Текст книги "Царь-дерево"

Автор книги: А Чэн

Соавторы: Цзян Цзылун,Ли Цуньбао,Шэнь Жун,Чжэн Ваньлун,Ван Аньи
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 36 страниц)

Выдержав паузу, Инь Сюйшэн торжественно обратился к Циньцинь:

– Товарищ Лю Циньцинь, успехи ударников на нынешнем этапе не отделимы от вашей агитработы. Надеюсь, что вы, как и агитбригадовцы военных лет, сделаете бамбуковые кастаньеты своим оружием, чтобы авторитет политико-пропагандистской работы в армии стал еще выше!

Циньцинь разволновалась, глаза ее увлажнились: перед прославленным коллективом, выполняющим важное политическое задание, политрук хвалил ее, возлагая на нее серьезные надежды. Счастье было заслужить доверие людей, тем паче доверие коллектива. Но особую значимость это приобретало для нее, человека «другого круга».

– Командир отделения Пэн, все давно завидуют вам, ударникам, – обратился к Пэну Инь Сюйшэн. – Надо передать драгоценную кружку в четвертое отделение!

– Есть! – отозвался Пэн. Обеими руками он осторожно взял со стола кружку с футляром.

– Командир, – вызвалась Циньцинь, отвечавшая за сохранность и чистоту кружки, – дайте я понесу.

Пэн, кивнув, протянул ей кружку. Бережно неся ее в руках, она вышла вслед за ним из барака.

Только что прошел ливень, тучи еще не рассеялись. Низко нависшее, набухшее небо, как огромная свинцовая плита, казалось, готово было раздавить людей. По неровной, в лужах и колдобинах, дорожке, ведущей к четвертому отделению, шел Пэн Шукуй в высоких резиновых сапогах, а за ним, боясь прибавить шаг, осторожно ступала Лю Циньцинь. Глинистую дорогу развезло от дождей, а солдатские сапоги размесили грязь, превратив ее в вязкую и липкую, как клейстер, массу. Чем осторожнее шла Циньцинь, тем неуверенней она чувствовала себя… вдруг нога подвернулась, она, громко вскрикнув, упала, навзничь шлепнулась в грязь. Пэн опрометью бросился к ней, Циньцинь лежала в грязи, не выпуская из рук кружку в футляре. Кружка на подставке была цела, но крышка отлетела в сторону. Пэн помог девушке подняться, потом подобрал с земли крышку, глянул и похолодел: фарфоровая шишечка, что была сверху, отскочила. Циньцинь заревела в голос. Помолчав минутку, Пэн Шукуй с расстановкой сказал:

– Кружку разбил я!

Циньцинь широко раскрыла глаза и с испугом уставилась на него:

– Нет-нет, командир…

– Я бедняк в трех поколениях! – понизив голос, сказал Пэн и, взяв кружку, повернулся и пошел назад.

Нежданная беда ошеломила всех. Присутствовавший при этом политрук Инь Сюйшэн задрожал в страхе, в лице не осталось ни кровинки. Ван Шичжун опасливо взял сломанную крышку, повертел ее так и сяк и, с безнадежным видом опустившись на корточки, запричитал:

– Ну теперь конец всему! Конец ударному отделению, конец «первой роте форсирования реки». Все, баста!

Инь Сюйшэн еще больше сжался от страха. Сокрушенные вздохи Вана отдавались в ушах погребальным звоном. Чэнь Юй, не подававший до сих пор голоса, спустился с нар, взял в руки крышку и шишечку, сделав вид, что внимательно рассматривает их. На самом деле он давно все разглядел.

– А все-таки именно здесь и сломалась! – произнес он.

– Что ты хочешь этим сказать? – встрепенулся Инь Сюйшэн.

Чэнь Юй присел на край койки и, закурив, медленно сказал:

– На этой шишке с самого начала была трещина…

Инь Сюйшэн загорелся:

– С чего ты взял?

