь… Пусть небо будет нам крышей, а земля – постелью…

Их горькие слезы смешались, а жаркие сердца стали биться вместе…

О жизнь! Как ты сурова и жестока и как прекрасна и трогательна! Луна то появлялась, то исчезала за плывущими по небу облаками, земля местами оставалась во мраке, а кое-где освещалась лунным светом. Тянул легкий ночной ветерок, в меру прохладный, в меру ласковый…

21

У Сунь Дачжуана уже неделю держалась высокая температура, вызванная нагноением и воспалением раны на спине. От сильного жара в теле потрескались губы, все суставы нестерпимо болели. Однако он не охал, не стонал, а, стиснув зубы, терпел. Там, дома, в горах, он никогда не смазывал никакими мазями ссадины или царапины, даже когда кровь шла. Никогда не принимал никаких лекарств, если болела голова или был жар в теле. Дети горцев привыкли терпеть боль, да у них и денег не было, чтобы покупать лекарства. Он верил в свое крепкое здоровье, в то, что при малой хвори стоит лишь перетерпеть – и все пройдет. Если бы в тот день Пэн Шукуй не настоял на том, чтобы его увели из штрека и направили сюда, Сунь в такое время не лежал бы в постели. Но сейчас он почувствовал, что действительно болен. Попытался сжать пальцы в кулак, но они, словно деревянные, не гнулись, и все тело словно не принадлежало ему. Он корил себя за то, что слег. Вчера вечером он один выгрузил целый грузовик мраморных плит, а сейчас нет силы даже на то, чтобы сесть в кровати. Он злился на свою беспомощность. Последние дни политрук часто хвалил Суня, призывая роту следовать его примеру и не покидать «огневой рубеж» из-за «мелких царапин». А он теперь лежит здесь без толку, как это можно?!

Отделение сейчас заступило на смену. Он вдруг почувствовал в душе пустоту. Нащупал под подушкой и вытащил подаренный ему Чэнь Юем рисунок бамбукового медведя. Вид у этого существа был такой наивный и добродушный, что всякий раз, глядя на него, Сунь Дачжуан еле сдерживал смех. Он внимательно разглядывал изображение, стараясь найти в нем черты сходства с собой. Ему запомнились сказанные Чэнь Юем слова: бамбуковый медведь – символ красоты и доброты. С тех пор как Чэнь Юй подарил ему этот рисунок, он мечтал о том, чтобы непременно съездить как-нибудь в будущем в главный город провинции и посмотреть там в зоопарке на бамбукового медведя. Такая возможность будет, если он демобилизуется из армии и поедет работать забойщиком на нефтяные промыслы «Победа». Полюбовавшись рисунком, помечтав о заветном, он почувствовал, как тяжелеют веки. И вот он уже переносится в какой-то большой зоопарк. В нем деревья, цветы, птицы, свиньи, бараны, волы, лошади, а еще куры и гуси. И наконец он видит бамбукового медведя. Вокруг него собралась большая толпа, все громко смеются. Ой! Бамбуковый медведь показывает номер, держа в лапах отбойный молоток! Вдруг бамбуковый медведь, обессиленный, упал. Врач в белом халате стал кормить его с ложечки молоком, а потом сделал ему укол. И бамбуковый медведь уснул. И спит рядом с ним.