Текст книги "Царь-дерево"

Автор книги: А Чэн

Соавторы: Цзян Цзылун,Ли Цуньбао,Шэнь Жун,Чжэн Ваньлун,Ван Аньи
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

Чжэн Ваньлун
ОН И ОНА

Перевод Д. Саприки

1

Что сказать ей при встрече? Показать уведомление? Или позвать в гости? Или…

Бумажку, извещавшую о зачислении в Пекинский университет, спрятал за пазуху. Он стоял на остановке 117-го автобуса, поджидая ее. В бумаге с виду не было ничего особенного, и все же она была свидетельством исполнения его давних надежд, поднимала его в собственных глазах, каждое слово в ней доставляло ему удовольствие. Он приподнимался на цыпочках и вытягивал шею, хотя и боялся встретить кого-нибудь из знакомых, которые, конечно, спросят, кого он здесь ждет и как сдал экзамены. А потом с плохо скрываемой завистью, поджав губы, будут поздравлять его, кивать головой. Эти люди, уже привыкшие жить как заведенные автоматы, наверное, не в силах пропустить такой случай, чтобы хоть на минуту вырваться из обыденщины, снять привычную маску… Пусть даже не они, а кто-то другой смог изменить свою жизнь, поступить в университет, найти удивительную, единственную в мире девушку.

Он не знал, который час. Толпа на остановке оттирала его все дальше от железной ограды, пока он не оказался у скверика, где росли высокие старые тополя. Здесь же стояли несколько женщин с детьми и старик. Они смотрели на подходящие и уходящие автобусы и бурлящую возле них, никак не убывающую толпу. Женщины жаловались друг дружке и негромко ругались – прямо при детях. Похоже, ругали автобусную компанию. В другой раз он пробился бы к дверям и попросил кондуктора посадить этих детей и старика. Но сегодня он даже не подумал о этом – так боялся пропустить ее. Но разве ее поймешь? Что она скажет, когда увидит уведомление? Скорее всего, вот что:

– О-о, герой! Сами будете любоваться этой бумагой? Или разрешите всем? Лучше всего – повесь дома на стене, и обязательно в рамочке под стеклом!

Да, она вполне может так сказать. Есть в ней какая-то природная раскованность. Не зря, наверное, прожила семь лет в дикой степи.

Позвать в гости? Может быть, и не откажется. Смерит взглядом, потом усмехнется:

– Предоставляешь мне случай порадоваться за тебя, пропустить по стаканчику?.. Ведь это такое событие!.. А если у меня нет свободного времени?..

По ее глазам ничего не поймешь. То ли над тобой смеется, то ли над собой.

Подул ветер. Заходящее солнце освещало уже только верхушки тополей. Ее все не было. Ждать – самая неприятная вещь в мире. Может, она просто не смогла прийти? Остановка опустела, и на него теперь безмолвно смотрят тополя и фонари у дороги. Трудно сосчитать, сколько раз он сказал себе: она просто не смогла прийти. И сколько раз упрекнул себя за то, что пришел сюда сам. Дурак! Ведь знал же, что она может пойти на работу! И разве они уже не договаривались насчет таких случаев? И почему он не позвонил ей еще раз?

Краем глаза он заметил невдалеке изящную фигурку. Легкая походка, белое платье, прическа – она? Нет, это девушка, которая работает с ней в одном цехе. Зачем она сюда пришла? Ну вот, остановилась у таблички с номерами автобусов, огляделась и увидела его. Что за невезенье.

– Лян Цисюн! Ты правда поступил в университет? Один со всего нашего завода, да? Все так завидуют: выучишься, станешь кем-нибудь поважнее, чем простой рабочий. Когда позовешь в гости? Небось загордишься теперь и не позовешь?.. Хочешь немножко?

Она болтала без умолку, лузгая семечки, предлагая на раскрытой ладони и ему. Глядела на него большими, даже как-то чересчур широко раскрытыми глазами.

– А-а, понятно. Куда нам, простым смертным, до студентов университета. – Она опустила руку.

Он посмотрел на шелуху на асфальте. Потом оглядел девушку – от бус до носков туфелек. Что-то в ней было ему неприятно. Как будто что-то непроницаемое отделяло их друг от друга. Что? Подошел автобус, девушка вскочила на ступеньку.

– А ты что не садишься? Ага, ждешь кого-нибудь? Наверное, Ли Хуэй?

Двери с шипением захлопнулись, и автобус тронулся. Но девушка добралась до окна и крикнула:

– Ли Хуэй после обеда взяла отгул. К ней приехал кто-то из Внутренней Монголии!..

Из Внутренней Монголии? Не Ян Фань ли? Лян Цисюн оцепенел. Все вокруг словно потеряло очертания, поплыло перед глазами. Лампочки на фонарях превратились в ярких светящихся мух и закружились в воздухе. Не нужно было сюда приходить. Когда выходил из дому, мама окликнула его: «Ты куда, сынок? – Она встала в дверях. – Скоро отец вернется». – «Я… я скоро приду». – «Я прошу тебя… не ходи к этой Ли. Подожди, поучись хоть год-два…» Глаза у нее заблестели.

А что хорошего можно сказать о Ли Хуэй? На заводе сейчас выбирают делегатов на городскую конференцию ударников «Нового великого похода». Ли, кажется, в их число не попадает – но это стало темой всех разговоров. Показатели работы у нее на протяжении трех лет очень высокие, но многие говорят, что она слишком большое внимание уделяет своей внешности, одевается вызывающе. Характер у нее резкий: если хорошо относится, отдаст последнюю рубашку, а если невзлюбит… Потому с ней всегда случаются разные истории, и у начальства, и у всех вокруг от нее уже голова болит. А в результате ее не выбирают, только судачат об этом на всех углах. Все эти сплетни об одежде, характере, «моральном облике» – не лучшая, конечно, рекомендация для девушки. Лян Цисюн сто раз говорил ей, просил. Ведь нужно учитывать, какое впечатление производишь, считаться с какими-то традициями, привычками людей. И что Ли? Отвечала, что он лезет не в свое дело, что у нее уже давно оскомина от этих банальностей и сплетен. Это была та область, где они никак не хотели понять друг друга, ссорились, не могли найти почвы для примирения…

– Вы будете садиться? – это кондукторша из окна. Двери автобуса открыты. Лян был на остановке один. Он очнулся от своих мыслей, шагнул к дверям, поставил ногу на ступеньку. Потом снова опустил ее.

– Вот дурачок! – сказала кондукторша и засмеялась. Странно: смех ее был похож на смех Ли Хуэй.

2

Когда это было?

…Дорога от завода к общежитию знакома как свои пять пальцев. Лян Цисюн возвращался с работы, а в голове у него вертелись английские слова. Весь мир состоял из английских слов, они путались, вставали на место, потом снова рассыпались. Английский прельщал его вовсе не как символ чего-то иностранного. Просто именно от языка очень многое зависело при поступлении. В прошлом году он провалился, в будущем не сможет поступать по возрасту. Все должно решиться в этот раз.

День был жаркий, даже цикады молчали. Люди старались идти по теневой стороне улицы, у всех были веера, а ему казалось, что воздух гораздо прохладнее, чем его разгоряченное лицо. Почему беды «культурной революции» обрушились на их поколение? Все теперь надо начинать сначала. Учиться азбучному, учиться понимать, что ты – человек, а не баран или заведенный кем-то автомат… В общежитии он живет на пятом этаже, дверь крайняя слева, на ней номер 502. Интересно, дома или нет его сосед по комнате, Луковица? На самом деле его зовут Цун Цзиньбо. Как было бы хорошо, если бы он уже ушел на свои вечерние занятия во дворец физкультуры. Лестница все не кончалась… что такое trying?.. Иностранное слово поглотило все его внимание, он открыл крайнюю дверь и вошел. Но оказалось, что он ошибся и вошел в 402-й номер четвертого этажа, на котором жили работницы завода. В этот летний вечер девушки оделись как можно легче, но все равно было жарко. Они по очереди мерили розовую нейлоновую майку, только что купленную Ли Хуэй, застенчиво теребили друг друга и все хохотали до слез. Ли Хуэй задумчиво глядела на только что раздевшуюся толстушку:

– Эх, девушки мои, вот уж не думала, что придется еще одну покупать. После ее примерки мой 42-й превратился в 52-й.

Девушки окружили толстушку. Вот это да! У нее 52-й размер… Они забыли, что дверь не заперта, и поначалу не обратили внимания на то, что в комнату вошел какой-то парень в очках. Ни спрятаться, ни укрыться, они закричали – в комнате как будто что-то взорвалось. Нейлоновая маечка упала на пол.

– Простите, извините, я… – Лян Цисюн был тоже напуган. Он начал отступать, не зная, что сказать.

– Стой!

– Как ты сюда попал?

– Не дайте ему уйти!

Девушки оделись, успокоились, осмелели и начали ответную атаку. Глаза, глаза, глаза… он окружен пристальными, возмущенными, враждебными, издевательскими, готовыми просто испепелить его глазами.

– Я ошибся дверью… – У Лян Цисюна вырвались наконец нужные слова, так взлетают в воздух напуганные кем-то птицы. Ему было явно не по себе.

– Ошибся дверью? Босяк! Ты чего хотел? – Это толстушка схватила Лян Цисюна. Она кричала громче всех. – Бейте его! Он наладчик из третьего цеха, член заводского комитета союза молодежи. Стыда у него нет!

Она звонко ударила своей пухлой рукой Лян Цисюна по щеке. Карточки с английскими словами выпали у него из руки и усеяли пол, как выброшенная рыбья чешуя. Он только прикрыл руками очки, даже и не думая отражать удары. Это было позабавнее, чем обезьяний театр! Ли Хуэй, которая единственная была одета, чуть не рассмеялась.

– Я действительно не туда попал…

Кто-то уже успел так ударить Лян Цисюна, что из носа у него пошла кровь. Но девушки не унимались. В дверях комнаты собралась толпа, глазеющая на скандал. Кто-то кричал, что надо сдать Лян Цисюна в охрану. Ли Хуэй подобрала с пола карточку с английским словом, сердце ее отчего-то дрогнуло. Она не хотела, чтобы дело зашло слишком далеко, чтобы его отвели в охрану, и шагнула вперед, схватив толстушку за руку.

– Девчата, немедленно оставьте его в покое.

– Оставить его? Чтобы он так легко отделался? – Толстушка пылала благородным негодованием.

– Он искал меня. Я сказала ему, что буду здесь одна… Вы можете понять? Это мой приятель.

Она с удивительной естественностью обратилась к Лян Цисюну:

– Ну что же ты, подбери свои сокровища!

– Вот в чем дело… – Девушки угомонились и тут же начали без удержу смеяться.

Лян Цисюн, нагнувшись, подбирал свои карточки и не мог понять, почему она так сказала? «Он и она…»

– Пойдем! – Эта необыкновенная девушка потянула его за руку, и он послушно вышел за ней.

На улице были уже сумерки, как будто кто-то закрыл свет плотной занавеской, Лян Цисюн не спеша шел вместе с Ли Хуэй, испытывая непонятное чувство: к радости примешивалась какая-то горечь… Он узнал, что она работает в пятом цехе. О чем еще говорить? Удивительная девушка!.. Их пути уже пересеклись однажды – 5 апреля 1976 года. Он не мог ясно ее разглядеть, но зато чувствовал сильный запах ее духов. Как будто она вылила на себя полфлакончика.

– Ты почему молчишь? – Ли Хуэй остановилась под похожим на зонт кленом.

– Я как раз думаю, как отблагодарить тебя… Если бы они отвели меня в охрану, то завтра это стало бы известно всему заводу, и я просто не знаю…

– К сожалению, только я не наподдала тебе пару раз. А о чем ты тогда думал?

– О словах… что означает trying?

– Trying?.. Нет, это просто невероятно! – Ли Хуэй уничтожающе рассмеялась. – Вот было бы интересно, если бы ты вместо университета попал в управление общественной безопасности! Ты на каком этаже живешь?

– На пятом, в 502-й, она так же расположена.

– Понятно. Теперь иди и в другой раз не ошибайся дверью. А если еще раз ошибешься, то мы тебя уже бить не будем, а затащим в туалет и запрем!

Она хрипловато рассмеялась, в ее голосе звучала явная издевка, и смех казался особенно резким в вечерней тишине. Она ушла, в воздухе остался только будоражащий запах духов. Лян Цисюну казалось, что он в тумане, в каком-то удивительном цветном сне.

3

Лян Цисюн пошел от автобусной остановки к Садовой улице – он решил искать там Ли Хуэй. Неужели гость из Внутренней Монголии – это Ян Фань? Она как-то говорила о нем, у нее вроде есть его фотография. И каждый раз, когда она заговаривала об этом человеке, Лян Цисюн чувствовал раздражение. Она отбыла на работах в Монголии семь лет. Семь лет молодости; трава желтела и снова становилась зеленой, днем и ночью надо было пасти овец – и разве не имела она права найти себе друга?.. У дороги в тени деревьев обнимаются влюбленные, совершенно не замечая никого вокруг. Дома неудобно, в парке нет места? Смешно все-таки! Наслаждение близостью заставляет людей терпеть такие неудобства. Неужели это и есть открытость, культура, цивилизация?.. Он разыскивает ее в такое позднее время – может, он действительно немного свихнулся? Лян Цисюн задавал себе эти вопросы, а ноги, не сбавляя скорости, несли его вперед. На перекрестке вскочил в автобус, который идет по Садовой. Садовая – очень длинная улица. В голову ему вдруг пришло совсем другое соображение. Может, это дело вовсе не стоит того, чтобы так волноваться, может, друг из Внутренней Монголии уже давно уехал, может, она ждет сейчас Лян Цисюна у ворот университета под деревьями и сердится, что его все нет… Если говорить честно, она словно околдовала его – с того самого раза, как он ошибся дверью. Ее облик, поведение, ее голос – сколько во всем этом магической неодолимой женской силы. Эту силу он ощутил только благодаря ей, и эта сила не шла ни в какое сравнение с внешней привлекательностью других девушек. И волосы у нее в отличие от других девушек всегда были уложены как-то особенно хорошо… Наверное, это и есть то, что называют соблазном! Он помнит, как испугался, когда увидел ее во второй раз. В тот день его отец вернулся домой из Сианя, и он, закончив работу, побежал сразу на автобусную остановку. На остановке уже извивался «длинный дракон» очереди. Подошел автобус, Лян Цисюн стоял в самом хвосте, рассеянно наблюдая за бурлящей толпой, пытаясь понять, за что зацепился его портфель. Скорее всего, за какой-нибудь другой портфель. Нет, белая изящная сумка – из тех, которые носят на ремешке через плечо, и рядом еще папка для бумаг.

– А-а, это ты, тот, что ходит по чужим комнатам!

Она! Он не верил своим глазам. И не мог поверить, что вот эта девушка только что вышла из ворот их завода электрооборудования: мягкие волосы уложены наподобие раскрытого цветка и водопадом льются на плечи – даже немножко слишком красиво; облегающее фигуру платье, в вырезе отливает золотым блеском цепочка; платье короткое, на ногах – легкие кожаные босоножки на высоком каблуке; она стоит совсем рядом, и он снова чувствует запах ее духов.

– В город? Поедем вместе. – Она говорит громко, как будто на остановке, кроме них, никого нет.

– Я… член заводского союза молодежи. – Лян Цисюн под взглядами людей теряется и не знает, что сказать. Блестящие глаза Ли Хуэй рядом, она улыбается, и он боится на нее взглянуть…

В автобусе становится все меньше людей, и свободных мест теперь полно. Следующая остановка – Западные ворота, Ли Хуэй живет где-то здесь, в южной части квартала. Он не знает ни номера дома, ни номера квартиры. Как искать? Он вышел из автобуса в тоскливом настроении. Неужели Ли Хуэй вопреки его надеждам вовсе не ждет его у ворот университета и нужно искать ее дом? В животе пусто – может, сначала перекусить?

В кафе на Садовой дрожали неоновые огни, там было шумно, оттуда доносились запахи еды. Наверное, сейчас в кафе целая толпа самых разных людей. Лян Цисюну хотелось чего-нибудь горячего. Он зашел, взял тарелку пельменей, свободных мест не было видно, и тогда он примостился у подоконника. Рядом за столиком разговаривали парень и девушка:

– Кушай, это все тебе.

– Так сильно пахнет маслом, даже есть не хочется… А сколько все это стоит?

– Какая тебе разница! У меня таких проблем, как у тебя, нет: это ты зарабатываешь всего ничего, да еще половину в дом отдаешь. Я, если потрачусь, поклянчу у старичков, они мне подкинут десять-двадцать юаней, трать – не хочу.

– Да, у меня все не так. Кабы были такие папочка с мамочкой…

От этих слов Лян Цисюну показалось, что в тарелке у него не пельмени, отдающие неприятным запахом, а чудесно сваренные листья капусты, одновременно он почувствовал, как у него загорелось лицо. Отец Ли Хуэй – «большой человек». Неужели его так тянет к Ли Хуэй потому, что к ее женскому очарованию примешивается чувство причастности к сильным мира сего? Нет, он ни в коем случае не хотел зависеть от ее отца. Именно потому он так стремился в университет… Неожиданно он увидел в стекле перед собой светлое девичье лицо, блестящие, подобно выглянувшей из-за туч луне, глаза глядели на него. Если это не Ли Хуэй, то кто же! Ему уже хотелось крикнуть. Но в тот самый миг, когда он поставил на подоконник тарелку с пельменями, Ли Хуэй исчезла, и в стекле появилась квадратная физиономия подвыпившего парня с глазами навыкате. Лян Цисюн с испугом понял, что он видит их отражения, что парень находится не на улице за стеклом, а в кафе. Он повернул голову и увидел за колонной столик, за которым сидели этот парень и Ли Хуэй. Лян Цисюн встретился с ней глазами. Чуть улыбаясь, она подошла к нему.

– К нам пришел студент университета. Выпьем по стаканчику!

Как всегда, она говорила так, будто в зале, кроме них, никого не было.

– Нет-нет, я не буду. – Он отпрянул, не понимая, откуда она могла узнать, что он получил уведомление о зачислении.

– А-а, наверное, пить вино в таком месте неприлично?

Она подошла к нему и взяла за руку… Так этот парень и есть Ян Фань из Внутренней Монголии? Ревность взорвалась в сердце Лян Цисюна как бомба. Ему захотелось повернуться и уйти.

– Ты что? Смотри не выкинь чего-нибудь! – Она потрясла его за плечо.

Люди подняли головы и посмотрели на них. Во взглядах сквозили насмешка, вопросы, любопытство, тревога. Лян Цисюн зачем-то нащупал рукой глубоко в кармане уведомление, голова кружилась, будто он выпил вина. Он чувствовал себя оскорбленным, потом он пожалеет, что пришел сюда. Но глаза Ли Хуэй полны такого горячего неподдельного участия, которое нелегко отвергнуть. Они подошли к столику, но парня там уже не было.

– Он ушел. Наверное, ему не хотелось встречаться с тобой.

– Это почему?

– Ты должен его знать, вы однокашники. Его зовут Сунь Кайюань.

– Сунь Кайюань?

Лян Цисюн был ошеломлен. Он совершенно не признал в этом человеке однокашника. А ведь имя Сунь Кайюаня было таким известным! Он учился на класс старше и был председателем совета учеников их школы, «школы Мира». А сколько в нем было уверенности, энтузиазма, как его речь наполняла силой сердца слушателей, когда он выступал во Дворце спорта рабочих в 1968 году от имени тринадцати тысяч школьников – участников первого пекинского отряда молодежи, посылаемой в приграничные районы! Как Лян Цисюн преклонялся перед ним тогда! Сердце его вместе со знаменем «коммуны хунвэйбинов», которое держал Сунь Кайюань, было готово улететь далеко-далеко, в бескрайние степи Дациншаня. Первыми словами в его дневнике были слова о Сунь Кайюане: «Я должен жить и бороться, как Сунь Кайюань!..» Сейчас все это в прошлом. Как мог так сильно измениться прежний герой? Если бы Ли Хуэй не сказала ему, кто это, он ни за что бы его не узнал, подумал бы, что это просто посетитель. Осталась в его душе хоть искра от того «хунвэйбиновского» огня? Остался ли в характере хоть намек на прежние горячие чувства?

Неизвестно, сколько прошло времени, Ли Хуэй тоже ушла. Остатки вина в стакане в странном освещении отливают глубоким синим цветом, как будто там было не вино, а кристалл чистого льда. Лян Цисюн запомнил только одну фразу, сказанную Ли Хуэй, когда она уходила:

– Завтра приходи ко мне домой. Посидим, заодно проводим Суня.

Завтра?.. Опять все эти однокашники.

Лян Цисюн неожиданно понял, что их с Сунь Кайюанем что-то разделяет теперь, разделяет история. И от Ли Хуэй что-то отделяет его. Что? Вокруг все кружилось, приковывал взгляд только синий цвет напитка в стакане.

4

Еще один эпизод из прошлого.

Где это было? Дома у Ли Хуэй… Неизвестно, с какого момента, но их отношения были уже чем-то большим, чем отношения сослуживцев. По крайней мере так казалось ему.

Из магнитофона неслась веселая музыка. Ли Хуэй непроизвольно отбивала ногой ритм. Какое у нее живое лицо! Волосы уложены так, что напоминают хризантему или птичьи перья. Покачиваются кисти кашемировой шали, колышутся в такт музыке штанины изящных, затянутых в талии брюк. Нужно признать, что это тоже красиво, только непривычно.

– Потанцуем?

– Я не умею, честное слово, не умею.

– А я умею. Еще умею пить.

– Ты начала пить, когда уехала в степь?

– Нет, пить я начала в столице нашей родины. А тогда мне было всего шестнадцать и я хотела покончить с собой… Еще чуть-чуть, и мы бы не встретились.

Лян Цисюн не верил своим ушам. Краска исчезла с лица Ли Хуэй, лицо стало холодным, в голосе тоже зазвучал какой-то холодок:

– Не веришь? А еще хвалился, что сам много претерпел в «культурную революцию». Надо сказать, ты вообще как будто с другой планеты свалился. Такой рассудительный.

– А ты разве нет?

– Не могу похвастаться, что я такая уж рассудительная. Знаешь, давай все-таки немножко потанцуем, только не наступай мне на ноги.

У Лян Цисюна закружилась голова, он снова был словно в тумане. Он не знал, сколько раз, кружась, наступил на ногу Ли Хуэй. Как будто он волчок и кто-то его заводит, заводит… Наконец Ли Хуэй что-то почувствовала в его состоянии и, посмотрев на его потное лицо, нахмурилась:

– Что-то я совсем устала, хватит…

Они вернулись к чайному столику. Зазвучала другая мелодия. Она была спокойной и тихой, как будто лился с горы ручей или в синем небе парила стая голубей. Ли Хуэй полностью отдалась во власть музыки, и Лян Цисюну почему-то это было неприятно.

– Тебе не нравится эта мелодия? – Ли Хуэй легонько толкнула его ногой.

– А что? Не вижу в ней ничего особенного.

– А-а, тебе, скорее всего, нравится Бетховен – «Героическая симфония», Девятая симфония?

– Я их не слышал…

– А кого ты слышал? Может, Моцарта, Чайковского, Шуберта, Гуно, Штрауса-отца и Штрауса-сына?

– Я, я никого не знаю…

– Так ты что, только и знаешь что «Марш хунвэйбинов» и песни из цитат?

– Я вообще очень плохо знаю музыку, честное слово.

Лян Цисюн даже не пытался соврать. Чистая душа! Ли Хуэй снова нахмурилась, внимательно смотрела на Лян Цисюна, в глубине ее глаз читалась легкая печаль, скрытая горечь. Потом, рассматривая носки своих туфелек, она сказала:

– Ты увлекаешься только тем, что касается твоей механики? Нет, я не хочу сказать о тебе ничего плохого. Я только думаю, что человеку, которому нравятся естественные науки, тоже необходимы фантазия, богатство эмоций.

Лян Цисюн сидел с горящим лицом, не смея поднять на нее глаз. Эти слова Ли Хуэй повторяла много раз, оценивала ли она опубликованный в журнале рассказ, спорила ли о новом фильме или о новой книге. Как-то они отдыхали на Молодежном озере. Ли Хуэй писала маслом пейзаж, а он рядом готовился к занятиям. Ли Хуэй неизвестно отчего вдруг разволновалась, потянула его, чтобы он взглянул на написанную как-то сумбурно, с непривычным смешением красок картину, которую трудно было сразу понять. Ли Хуэй сообщила, что она нарисовала восход солнца; на деревья будто падали отсветы огня, а вода в озере была глубокого черного цвета. Ни одного ясного, чистого оттенка, все написано в глухих тонах. И непонятно, почему Ли Хуэй так разволновалась.

Она с неким разочарованием сказала:

– Я хотела, чтобы ты увидел на воде птицу – белую, а в крыле красное перо… Ты не понимаешь языка живописи и не очень хорошо понимаешь людей. Неужели человеку, который занимается физикой, не нужна фантазия, не нужны сильные чувства?

В ее голосе звучал почти каприз, но вместе с тем и досада. Лян Цисюну было не по себе. Он совсем не разбирается в музыке, не понимает искусства, читает мало, а Данте, Мольера и Фолкнера, например, вообще не читал. Но самое главное, он не может овладеть девичьим сердцем и понять, какая на этом сердце печаль…

Ли Хуэй хотела сказать что-нибудь, чтобы прервать затянувшееся молчание, но вдруг под домом загудела машина, и она, вскочив, выключила магнитофон:

– Папа приехал. Когда он переехал в Пекин, то сам еще танцевал янгэ[66]66
  Янгэ – народный танец.


[Закрыть], но эту мелодию не любит…

– Мне нужно идти, – Лян Цисюн встал.

– Ты не хочешь встречаться с папой? Подожди немного. – Она накинула платок и засмеялась. – Ну хорошо, иди в мою комнату и подожди там. Если захочешь, потом с ним поговоришь.

Как часто слепая любовь приводит к тому, что человек перестает думать и рассуждать. Лян Цисюн послушно пошел за Ли Хуэй. Ему даже в голову не пришло, что их отношения могут что-нибудь значить для окружающих, что, наверное, следует встретиться с ее отцом, что эта встреча вообще для чего-то нужна.

Ее комната была начисто лишена уюта и изящества, которые обычно присущи жилью женщины. Все стены были увешаны большими и маленькими рамами для картин, самыми разными украшениями и безделушками. Каждая вещичка притягивала внимание и не давала сосредоточиться на чем-нибудь одном. Над кроватью висела пожелтевшая фотография. Степь, река, и в воде стоит Ли Хуэй и еще какой-то худенький паренек. Похоже на фотографию с места отдыха.

– Кто это?

– Один мой хороший друг. Такой же глупый, как и ты, но он не так равнодушно, как ты, относился к жизни.

Раздался стук в дверь.

– О, это наш ветеран Восьмой армии. – Ли Хуэй не успела подойти к дверям, как их с той стороны уже открыла домработница. В комнату вошло несколько человек. Вошедший первым был, без сомнения, отцом Ли Хуэй. Большой, уверенный в себе, в нем сразу видна самобытность, и он совсем не такой страшный, как говорила Ли Хуэй… Ли Хуэй только успела назвать имя Лян Цисюна, а ее отец уже протянул ему руку:

– Хоть мы и не встречались, но знакомы уже давно. Я слышал, это ты спас фотографии, которые Ли Хуэй снимала во время «Тяньаньмэньского инцидента»[67]67
  Тяньаньмэнь – центральная площадь Пекина. В 1976 г., в апреле, в День поминовения усопших, на ней состоялись стихийные митинги памяти умершего в том же году премьер-министра КНР Чжоу Эньлая.


[Закрыть], это хорошо! А еще я слышал, что вы сейчас стали друзьями, да? Но только не надо торопиться, молодой человек. У меня сейчас кой-какие дела, я ими займусь, а потом мы побеседуем как следует. Думаю, это дело серьезное. А я не могу позволить так просто отнять у меня мою Ли Хуэй.

Его товарищи рассмеялись. Лян Цисюну казалось, что его ведут куда-то, как маленького, что он даже ростом внезапно стал ниже. И он стоял, не смея поднять головы, не двигаясь, только часто-часто стучало сердце. Отец Ли Хуэй, безусловно, интересный и совсем не высокомерный человек. Они снова перешли в гостиную, и Ли Хуэй небрежно сказала:

– Подожди его и поговори. Это удобный случай.

Она больше ничего не добавила, а может быть, и говорила еще что-то, но Лян Цисюн не запомнил. Если бы не это trying, не было бы того знаменательного дня, и все для Лян Цисюна было бы гораздо проще…

5

Тот паренек, что там на фотографии в ее комнате, – это Ян Фань, в кафе она сидела за одним столиком с Сунь Кайюанем. Какое они оба имеют к ней отношение? Лян Цисюн думал об этом, выйдя из кафе на Садовую и по дороге домой. Люди говорят, что любовь, как глаз, не терпит мельчайшей песчинки. Сунь Кайюань раздражал его, словно песчинка, попавшая в глаз. Он не понимал, почему Ли Хуэй с таким вниманием относится к этому Сунь Кайюаню, а его поступление в университет свела к шутке…

Лян Цисюн жил в небольшом скромном домике из трех комнат окнами на запад. Говорят, дом был построен еще при Цяньлуне[68]68
  Цяньлун – китайский император (XVIII в.).


[Закрыть] для слепого мастера, который изготовлял для дворца цветные фонари. С тех пор прошло столько лет, все здесь обветшало, но семья Ляна, все семь человек, была очень довольна своим жильем. Потому что только их дом из трех комнат занимал четверть всего двора, а шесть других семей жили на остальной территории дворика.

Отец Лян Цисюна – скромный, всегда знающий свое место преподаватель математики в средней школе. Дотошный и скрупулезный во всем, что касалось преподавания, он был смирного и тихого поведения, и жизнь его, как по часам, текла по строгому распорядку. В школе и во дворе его уважали. Используя психологические определения, которые придумывала Ли Хуэй, его можно было бы назвать «твердым» человеком. К любому делу он старался подходить, только все обдумав и взвесив. Даже сейчас, вспоминая о десяти годах явного беззакония и о том, как его выслали в уездную школу, он испытывал некое удовольствие и гордость: «Все-таки эти несколько лет нового идейного воспитания много дали, особенно таким людям, как я». Мать Лян Цисюна работала на бумажной фабрике. Она происходила из семьи мелкого лавочника и всю жизнь казалась чем-то напуганной. Она была так же скрупулезна и пунктуальна, как и отец. Все эти годы, когда отец возвращался с работы домой, она задавала ему один и тот же вопрос: «Сегодня ничего не случилось?»

И когда отец успокоительно качал головой, лицо ее словно освещалось: «Если у тебя все в порядке, то и нам всем хорошо…» Она никогда ни о чем не жалела. Никогда не ходила в кино или театр и даже не заглядывала к соседям посмотреть телевизор. Ей казалось, что все эти посторонние вещи могут как-то нарушить установленный покой. Лян Цисюн был вторым сыном в семье, его старшая сестра уже успела выйти замуж. Лян Цисюн давно нес такие же семейные обязанности, как и отец, поэтому тот не слишком вмешивался в жизнь сына, не пекся, как некоторые отцы, о его женитьбе, не пытался выяснить его намерения. После того как Лян Цисюн вступил в партию, отец стал обсуждать с ним все свои дела. Но мама… Что тут скажешь? Она мечтала только о том, чтобы у сына все было так же тихо и спокойно, как и у отца, чтобы он нашел себе такую же хорошую хозяйку, как она сама. Для нее главным богатством было сегодняшнее спокойствие их семьи…

Когда Лян вернулся, мать, улыбаясь, поднялась навстречу. Она редко так улыбалась, лицо светилось радостью, на нем словно стало меньше морщин.

– К тебе приходила Ай Лимин, пойди навести ее…

Понятно, почему так улыбается мать. Ай Лимин училась с ним с младших классов, потом пошла на тот же завод, и сейчас ее выбрали секретарем заводского союза молодежи. Эта девушка сразу пришлась по душе его матери больше всех других. Действительно, к ней ни в чем нельзя было придраться, и все же она не нравилась Лян Цисюну. Ли Хуэй всегда открыта, она может быть язвительной, легкомысленной, но она честна и искренна. Рядом с ней, глядя в ее чистые глаза, невозможно было быть фальшивым. Разве любовь – это не потребность в искренности? А вот с Ай Лимин было совсем не так – взгляд у нее какой-то пустой, и всегда возникает такое чувство, что она говорит не то, что думает. А что она думает – тоже никогда не понять. Так себя вести – это целое искусство!

– Так ты пойдешь? – Мать подбадривала его.

– Она по делу приходила? – с некоторым раздражением спросил он.

– Она бросила только одну фразу. Кажется, что-то насчет выборов передовиков..

«Наверное, это из-за Ли Хуэй, – подумал Лян Цисюн. – Скорее всего, так!»

6

Пойти или нет? Лян Цисюн никак не мог решить. Пока он, обо всем забыв, думал только о своих экзаменах, главной новостью на заводе стали выборы передовиков. Тот, кого выберут, не только будет участвовать в городском слете ударников «Нового великого похода», но, быть может, удостоится чести считаться образцом для всей страны. Естественно, этот вопрос занимал всех на заводе. Имя Ли Хуэй появилось в списках для выборов передовиков города потому, что среди четырехсот двадцати радиомонтажниц завода не было ни одной, способной составить ей конкуренцию. Производительность ее труда равнялась двумстам пятидесяти семи метрам провода за смену. Несколько десятков проверяющих становились вокруг рабочих стендов, на которых монтажницы укладывали проволоку, осматривали, оценивали, делали заключения. Руки девушек дрожали, как будто кровь в них застывала под взглядами экзаменаторов. Но Ли Хуэй на испытаниях подтвердила свою норму – двести пятьдесят семь метров. Она стояла перед большим, похожим на огромного зверя рабочим стендом – в просторной рабочей одежде, длинные волосы скручены на затылке. Она казалась маленькой, слабой и изящной, ее тонкие руки словно играли круглыми спицами для вязания, но проволока укладывалась со сказочной быстротой, и только капли пота шипели, попадая на горячие желобки, в которые должна была лечь проволока. Люди практически не могли уследить за ее руками! Но факт оставался фактом. Правда, мало кто пытался узнать, как это двадцатисемилетняя девушка достигла таких исключительных результатов, ставших рекордом для всего города. Зато все придирчиво и дотошно разбирали ее внешний вид и ее поведение.