Чэнь Юй вскочил с места и, став перед Инем, пустил в ход все свое красноречие:

– Мог ли я недоглядеть что-то на личной кружке замглавкома! Знали бы вы, с каким волнением изучал я ее! Помнится, когда впервые заметил эту трещину, то подумал, что наш замглавком – самый-самый скромный…

Инь Сюйшэн взял в руки крышку, долго пристально смотрел на нее, потом тихо проронил:

– Я тоже внимательно разглядывал ее, когда ее нам прислали. Вроде действительно под шишкой что-то было…

Чэнь Юй усмехнулся про себя, похоже, что клюнуло. Он насквозь видел Иня: когда вляпаешься в такую историю, быть политруком – хуже не придумать! Инь Сюйшэн, нахмурившись, обвел всех взглядом.

– Так что будем делать?

Все переглянулись. Сунь Дачжуан нерешительно предложил:

– Может, того… заменим крышку?

Ван Шичжун полоснул его взглядом:

– Заткнись! Забыл, что это личная вещь замглавкома, так просто нельзя менять!

– Чэнь Юй, ты как думаешь? – В глазах Иня была мольба о помощи.

Все повернулись к Чэнь Юю.

– Товарищ политрук, дайте мне на завтра отгул в город и отправьте со мной еще кого-нибудь из отделения.

– Что ты задумал? – спросил Инь.

– Предоставьте все мне. Ручаюсь, задание выполню и возвращу яшму в княжество в целости и невредимости!

Инь Сюйшэн, с сомнением покачав головой, положил кружку на стол, сердце толчками стучало в груди.

14

Ночь. Вслед за вспышками молнии раздались раскаты грома, пронесся шквальный ветер с ливневым дождем. Обезумевшее небо обрушилось на непрочные строительные сооружения в горах, словно решив совсем смести их с лица земли.

Го Цзиньтай собрал вещи и сложил их в бараке. На следующее утро ему было предписано покинуть Луншань. В приказе было сказано: разжаловать из командиров батальона в рядовые и отправить на поселение на ферму при штабе дивизии на работу в свинарнике. С шестнадцатой категории он скатился в двадцать третью, его оставили в партии, установив испытательный срок на год. Он заметно постарел за эти полмесяца, хотя до главного испытания – писем с самопокаянием – дело не дошло. Разжалование и ссылку Го Цзиньтай принял спокойно, внутренне он был готов к этому, воображение даже рисовало «одиночку». Но когда пришло время покинуть Луншань, он в тревоге не находил себе места. Последние дни перед отъездом, когда он оказался не у дел, все его мысли были с солдатами, которые день и ночь вели смертельный бой на строительстве. Больше всего он беспокоился за «первую роту форсирования реки», начавшиеся дожди совсем лишили его сна. Говорили в старину, что «бездарные генералы и военачальники могут загнать до смерти три армии». Но разве «бездарны» здешние командиры?

Отсыревшая дверь вдруг со скрипом отворилась. Го Цзиньтай поднял голову и опешил. Перед ним стоял комиссар дивизии Цинь Хао.

– Ну и зарядил дождь!

Цинь Хао снял с себя мокрый плащ, бросил его на стол.

– Старина Го, – сказал он и придвинул к себе стул, – этот дождь, видно, надолго, тебе не стоит завтра ехать.

Го промолчал. Он догадывался, что ночной визит Цинь Хао в такую ненастную погоду вызван совсем не тем, что он хочет задержать Го на несколько дней.

– Садись, поговорим, – сказал он, прикурив, и бросил сигарету Го Цзиньтаю.

– Что, пришло новое решение? – резко спросил Го.

– Я пришел к тебе не как официальное лицо, – примирительно сказал Цинь Хао, – хочу поговорить с тобой по душам, как старый товарищ…

Го Цзиньтай на год раньше Цинь Хао принял участие в революции. Когда они служили в уезде Вэйсянь провинции Шаньдун, Го Цзиньтай был ротным, а Цинь Хао занимался пропагандистско-воспитательной работой в полку. До 1964 года разница в чине между ними была не велика, но начиная с 1965 года, с «прорыва политики», по мере стремительного продвижения Цинь Хао вверх по служебной лестнице она вдруг резко обозначилась. Цинь Хао делал карьеру с помощью «руководства образцово-показательными участками». Всюду, где он служил, начиналось движение за «три больше»: больше опыта, больше понимания, больше образцовых солдат. У него под рукой всегда были и такие образцовые бойцы, как Инь Сюйшэн, и «неграмотные, изучившие труды Мао», и те, кто гордился трудностями, и еще многие-многие другие… словом, на все случаи жизни. У него на руках была полная колода карт: джокер, черви, пики, трефы, бубны… Стоило сверху потребовать какой-нибудь «образец», как он тут же выбрасывал нужную карту. Он становился все искуснее в «игре» и, уже не удовлетворяясь скромной ролью «распространителя опыта», мечтал схватить «козырную». Ему удалось это наконец два года тому назад, когда он прогремел на всю страну с одним «великим образцом». По этому случаю в дивизии под его началом была организована большая выездная лекционная группа, якобы пропагандировавшая образцовых бойцов, а на деле создававшая ореол вокруг самого Цинь Хао. Увенчанный лаврами победителя в «мастерстве воспитывать новых людей на идеях Мао», Цинь Хао получил доступ в Зал народных собраний и стал делегатом IX съезда.

