Текст книги "Царь-дерево"
Автор книги: А Чэн
Соавторы: Цзян Цзылун,Ли Цуньбао,Шэнь Жун,Чжэн Ваньлун,Ван Аньи
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)
– Смотри, товарищ Ци, снова анонимка о Наследникове! – Он сел перед столом и протянул своему заму письмо.
Ци Юэчжай, взяв письмо, поглядел на первого секретаря. За это время тот сильно осунулся и, говорят, не мог спокойно проглотить даже маньтоу – булочку, испеченную на пару. Да, быть первым секретарем несладко! Он десять лет не занимал никакой приличной должности, верил, что в один прекрасный день перед страной вырастет целая гора счастья, а все оказалось значительно сложнее. Немудрено, что за последние месяцы он так дико устал.
По сравнению с ним Ци Юэчжай был почти толстым. Уже несколько месяцев шел пересмотр старых дел, но занимался ими в основном Фэн Чжэньминь, каждый раз обсуждая их на бюро укома. Дела, требовавшие пересмотра, он ставил на бюро, как бы они ни были трудны, а те, что можно было отложить, даже не выносил на обсуждение. Если человек грабил или избивал людей, он не мог рассчитывать на пощаду, но если он всего лишь совершил ошибку или что-нибудь неосторожно сболтнул, его реабилитировали.
Некоторые из дел, обсуждавшихся на бюро, были связаны с Ци Юэчжаем, и ему приходилось давать по ним объяснения, однако Фэн Чжэньминь не цеплялся к нему. Постепенно, день за днем, Ци Юэчжай почувствовал, что первый секретарь не так уж плох, у него есть своя политика и быть его заместителем достаточно безопасно. Но движение за пересмотр старых дел еще не кончилось; может быть, у него есть какая-нибудь тяжелая артиллерия, которую он в последний момент пустит в ход, перейдя в решительное наступление? Это трудно предсказать. Пока верхи полны энергии, Фэн Чжэньминь тоже будет действовать вслед за ними. Думая об этом, Ци Юэчжай не торопился быть хорошим заместителем. То, что ему поручали, он делал, а на остальное смотрел сквозь пальцы. Так, живя несколько месяцев относительно спокойной жизнью, он и почувствовал, что располнел.
Сейчас он развернул письмо, пробежал его глазами и невольно похолодел. Опять этот безымянный коммунар! Кто же это все-таки и откуда столько знает? Можно подумать, будто он проводил расследование вместе с Цю Бинчжаном или вошел в деревню сразу после того, как тот оттуда вышел. Что это значит?
– Как ты думаешь, товарищ Ци, что делать с этим письмом? – спросил Фэн Чжэньминь, склонив набок голову и облокотившись о стол.
Ци Юэчжай не ответил прямо на вопрос, а только сказал:
– К сожалению, товарищ Цю Бинчжан не отличается особенно углубленным стилем работы. Я уже ругал его за то, что он не пожил в Наследникове хотя бы несколько дней…
– А стоило ли ругать его? – прервал Фэн Чжэньминь. – Как ты думаешь, стоит ли вообще проверять это письмо?
Вот тебе и на! Конечно, в уком ежедневно приходит столько писем, что по каждому не пошлешь проверяющего, но это письмо касается Наследникова, которое уком в течение многих лет объявлял образцовой деревней. Сейчас повсюду разоблачают фальшивые примеры, «черные образцы», газеты пишут об этом каждый день, называя их наследием «банды четырех». Наследниково объявил образцовой деревней Ци Юэчжай, и если теперь воспрепятствовать проверке, это будет свидетельствовать о его необъективности. К тому же первое письмо Фэн Чжэньминь потребовал проверить, значит, считает этот вопрос важным. Сейчас аноним снова написал и обвиняет даже проверявшего. Как же не дать ход расследованию?
– Стоит! – демонстрируя свою твердую позицию, ответил Ци Юэчжай. – Раз уж начали проверять, нужно проверить до конца!
