Текст книги "Царь-дерево"

Автор книги: А Чэн

Соавторы: Цзян Цзылун,Ли Цуньбао,Шэнь Жун,Чжэн Ваньлун,Ван Аньи
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц)

– Об этом я слышал, – сказал Лао Вэй.

– Товарищ Вэй! Придется мне, видимо, навсегда остаться в этом ансамбле, – помолчав, произнес Сяо Тан. – Уехать отсюда – значит расстаться с музыкой, а это невозможно. Вы понимаете меня?

Лао Вэй закивал в ответ.

– Но ведь это не музыка, какофония, рассчитанная на дурной вкус, – вдруг хмыкнув, сердито заявил парень.

Лао Вэй промолчал. Что мог он сказать? Парень был прав. Лао Вэй ни разу не мог досмотреть до конца эту их «Бегонию». В Новый год по лунному календарю предполагались выступления ансамбля в воинских частях, но районный комитет, посмотрев программу, отменил их. И неудивительно. Разве можно показывать такую пошлятину бойцам? В пьесе от офицера сбегает жена.

– Но этот ансамбль единственная возможность для меня не терять связь с музыкой, – тихо произнес Сяо Тан.

Не терять связь с музыкой. А если и потеряет? Не умирать же из-за этого! На худой конец есть самодеятельность…

Вдруг Лао Вэй рассмеялся. Стоило ли так волноваться, разыскивать Сяо Тана? Ну, рассердился он, раскричался. А из оркестра Сяо Тан все равно не уйдет. Все надежды у парня на этот ансамбль, которому уже недолго осталось жить. С ним связаны его идеалы, его труд. А ансамбль приносит одни убытки, как тот завод, который закрыли. По спине Лао Вэя побежал холодок, он вздрогнул и вдруг подумал: надо парня порадовать, пусть даст со своим оркестром три концерта. Нельзя будет в театре, выступят в каком-нибудь зерновом складе, хоть в угольной яме. Медлить нельзя, пусть поторопится с выступлениями, а то может быть поздно. Лао Вэй немного успокоился, словно ему удалось вернуть долг. Но что будет после трех этих спектаклей?.. Ансамбль могут вот-вот закрыть, и тогда уже помочь оркестру будет невозможно. Сяо Тан возненавидит его, Лао Вэя, но потом это пройдет, и он поспешит хоть на край света, чтобы сдать экзамены и устроиться в какой-нибудь ансамбль, в поисках своей музыки, без которой не может жить. Лао Вэю пришла в голову мысль написать письма руководителям нескольких ансамблей, старым боевым друзьям, с просьбой взять Сяо Тана на работу. Надежда слабая, материальное положение у ансамблей сейчас хуже некуда, штаты сокращаются. Даже самые талантливые остаются без места. Тем более дирижеры – дирижер ансамблю нужен один. Тяжкое время переживают сейчас актеры и музыканты – когда-нибудь это станет просто воспоминанием.

Опустили занавес, и стало темно. На декорации с изображением неба раскачивалась огромная тень дирижера, словно привидение. А из-за кулис все лилась мелодия: «Чайка, морская сизокрылая чайка, куда ты улетела?..»

3

Танцоры ансамбля спешили сменить декорацию: палуба иностранного судна. Вдали синеет море, на первом плане – перила, бортовой трап, каюты, под тентом – столик и два стула. Из-за кулис доносится мелодия. Инь Сююань, выступающая в роли официантки, одета по-европейски. Она энергично шагает, откинув назад голову, выпятив грудь, в ожидании, когда поднимется занавес. С сигаретой в руке она старается выглядеть как можно раскованнее, что якобы свойственно иностранцам. Лао Вэю неприятно на нее смотреть. Лицо у Инь Сююань круглое, немного плоское, миндалевидные, очень красивые глаза излучают нежность, маленький рот, на щеках ямочки – знак благородства и доброты. Ее золотистые волосы, яркое платье в цветах, туфли на тонком высоком каблуке, выпяченная грудь, сигарета, небрежный жест, которым она отбрасывает волосы, вызывающий смех не могут заслонить воспоминания Лао Вэя о девушке в матерчатых вышитых тапочках, которая теребит кончик длинной косы. Именно такой была Инь Сююань в жизни. Лао Вэй до сих пор не забыл, как в «Женитьбе маленького Эрхэя» она играла Сяо Цинь, скромную, добрую, целомудренную девушку. Лучше бы их ансамбль, думал Лао Вэй, ставил оперы о жизни крестьян: большинство актеров – из северных городов и ближайших уездов, все они просты, добродушны. Да и кругозор их недостаточно широк, ведь живут в захолустье, и профессиональная подготовка слабая. В ролях крестьян они были бы органичны и естественны. И зрителю приятнее. Но времена «Женитьбы маленького Эрхэя» прошли, сейчас такие вещи не пользуются успехом. Публика в основном молодая, а молодые предпочитают Лю Лицзюнь и электроорганы, им подавай румбу, «Превратности любви золотоволосой американки и отважного моряка»… Лао Вэй однажды слышал, как какой-то модно одетый молодой человек с издевкой изрек: «Пошлые байки Уолл-стрита, ничего интересного», и все рассмеялись. Но Лао Вэю было не до смеха.

Занавес поднялся. Инь Сююань сидела, закинув ногу на ногу, с вызывающим видом, и грызла семечки. Лао Вэй отвернулся и стал смотреть в оркестровую яму. Оркестр еще не начал играть. Сяо Тан устремил взгляд на пульт, где лежали ноты; остальные болтали, смеялись, постукивая друг друга смычками. Микрофон, к счастью, был отключен, не то зрители услышали бы, что здесь веселее, чем на сцене. Лао Вэй нахмурился и посмотрел в зрительный зал. Военные в первом ряду шепотом переговаривались, большеглазая девушка, лукаво посмеиваясь, подняла руку, изобразила жестом орхидею, а потом, подражая актрисе на сцене, сделала вид, будто грызет семечки, и оттопырила мизинчик в точности так, как Инь Сююань. Лао Вэй невольно перевел взгляд на Инь Сююань и увидел, что она сложила пальцы в орхидею[31]31
  Орхидея – символ куртизанки.


[Закрыть]. Он не знал, делают ли так иностранцы, но смотреть все равно было противно.

Она могла бы играть прелестных деревенских девчонок, и тогда, возможно, их труппа не превратилась бы в ансамбль, пели бы они старинные арии из музыкальной народной драмы люцзыси[32]32
  Жанр музыкальной драмы, распространен в провинциях Шаньдун, Цзянсу, Хэнань.


[Закрыть]. Лао Вэй никогда не слышал этих арий, говорят, что их приятнее слушать, чем пекинскую оперу. Но это людям пожилым, а среди зрителей таковых становится все меньше и меньше, видимо, жанр люцзыси в недалеком будущем канет в вечность. В конце пятидесятых сюда приехали по распределению выпускники театральных институтов двух провинций и привезли с собой сольные вокальные номера, оперу и драму. Через несколько лет труппа стала разножанровой и, по сути дела, превратилась в ансамбль, хотя по привычке они называли себя по-прежнему труппой люцзыси. В это время как раз и приехал Лао Вэй. Тогда еще им не приходилось сталкиваться с серьезными материальными трудностями. Труппа была народная, народ платил артистам зарплату, а труппа давала ему духовную пищу. Лао Вэй часто вспоминает то время, оно чем-то напоминало военное. Выступали на поле, в шахте, у мартеновской печи, прямо на паровозе или на танке – куда надо было, туда и ехали. Это и было истинно революционным искусством, не то что сейчас…

– Искусство стало товаром, оно продается! – кричал вне себя от гнева Лао Вэй начальнику отдела культуры. – Мы даем духовную пищу! Не торгуемся!

– Вы даете духовную пищу, а требуете материальную! – услышал он в ответ.

– Нам много не нужно! Самая высокая зарплата у нас шестьдесят два юаня, – сердито ответил тогда Лао Вэй.

– И мне много не нужно, только чтобы вы окупали себя!

Лао Вэй ничего не сказал. Помолчав немного, он с укором произнес:

– Ты не ведешь хозяйство и не знаешь, сколько стоят масло, спички, соль, рис. Во что обходится аренда помещения, электричество, освещение, реквизит, костюмы и еще многое другое, например струны для скрипок. Возможно, мы чересчур расточительны, без многого можно обойтись.

Начальник отдела культуры Су смотрел в окно, во дворе стояла крестьянка, протягивая руку за подаянием.

Нищета! Когда же с ней будет покончено? Лао Вэй видел брошенных детей. Однажды в холодный зимний вечер на углу улицы Хэпинцяо Лао Вэй увидел брошенного младенца, завернутого в тряпье. Он то закрывал, то открывал глазенки, и они поблескивали в темноте. Ребенок не кричал, не плакал. Таких спокойных детей Лао Вэй в жизни не видел. По собственному опыту он знал, что дети сучат ручками и ножками, кричат. Почему же этот молчит?

– Он скоро умрет, – сказал кто-то рядом.

– До завтра не дотянет, – отозвался другой.

У Лао Вэя от ужаса замерло сердце, волосы встали дыбом, и он заорал:

– А где родители? Почему бросили своего ребенка?

После некоторого молчания раздался чей-то голос:

– Кормить нечем.

Не могут прокормить, прокормить не могут. Одного ребенка! Как же содержать ансамбль, где больше сотни человек? Да еще освещение нужно, костюмы… Настоящее расточительство!

В семьдесят первом Лао Вэй впервые увидел «образцовый спектакль» «Красный женский батальон» в постановке провинциальной труппы оперы и балета. Он был ошеломлен ослепительным светом, великолепием костюмов, огромным оркестром. Он, как самая настоящая деревенщина, подошел к оркестру и во все глаза глядел на большие и малые струнные инструменты, на сверкающие трубы, стоял, как дурак, широко разинув рот. Одних лишь оркестрантов было больше, чем актеров всей его труппы, а сколько артистов! Актрисы как на подбор – красивые и изящные, словно статуэтки, высокие, гибкие. Было чему позавидовать. Подобного совершенства, он знал, его труппе никогда не достичь. Но вот сверху был дан приказ всячески пропагандировать «образцовые спектакли». Танцоры провинциальных трупп стали учиться стоять на носках, и Лао Вэй воспрянул духом. Он подумал, что теперь его труппа сможет сделать рывок вперед.

Труппа была увеличена. Городской комитет выделил им сорок штатных единиц, и начались поиски актеров. Была создана танцевальная группа, расширен оркестр, китайскую скрипку эрху заменили европейской, сона – фаготом. Гремело так, что, как говорится, небу становилось жарко. В общем, жили роскошно. Горком также выделил пятьдесят тысяч юаней на нужды актеров и дополнительно сумму на питание. Все ликовали.

Позднее, когда в деревнях, школах, на заводах, в детских садах появились свои бесчисленные у цинхуа и сиэр[33]33
  У Цинхуа – героиня оперы «Красный женский батальон». Сиэр – героиня пьесы «Седая девушка». Здесь: имена нарицательные.


[Закрыть], труппа два года не выступала. И из сорока выделенных единиц оставили всего десять. А потом и их сократили – воспользовавшись тем, что люди не прошли политической проверки. Десять молодых ребят остались без дела, без средств к существованию, они плакали, скандалили, ни за что не хотели расставаться с труппой. Лао Вэй с ног сбился, чтобы устроить их на государственные предприятия. Здорово натерпелась труппа за эти два года – каждый день одно и то же: перекличка, чтение газет; зарплаты не платили, на питание денег не давали, на бытовые нужды – тоже. Говоря по правде, тогда-то и ушли все деньги, до сих пор трудно сводить концы с концами. Деньги – главная забота. Они связали по рукам и ногам…

На сцене столбом поднялась пыль, в носу защекотало, Лао Вэй с трудом сдержался, чтобы не чихнуть. Это схватились два матроса – американец и негр. «Дрались» насмерть. Американца играл молодой человек, провалившийся на экзаменах в институт, длинноволосый, с баками, не наклеенными – настоящими, типичный представитель современной молодежи. Он стоял в позе боксера, готовый к нападению; в роли негра выступал актер из труппы люцзыси на амплуа военного героя. Он до сих пор выступает в этом амплуа. Он сделал несколько кругов, изображая, будто в руках у него три палки. Эти движения свидетельствовали, что он исполняет также акробатические номера, в общем, то была смесь европейских боевых приемов с китайскими, но зрители смотрели с огромным интересом, только военные тихонько хихикали. Говорят же: «Умному – ум, глупому – шум».

Лао Вэй поднялся и пошел за кулисы. Там, у сложенных декораций, прижавшись друг к другу, беседовали Лао Сун и Цзинь Жун, меццо-сопрано. Заметив, что кто-то идет, они разбежались в разные стороны. Лао Вэй нахмурился, но ничего не сказал, будто не видел, и поднялся по лесенке в комнатушку, где хранился реквизит. Там сидел паренек, мастер на все руки, сосредоточенно изучая корешок дерева. Лао Вэй распахнул окно и с жадностью вдохнул чистый вечерний воздух, ворвавшийся в комнату. В проемы окон ему видны были темные крыши домов, а вдалеке, словно жемчужный пояс, сверкала Хуайхайлу.

Хуайхайлу. Помнится, после разгрома «банды четырех» Лао Вэй и вся его труппа дважды прошли по этой улице – с востока на запад и с запада на восток, – выпустив более тридцати хлопушек. «Банда четырех» разгромлена! Радость поднималась из самой глубины души, переходя в ликование! Еще царила полная неразбериха. Все смешалось – черное и белое, хорошее и плохое. Сталеплавильные заводы не давали сталь, поезда опаздывали, электростанции работали с перебоями, в репертуаре всей страны было всего лишь десять образцовых спектаклей, люди обходились без театров, без песен, без фильмов, дети почти не учились и не в состоянии были сдать вступительные экзамены. А теперь все наладится. Колеса снова начнут вращаться, станки – работать, институты – принимать абитуриентов, абитуриенты – сдавать экзамены, актерские труппы будут давать в год по двести представлений, перейдут на самоокупаемость, чтобы не сидеть на шее у государства…

И вдруг Лао Вэй подумал о том, что после разгрома «банды четырех» жизнь стала еще труднее. В частности, и для актеров. Все кругом в афишах: театральная труппа Сычжоу, труппа банцзы «Синьян», пекинская оперная труппа «Банфу», да мало ли еще какие… Даже глаза разбегаются: «В тишине ночи» – детектив в семи частях – черная тень занесла нож над распластанным человеком; «Скиталец за границей» – музыкальная мелодрама в шести действиях – влюбленные целуются. «Ван Хуа покупает отца». Тут запутаешься. Черт бы их всех побрал! А сколько фильмов, телепередач, спортивных соревнований! И все тащат зрителя к себе, гребут деньги! А как трудно найти стоящую вещь, чтобы обеспечить полный сбор! Только поворачивайся, чуть зазевался, как из-под носа вырвут, и тебе ничего не достанется. Два года назад поставили «Красную охрану озера Хунху», сколько потратили сил, денег, ездили в Хубэй изучать хубэйскую оперу, работали сверхурочно, дали десять представлений, вдруг вышел фильм на эту же тему, и несколько тысяч оказались выброшенными на ветер! В начале нынешнего года решили поставить «Второе рукопожатие», но Лао Сун прознал, что по этому сценарию снимается фильм, и снова вся работа пошла насмарку. А как сложно с помещением для спектаклей!

В общем, жить стало куда труднее, это правда. Лао Вэй поседел, похудел, состарился. Невольно вспоминалось, как было раньше. Приходили на работу: перекличка, чтение газет, затем репетиция образцовых спектаклей, кроме того, подготовка небольших программ. С помещением никаких проблем, со зрителями тоже, в то время нечего было смотреть и народ даже на это шел. А не пришли бы зрители – не стали бы играть!.. Ничего страшного. В праздник Весны выступали в войсковых частях. Арахис, яблоки, мандарины, настоящий пир! На столах большие блюда, чаши. И никаких хлопот.

Вспоминая те счастливые денечки, Лао Вэй вдруг спохватился и стал себя ругать последними словами. Ведь если бы все это продолжалось, пришлось бы последние штаны закладывать. Разве это можно было назвать революцией, строительством социализма? Строить социализм, конечно, нелегко, но чего бояться? Нескольких седых волос? Было время – головы складывали, кровь проливали! Трудности неизбежны, это становится очевидным, если вдуматься как следует! Но тут Лао Вэя снова охватили сомнения: а как сейчас строить социализм? Трудно выдержать, если ничего не изменится. А кто выдержит? Наверняка такие, как Сун и ему подобные! При мысли о Лао Суне Лао Вэю стало не по себе, он его недолюбливал, говорил: «Непутевый какой-то».

Лао Суну не было и сорока четырех, когда он демобилизовался из армии, где служил помощником руководителя ансамбля провинциального военного округа. Он был высокого роста, красивый, говорил на чистейшем пекинском диалекте. Пришел он в эту труппу из армии в самый разгар «культурной революции», не исключено, что его уволили по причине аморального поведения: он, сам уже отец, завел шашни с женщиной, у которой был сын. Лао Вэй считал это позором, ничего не может быть хуже, разве что предательство. И как только этот Сун не покончил с собой? А Лао Сун живет в свое удовольствие, полон веры в жизнь. С фотоаппаратом поднимается на гору Юньлуншань, купается в озере Юньлунху, осматривает памятники в честь Хуайхайского сражения…

Городской отдел культуры направил его к Лао Вэю помощником, но Лао Вэй заявил:

– В ансамбле столько красивых девушек, настоящих жемчужин, неизвестно, что он с ними тут натворит. По-моему, лучше послать его на завод, пусть там перевоспитывается.

– Он давно занимается хореографией, даже написал книгу. Вот посмотри!

Лао Сун протянул Лао Вэю тощенькую брошюрку. Лао Вэй пришел в умиление. Образования у него не было, грамоте он выучился, уже работая корреспондентом. Он преклонялся перед талантами, особенно в области литературы и искусства. Он на себе испытал, с какими трудностями связаны эти профессии. Однажды в труппе не хватило актеров, и ему поручили какую-то совсем маленькую роль, всего из нескольких слов: «Почему дверь открыта, а никого нет?» Выйдя на сцену, он никак не мог унять дрожь, и один старый актер посоветовал ему хорошенько ущипнуть самого себя – тогда дрожь пройдет. К тому же он каждый раз путал слова, и фраза звучала примерно так: «Почему никого открыта, а двери нет?» Хорошо еще, что дикция у него была плохая и произносил он это едва слышно, так что никто не замечал. Но сам он очень страдал, не спал, не ел, без конца твердил эту злосчастную фразу. Но стоило ему выйти на сцену, как он бледнел и все повторялось снова.

И он навсегда отказался от мысли заняться искусством. Зато не переставал восхищаться мастерством актеров – как естественно они смеются и плачут, как свободно, без напряжения произносят слова, с какой легкостью пишут сценаристы, только перо поскрипывает… не успеет рассеяться дымок от папиросы, и уже готов эпизод; художник раз-другой махнет кистью – смотришь, на холсте – нос, глаза, а потом и все остальное…

– Ну, оступился человек, так надо дать ему возможность исправиться! Вот ты много раз говорил, что Лао Ню плохо рисует декорации, – вразумлял его Лао Су, уговаривая принять на работу Лао Суна.

– Не рисует он декорации – стены красит. Маляр он. Разве может утка летать? – сердито ответил Лао Вэй.

– Ну тогда возьми хоть одного профессионала, будет работать с хореографической группой, а числиться твоим помощником.

Лао Вэй молча поднялся.

Лао Су поспешил добавить:

– Он тут, рядом, пойди взгляни на него.

Лао Вэй хмыкнул, зашел в соседнюю комнату и услышал:

– Жаль, что у меня низкая категория, если бы осталась военная, решить этот вопрос ничего бы не стоило.

Хм, что за нелепость! Лао Вэй хотел было его отчитать, но Лао Сун с улыбкой повернулся к Лао Вэю, обнажив ряд белоснежных ровных зубов, поднялся и протянул руку, очень живой, непринужденный, энергичный. Лао Вэй ничего не сказал, поколебавшись, пожал протянутую руку.

На Лао Суне была военная форма, разумеется, без нашивок, но Лао Вэй не почувствовал в нем военного. Таких военных он ни разу не видел. Видел худых, изможденных, с потемневшими от недоедания зубами. Потом, уже на многое насмотревшись, он перестал удивляться. Взять хоть этих военных, которые сидят в первом ряду, как развязно они смеются!..

Надо, правда, отдать должное Лао Суну, дело свое он знал – успехи танцевальной группы не вызывали сомнений. Был великолепно поставлен пролог к спектаклю «Трезубец раба»[34]34
  В основе спектакля стихотворение Мао Цзэдуна о восстании крестьян во время гражданской войны против Гоминьдана.


[Закрыть]. Мизансцена выхода актеров в прологе была выстроена так: актеры выбегали на сцену как бы со двора, где взимают налоги, с зажженными факелами в руках, в воздухе чертили ими иероглифы, обозначающие название спектакля. Это вызвало бурю аплодисментов. Лао Вэй даже прослезился, подумав: «Вот это мастерство!»

Лао Сун всячески способствовал процветанию ансамбля. И в то же время рубил сук, на котором сидел. Не прошло и года, как он стал крутить любовь с одной из танцовщиц. Когда она выходила на сцену, он, стоя за кулисами, не сводил с нее глаз. Во время провинциального смотра кто-то заметил, как они всю ночь прогуливались у озера Сюаньху… Лао Вэй был вне себя от гнева, в гостинице жили актеры не только из их ансамбля, из других тоже, и Лао Вэй боялся скандала. Он вызвал к себе Лао Суна и высказал ему все, что думал.

Тот молча выслушал, а потом как ни в чем не бывало спросил:

– Разве между мужчиной и женщиной могут быть только любовные отношения?

Лао Вэй лишился дара речи.

На другой день он побежал в отдел культуры и решительно заявил, что такой помощник ему не нужен. Никакие уговоры начальника Су на сей раз не возымели действия. Напрасно советовал он Лао Вэю прочесть книгу Суна. Лао Вэй был непреклонен: пусть лучше маляр Лао Ню рисует декорации, пусть лучше в труппе все будут непрофессионалы, но такой мерзавец, как Сун, ему не нужен. Начальник отдела культуры вздохнул и сдался, что поделаешь – старик упрям.

Но через несколько лет Лао Сун опять вернулся в ансамбль. Лао Вэй не проронил ни слова. Когда это было? Уже в те дни, когда в гостинице «Пэнчэн» показывали развлекательную программу, на озере Юньлунху устраивались ночные прогулки при луне, телевидение и радио изобиловали красочными, яркими представлениями, стены были оклеены самыми разнообразными афишами. Актерские коллективы, получавшие государственную дотацию, перевели на хозрасчет, несколько месяцев подряд актеры не получали денег на бытовые нужды, добывали все сами.

Подготовили выступление, а помещения не было. Куда только ни бегал Лао Вэй, к кому ни обращался, все безрезультатно. В управлении Лао Вэй столкнулся с Лао Суном, который, посмеиваясь, поздоровался с ним. Лао Вэй бросил на него пренебрежительный взгляд. И без того раздосадованный, он буквально вскипел от злости, увидев Лао Суна. Ведь после его ухода в ансамбле все пошло кувырком: декорации никуда не годные, освещение из рук вон, актеры – сплошь провинциалы, оркестр – хуже не придумаешь. Но Лао Сун бесцеремонно выпрашивал билеты на все выступления ансамбля, а после спектакля, энергично жестикулируя, говорил без умолку. Лао Вэй несколько раз встречал его в канцелярии городского отдела культуры, прошел слух, что он собирается возвратиться в ансамбль. Пустые надежды! Лао Сун преградил дорогу бледному, запыхавшемуся Лао Вэю, смерил его взглядом и спросил:

– Нашел помещение?

Одному богу известно, как он пронюхал, что Лао Вэй хлопочет о помещении, и предложил:

– А что, если я попробую?

– Ты?

– Я! Хоть сейчас готов.

Через три дня он позвонил из Нанкина.

– Срочно приезжайте, послезавтра выступления.

– Как тебе удалось, прохвост?

– Это уж мое дело, пятьдесят фунтов взрывчатки и десять ручных гранат, – коротко ответил он.

В Нанкине Лао Вэй узнал, что Лао Суну помог один из его друзей, сотрудник отдела гастролей провинциального управления культуры. Не обошлось без «пятидесяти фунтов взрывчатки», то есть пятидесяти цзиней[35]35
  Цзинь – мера веса, приблизительно – 0,5 кг.


[Закрыть] орехов, и «десяти ручных гранат» – десяти бутылок кунжутного масла. Как отчитаться за эти расходы, в какую статью их внести? Лао Вэй отругал помощника за нелепую затею. Лао Сун возразил: «В каждой организации есть статья дополнительных расходов. Иначе как налаживать отношения с нужными людьми, искать обходные пути? Без этого не проживешь. Так что не бери в голову». Лао Вэй повздыхал: ведь он и сам это хорошо понимает. И все же гордился тем, что прежде их ансамбль обходился без этой дополнительной статьи.

Как бы то ни было, они дали в Нанкине два представления и еще несколько на обратном пути. Пропутешествовали три месяца, покрыли расходы на выступления, налоги и купили две лампы взамен разбитых, после чего чистый доход еще составил тысячу юаней. Не так уж много, но все же доход! Лао Суна расхваливали на все лады, один только Лао Вэй ворчал: «Непутевый!»

Узнав об этом, Лао Сун, улыбаясь, сказал прямо в глаза Лао Вэю: «Непутевый, что же делать?» Улыбка у Лао Суна была печальная, и сердце Лао Вэя смягчилось. Если бы не изворотливость Лао Суна, не съездили бы они на гастроли. Да еще как успешно. Может быть, Лао Сун и не заслуживает упреков? И все же Лао Вэю претили все эти обходные пути. Однако в ансамбль Лао Вэй принял Лао Суна и посадил за стол напротив своего.

Вернувшись в ансамбль, Лао Сун еще более рьяно принялся за работу, он изобретал множество способов получать прибыль. Если кто-нибудь, например, приглашал их актера или актрису или художника из ансамбля, Лао Сун требовал самой высокой оплаты; если приглашали на радио музыкантов, ставил непременным условием бесплатное объявление программы, более того, он велел художнику сделать статуэтки Венеры и продавать их на улицах. Лао Вэй рассердился: «Зачем ты разрешаешь актерам заниматься торговлей?» Лао Сун, как всегда невозмутимо, ответил: «Свободная торговля не идет вразрез с законом, не все ли равно, белая или черная кошка, главное – чтобы ловила мышей».

Распространился слух, будто «Непутевый» заигрывает с Цзинь Жун, меццо-сопрано. Вскоре Лао Вэй сам в этом убедился. Но решил сделать вид, будто ничего не знает. Если же кто-нибудь скажет ему об этом, он ответит: «Разве между мужчиной и женщиной могут быть только любовные отношения?» Не договорив, он махнет рукой и прикинется глухим. А в душе утешит себя: «Не все ли равно, белая или черная кошка, главное – чтобы ловила мышей».

Лао Вэй высунулся в окно, вдохнул свежего воздуха. Под окном – черный ход в театр, напротив – вход в летний кинотеатр под открытым небом. Под тусклыми уличными фонарями расположились торговцы семечками, арахисом, орехами, кунжутными сладостями, редисом. Громкими голосами предлагают свой товар. Накануне сын ходил в кино, купил там пакетик перченых, подсоленных земляных орехов за один мао и провел своего рода социологическое исследование: в пакетике оказалось всего лишь двадцать девять зернышек! Продавцы совсем потеряли совесть!

Обычно Лао Вэй просыпался чуть свет и отправлялся за овощами, заводил разговоры с крестьянами, торговавшими на свободном рынке. Горячился, ругался, грозился не покупать их товар и в конце концов уходил с пустыми руками. А на государственном рынке на овощи даже смотреть не хотелось: гнилые, лежалые. Приходилось возвращаться к частникам, овощи там были свежие, куры жирные, рыба живая. Крестьяне-торговцы, с босыми ногами, темными, как древесная кора, курили свои трубки. Нередко вместе со взрослыми торговали дети, только алчность в глазах была недетская. Лао Вэй, конечно же, уходил побежденным с поля боя, неся в руках кур, рыбу, овощи, его обвешивали, не уступали ни фэня[36]36
  Фэнь – сотая часть юаня.


[Закрыть], а дома его встречала рассерженная жена, которая клялась уничтожить свободный рынок. Лао Вэй тоже считал, что свободный рынок культивирует в человеке самые темные его стороны. Но обойтись без этого рынка нельзя. Все там есть, самого лучшего качества, даже большие свежие раки.

Лао Вэй вздохнул и устремил взор вдаль, где сверкала, словно усыпанная цветным жемчугом, лента рекламы на гостинице «Пэнчэн». Едва слышно доносились ритмичные звуки румбы, возможно, уже началось представление. Торговля процветает, а у нас дела все хуже и хуже.

Лао Вэй прислушался, звуки румбы повторялись снова и снова, о, эти восемь минут румбы! Нужны ли они социализму?

– Скажи, папа, что такое социализм? – спросил как-то сын, надевая джинсы, привезенные из Пекина.

– Социализм – это когда люди живут не только ради денег, – ответил Лао Вэй.

– И за еду не надо будет платить?

– Надо, только деньги не будут играть такой роли, ведь теперь у нас пока как при капитализме – идем не вперед, а назад!

– А может, это мы наступаем?!

– Негодяй! – Лао Вэй в сердцах выругался.

Сын отвернулся и скорчил рожу. А потом Лао Вэй услышал, как он на кухне сказал матери: «Отец совершенно не понимает той простой истины, что в основе всего лежит материя». Лао Вэй вспыхнул от гнева. Он несколько лет изучает революционную теорию и, видите ли, не понимает истины, а этот сопляк понимает! Поживем – увидим, чья истина восторжествует…

«Поживем – увидим, поживем – увидим. Поймешь, когда, столкнувшись с действительностью, набьешь себе шишки».

За кулисами в самом темном углу стоял Лао Сун, на его полных губах играла холодная усмешка, а со сцены доносилась песня: «Есть в мире прекрасный цветок…» Десятый день выступал ансамбль в небольшом уездном городке на юге, гастроли подходили к концу, на сегодня, на утро, было намечено выступление в городском Дворце культуры, на полдень – отъезд. Вещи были упакованы, все сидели прямо на узлах и смотрели новый фильм китайского производства. В это время из города вернулся товарищ и сообщил, что Дворец культуры расторг с ними контракт, заключив его с труппой драматического театра провинции. «У них более стабильное положение, они дают полный сбор и прибыль», – оправдываясь, заявил администратор Дворца культуры.

– Администратор, должно быть, пригласил эту труппу после того, как побывал на их представлении, – предположил Лао Сун.

– Вероломны, как гоминьдановцы! – заорал, выругавшись, Лао Вэй.

– Что проку злиться и поносить людей? – заметил Лао Сун. – Сделаем так. Я еду немедленно в город, попробую договориться. Может быть, удастся выступить после этой нахальной труппы, когда они закончат свои представления. – И он обратился к бухгалтеру: – Дайка мне сто юаней…

Лао Вэй перебил его, стукнув кулаком по столу:

– Если даже они позовут нас, ноги моей там не будет!

– Никто нас не позовет, это нужно пробить. А еще нужно разослать людей по разным местам, связаться с ближайшими заводами, шахтами, воинскими частями, маленькими городами, выступить там, пусть в качестве шефов, главное – не простаивать. В общем, надо продержаться дней пятнадцать-двадцать, а потом уже выступить во Дворце культуры.

– Не пойдет.

– Почему?

– Любое приспособленчество порочно в своей основе, хотя очень распространено в настоящее время. Уж лучше понести материальный ущерб. Придет день, я уверен, и партия наведет порядок.

Лао Сун пропустил слова Лао Вэя мимо ушей, продолжая требовать деньги. Бухгалтер колебался, не зная, как поступить, переводя взгляд с одного на другого.

– Я категорически протестую, – заявил Лао Вэй, как отрезал.

– Скажи тогда, что делать, – обратился к нему Лао Сун, выходя из себя.

– Возвращаться.

– Возвращаться? Ни с чем? Ведь нам не на что даже купить приличные места в поезде!

– Возвращаться! – уже тише повторил Лао Вэй. За весь долгий путь им удалось выступить всего десять раз, а надеялись они дать представления не только в провинциальном городе, но и в других местах, которые встретятся по дороге. Обратный билет даже на пассажирский поезд стоит восемь-девять юаней, а в труппе сто тридцать человек, это почти целый вагон, огромная сумма!

– А что будем делать по возвращении? Опять идти в отдел культуры с протянутой рукой?