– Старина Го! – горячо начал Цинь Хао. – Мне следовало, конечно, раньше прийти поговорить с тобой, сразу после приказа, но у меня в душе тоже… Э-э, да мы же, в конце концов, старые боевые друзья… Поэтому, раз уж принято такое решение, мой совет – отнесись к нему правильно.

– Ну на это-то у меня хватит сознательности! – холодно усмехнулся Го. – Думаю, коснись тебя такое наказание, многие отнеслись бы к нему правильно.

Го хорошо знал, что в штабе дивизии многие были напуганы злоупотреблением властью со стороны Цинь Хао и были бы рады его падению.

– Хорошо сказано! – рассмеялся Цинь Хао. – Поверь, я в состоянии трезво оценить самого себя и знаю, что не пользуюсь большой симпатией. Еще в старину говорили: «Когда дерево высится над лесом, ветер ломает его, когда человек возвышается над толпой – люди осуждают его». А разве ты сам, Го Цзиньтай, не таков? Но твои недюжинные способности были направлены не по назначению. Поэтому не надо видеть в этой развязке сведение личных счетов между нами. В определенном смысле это неизбежное следствие исторического развития: кто-то отстает, плетется в обозе, кто-то отсеивается. Мне, поверь, не хотелось бы, чтоб ты был среди них…

– Охотно верю, – с усмешкой отозвался Го, – лишний человек – еще одна рабочая сила, тем более что у меня никто даром хлеб не ел. В бытность командиром я тоже мечтал, чтобы за мной шло как можно больше людей, готовых на самопожертвование. Но я никогда не стану плясать под чужую дудку и, даже умирая, хочу чувствовать почву под ногами и хочу знать, за что.

– Ты слишком драматизируешь события, – сказал Цинь Хао.

Он встал, подошел к окну, долго смотрел на улицу.

– Перспективы строительства прекрасные, бойцы с большим энтузиазмом работают дни и ночи, уже наполовину закончили проходку Зала славы. Дней через двадцать соединим отводные штреки, укрепим своды, и тогда не страшны никакие дожди!

Но Го, много лет знавший Цинь Хао, уловил, что было скрыто за словами – неуверенность в успехе Луншаньской стройки.

– Что ж! Пусть Луншаньская стройка принесет тебе славу! – насмешливо сказал он.

Но в душе у него не было и тени злорадства. Он предпочел бы головокружительную карьеру Цинь Хао гибели солдат и стройки.

– Если я окажусь прав, – глядя прямо в лицо Цинь Хао, спросил он, – и стройку не удастся довести до конца, как ты поступишь со мной?

Цинь Хао уклонился от прямого ответа.

– Как старый товарищ дам тебе совет: когда идешь на лодке под пролетом моста, убери мачту и спусти паруса, не то их сломает. В такое время, как сейчас, лучше все как следует обдумать, прежде чем делать.

– История рассудит нас и воздаст всем по заслугам.

– Ты читал «Троецарствие»? – неожиданно спросил Цинь Хао.

Го не ответил.

– Мне кажется, тебе не мешает подумать о сражении при Гуаньду между Цао Цао и Юань Шао. В свите Юань Шао был некто Тянь Фэн, его конец глубоко поучителен…

Го Цзиньтай в недоумении посмотрел на Цинь Хао, не произнеся ни слова.

– Ладно, не будем заглядывать вперед. Ты много лет занимаешься строительством подземных объектов, – осторожно зондировал почву Цинь Хао, – так вот, партком дивизии постановил отправить тебя на откорм свиней, но я лично считаю, что тебя надо оставить в ударном отделении. Решай сам, я не неволю тебя.

С этими словами Цинь Хао встал, накинул на себя плащ, собираясь уходить.

– Я решил, останусь с ударниками, – сказал Го Цзиньтай.

Цинь Хао с улыбкой вышел из барака, думая, что острому ножу не страшна толстая шея – вот и этого упрямца он обломал.

15

По воинскому уставу солдат не положено отпускать в увольнение поодиночке, поэтому Чэнь Юй попросил послать с ним кого-нибудь в город. Пэн Шукуй, подумав, отправил с ним Лю Циньцинь: она была, во-первых, свободнее других, к тому же сказалось и пристрастие командира – ведь это означало дать ей день отдыха. Девушка, целые дни проводившая в подземных тоннелях и бараках, должна чувствовать себя несчастной. Пэн Шукуй, разделяя горе своей невесты, с особым сочувствием относился к судьбе Лю Циньцинь и ее подруг. Потому-то накануне, не раздумывая, он взял на себя вину за разбитую крышку. А ночью, когда он тщательно проанализировал все, его охватил запоздалый страх. Он замешан в деле комбата: рапорт о его выдвижении Инь Сюйшэн до поры до времени припрятал, выжидает, как он себя поведет, а тут, как назло, эта разбитая «золотая шишечка»! Чэнь Юй, правда, бравирует, говорит, что дело, мол, яйца выеденного не стоит, но, не приведи бог, дознается Цинь Хао до правды, тогда оно не уступит «инциденту со здравицей»… Тут Пэн в сердцах оборвал себя, пошел он к черту, этот Цинь Хао! Сейчас только одна Цзюйцзюй по-настоящему тревожила его. С тех пор, как она убежала из дому, по его расчетам прошло более двадцати дней, а от нее ни слуху ни духу… Поэтому, когда Циньцинь прочувствованно обратилась к нему с благодарностью, ее голос отозвался в его душе печалью и горечью. С тяжелым вздохом он резко обернулся, нечаянно наступил на заступ, тут же подхватил его и сердито бросил: «Идите!»

На грузовике со стройматериалами Чэнь Юй и Лю Циньцинь отправились в город. В провинциальном центре они первым делом зашли в универмаг выполнить поручения товарищей и накупили всякой мелочи, как-то: почтовой бумаги, конвертов, зубной пасты, мыла, а потом в магазине канцелярских принадлежностей – бутылочку универсального клея. На все у них ушло меньше часа. Чэнь Юй спрятал счета, поздравил Циньцинь с «благополучным завершением дела», после чего, радостные, они выскочили на улицу.

– Разве мы уже выполнили задание? – робко спросила она.

– Будь спокойна, – с довольным видом ответил он. – Вернемся, приклею шишечку к крышке, так что комар носа не подточит. А будет настроение, я еще подретуширую это место краской яшмового цвета – увидишь, никто не заметит шва.

Циньцинь облегченно вздохнула.

– Чэнь Юй, а правда, что там была трещина? Я много раз рассматривала кружку и что-то ничего не увидела.

– Да брось, стоит ли так дотошно разбираться в этом? Ложь и правда поменялись местами, а бездействие иногда мстит за себя, не так ли? – загадочно произнес он.

Циньцинь непонимающе захлопала длинными ресницами.

Они не спеша, как на прогулке, прошли по главной улице из конца в конец. Чэнь Юй давно придумал, как они проведут время: выполнив задание, побродят по городу, зайдут куда-нибудь закусить, потом в кино, словом, такой случай выпадает не часто, и им надо воспользоваться. Давно живший как в неволе, Чэнь Юй мечтал посмотреть, как теперь выглядит внешний мир, насладиться яркими цветами, шумом и гомоном торговых рядов.

По улице сплошным потоком двигались телеги, запряженные ослами и лошадьми, у которых сзади болтались увесистые навозные плетенки, что не делало, правда, улицу чище – тут и там на ней лежали навозные кучи. Чэнь Юй с удивлением обнаружил, что с этих навозников иногда разбрасывали агитлистовки. «Великая культурная революция» определенно имела тут свой, местный колорит. Главной достопримечательностью улицы были стоящие с двух сторон щиты с дацзыбао. В этом местечке, где все знали друг друга, каждая новая листовка с критикой вызывает озабоченное внимание. Поэтому стоило лишь отойти человеку с ведерком клея и метлой, как дацзыбао окружали плотной стеной и начинался обмен мнениями. На пятачке в центре, где одного громкоговорителя вполне хватало, чтобы привести в неистовство всех здешних собак и кур, сейчас орало сразу два. Циньцинь стало не по себе. Огромные красные и черные иероглифы дацзыбао с перечеркнутыми крест-накрест именами, пронзительные выкрики, несущиеся из микрофонов, привели ее в содрогание. Циньцинь вышла из семьи «правых» и болезненно реагировала на все это. Невольно прибавив шаг, она старалась держаться ближе к Чэнь Юю, чувствуя себя рядом с ним в большей безопасности. Чэнь Юй рассеянно озирался по сторонам и вскоре стал замечать, что все вокруг глазеют на них. Вначале такое внимание даже польстило ему, но зевак становилось все больше, а обернувшись, он увидел, что за ними увязалась стайка сопливых малышей. Они вызывали какой-то нездоровый интерес к себе: Чэнь Юй с его свободной, изящной манерой держаться и красавица Лю Циньцинь в военных формах, невесть откуда взявшиеся на улицах города, не могли пройти незамеченными мимо любопытных взоров и не вызвать всяческих толков. Какие-то женщины обогнали их сбоку, оглянулись и, не переставая судачить, пялились на них.

– Откуда они взялись? Никогда раньше не видела.

– Говорят, в горах Луншань есть важный военный объект. Туда никого не пускают. Солдаты там не из простых, а из семей крупных руководящих работников…

– А-а, так, значит, эта парочка…

– Хорошо-таки быть солдатом! Ишь какие довольные!

Циньцинь покраснела, не зная, куда деваться от стыда, досадуя, что поехала в город. Пока ее товарищи работают в поте лица, она тут шатается по улицам и на нее смотрят так, словно она…

– Хватит, Чэнь Юй, поехали скорей обратно.

Его радостное настроение тоже улетучилось. В пересудах прохожих было не только непонимание того, Кто они, но и что-то постыдное для них. «Ишь какие довольные!» Довольные? Эх!.. У него мелькнула странная мысль: послать бы в Луншань на проходку тоннелей кого-нибудь из этих, что надрываются здесь в громкоговорители и расклеивают дацзыбао!

Они повернули обратно, аппетит пропал. Придя на станцию задолго до отхода автобуса, они молча закусили купленными лепешками. В четыре часа автобус подвез Чэнь Юя и Циньцинь к северным предгорьям Луншаня. Отсюда до первой штольни было семь-восемь ли по горной дороге. По новому шоссе курсировали военные машины со стройматериалами. Молодые люди переглянулись, ни у одного из них не было желания трястись в кузове, хотелось после испытанной в городе неловкости расслабиться, прогуляться.

– Тьфу ты, сегодняшние планы лопнули как мыльный пузырь! – подтрунивал над собой Чэнь Юй.

– Сам виноват! Вздумал шататься по городу…

– Виноват? – засмеялся Чэнь Юй. – Вот уж с больной головы на здоровую! Это все твоя красота наделала…

Циньцинь вспыхнула, ему вдруг тоже стало неловко. Раньше Циньцинь, смеясь, отбивалась от его шутливых любезностей, и они чувствовали себя непринужденнее в обращении. В студенческие годы в гастрольных поездках, на марше, когда девушка отставала от агитотряда, он брал ее рюкзак, помогал ей. Циньцинь в ответ не рассыпалась в благодарностях, ее «спасибо» звучало спокойно и насмешливо. Они, бывало, не спешили догнать колонну, и пока беседа легко перескакивала с одной темы на другую, все незаметнее бежала под ногами дорога…

Вот и теперь, остановившись у развилки, Чэнь Юй показал на маленькую тропинку в лесу, Циньцинь согласно кивнула головой. Они медленно свернули на нее. После грозы и дождя горный воздух был особенно свеж. Благоухали распустившиеся полевые цветы, густые заросли трав источали дурманящий, пьянящий запах. С гор стекал ручей и, разбиваясь о камни, рассыпался в жемчужины брызг, наполняя серебристыми переливами тихое безлюдье ущелья. То была музыка небожителей, исполняемая на нерукотворных инструментах великой природы. Циньцинь, забыв обо всем, сбежала к ручью, сняла фуражку, нагнувшись, пригоршнями стала набирать воду, выпила, умылась, пригладила мокрой рукой волосы, потом с таинственным видом повернулась к Чэнь Юю.

– Вслушайся, это звуки арфы…

Чэнь Юй улыбнулся.

– Ты любишь музыку и слышишь ее повсюду. Сравнения всегда субъективны: для тебя это музыка, а для наших ребят, окажись они здесь, это место показалось бы прекрасной купальней.

– Фи! – поморщилась Циньцинь. – Ты все-таки прагматик, хотя и занимаешься искусством.

Рассмеявшись, он прилег на траву, подложил под голову камень.

– А знаешь, – сказал он, не вынимая изо рта травинку, – с твоим приходом темпы проходки сразу выросли.

– При чем тут я? – удивилась Циньцинь. – Я же ничего не делаю!

– Красота обладает огромной действенной силой…

– Ух, опять ты за свое! – рассердилась она.

– Нет-нет, правда! – серьезно заговорил Чэнь Юй. – Это объективный закон. Всем людям присуща любовь к красоте и тяга к прекрасному. Я раньше думал, что только художнику дано тонкое ощущение красоты и вечный поиск ее, но это совсем не так… Знаешь, Сунь Дачжуан, например, такой взрослый парень, он еще ни разу не был в зоопарке, но ты бы видела, с каким упоением он слушал мой рассказ о бамбуковом медведе. Такие, как он, конечно не видели скульптур Родена и картин великих художников, не знают о Венере с отбитой рукой, не подозревают, что на свете есть божественный Лувр, но это вовсе не значит, что в них не живет жажда прекрасного. При виде красоты все в них готово трепетно откликнуться на нее. Культ прекрасного часто сильнее культа идолов…

Циньцинь молчала. Слова Чэнь Юя задели ее за живое… На небе занималась яркая заря. В лучах заходящего солнца, похожего на нарядную, стыдливую невесту, осененный темными горами и зеленью леса берег казался поистине райским местом. Циньцинь не спеша вынула из ранца альбом Чэнь Юя и принялась внимательно разглядывать свой портрет.

– Что там у тебя? – поинтересовался он.

– Эх ты, потерял альбом и даже не хватился!

– Ой! – испугался Чэнь Юй, вскакивая с места. – Как он попал к тебе? Он не для показа.

– Как же так? – повернулась к нему Циньцинь. – Нарисовал, а смотреть запрещаешь. Кстати, у тебя нет моей фотокарточки, как ты сумел по памяти так похоже изобразить меня?

– Закрою глаза, представлю, потом открою и рисую, – ответил он, не сводя глаз с девушки.

Она потупилась, избегая его взгляда.

– Но в жизни я не такая хмурая, – поддела она Чэня.

– Когда я закрываю глаза, я вижу тебя именно такой.

– Ты настоящий волшебник! Но с чего ты взял, что я распоряжаюсь музами поэзии и музыки?

– Потому что то и другое прекрасно. Источник, из которого берут начало музыка и стихи, – человеческая душа. Прислушайся… – И он закрыл глаза, словно приглашая ее вслушаться в музыку души.

– «Но она обречена быть музой „tragōidia“», – прочла она надпись под рисунком. – А что такое „tragōidia“?

– Это греческое слово, оно означает «трагедия», буквально «песня горных козлов». В Древней Греции был обычай приносить богам в жертву живых людей, потом его изменили и на заклание стали приносить горных козлов.

– Трагедия? – переспросила, изменившись в лице, Циньцинь. – Так я правлю трагедией, обречена на заклание?

Он больше не слышал музыки ручья. Спохватившись, что обмолвился, он поспешил сказать:

– Да нет, трагедия – это тоже прекрасное, в известном смысле трагедийная красота имеет даже большую силу воздействия, в общем…

Циньцинь сидела с непроницаемым лицом.

«Эх, – клял себя Чэнь Юй, – совсем запутался, интеллигент несчастный, глотаю без разбору и финики и косточки, вот и сморозил по глупости…»

Предчувствие беды, о котором ей не следовало знать и которое будет теперь тревожить ее…

– Оставим этот разговор, Циньцинь, – мягко сказал он. – Смотри, как тут тихо, спой что-нибудь под журчание ручья.

Циньцинь немного успокоилась, вопросительно глянула на него, словно спрашивая: «А что спеть?»

– Спой детскую песенку, нашу любимую.

Она обвела глазами вздымавшуюся гряду гор, вздохнула и с пронзительной печалью тонким детским голоском, будто что-то вспоминая, запела песню о детях гор. Растроганный Чэнь Юй подхватил мелодию. Он часто пел эту песню в детстве, и его, городского мальчика, никогда не видавшего гор, она наполняла любовью к родной природе. Позабыв обо всем, они в упоении погрузились в мир детских воспоминаний, их пламенные взгляды, сталкиваясь, говорили об их чувствах, чистыми, искренними сердцами они тянулись друг к другу. Будь это обычное свидание молодых людей где-нибудь в парке, они прильнули бы друг к другу, обнялись и насладились прекрасным мигом любви. Но военная форма сдерживала их, и они продолжали сидеть все так же далеко друг от друга… нож разума безжалостно срезал росток любви.

В горах со стороны стройки раздался выстрел. Чэнь Юй встал, помог подняться Циньцинь.

– Пора возвращаться.

В молчании пройдя несколько шагов, они, не сговариваясь, повернулись и бросили прощальный взгляд на берег ручья.

– Чэнь Юй, – через некоторое время обратилась к нему Циньцинь, – мама в письмах спрашивает о тебе, передает привет.

– А я еще ни разу не написал ей, – с раскаянием сказал он. – Будешь писать, кланяйся от меня, не рассказывай о моих горестях, ей своих хватает. Просто скажи, что в Луншань я приехал, чтобы познакомиться с жизнью.

– Она не ответила на два моих последних письма, в одном из них я спрашивала, почему она не ест рыбу и не позволяет есть мне. По-моему, тут есть какая-то тайна.

– Раз уж взрослые решили что-то скрыть от тебя, лучше не допытываться, – уклончиво ответил он, припомнив ходившие в худучилище слухи, что это связано со смертью ее отца.

Стройная фигурка Циньцинь плыла перед ним в ярко-красных лучах вечерней зари. Она прекрасна, как небесная дева из чертогов богини Сиванму, она не похожа на земную женщину, вдруг подумал он. И непонятная грусть сжала его сердце…

16

Прошло уже два дня, как Го Цзиньтай был переведен рядовым в ударное отделение. Его приход и расстроил Пэн Шукуя, и обрадовал. Расстроил потому, что комбата всю жизнь преследовали неудачи, за двадцать семь лет службы он уже трижды был разжалован. Обрадовал потому, что с его приходом отделение обретало надежную опору.

После того как благодаря находчивости Чэнь Юя уладили инцидент с «золотой шишечкой», Инь Сюйшэн доложил комиссару Циню о случившемся. Тот, ни словом не упрекнув за происшедшее, велел Инь Сюйшэну от своего имени подбодрить ударное отделение, чтобы оно прилагало еще больше усердия в работе. Но тут навалилась новая беда: в штреке одна за другой стали возникать угрожающие ситуации.

За комбатом Пэн Шукуй ходил в штаб батальона позавчера утром. Они не виделись больше двух недель, с тех пор как тот был освобожден от должности и находился под следствием. При виде Го Цзиньтая Пэн Шукуй еле сдержал слезы.

– Пошли, пошли! Я рад, что вернусь в отделение и буду вместе со всеми, – с улыбкой успокоил его Го Цзиньтай, берясь за свой вещмешок.

– Комбат, – сказал Пэн Шукуй, положив руку на вещмешок, – сначала выслушайте, что я вам скажу. Теперь надо больше думать о своем здоровье. Ребята на вашей стороне и все понимают. Я же знаю, вы как возьметесь за работу, так забываете обо всем на свете. И будьте осторожны в словах, особенно в присутствии моего заместителя… – Пэн Шукуй заметил, что Го Цзиньтай слушает его безучастно. – Комбат, прошу вас об этом!

Го Цзиньтай кивнул, давая понять, что он принял к сведению советы своего бывшего подчиненного. Го привык жить с бойцами одними помыслами, одними надеждами, остальное для него не имело значения.

– Как дела дома? Как Цзюйцзюй? – поинтересовался Го Цзиньтай по пути в расположение роты.

– А-а… – Сердце Пэн Шукуя сжалось, но он тут же спохватился, что нельзя расстраивать комбата еще и своими бедами. – Да ничего… Эх, работаем сейчас со страхом в душе, того и гляди беда случится. Где уж тут о другом думать!

– Последние дни зарядили дожди, как дела в забое?

– Чем дальше, тем хуже. А мы худую одежку худой дерюжкой латаем: пройдем чуть-чуть и скорее ставим крепь, только и печемся о безопасности. Иначе не ровен час покалечит кого, а ведь у каждого дома родные, близкие.

Прибыв в расположение роты, Го Цзиньтай оставил вещмешок и пошел с Пэн Шукуем в штрек. После сильных дождей на своде штрека, достигшего уже двадцатиметровой отметки, появилась течь. Время от времени слышался стук мелких камней о верхняки крепи. Отверстие штрека шириной в семь метров и высотой в четыре метра было похоже на разинутую пасть тигра, готового проглотить ударное отделение.

– Проходку прекратить, всех людей бросить на крепь! – решительно скомандовал Го Цзиньтай, ознакомившись с положением дел. – В таких условиях спешить с проходкой – себе могилу рыть!

Ударное отделение, а за ним и все остальные прекратили проходку и занялись крепью. Инь Сюйшэн молчал, соглашаясь с тем, что вся рота действует по указаниям Го Цзиньтая. Как человек умный, он понимал: горные работы – это не сбор арбузных корок или изготовление ножек для табуреток! К тому же Цинь Хао дал ему негласное указание относительно Го Цзиньтая: «Политическое поведение контролировать, технические знания использовать». Да, умные люди не надрываются сами, творя чудеса, а ловко используют достижения других, чтобы подать себя в лучшем свете!

В итоге напряженной работы роты в течение двух суток все четыре штрека Зала славы были дополнительно укреплены – на каждую пару стоек было уложено еще по одному бревну. Однако и это не успокоило Го Цзиньтая. Стремясь максимально сократить сотрясение грунта и ширину фронта проходки и тем самым смягчить силу возможного удара, он перед окончанием рабочего дня снова приказал Пэн Шукую: завтра работать только одним отбойным молотком, а высвободившихся людей направить на подноску крепежных стоек, размещая их по обеим сторонам штрека на случай чрезвычайных обстоятельств. Кроме того, он обсудил с Чэнь Юем ряд других мер, наказав ему строго следить за соблюдением техники безопасности.

Разжалованный Го Цзиньтай стал не только мозговым центром ударного отделения, но и «начальником штаба строительства» всей роты. Все, что делалось в ударном отделении, копировали, не сговариваясь, все остальные. Все в роте сверху донизу почувствовали себя намного спокойнее, словно приняли успокоительные таблетки.

Сегодня перед заступлением на смену у Пэн Шукуя неожиданно произошла стычка с Ван Шичжуном. Когда Пэн Шукуй закончил разнарядку на работу, тот вдруг зашумел:

– Остановить один отбойный молоток! Это только трус мог придумать! Ударное отделение не может подавать такой пример!

Свое недовольство он носил в душе уже несколько дней. С приходом Го Цзиньтая в отделение все, что ни делалось, было Ван Шичжуну не по душе. Ведь ясно же, что человека перевели сюда на перевоспитание, а все так и вьются вокруг него, заглядывают ему в рот, делают так, как он говорит. Начальство не раз призывало всех «не бояться трудностей, не бояться смерти», наращивать темпы проходки. На прошлой неделе политрук сказал Ван Шичжуну, что комиссар очень одобрительно отзывается о его производственных успехах, активном участии в развертывании критики и выражает надежду, что он и дальше будет продолжать в том же духе. А Го Цзиньтай как пришел, так сразу стал требовать: тут надо действовать осторожно, там надо обеспечить безопасность. Все, что он говорил и делал, шло вразрез с указаниями комиссара. Он удивлялся, разве Го Цзиньтай, а не комиссар и такие люди, как он, Ван Шичжун, обеспечил двойную славу батальону – героизм «первой роты форсирования реки» и доблесть ударного отделения?! Одно то, что ради установки дополнительной крепи проходка была приостановлена на два дня, выводило его из терпения. А сегодня – на тебе! – требуют работать только одним отбойным молотком! Как тут не возмутиться!