Фэн Чжэньминь вытащил из кармана пачку сигарет, постучал по ней сигаретой, из которой сыпался табак, и, поколебавшись, медленно произнес:
– Вообще-то я думаю, это письмо не надо проверять. Сейчас главное в нашей работе с письмами – реабилитировать несправедливо осужденных. Ведь «культурная революция» бушевала целых десять лет, посчитай, сколько коммунистов, кадровых работников и простых людей репрессировано! Если не разобраться с их делами, не сбросить жернова, давящие на этих людей, они не смогут жить нормально.
Ци Юэчжай кивнул. Да, в этом есть резон. В каждой политике должен быть свой акцент, в работе с письмами тоже – среди них бывают и важные, и не очень важные.
– Обрати внимание, – продолжал первый секретарь, глядя на лежащее на столе письмо, – автор не говорит, что Ли Ваньцзюй как-нибудь навредил ему. Выходит, аноним не принадлежит к числу несправедливо осужденных. Он все твердит о том, что Ли Ваньцзюй кого-то обманывает, неправильно ведет себя и так далее. Конечно, такие дела тоже нужно расследовать, но сейчас у нас силы ограниченны, так что можно и подождать.
Ци Юэчжай снова кивнул. Ему и самому казалось, что здесь есть элемент склоки. Фэн верно рассуждает, это письмо можно и отложить.
– Но раз ты считаешь, что его нужно проверить, я согласен с тобой: давай проверим!
Первый секретарь наконец зажег сигарету, глубоко затянулся и выпустил клуб дыма.
На этот раз Ци Юэчжай не кивнул. Он думал о том, что его начальник все-таки отнюдь не прост. Если хочешь проверять, я не собираюсь мешать тебе, но зачем делать такие большие круги и задуривать мне голову? Так внутри партии вопросы не обсуждаются! И Ци Юэчжай решил говорить в открытую:
– Если бы это письмо касалось другой деревни, его можно было бы отложить. Но Наследниково – иное дело. Его уком в течение многих лет ставил другим в пример! Аноним обвиняет Ли Ваньцзюя, однако метит вовсе не в него. Ты только что говорил, что Ли Ваньцзюй не вредил автору, стало быть, и повода для мести нет. Аноним метит в меня!
Ци Юэчжай так разволновался, что его бледное лицо налилось кровью. Фэн Чжэньминь с недоумением наблюдал за ним и некоторое время не знал, что сказать.
– Я согласен, что в работе с письмами должен быть свой акцент, – возбужденно продолжал Ци Юэчжай, – и что самое главное – пересмотр дел несправедливо осужденных. Но письма, касающиеся многих, особенно важны. Данное письмо принадлежит именно к такому типу, поэтому я настаиваю на расследовании. Пусть вся вода спадет и камни обнажатся!
Фэн Чжэньминь долго не отвечал. Лишь увидев, что его заместитель немного успокоился, он начал:
– Старина Ци, я думаю, что твое имя нельзя намертво связывать с Наследниковом. И вряд ли это письмо направлено против тебя. Если бы автор был твоим врагом, ему было выгоднее подписаться и открыто навесить на тебя с десяток преступлений, а он написал анонимку. Почему он боится и делает такие сложные виражи?
Ци Юэчжай опустил голову и задумался: «Да, пожалуй. Обвинить меня было бы очень легко. Зачем же ему «отбрасывать близкое и искать далекое»?
– Мы с тобой работаем вместе недавно и еще не очень понимаем друг друга, – продолжал первый секретарь, – но одну вещь мне хочется сказать тебе: за десять лет «культурной революции» некоторые товарищи наделали ошибок, а другие нет, однако это вовсе не значит, что они лучше. Я, к примеру, сразу был арестован и просидел десять лет, так что и хотел бы натворить глупостей, да не мог. А тебя выпустили раньше, привлекли к работе, но в тех сложных условиях работать без ошибок было просто невозможно!
Слушая все это, Ци Юэчжай постепенно успокаивался, лицо его приняло нормальный оттенок. Фэн Чжэньминь встал и пошел к выходу:
– Итак, снова пошлем человека в Наследниково! Может быть, получше разберемся в тамошней обстановке.
– Теперь, наверное, надо послать члена бюро, – предположил Ци Юэчжай. – В прошлый раз посылали заведующего канцелярией, но он, что называется, не заметил ни бровей, ни глаз. Теперь хорошо бы послать кого-нибудь повыше.
Фэн Чжэньминь, уже подошедший к двери, вдруг повернулся:
– Я думаю, старина Ци, лучше тебе лично поехать!
– Мне? – изумился Ци Юэчжай. В сердце у него снова заныло: «Не иначе как первый секретарь считает меня покровителем Наследникова. Боится, что я прикрываю его, что никто другой не сдвинет этот камень, вот и решил послать меня самого. А может быть, думает, что я все равно не сделаю ничего путного, и хочет отправить меня с глаз долой? Или это новый вид ссылки?»
– Ну как, старина Ци? – спросил Фэн Чжэньминь.
– А удобно ли мне ехать? – вырвалось у Ци Юэчжая.
– Почему не удобно? Ты сам эту деревню выдвигал. Если Ли Ваньцзюй действительно ведет себя плохо и люди им недовольны, замени его более подходящим человеком. А если за ним нет ничего серьезного, можешь поддерживать его и дальше, помочь ему крепить авторитет в коллективе. Воспитать образцового руководителя нелегко, а терять его тем более обидно!
– Хорошо, я поеду, – единственное, что осталось ответить Ци Юэчжаю.
Дневник второго секретаря
9 сентября
Сегодня после обеда приехал в Наследниково. Со мной – молодой Ван из канцелярии. Сначала я хотел включить в комиссию еще заместителя секретаря парткома коммуны, но Фэн отсоветовал. Он считает, что, когда комиссия большая, от нее шума слишком много, люди начинают ее бояться и это мешает выяснять истину. Цю Бинчжан тоже обошел коммуну, но из других соображений: как он говорил, у Ли Ваньцзюя плохие отношения с правлением коммуны; если бы представитель коммуны участвовал в заседании, это могло бы осложнить дело. В этом, конечно, есть логика, но ведь в каждом вопросе бывают две стороны: достоинства совсем не исключают недостатков, а недостатки – достоинств. Если бы кто-нибудь из коммуны присутствовал, он помог бы вскрыть слабые места и тем самым представить дело всесторонне. Но раз Фэн решил обойтись без коммуны, мне неудобно было возражать.
Я уже много лет не жил в деревне, и эта поездка оказалась приятной. По обоим берегам реки Наследниковки созрел гаолян, налилась соками кукуруза – видать, нынешний год снова будет урожайным. Честно говоря, мы, уездные кадровые работники, тут почти ни при чем: главное – в хорошей погоде, в том, что само небо следует людским желаниям. Не понимать этого – значит прийти к полной путанице.
Правление объединенной бригады разместило нас в доме тетушки Лю. Народу у них мало, она да старик, а сын работает в городе. Здесь очень тихо и довольно чисто. Тетушка Лю отнеслась к нам чрезвычайно сердечно, чуть не насильно постелила мне новый тюфяк, заявив, что уже начинается осень и легко простыть. А когда пожилые люди спят на кане и простуживаются, их может замучить ревматизм. Все-таки симпатичный народ крестьяне!
Вечером было собрание. Мы увиделись с кадровыми работниками объединенной бригады, но ни о чем существенном не говорили. Я не сказал, зачем приехал, Ли Ваньцзюй тоже нами не интересовался – как будто наш приезд ему не угроза. Но я думаю, что на душе у него нелегко, за неполный месяц уже дважды приезжают из укома. Как тут не волноваться?
10 сентября
Утром со мной произошел казус. Вернее, я допустил ошибку.
Еще до рассвета я вышел со двора, чтобы прогуляться в поле и подышать свежим деревенским воздухом. Дойдя до околицы, я увидел старуху, которая несла на коромысле воду. Старуха была маленькая, сгорбленная, коромысло тащила с трудом. Я решил, что она совсем одинока, и подошел, чтоб помочь. Сначала она ни за что не соглашалась, но потом все-таки сняла с плеч коромысло.
Я уже много лет ничего не носил на коромысле, однако с грехом пополам справился. Единственное, что меня угнетало, – странное поведение старухи: ни слова не говоря, она шла не сразу за мной, а на почтительном расстоянии и окликнула меня только тогда, когда надо было поворачивать. Поравнявшись со своим домом, она вдруг побежала вперед, загородила собой калитку и тихо сказала: «Не входите, я бывшая помещица!»
Признаюсь, я испугался. Торопливо поглядел по сторонам – нет ли зевак. На счастье, вокруг никого не оказалось, кроме двоих голозадых ребятишек, которые сидели на корточках и играли. Если кто-нибудь увидит, как секретарь укома носит воду вредителям, клеветы не оберешься!
У калитки я немного помедлил. Не войти – значит проявить чрезмерную осторожность и позволить обвинить себя в трусости; войти – значит навлечь на себя еще большие неприятности. В конце концов я все-таки решился войти и поглядеть. За несколько десятков лет работы, связанной с селом, я, откровенно говоря, ни разу не был в доме помещика или кулака и даже не знал, что у них там внутри. В общем, когда старуха открыла калитку, я с коромыслом вошел вслед за ней.
Двор дома оказался почти таким же, как обычные крестьянские дворы, и был очень чисто выметен. В середине росли подсолнухи, а по бокам стояли свиной загон и курятник. В загоне лениво дремала большая свинья. Несколько кур, уже выпущенных во двор, искали на земле, чего поклевать. Глупо сказать, но, увидев эту мирную деревенскую картину, я на мгновение подумал, что быть помещиком совсем неплохо даже в нашем обществе – по крайней мере меньше забот, чем у секретаря укома. Впрочем, это опасная мысль.
Я внес ведра в дом и еще не успел вылить их в чан, как заметил старика, вышедшего из комнаты. Он был среднего роста, очень худой, с крючковатым носом и красными, вечно моргающими глазами – словом, типичный помещик. В отличие от своей жены он оказался необыкновенно словоохотливым и сразу стал звать меня в комнату.
Но тут я уже решил не входить. Если войдешь, тебя обязательно усадят на кан, начнут угощать чаем и сигаретами, и тогда всякие классовые границы перепутаются. А если он к тому же станет жаловаться на свою несчастную жизнь, замараешься еще больше. Однако, очутился я на переднем крае классовой борьбы, мне было неудобно убегать, поэтому я остановился в сенях. Спросил, как зовут старика, он ответил, что Ли Цянфу, но все называют его Пятым дядюшкой, потому что он пятый сын в семье и живет здесь очень давно. Деревня в этом отношении невыносима, уже несколько десятилетий в ней проводят классовое воспитание, а крестьяне по-прежнему не могут избавиться от пережитков родовых отношений, что сказывается даже на их обращениях друг к другу. Не знаешь, смеяться или плакать! Это такая консервативная сила, что и буря «культурной революции» не смогла с ней ничего поделать.
Старик, похихикивая, сообщил, что он находится в каких-то дальних родственных отношениях с Ли Ваньцзюем, так что тот тоже называет его Пятым дядюшкой. Неудивительно, что аноним обвинял Ваньцзюя в искривлении классовой линии! Я напрямик спросил хозяина, не имеет ли он претензий к Ли Ваньцзюю. Старик снова хихикнул и сказал, что не имеет. Тогда я поинтересовался, хорош ли Ли Ваньцзюй как кадровый работник. Но старый помещик оказался очень хитрым и ответил: «В нашем положении о таких вещах лучше не говорить».
Мой утренний просчет заставил меня задуматься о том, что без классовых понятий все же обойтись нельзя. Когда я в следующий раз поеду в деревню, то обязательно, как это делалось прежде, расспрошу местных кадровых работников, где у них живут помещики и кулаки, чтобы случайно не попасть к ним и не стать посмешищем.
В первой половине дня я участвовал в сельскохозяйственных работах, собирал бобы. Я уже несколько лет не занимался физическим трудом, поэтому изрядно устал – особенно болели поясница, спина и ноги. Но я все-таки договорился со своим спутником Ваном, что во время этой командировки мы будем ежедневно по полдня работать в поле. Ли Ваньцзюй тоже трудился вместе с нами. Как и вчера, он разговаривал, смеялся и ни о чем не расспрашивал. Это противоречило всякой логике, нормальным человеческим чувствам и все больше заставляло меня думать, что за ним что-то есть. Если в деревню приехала высокая комиссия, ты должен по крайней мере спросить, зачем она явилась, почему молчит о целях своего приезда.
Но что за ним может быть? Я хоть и не очень хорошо его знаю, а знаком с ним уже давно. Каждый год во время партийного актива я слушал его выступления. Потом, когда между работниками укома распределяли подшефные деревни, я выбрал себе Наследниково. Мое шефство было во многом дутым, я никогда подолгу не жил в ней, но все же бывал там по нескольку раз в году, встречался с Ли Ваньцзюем на разных собраниях. В общем, я более или менее знаю обстановку в Наследникове и не могу представить, что за ним числится.
Конечно, любые заключения лучше делать в конце проверки, я не имею оснований заранее думать, что Ли Ваньцзюй ни в чем не виноват. «Культурная революция» действительно испоганила все в стране, от этого времени можно ждать чего угодно, и никто не вправе за него адвокатствовать.
С расследованием, которое проводил в прошлом месяце Цю Бинчжан, теперь все довольно ясно. Как и говорилось в письме, Цю устроил одно заседание и уехал, да к тому же на второй части заседания действительно клевал носом. Этот толстяк неисправим, любит поспать.
Но, как утверждает народ, выступали на заседании очень активно. Прояснилось и насчет критики Дэн Сяопина, и изображения кошек: факты эти были, хотя и в обычных пределах. Ли Ваньцзюя все оценивают довольно единодушно: это хороший или сравнительно хороший руководитель. Как видим, доклад Цю Бинчжана все-таки правдив.
Насколько можно понять, меньше всех выступала на заседании и обнаружила несколько подавленное настроение Чжан Гуйлянь из бригады подсобных промыслов. Не означает ли это, что она имеет претензии к Ли Ваньцзюю, но не посмела их высказать? Я поручил Вану завтра поговорить с ней отдельно.
Кроме того, непонятно, кто все-таки написал эти анонимки? Он наверняка не посторонний, а житель деревни – слишком уж хорошо осведомлен о прошедшем заседании.
11 сентября
Утром участвовали в физическом труде – копали батат. Чтобы развеять возможные сомнения коммунаров, я собрал их за полчаса до начала работы и сказал, что во всей стране и в нашем уезде обстановка сейчас хорошая, а в Наследниково мы приехали для того, чтобы заплатить старый долг; что раньше я шефствовал над деревней в основном формально и ни разу не жил в ней, теперь решил побыть здесь подольше и послушать мнение народа. Судя по оживленной реакции людей, мои слова произвели на них должное впечатление. Это еще раз заставило меня понять преимущества коротких собраний и речей. В дальнейшем, отправляясь в деревню, кадровые работники должны прибегать именно к таким формам. Иначе они и точки зрения масс не узнают, и людей будут надолго отрывать от дела.
Во второй половине дня я ходил по домам. Поскольку до этого я немного работал с коммунарами, они меня уже знали. Впрочем, едва я приехал в деревню, как все взрослые и дети сразу пронюхали, кто я такой. Принимали меня очень радушно. Я старался познакомиться с жизнью крестьян и выяснил, что по трудодням здесь платят довольно много – и зерном, и деньгами. Такого благосостояния нелегко добиться! Но когда я пробовал уточнить, сколько зерна приходится на душу в год, ответы звучали разные. Одни говорили, что четыреста десять фунтов, другие – четыреста двадцать, третьи вообще уклонялись. Тетушка Лю сказала, что обычная норма – триста восемьдесят шесть фунтов.
Когда я спрашивал мнения о кадровых работниках, особенно о Ли Ваньцзюе, все отвечали, что он хороший человек, «болеет душой за коллектив». Называть его недостатки решительно не желали. Это наводило на некоторые сомнения: разве бывают на свете люди без недостатков? Врагов у него в деревне якобы тоже нет. Странно. Если у Ли Ваньцзюя нет врагов, то кто же тогда писал анонимки?
Покончив с осмотром домов, я отправился в деревенскую сыроварню, которая перерабатывает соевые бобы. Сыроварня оказалась не маленькой, а ее продукция – нежной и белой как снег. По утрам здесь еще продают соевое молоко, неудивительно, что тетушка Лю каждое утро дает нам по чашке молока. Кроме сыра и молока, тут делают соевую лапшу – весь двор увешан этой лапшой, как сохнущими на солнце простынями. Когда я уходил с сыроварни, я видел немало крестьян, которые приезжали сюда за продуктами даже из других деревень. Торговля, похоже, идет очень бойко.
Заведует сыроварней человек лет тридцати с небольшим по имени Ли Чэндэ. Вид у него сугубо деловой, ходит в фартуке, покрикивает, а в глазах какой-то разбойничий блеск. Чувствуя, как он занят, я не стал останавливать его и разговаривать.
По-видимому, зажиточность Наследникова во многом связана с подсобными промыслами. Некоторые деревни не умеют развить их, выращивают только зерно, но чем больше сеют, тем больше беднеют. Так доходы крестьян никогда не поднять! Ведь нужно платить и за минеральные удобрения, и за ядохимикаты, и за электроэнергию, и за машины. В результате крестьяне стонут, государство вынуждено давать им дотации… Я всегда сомневался, что в землю нужно вкладывать столько минеральных удобрений – по-моему, органические куда лучше, а применение ядохимикатов тем более надо ограничивать. В одной овощеводческой бригаде злоупотребляли ядохимикатами и вырастили отравленные овощи, которые никто не решался есть. Сейчас этот вопрос еще недостаточно ясен, но будущее все покажет.
Тетушка Лю – очень сердечная женщина, о нас с Ваном печется неустанно, каждый день готовит разные блюда. Сегодня вечером подала нам оладьи, яичницу да еще соевый сыр, жаренный с луком. Все было таким вкусным, что я слегка объелся.
Интересно, что эта старуха беспокоится и о делах государства, много слышала о них. Особенно заботит ее слава коллектива: о своей деревне она не позволяет сказать ни одного дурного слова. Видно, что она предана Ли Ваньцзюю и другим кадровым работникам бригады, знает о доносе на Ваньцзюя и догадывается, что мы прибыли для расследования. В процессе разговора она явно волновалась. Мне очень хотелось ответить, что Ли Ваньцзюй – хороший человек, что мы не собираемся преследовать его, но пока еще я не могу ей этого сказать.
Сегодня Ван беседовал с Чжан Гуйлянь. Как я и ожидал, она хотела кое-что добавить на прошлом заседании, но не решилась. Оказывается, Ян Дэцюань, который вел протокол, – ее муж. Он тогда признался, что рисовал кошек на стенде критики, заявил, что к Ли Ваньцзюю это не имеет отношения, но последнее – неправда. Чжан Гуйлянь была недовольна недостаточной искренностью своего мужа и сказала, что насчет кошек он предварительно советовался с Ли Ваньцзюем, так что нельзя все спихивать на одного Яна.
По-видимому, эпизод с кошками еще требует уточнения, но, даже если мы уточним его, что это даст?
Самое противное, что помещик Ли Цянфу, как сообщил мне Ван со слов крестьян, повсюду рассказывает, что секретарь укома Ци к нему прекрасно относится: едва, мол, приехал в деревню, как заглянул к ним в дом и даже помогал носить воду. Да, недаром этот старый негодяй эксплуатировал народ, чтоб ему провалиться!..
«Классовую борьбу необходимо продолжать»
– Ваньцзюй, ты должен срочно что-нибудь придумать! Этот Ци…
Тетушка Лю ворвалась в дом Ли Ваньцзюя, но, увидев, что на кане сидят старый бригадир, секретарь комсомольского бюро Сяо Мэйфэн и другие кадровые работники, тут же замолчала.
– Ну, что случилось, тетушка? Говорите! – подбодрил ее Ваньцзюй, тоже сидевший на кане.
– Да ничего особенного. Вы заседайте себе! – Тетушка Лю попыталась сменить беспокойство на улыбку.
– Мы уже все обсудили, так что, если у вас есть дело, говорите скорей! – Ли Ваньцзюй подвинулся, освобождая ей место.
Каждый раз, когда в деревню приезжало начальство, его определяли к тетушке Лю. Она сама считала себя агентом местных кадровых работников и ежедневно докладывала им о своих постояльцах. При «банде четырех» из коммуны однажды прибыл представитель для выявления «незаконных доходов». Его тоже поселили к тетушке Лю, так она выведала цель его визита, мигом сообщила секретарю партбюро, вся деревня сговорилась и ушла от большой беды – обвинения в разбазаривании государственного провианта. С тех пор авторитет тетушки Лю среди масс заметно возрос, а она, как верный подданный, стала стремиться к новым заслугам. Ее активность была просто неудержима.
Увидев, что все руководители деревни, сидевшие в комнате, ждут ее доклада, тетушка Лю с торжественной миной уселась на кан, поджала под себя ноги и, вытаращив глаза, начала:
– Ох, этот секретарь Ци просто невозможен! Не смотрите, что он похож на белолицего интеллигента, говорит приветливо и все смеется, в душе у него темно! Рот держит на запоре, ни одного правдивого словечка не вымолвит! Я его три раза в день кормлю, так каждый раз за столом его пытаю. Ну и что ж вы думаете? Он мне всякую ерунду мелет, все хи-хи да ха-ха, а ни гор, ни воды не видать! Но вчера вечером я собственными глазами видела…
В речах тетушки Лю, как в газетных сообщениях, всегда было много воды. Руководители деревни знали это и почти не принимали ее всерьез, но слова «я собственными глазами видела», да еще произнесенные с таинственным видом, заставили навострить уши даже Сяо Мэйфэн, которая больше других недолюбливала тетушку Лю.
– Возвращаюсь я вчера из свинарника, слышу, мои болтуны уже умолкли, и вдруг вижу: в комнате у секретаря Ци свет. Я подкралась к двери, поглядела в щелочку: молодой Ван уже храпит под одеялом, а Ци что-то пишет в книге!
У Югуй не удержался и захохотал:
– Только и всего? А где вы видели кадрового работника, который бы не вел записей? Вы уж лучше не лезли бы в такие вещи!
– Хороший человек не может заниматься дурными делами! – сердито добавила Сяо Мэйфэн. – Как вам не стыдно подглядывать за людьми?
– А я о чем говорю? – ничуть не смутилась тетушка Лю. – Я тоже подумала, зачем подглядывать, когда можно просто поглядеть. Крикнула: «Товарищ Ци, вы еще не спите?» – и вошла. А он сразу эту книгу спрятал под подушку.
– Вы уж слишком подозрительны, тетушка! – засмеялся Ли Ваньцзюй. – Чего ему было прятать, когда вы все равно неграмотны?
– Да, я тоже так подумала. Если б он эту книгу прямо к лампе поднес, я и то в ней ничего бы не разобрала! Но я недаром столько вожжалась со всякими начальниками, не сробела. Пусть он большой человек, уездный секретарь, а я тоже не дура. Подсела к нему на кан и давай болтать о том о сем. Он ведь приветливый, налил мне воды и еще похвалил, как я хорошо готовлю. В общем, мы здорово поговорили. Он ничего не подозревает, а у меня свое на уме, вот я и вызнала у него все.
– Ну и чего же вы вызнали? – нетерпеливо спросила Сяо Мэйфэн.
Старуха огляделась и, убедившись, что вокруг нет посторонних, понизила голос:
– Утаивание зерновых.
Все молчали. Тогда она добавила:
– Секретарь Ци приехал, чтобы поймать нас на утаивании зерновых.
Это сообщение повергло всех в ужас. Только тогда тетушка Лю облегченно вздохнула и погладила себя по груди, как будто у нее с души свалился камень.
Подумав, Ли Ваньцзюй промолвил:
– Тетушка, а как вы это вызнали? Что он говорил?
– Чего об этом спрашивать? – Старуха явно считала вопрос ненужным, но все-таки ответила: – Мы с ним почти час болтали. Он спрашивал меня, я спрашивала его. Туда-сюда, вот я и выведала все.
– Понимаю, но какие слова-то вы говорили? – настаивал Ли Ваньцзюй.
– А чего тут трудного? Я говорю: «Товарищ Ци, вы человек в летах, почему не сидели спокойно в городе, приехали в такую даль, в деревню, да еще в поле работаете, утомляетесь?» – Старуха поморгала глазами, что-то вспоминая. – А он говорит: «Я плачу старый долг».
– Ну и чего тут нового? Он это еще сегодня утром, на собрании коммунаров, говорил! – буркнула Сяо Мэйфэн.
– Я спрашиваю: «Какой долг?» Он отвечает: «Старый». Я снова спрашиваю: «Что это за долг?» Он отвечает: «Я все время в уезде торчал, оторвался от жизни, не знал реальной обстановки, вот и приехал сюда, чтобы вернуть свой долг». Ну а раз заговорил, то о многом стал спрашивать: критиковали ли Дэна, рисовали ли кошек, как ведут себя наши помещики и прочее. Я смотрю, у него на все эти дела свой взгляд, не просто так разведывает. А в конце он сделал круг, навострил рога и спрашивает про зерно: сколько у вас в деревне земли, сколько зерна растите, по скольку на душу получаете, много ли муки выходит – все до тонкостей!
– Что же вы ему отвечали? – торопливо спросил У Югуй.
– Успокойся, бригадир. Меня хоть убей, я ничего не выдам! – снова вытаращила глаза тетушка Лю, демонстрируя, что она скорее умрет, чем согнется.
– А чего тут выдавать? – вскричала Мэйфэн. – Получаем на душу столько, сколько зарабатываем! Больше наработаем – больше и получим. Государству сдаем все, что полагается, остальное продаем или себе оставляем. Что за преступление, если коммунары съедят немного лишнего? Не крадем, не грабим, сами зарабатываем!
– Мэйфэн! Ты чего взбесилась? Сейчас не время для твоих детских выходок! – укоризненно и вместе с тем предостерегающе заявил старый бригадир. – Еще в древних книгах говорилось: «Для народа еда важнее, чем Небо», коммунары тоже зерном живут. Если ты схлестнешься с начальством и выложишь ему всю правду, оно возьмет и издаст приказ реквизировать излишки. Да еще будет считать это великим благодеянием, потому что в прежние времена и не так наказывали. И тогда вся деревня – и старые и малые – тебя просто придушит!
– Вот и я то же говорю! – кивнула тетушка Лю, очень довольная тем, что бригадир фактически поддержал ее.
Ли Ваньцзюй потеребил свои усики, поморгал глазами и сказал:
– Вообще-то утаивание зерновых – не такой уж большой грех. Старый председатель Мао, когда был еще жив, говорил, что это сохраняет народное добро. Если зерно находится в чанах коммунаров, оно, во-первых, делает жизнь крестьян более надежной, а во-вторых, позволяет меньше строить зернохранилищ, мешает их руководителям вечно кричать о том, что им некуда ссыпать зерно!
– Тут я с вами не согласна! – не сдержалась Мэйфэн. – Разве дело в нехватке зернохранилищ?! Сейчас главная проблема в том, что всех стригут под одну гребенку, хорошо работаешь или нет – получай триста восемьдесят шесть фунтов в год. Твоя бригада плохо работала и живет впроголодь; моя бригада изо всех сил вкалывала – тоже впроголодь. Разве это справедливо? Меня больше всего возмущает именно эта несправедливость!
– Ладно, не шуми! – осадил девушку бригадир. – Послушаем, что скажет Ваньцзюй.
– Я скажу, что у Мэйфэн одна справедливость, а у меня – другая, но обе они вроде бы разумны. Неразумными делами мы не занимаемся. Однако в наше время то, что соответствует разуму, не всегда соответствует закону, не так ли? Что же важнее: разум или закон? Я, признаться, запутался. В последние годы нас в основном подхлестывали, как ослов. Вырастишь побольше хлеба – тебе тут же повышают норму поставок. Конечно, страшного в этом ничего нет, государству надо послужить, но если и оставшийся хлеб делить поровну, не дать коммунарам поесть досыта, то как же поддерживать трудовую активность? Я лично не берусь за это. Утаивание зерновых – вынужденный прием, без него не обойтись. Сейчас уком прислал к нам комиссию, в деревне сам второй секретарь, так что давайте вместе решим, что делать!
Никто ничего не мог придумать, поэтому Ли Ваньцзюй заговорил снова: