Текст книги "Царь-дерево"

Автор книги: А Чэн

Соавторы: Цзян Цзылун,Ли Цуньбао,Шэнь Жун,Чжэн Ваньлун,Ван Аньи
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 36 страниц)

– Я полностью согласен, нужно первым делом проверить самого анонима! – снова не сдержался Цю Бинчжан. – Я давно был такого мнения…

– Я не говорил о проверке анонима, – оборвал его Ци Юэчжай. – Письма трудящихся, отражающие реальную обстановку и особенно обвиняющие наших кадровых работников, должны поддерживаться вне зависимости от того, подписаны они или нет. Их авторов нельзя «проверять» или тем более мстить им. Я говорил, что хорошо бы найти анонима и убедить его рассказать всю правду о Ли Ваньцзюе.

– Да-да, не проверить, а найти, – торопливо поправился Цю Бинчжан.

Фэн Чжэньминь вертел в руках карандаш. Только когда все высказались, он поднял голову и взглянул на присутствующих:

– Я внимательно читал эти письма и уже говорил Юэчжаю, что автор ни словом не обвиняет Ли Ваньцзюя в каких-либо гадостях по отношению к нему самому. Выходит, между ним и Ли Ваньцзюем нет личных трений. Почему же он тогда уцепился именно за эту фигуру? Может, Ли Ваньцзюй – бывший цзаофань? Нет. Или хулиган, грабитель, убийца? Тоже нет. Все это выглядит несколько странно. В письмах явно есть какой-то подтекст, «звук за словом». Если бы в самом деле можно было найти автора и поговорить с ним начистоту, это сберегло бы немало сил, но он, к сожалению, не подписался, а искать его неудобно. В Наследниково тоже, по-моему, не стоит ехать. Перед нами сейчас масса неотложных задач, и нам некогда играть с ним в кошки-мышки. Даже если мы найдем его, он может отказаться с нами разговаривать. Вот почему, если товарищи не возражают, я хотел бы вернуть эту анонимку в группу писем!

Все согласно закивали головой. Фэн Чжэньминь в последний раз повернул в руке карандаш и написал на анонимке: «В архив».

Первый секретарь едет в деревню

В конце того же года состоялся третий пленум ЦК КПК одиннадцатого созыва. В постановлении пленума, опубликованном во всех газетах, говорилось, что всенародное движение против Линь Бяо и «банды четырех» уже победоносно завершилось, а сейчас центр тяжести партийной работы переносится на строительство, социалистическую модернизацию. В укоме целую неделю изучали это постановление. Члены бюро чувствовали, что наступил новый переломный этап, что сами они сильно отстали от жизни. Недаром в постановлении говорилось: «Сейчас некоторые товарищи не решаются правдиво ставить и решать вопросы». Отталкиваясь от этой фразы, Фэн Чжэньминь произнес перед своими подчиненными внушительную речь и призвал их освобождать сознание людей, активизировать их деятельность.

К началу следующего года работа укома действительно активизировалась, единства в аппарате стало гораздо больше. Вскоре Центральный комитет партии издал еще одно постановление – о снятии «колпаков позора» с помещиков и кулаков. Едва это постановление было опубликовано, как во всех деревнях начались разнотолки. Одни говорили, что помещики и кулаки уже несколько десятилетий перевоспитывались трудом, поэтому с них давно пора снять колпаки. Другие недоумевали: если реабилитировать вредителей, то против кого же направлять пролетарскую диктатуру? Больше всех, естественно, волновались сами помещики и кулаки. Одни из них, не чаявшие дожить до реабилитации, молитвенно прикладывали руки ко лбу и благодарили небо за счастье. Другие сомневались, не освобождают ли их только для того, чтобы после снова изловить?

По указанию партийного комитета провинции во всех уездах и деревнях еще до начала весенней страды нужно было осуществить постановление ЦК и повсюду вывесить списки реабилитируемых, чтобы поднять активность коммунаров и вдохновить их на лучшее проведение сева. Члены укома разделились по районам и чуть ли не круглыми сутками проводили этот курс в жизнь. Фэн Чжэньминю достался юго-восточный район. Приехав в народную коммуну, к которой принадлежало и Наследниково, он потребовал отчета у секретаря парткома коммуны Чжоу Юнмао и услышал следующее:

– В деревне Наследниково есть помещик по имени Ли Цянфу. Во время всех политических кампаний он позволял себе реакционные высказывания, а сейчас объединенная бригада и с него хочет снять колпак! Мы тут в коммуне думаем, что Ли Цянфу не принадлежит к тем помещикам и кулакам, о которых в постановлении ЦК говорится, что они «давно подчиняются правительству и закону, честно трудятся и не совершают дурных поступков». Он принадлежит к тому «меньшинству, которое занимает реакционную позицию и до сих пор не исправилось», поэтому реабилитировать его нельзя.

– А-а, Наследниково! – Фэн Чжэньминь сразу все вспомнил и поспешно спросил: – Что думает по этому поводу тамошний секретарь Ли Ваньцзюй?

– Он первым мечтает снять колпак с помещика! – проворчал Чжоу Юнмао. – Этот Ли Ваньцзюй очень ненадежен, что хочет, то и творит. Раньше, когда главной была классовая борьба, он числился в ней самым активным. Едва мы требовали от него докладов на этот счет, как он представлял нам целую кучу: какие вредительства чинят помещики и кулаки, как упорно партийное бюро борется с ними, каких удивительных результатов достигает. А на сей раз, получив постановление о реабилитации, он мигом ухватился за него и опять поднял шумиху: готов снять колпаки и с исправившихся, и с неисправившихся. Скажите, разве это дело?

Фэн Чжэньминь все эти дни безостановочно мотался по уезду, загорел дочерна, но чувствовал себя бодрым. Работа в последнее время шла довольно удачно – наверное, поэтому его черные глаза на квадратном лице под густыми бровями блестели особенно ярко. Он давно уже знал о разногласиях между Наследниковом и коммуной, но хотел больше услышать о позиции объединенной бригады.

– По-моему, тебе стоит как следует поговорить с Ли Ваньцзюем и послушать его аргументы. Ведь он в своей деревне ежедневно общается с этими помещиками и кулаками, так что может судить о них гораздо лучше нас!

Чжоу Юнмао покраснел от досады:

– Материалы, которые у меня в руках, тоже он присылал!

Он вынул из ящика стола пачку бумаг и начал перелистывать их.

– Смотрите. Вот материал шестьдесят седьмого года – о том, как Ли Цянфу заступался за Лю Шаоци, крича, будто его обвиняют незаслуженно. Вот материал семьдесят четвертого года – о том, как они строили сыроварню, а Ли Цянфу утверждал, что развитие подсобных промыслов – дело несбыточное, все равно что мечты жабы, желающей полакомиться лебедятиной…

Секретарь парткома хотел читать и дальше, но Фэн Чжэньминь знаком прервал его:

– Ладно, хватит. Поедем лучше в Наследниково и поглядим!

Не прошло и получаса, как они уже были в правлении объединенной бригады. Поставив свои велосипеды, они распорядились созвать собрание кадровых работников деревни, чтобы обсудить – нужно ли снимать с Ли Цянфу колпак помещика.

– По-моему, нужно, – сказал бригадир У Югуй. – Ему уже скоро семьдесят. Негоже человеку с дурацким колпаком в гроб ложиться.

– Это не довод! – снова покраснев, выкрикнул Чжоу Юнмао. У него и так был громкий голос, а при возбуждении становился совсем зычным. – Если человек ведет себя плохо, то снимать с него колпак нет оснований, будь он даже в гробу.

У Югуй хотел сказать еще что-то, но вмешалась Сяо Мэйфэн:

– Бригадир, не говорите вещей, которые не имеют отношения к делу! Мы хотим реабилитировать Ли Цянфу именно из-за его поведения. Все тридцать лет после революции он искренне перевоспитывается, честно работает, во вредительстве не замечен. Почему же не снять с него колпак?

Чжоу Юнмао побагровел еще больше:

– А его реакционные бредни – это разве не вредительство?

Ли Ваньцзюй, одной рукой придерживая трубочку, а другой теребя свои усики, медленно начал:

– У всех людей есть недостатки, у помещиков тоже. Этот Ли Цянфу болтлив очень. Случится что-нибудь новое, другие помещики молчат, а он обязательно сболтнет. Из-за того же недостатка он обожает все разведывать и выспрашивать. Страдал он от этого немало, а никак не может попридержать свой язык. Воистину: реки и горы можно передвинуть, но человеческую натуру трудно изменить. В тот год, когда разоблачали Лю Шаоци, все говорили, что он выступает против партии, против председателя Мао и является главным представителем помещиков, кулаков, контрреволюционеров, правых и уголовных элементов. Другие помещики и кулаки не лезли в это дело, представитель так представитель, главный так главный. А Ли Цянфу влез и во время работы в поле бурчал: «С каких это пор Лю Шаоци стал нашим главным представителем? По-моему, это вранье!» Тогда такие слова считались реакционными, а сейчас вроде ничего…

– Вынужден напомнить тебе, – холодно заметил Чжоу Юнмао, – что Лю Шаоци на третьем пленуме не реабилитирован, он по-прежнему в колпаке!

Ли Ваньцзюй сощурил глазки и не остался в долгу:

– Рано или поздно реабилитируют! Чего он плохого сделал?

– Ну ты уже за всякие рамки выходишь! – обозлился Чжоу Юнмао.

Фэн Чжэньминю пришлось срочно вмешаться:

– Мы тут все коммунисты и имеем право высказывать любые мнения. Даже если кто и ошибется, ничего страшного.

– Ладно, этой проблемы пока не будем касаться, – сдержал себя Чжоу Юнмао. – А что говорил Ли Цянфу, когда вы строили сыроварню?

Этот вопрос неожиданно поставил Ли Ваньцзюя в тупик. Он уже не выглядел таким уверенным, когда ответил:

– Ли Цянфу всего лишь произнес несколько ошибочных слов, но не упорствовал в своих заблуждениях. Мы, кадровые работники, и то говорим немало ошибочного. Чего же требовать от помещика?

– Позвольте мне сказать об этом деле! – поднялась Сяо Мэйфэн.

Ли Ваньцзюй поспешно остановил ее:

– Ну зачем это разжевывать? Мы ведь всегда судим о человеке по его поведению вообще. Помещик тоже не должен быть исключением, он…

– Ты брось нам заливать, Ваньцзюй! – оборвал его Чжоу Юнмао. – Черное не обелишь, а белое не очернишь. Ваша бригада каждый год подавала нам критические материалы, разве они не в счет?

– Да, этим вы меня загнали в угол! – Ли Ваньцзюй нахмурился и пошевелил губами, как будто собираясь засмеяться. – В счет, не в счет, а критические материалы тоже можно по-разному рассматривать. Одни из них соответствовали действительности, но другие вы сами требовали, не подать их было нельзя. Когда верхи нажимают, низы привирают! Не сердитесь, секретарь Чжоу, это чистая правда.

– Выходит, ваши материалы были сплошной липой и мы сами толкали вас к этому? – У Чжоу Юнмао даже руки задрожали от бешенства – его позорили перед самим секретарем укома.

– Нет, не сплошной.

– Ну а если они были правдивыми, почему вы сейчас предлагаете реабилитировать этого помещика? – Чжоу Юнмао чувствовал, что на сей раз крепко ухватил Ли Ваньцзюя.

Тот хотел что-то ответить, но в разговор вмешался Фэн Чжэньминь:

– Ладно, хватит об этой проблеме. Я хочу задать вам только один вопрос: все ли бедняки, середняки и кадровые работники бригады согласны снять колпак с Ли Цянфу?

Поскольку Ли Ваньцзюй молчал, за него ответил У Югуй:

– Кадровые работники не раз обсуждали это, бедняки и середняки – тоже. В конце концов все проявили высокую сознательность и согласились.

– Это так? – Фэн Чжэньминь хлопнул по плечу сидевшего рядом счетовода Ян Дэцюаня.

Тот не ожидал этого обращения и не знал, что сказать. Подняв свое круглое лицо, он поглядел на Ли Ваньцзюя, старого бригадира, Чжоу Юнмао и только тогда промолвил:

– Да, так.

Его растерянный вид вывел из себя Сяо Мэйфэн.

– Ты что, правду сказать боишься? Мы ничего плохого не сделали, ничего ни у кого не украли! Говоря откровенно, некоторые были против реабилитации Ли Цянфу. И были, и сейчас есть. В деревне несколько сот человек, не по одному штампу вырублены, как не быть разногласиям?!

Ее речь, точно выстроченная из пулемета, еще больше накалила атмосферу в комнате. Секретарь укома глядел на девушку и даже забыл зажечь сигарету, торчавшую во рту. Чжоу Юнмао был изумлен еще больше: он никак не ожидал, что в деревне у него есть союзники.

– Ну и кто же против? – спросил Фэн Чжэньминь.

– Например, Гу Цюши.

У Югуй протестующе поднял руку:

– Мэйфэн, ты Цюши не приплетай, он парень очень хороший!

– Я и не говорю, что плохой. Чего я такого о нем сказала? – Девушка сверкнула глазами на бригадира и вдруг в упор бросила: – Разве вы не знаете, что он выступал против реабилитации Ли Цянфу?

Секретарь укома, конечно, понятия не имел, кто такой Гу Цюши, и поинтересовался этим у Ли Ваньцзюя. Тот сидел, опустив голову, и с отсутствующим видом курил. Ответил не сразу:

– Демобилизованный. Бригадир полеводческой бригады.

Тогда первый секретарь решил отправить Чжоу Юнмао в коммуну, а сам переночевать в деревне.

Дом тетушки Лю снова превратился в гостиницу. Необычным было лишь то, что теперь у старухи гостил сам хозяин уезда, и она принимала его по высшему разряду, со всей возможной сердечностью. Первым делом она сбегала в сельпо, купила две пачки хорошего чая, заварила его, посадила гостя на кан, а сама достала из погреба лучшей капусты, выбила в миску больше десятка яиц и на скорую руку приготовила пельменей из белой муки с сочной начинкой.

Когда Фэн Чжэньминь, расстегнув свой ватный халат, уселся на жаркий кан, он почувствовал в пояснице такую теплоту, какую не ощущал даже под специальной лампой в провинциальной поликлинике. Хозяйка поднесла ему жареного арахиса, рюмочку вина, и его смуглое лицо сразу раскраснелось. А тут и пельмени подоспели. Уплетая их, он одновременно заговорил с тетушкой Лю, усевшейся на краешке кана:

– У вас тут есть помещик по имени Ли Цянфу?

– Есть, есть.

– Что он за человек? Честный или нет?

– Очень честный. Что ему велят, то и делает. Если на восток пошлют, на запад ни за что не пойдет!

– Наверное, теперь ему колпак пора снимать?

– Конечно. Ему уже под семьдесят. Неловко в дурацком колпаке в гроб ложиться!

Тетушка Лю подложила гостю еще несколько горячих пельменей. Он проглотил парочку и снова спросил:

– А сколько земли было у их семейства до земельной реформы? Он сам был хозяином?

– Сколько земли, я не скажу, а хозяином ему быть так и не довелось. Все держал в руках его отец, да не помирал никак. Ух как он нас, бедняков, тиранил! Только на второй год после земельной реформы помер.

– А что же Ли Цянфу?

– Он был никчемный. Ни в плечах, ни в руках никакой силы. Но раз земля у семьи была, ел и пил сладко, разводил всяких птичек, гонял голубей – в общем, попусту жил. Отец видит, что от него никакого толку, и послал его в город учиться. У них же деньги! Но какой из него ученик? Это он тоже делать не смог, только разной дряни научился: волочиться за актерками да опиум курить. Тогда отец вытащил его из города и женил. Молодая была не из богатого рода, но красивая. И что же вы думаете? Не понравилась она его матери! Все время бьет ее, ругает, ни одного дня спокойной жизни. Промучилась молодая три года и повесилась, даже ребеночка после себя не оставила. Ну а потом, сами понимаете, какая девка в их дом пойдет? На своей нынешней жене Ли Цянфу уже после смерти матери женился. Она ведь на черта похожа, куда уродливее первой жены, а тоже никого не родила. В общем, остались в их семье четыре бабы и один мужик без потомства – другой такой семьи в нашем Наследникове и нет. Ну скажите, разве это не возмездие за грехи? Кто их заставлял творить столько зла? Человек должен смотреть не только назад, но и вперед. Разве не так?

Фэн Чжэньминь усмехнулся:

– По-твоему выходит, что Ли Цянфу очень честный?

– Очень!

– Тогда почему же я слышал, что его много били?

– Ну а как же? Если б не били, он и не был бы честным.

Тетушка Лю тоже усмехнулась и снова подложила гостю пельменей.

– Говорят, что некоторые против его реабилитации? – продолжал Фэн Чжэньминь.

– Нет, на собрании все согласились.

– А я слышал, что были и против.

– Кто же?

– Гу Цюши.

– Ах он! Да этот парень много лет в деревне не был, ничего у нас не знает. Он не в счет.

Секретарь хотел спросить еще что-то, но тетушка Лю принесла еще одну миску пельменей, потом бегала за уксусом, соевым соусом и все время бормотала:

– Ешьте, ешьте, досыта наедайтесь! В деревне даже из доброй муки трудно сготовить что-нибудь приличное, так что не обессудьте. Хорошо еще, что новая пшеница поспела, да на электрической мельнице смолота. Попробуйте новой пшенички! О другом не скажу, а мука у нас хорошая, тоньше городской.

– Верно, пельмени очень вкусные получились, я уже много съел. Так Гу Цюши…

Тетушка Лю вдруг убежала и вернулась с бульоном из-под пельменей:

– Выпейте бульона! Самое полезное, когда в чем варишь, тем и запиваешь.

Чжоу Юй избивает Хуан Гая

Стемнело. Тетушка Лю посоветовала Фэн Чжэньминю лечь пораньше, а сама пошла в свинарник. Секретарь чувствовал, что ему надо бы поговорить с Гу Цюши, но он забыл вызвать его через кадровых работников. Как раз когда он думал об этом, в сенях раздался звук шагов, дверная занавеска откинулась, и на пороге показался здоровенный парень. Остановившись прямо в дверях, он сам доложил о себе:

– Меня зовут Гу Цюши.

Он был в чистой, застиранной добела гимнастерке, и его небольшая крепкая голова с круглыми глазами и густыми бровями напоминала голову тигра. Сразу покоренный его силой и военной выправкой, Фэн Чжэньминь указал ему на кан, но парень попятился и чинно сел на скамейку.

– Товарищ секретарь, я не согласен реабилитировать Ли Цянфу! – с места в карьер начал он.

– Почему?

– Потому что он нечестный. – Гу Цюши нахмурил свои густые брови. – Я, правда, всего два года как демобилизовался и многого в деревне не знаю, но однажды пошел в сыроварню купить сыра, а там как раз крутился Ли Цянфу. Очень он там вольготно себя чувствует. Слышу, говорит кому-то с улыбочкой: «В постройке этой сыроварни есть и моя заслуга!» Я тогда страшно удивился: как помещик может говорить такие дерзкие вещи? Сыроварня была построена по инициативе партбюро, при чем тут он? А он продолжает с довольным видом: «Хорошо, что я сказал в свое время: «Не видать нашей деревне сыроварни, как жабе – лебедятины!» Мои слова были объявлены новым реакционным направлением, меня разбили, вот и основали это прибыльное дельце!» Я очень рассердился, обвинил его в клевете, а он говорит: «Если не веришь, людей расспроси. Мне так посоветовал сделать Ли Ваньцзюй. Помнишь, как Чжоу Юй избил Хуан Гая? Хуан Гай вовсе не протестовал, а хотел, чтоб его избили!»[11]11
  Популярный эпизод из романа «Троецарствие» (XIV в.) и многих других китайских произведений на тот же сюжет. Военачальник Чжоу Юй нарочно избил своего подчиненного Хуан Гая, чтобы затем послать его лазутчиком во вражеский стан.


[Закрыть]

Это действительно было странным, и Фэн Чжэньминь тоже удивился: чтобы секретарь партбюро спелся с помещиком и разыграл притворное избиение вредителя под видом классовой борьбы? Не слишком ли? А Гу Цюши все с той же основательностью продолжал:

– Так я рассердился, что схватил этого помещика и потащил прямо к Ли Ваньцзюю. Тот строго ему выговорил и предупредил, что в следующий раз за подобную брехню проработает его на собрании. А мне потом объяснил, что Ли Цянфу – человек очень болтливый, так что нечего его слушать. Я и не собирался, но недавно, когда с помещиков и кулаков надумали колпаки снимать, Ли Ваньцзюй выступил за реабилитацию Ли Цянфу. Вот тут я снова вспомнил об этом деле и думаю, что в нем не все чисто.

– Что же именно не чисто?

Гу Цюши опустил голову, как следует поразмыслил и ответил:

– Тут возникают сразу три вопроса. Во-первых, дерзость помещика свидетельствует о том, что он не честен и по-прежнему придерживается реакционной позиции. Во-вторых, раз позиция Ли Цянфу так зловредна, а Ваньцзюй выступает за его реабилитацию, это означает, что товарищ Ли Ваньцзюй отходит от классовой линии. В-третьих, если помещик говорит правду и действительно спелся с Ли Ваньцзюем, то вся классовая борьба в нашей деревне была притворной. Это еще серьезнее!

Фэн Чжэньминь затянулся сигаретой и кивнул, чувствуя, что в рассуждениях Гу Цюши есть доля истины. Через минуту он закачал головой, показывая, что не во всем согласен, но фраза о притворной классовой борьбе уже засела в его мозгу. Он вдруг вспомнил, что в одном из анонимных писем говорилось то же самое. Уж не Гу Цюши ли написал эти письма?..

– Нет, на этот раз я все должен объяснить! – бормотал Ли Цянфу, сгорбившись и заложив руки за спину. Он бегал по комнате, точно муравей по горячей сковородке, а его жена с шитьем в руках сидела на кане и не смела произнести ни звука. – Секретарь Фэн приехал в нашу деревню специально, чтобы снимать колпаки, в том числе и с меня. Если я снова ничего не расскажу, он уедет – и поминай как звали. А мне тогда останется только умереть! – Ли Цянфу вдруг остановился и своими красными глазками впился в жену, как будто собираясь ее ударить. Бедная женщина уронила иголку и дрожащим голоском произнесла:

– Ты не… не…

– Что «не»? – прорычал он.

– Не ходи и не говори…

– Не ходи и не говори?! – заскрежетал зубами Ли Цянфу, продолжая с ненавистью глядеть на ее почти лысый череп, на котором осталось лишь несколько желтых прядей. – Если опять молчать, со всех снимут колпаки, а с меня нет. Эх, и дурак же я!

Жена не решилась больше ничего сказать, ей хотелось плакать. Эта женщина, по справедливым словам тетушки Лю, была похожа не столько на человека, сколько на черта. Кроме того, она уродилась трусливой: боялась грома, молнии, мужчин, мышей. А ее муж, как истый помещик, перед всеми посторонними кланялся, но, едва возвратившись домой, словно вырастал на целую голову и всласть измывался над своей желтолицей женой. Двумя-тремя словами или грозным взглядом он мог заставить ее капитулировать. Так день за днем укреплялось их положение хозяина и рабыни.

Сейчас в душе Ли Цянфу шла жестокая борьба. Он не знал, что делать, нуждался в искреннем советчике, который мог бы укрепить его смелость, но рядом с ним была только эта полумертвая тварь, не способная раскрыть рта. И хорошо еще, что она не раскрывала его, потому что ее слова лишь злили мужа. Что же делать? Если упустить этот случай, даже к небу будет поздно взывать, оно не откликнется!

Ли Цянфу расставил свои тонкие ноги:

– Пойду к секретарю Фэну и все ему выложу!

– Не ходи, ни в коем случае не ходи! – набравшись храбрости, отчаянно выкрикнула жена и с тем же отчаянием добавила: – Разве мало тебя критиковали?

Ли Цянфу струхнул, суровое выражение невольно сошло с его лица.

– Он же приехал не для критики, а для снятия колпаков! Если меня реабилитируют, я смогу сидеть на собраниях рядом с бедняками и середняками, стану равноправным членом коммуны. Ты понимаешь это? Тьфу, ничего ты, я вижу, не понимаешь!

Но его полумертвая жена сегодня вдруг оживилась и заговорила:

– А если не реабилитируют? Тогда тебя за твою беготню обвинят в лучшем случае в неподчинении властям, а в худшем – в контрреволюции. Чувствуешь, как тебе за это достанется?

Ли Цянфу похолодел. Да, в ее словах есть резон. Он еще раз взглянул на свою жену и просто не мог поверить, что эти умные слова вылетели из ее рта. Потом подошел к ней и сказал так мягко, как не говорил еще никогда:

– Успокойся, я уже все обдумал. Ваньцзюй ко мне относится неплохо. Перед каждым проработочным собранием он меня заранее предупреждает – это же забота обо мне! Разве ты забыла, как однажды летом меня выставили прямо на току, под самым солнцем… Пот с меня льет, а Ваньцзюй вдруг говорит: «Ты что, мертвый, не можешь два шага сделать, чтоб под дерево стать? Если сознание потеряешь, у нас нет времени тебя домой тащить!» Ты понимаешь, это он мне говорил!

Жена подумала и кивнула: действительно, было такое. Ли Цянфу довольно сощурился, взял шапку, но жена опять удержала его и сказала тихо:

– Ты все-таки подумай хорошенько! Тебя ведь много били за эти годы. Неужто люди еще верят в твою честность?

Это уже обозлило Ли Цянфу, она сама не верит в него! Помрачнев, он выскочил с шапкой из дому и пошел куда глаза глядят. У него, конечно, не хватило мужества пойти к секретарю укома. Самым крупным кадровым работником, которого он видел после революции, был начальник охраны народной коммуны – человек гораздо более строгий, чем Ли Ваньцзюй. Когда изредка наезжал секретарь парткома коммуны, Ли Цянфу обходил его далеко стороной. Что уж говорить о секретаре укома? Пойду-ка я лучше к Ли Ваньцзюю, все-таки мы с ним из одной деревни!

Уже стемнело, но дорога была знакомой, так что скоро он оказался на месте…

Тем временем Ли Ваньцзюй в тяжелом раздумье сидел на кане. Это дело по реабилитации помещиков и кулаков сулило ему немало неприятностей. Линь Цуйхуань, видя его печально нахмуренные брови, злилась, волновалась и в то же время жалела мужа. Вечером, когда она подала ужин, Ли Ваньцзюй проглотил не больше двух кусков. Жена советовала ему прилечь, но он только мотал головой. Она потрогала его лоб – холодный, жара нет, выходит, не болен. Не выдержав, Линь Цуйхуань вздохнула и сказала обиженно:

– Говорила я тебе, чтоб не высовывался, не лез, куда не надо, так ты не слушал! Все силу свою пробовал! «Построю сыроварню» да «построю сыроварню», а что из этого получилось?

– Коммунарам хоть немного денег перепало! – огрызнулся Ли Ваньцзюй.

Он вспомнил, что изрядно намучился с этой сыроварней. Стоял семьдесят четвертый год, во всей стране критиковали Линь Бяо и Конфуция, отбирали приусадебные участки, чтоб «обрубить хвост капитализму». В деревню непрерывным потоком шли разные пропагандистские бригады, комиссии, рабочие группы – посидеть и то нельзя было спокойно. Люди полностью обнищали. Одним садом было невозможно оплатить ни минеральные удобрения, ни ядохимикаты, а подсобными промыслами заниматься запрещали. Вот он думал-думал и надумал построить сыроварню. Соевые бобы есть, рабочих рук хватает, соорудил домик, котел поставил – и вари деньги. Сыр можно продавать, жмыхами – свиней кормить, в общем, сплошная выгода. Но думать-то приятно, а как открыть? Начальство наверняка скажет, что он не занимается главным делом и идет по капиталистическому пути; коммунары испугаются, что зря деньги потратят, а когда на лисицу охотишься да не убьешь – вся душа свербит. Даже старый бригадир и тот запел отходную. Если бы ему в голову не пришел один хитрый трюк, не было бы у них до сих пор никакой сыроварни! Теперь-то все это кажется почти пустяком, а тогда он здорово рисковал. Эх! Первым делом надо было придумать «новое направление борьбы» – иначе и сыроварни бы не получилось, но и греха за ним сейчас не было бы. В то время все рассуждали так: если враг против чего-нибудь выступает, значит, это надо немедленно осуществить, ему назло. Поймал он Ли Цянфу на его зловредных словах о сыроварне и сразу понял: теперь дело сладится. Раз враг против, значит, мы за, все без ошибки.

– Любишь ты хвастаться! – продолжала между тем Линь Цуйхуань. – Думаешь, что умный, а на самом деле глупее некуда! Кто в деревне не знает этого подонка Ли Цянфу? Как можно было на него полагаться? Посмотрим, удастся ли еще замять это дело!

– У меня сердце уже давно на шее висит, пусть смотрят на здоровье – красное оно или белое! – снова огрызнулся Ли Ваньцзюй.

Разве я полагался на Ли Цянфу? Все и без расспросов знали, что он это говорил. А он помещик, классовый враг; раз он против, значит, мы за, что и требовалось доказать. Созвали собрание по критике, протокол послали наверх, заткнули всем рты, дело и сладилось. Коммунары от этого только выиграли, стали больше получать за трудодень, обществу тоже польза, а чего все это стоило мне – никто не знает.

Линь Цуйхуань, видя, что он по-прежнему сидит неподвижно, не на шутку взволновалась и сказала, успокаивая его:

– Ладно, снимут с него колпак или нет – чего ты-то печалишься? Что такого хорошего в этом Ли Цянфу?

Да, ничего особенно хорошего в нем нет. Зловредные слова он действительно говорил, его покритиковали, он это признал, сыроварню построили, вот и все дела. Кто его заставлял лезть со своей болтовней в каждую дверь? И Гу Цюши хорош, чего он понимает? Вспомнили старинную историю о том, как Чжоу Юй избил Хуан Гая! Ну сболтнул старик, ты услышал, и ладно. Чего тягаешься с этим дураком, которому давно на кладбище пора? Все же в деревне знают цену его словам.

Хорошо хоть на этот раз секретарь Фэн кое-что понял. Правда, вранье – все слепилось в один идиотский комок, не расклеишь. Эх, тяжело было в прошлые годы деревенским руководителям, даже ругань почиталась чуть ли не за счастье, но сейчас терпеть такое уже неприятно. Ну и что из того, что неприятно? Тебя спрашивать не будут, а что хотят с тобой, то и сделают!

Как раз во время этих размышлений Ли Ваньцзюй услышал за окном крик:

– Секретарь, вы дома?

Так обычно кричал Ли Цянфу. В дома бедняков и середняков он не решался ходить, боясь, что от него будут шарахаться, как от заразного. К помещикам и кулакам он тем более не ходил, опасаясь, что его заподозрят в сговоре. Единственный, к кому он мог ходить, – это Ли Ваньцзюй. Как помещичий элемент, он имел полное право прийти к секретарю партбюро, хозяину всей деревни, и доложить ему, как он исправляет свою идеологию. Но в дом секретаря он опять же не смел войти. У Ли Ваньцзюя часто собирались другие кадровые работники бригады, и всякий нахальный визит мог быть расценен как выведывание секретов. Поэтому Ли Цянфу обычно становился посреди двора и кричал. Если в доме было собрание, Ли Ваньцзюй выходил к нему на несколько слов, а если нет – даже приглашал его в дом.

Сейчас Линь Цуйхуань, не дав мужу раскрыть рта, высунулась в окно и закричала:

– Чего орешь? Кого вызываешь? Твой секретарь только что дух испустил!

Ли Цянфу знал, какая это занозистая баба, и не посмел ответить. Тут из двери, накидывая на плечи ватник, выглянул Ли Ваньцзюй. На сей раз он не пригласил помещика в дом, а спросил прямо с крыльца:

– Ты чего пришел?

– Хочу узнать насчет снятия колпаков.

– А чего тут узнавать? Если снимут, так снимут, а не снимут, так не снимут.

– Секретарь, вы уж замолвите за меня словечко!

– Сам за себя замолви! Нечего ходить по всему свету и болтать! Это ты трепался о Чжоу Юе, который избил Хуан Гая?

– Я, я, – заикаясь и в страхе отступая, проговорил Ли Цянфу. – Но я только шутил.

– Разве такие вещи в шутку говорят? До седых волос дожил, а ума не нажил! – все больше распаляясь, прошипел Ли Ваньцзюй. – Ты знаешь, что полагается за эти слова? Чжоу Юй и Хуан Гай были военачальниками из одного лагеря. А кто такие ты и я? Ты меня с собой в одну кучу валишь? Ты что себе позволяешь?

Ли Цянфу еще больше испугался. Действительно, это попахивало сколачиванием преступного блока. Что же делать? Сказанные слова, как выплеснутую воду, уже назад не вернешь. Он весь посинел и задрожал.

Секретарь хотел сказать еще что-то, но жена закричала из-за его спины:

– Поменьше вожжайся с этим типом, нечего на него слюну изводить!

Ли Ваньцзюй махнул рукой, показывая, чтобы старик уходил. Тот повернулся и с трудом сделал несколько шагов. Видя, что у него душа почти рассталась с телом, хозяин сжалился и крикнул вдогонку: