Текст книги "Царь-дерево"
Автор книги: А Чэн
Соавторы: Цзян Цзылун,Ли Цуньбао,Шэнь Жун,Чжэн Ваньлун,Ван Аньи
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)
– Что с тобой? Что-то случилось?
– Я вспомнила маму.
Он встал, подошел к ней и обнял за плечи:
– Наша мама была очень хорошей.
– Но она слишком рано умерла!
Опустив голову, Ли Хуэй выбежала из его комнаты.
Все это камнем легло на ее сердце. Она плакала, мучилась без сна по ночам, но в конце концов поняла: нельзя навязывать отцу свой собственный образ мыслей, он тоже человек, суверенная личность. Его жизнь клонится к закату, и разве он должен умирать в одиночестве? Ему нужен близкий человек, который делил бы с ним и духовную жизнь, и быт. Жизнь должна принадлежать живым. И хотя мама умерла, но уже прошло больше десяти лет, и разве он обязан мучиться бесконечно?.. Разве сама она после смерти Ян Фана не нашла себе приятеля – Лян Цисюна? Почему же не помочь отцу найти себе близкого человека? Быть может, эта Су Аи хороший человек и сможет заменить ему маму. Конечно, она не будет называть Су Аи мамой, потому что это не ее мама! Но Су Аи, наверное, сможет сделать папину старость счастливей… Не надо верить традиционной морали – что человек может любить только один раз в своей жизни. Наоборот: только если всю свою жизнь поливать, взращивать цветы любви, они смогут, увядая, снова возрождаться. Некоторые говорят, что любовь – дело сугубо личное, и еще говорят, что это чувство похоже на чувство собственности. Здесь есть большая доля истины, разве нет этого ощущения в ее отношении к Ян Фаню? Но человек не может быть собственностью другого. Человечество развивается, общество развивается, и нравственность тоже должна развиваться, совершенствоваться и обновляться.
С этого момента Ли Хуэй стала более внимательно относиться к отцу, оказывать внимание Су Аи. Но они, казалось, стали остерегаться ее. Наверное, Ли Хуэй не была такой наблюдательной, как выросшая в деревне Сю Фэнь, но теперь она острее почувствовала тихое одиночество отца и искреннюю заботу Су Аи. Ли Хуэй легонько потрясла отца за плечо.
– Здесь тебе, наверное, холодно спать.
Отец потер руками лицо:
– А я уже замерз. Ты слышала, как я храпел? Как хрюшка, наверное. Вчера читал газеты – уснул, сегодня опять… Э, старею, внутри что-то прогорает, как в керосиновой лампе.
– Какой же ты старый? Тебе еще нет шестидесяти.
– В твоих устах все приобретает какой-то другой оттенок.
– Я что, слишком язвительна? Это потому, что я простая рабочая и не стала таким большим начальником, как ты.
Отец хмыкнул и отвернулся к окну.
– Ты всегда очень пристрастна, в любом вопросе. Пора выработать и более зрелые взгляды.
Ли Хуэй тоже повернулась и немного капризно сказала:
– Это потому, что я уже становлюсь старой бабкой, но в твоих глазах я никогда не стану взрослой, всегда буду ребенком!
– В твои годы мама была уже главным врачом…
– Да, а ты был уже начальником штаба…
– Ну вот что – иди спать!
– А если человек пришел к тебе по делу?
Ли Хуэй стала около него на колени. Она вдруг с удивлением обнаружила, какое старое у него лицо, как будто можно постареть за один день. Руки у него были слегка влажные – может быть, у него жар?
– Ты не хочешь позвать Су Аи, чтобы она тебя посмотрела?
– Это ерунда, я сам вылечусь.
– Нет, папа, у тебя совсем другая болезнь…
– Что?
– Тебе плохо одному, даже поговорить не с кем.
Ли Хуэй не знала, как лучше сказать, она покраснела, ей казалось, что у нее температура еще выше, чем у отца.
– Папа, а что ты думаешь о Су Аи?
– Она очень хороший человек. И специалист хороший.
– А пусть она поживет немного с нами. Составит тебе компанию. Она тоже совсем одна…
– Ах ты, чертова девчонка!
– Что-что? А ты чертов старикан!
– Ты будешь отцу свахой?
– Угу!
– Нет уж, я никого больше не хочу!
– Почему?
– Подожду, когда ты замуж выйдешь…
– Я? Хорошо, завтра подам заявление.
– С кем?
– С Лян Цисюном.
– Ты его любишь?
– А как ты думаешь? Ведь на самом деле семья и любовь могут лежать как бы в разных плоскостях. Люди, которые вместе спят, но по-разному думают, могут прожить вместе всю жизнь. А некоторые хотя и не вместе, но сердца их составляют одно, и они любят друг друга. Ну ведь это правда, папа, я же вижу по твоим глазам.
– Как-то наивно ты рассуждаешь!
Отец встал и подошел к окну. Всматриваясь в темноту, он скрестил руки на груди и молчал. На лице застыла гримаса, и на душе наверняка неспокойно. И все из-за Ли Хуэй. Она вышла из комнаты, прислонилась спиной к стене и задумалась. Завтра, когда придет Лян Цисюн, она скажет ему, что они женятся. Они как раз будут провожать Большого Суня. Не будет ли это слишком нарочито? Ничего. Этот дурачок наверняка обрадуется.
12
И снова картины прошлого…
Сумерки в степи, покой и тишина. В окошко на свет лампы летит мошкара, доносится запах нагретой за день степной травы. Ли Хуэй уже успела постирать на речке, вернуться и прибрать в комнате. Она приготовила овощи, стараясь делать все так, как будто готовит у себя дома в Пекине; чашки с овощами поставила на стол. Потом на столе появилась лампа и букет желтых цветов лилейника в желтой вазе. Она села за стол и стала ждать Ян Фаня.
Сейчас можно посмеяться над тем, как безжалостно жизнь играла ими – хунвэйбинами. Прошло несколько лет, а вместе с ними прошли мимо поступление в университет, поступление на завод, да и просто – возвращение в Пекин. Большой Сунь и Фан Син уехали из деревеньки в госхоз, и теперь здесь только она и Ян Фань. «Коммуна хунвэйбинов» развалилась, энтузиазм растаял, как прошлогодний снег, бывшие друзья и ровесники рассеялись, как легкое облако дыма. В районном комитете по делам образованной молодежи им с Ян Фанем уже три месяца не выделяют денег на жизнь, а с этого месяца даже перестали давать талоны на рис. У них были две курицы, но их загрызли хорьки… Что им оставалось, двум «ненужным людям»? Голодать и падать духом. Ян Фань из последователя Сен-Симона превратился в классического материалиста. Прошли те времена, когда он сидел перед анатомическим атласом человека и втыкал себе в ноги длинные серебряные иголки, чтобы укрепить силу духа. Больше он не призывает при свете керосиновой лампы изучать «Капитал», постигать двойственную сущность товара. Воодушевленный теорией, он собрал из общей столовой миски, чашки, ложки – всю посуду, а пройдясь по домам, взял у ребят куски материи, войлока, старую одежду. Они решили продать эти вещи в уездном городе и потащили все на тележке к поезду. Ян Фань тянул впереди, а Ли Хуэй толкала сзади.
Сколько лет, сколько зим! Эта железная дорога, ведущая к уездному городу, идет дальше, прямо на Пекин. Голубое небо, степь, гудки паровоза, земля под ногами дрожит и окутывается клубами пара. Они с Ян Фанем похожи на беженцев из голодных краев. Или на вот тех двух летящих диких гусей.
– А если кто-нибудь будет к нам в городе приставать? Что будем делать? – Ли Хуэй нервничает, она не знает, как они успеют погрузить все на поезд.
– А мы пойдем продавать прямо к дверям райкома. Если кому-то будет до меня дело, я с удовольствием пойду с ним. А вообще, мне лучше всего попасть в тюрьму: кормят, ни тебе денег, ни талонов на рис. – Ян Фань засмеялся.
– Не говори глупостей. Но к тебе наверняка будут придираться.
– Не думаю. Я им говорил несколько раз, что ту самую дацзыбао с жалобой на райком повесил я. А они все равно не верят, сколько им ни доказывай. Эх, что говорить! У меня отец и мать потомственные рабочие, да еще оба пропагандисты. И я, значит, никак не могу оторваться от таких корней. Что за идиотская теория крови! Если вдуматься хорошенько, мне надо, как какому-то герою О’Генри, пойти познакомиться с полицейским и загреметь в тюрьму.
– Не надо так говорить.
Ли Хуэй тихо заплакала. Ведь это же ужасно! Дацзыбао написала она, совершенно без ведома Ян Фаня. А когда райком стал доискиваться, он все взял на себя. Райкомовцы ему так и не поверили. Тогда он с ними чуть не подрался, что, конечно, не принесло ему пользы. Пока, правда, все было тихо…
Подошел поезд. Ян Фань похлопал ее по плечу.
– Не хочу, чтобы ты плакала. Ты думаешь, будешь там реветь – и кто-то разжалобится? Прости меня, но я поеду один. А ты возвращайся, ты и так устала. Я опять с кем-нибудь поссорюсь, и ты опять будешь плакать.
– Я не буду.
– Нет! Сказано тебе – иди домой. Ты и так устала.
Казалось, он говорил без всякого раздражения, но во взгляде его была какая-то непримиримость. Если она не послушается, они могут сильно поссориться. От голода его характер стал таким резким…
Уже стемнело, а Ян Фань все не возвращался. Она долго стояла у околицы, как настоящая плакальщица. Глубокой ночью раздался стук в дверь: «Ли Хуэй, Ли Хуэй!» Это он. Лицо мрачное, в руках две бутылки водки, жареная курица. И еще копченый окорок, килограммов на пять, а то и больше. Все это он вывалил на стол, зубами открыл бутылку.
– Давай, по бутылке на брата. Выпьем за боевых друзей, оставивших нам столько вещей. Правда, если бы можно было продать еще и их дома, мы бы два года могли не знать голода.
Рано появившиеся морщины на его лице. Он засмеялся, и лицо его стало похожим на беспорядочно распаханную, изборожденную плугом землю. Ли Хуэй взглянула на него, и ей отчего-то стало зябко. Баранина была очень соленой, картофельная водка плохой, но Ян Фань словно оживал. Когда он допил бутылку и глаза его покраснели, он поделился с ней городскими новостями. Ли Хуэй опять не взяли в университет. И, скорее всего, это не из-за отца. Наверное, кто-то за спиной выступил против нее. Свет лампы плясал в стаканах, вся комната, казалось, качалась и двигалась. Ощущение было такое, будто она первый раз скачет на лошади и вот-вот упадет. Оборвалась ее последняя ниточка надежды. Ли Хуэй застыла, глядя в одну точку.
– Ты просто глупа! Думаешь, все уже приготовлено специально для тебя? А может быть, только твоим потомкам что-нибудь и достанется. Тут еще поразмыслить надо… Если у человека нет твердости и гибкости, он не выживет. И особенно это касается нас – «пушечного мяса „культурной революции“». Нужно, чтобы наши слезы стали нашим вином, нужно всегда делать хорошую мину при плохой игре и любое поражение превращать в победу – только так можно выкарабкаться. А на старости лет будем рассказывать внукам и внучкам о «восьми годах сопротивления».
Ян Фань вдруг ударил кулаком по столу.
– Да меня если будут сто раз упрашивать, я все равно не пойду. Я не верю, что все знания хранятся в университетских аудиториях. Человек может и здесь пройти свой университет, как проходил его Горький!
Огонь в лампе изменился, в нем появились синие языки, и этот потусторонний синий свет падал на лицо Ян Фаня. Паренек был когда-то круглым отличником, членом школьного комитета. В школе твердо решил стать физиком-ядерщиком, поступить в университет, учиться за границей, сделать важное открытие и даже получить Нобелевскую премию. Он стремился к таким, высоким целям! А сейчас, сегодня его университет – возле кучи куриного помета. Ли Хуэй не понимала, отчего в ее душе поднимается такая мстительная злость… Ведь голод она переносит не так тяжело, как Ян Фань, но именно она сходит с ума от отчаяния. Она так хотела поступить в университет, стать филологом, а потом, может быть, самой начать писать. Писать рассказы, стихи, киносценарии… Все это окончательно превратилось в пустую мечту. Все это достанется тем, кто идет позже.
В глазах Ян Фаня светилось понимание, какое может быть только у человека, который сам много страдал. Вслух он успокаивал Ли Хуэй и сам старался верить, что она все-таки покинет эти жуткие места и в конце концов поступит в университет. Он получил уже точную справку, что в госхозе требуются только мужчины, женщины им не нужны. И что же она будет делать здесь одна? Он скрывал эти новости от нее. Сегодня в городе он нашел объявления и пошел разыскивать бюро по набору студентов. Пытался дозвониться – может, у нее появится еще один шанс. Но все автоматы были сломаны – он зря потратил больше двадцати юаней, половину стоимости билета на поезд. Ему не хотелось ей об этом говорить. Но Ли Хуэй уже знала, что Ян Фань устраивается в госхоз, ей сказал об этом Сунь Кайюань. Сунь тоже развернул бурную деятельность: хочет устроить ее в госхоз санитаркой. Ничего, конечно, не выйдет. Как будто это так просто. Скольким начальникам нужно еще устроить своих многочисленных родственниц! Все свои надежды она связывала с поступлением в университет. Если не получится с поступлением, они с Ян Фанем поженятся, и она поедет с ним в госхоз, будет пока просто домохозяйкой… Но она еще слишком молода – ей всего двадцать два, а в глазах родителей она и вовсе ребенок. Быть может, под давлением обстоятельств она слишком многое приносит в жертву? Но как иначе противостоять судьбе?
Ян Фань смотрел на застывшую Ли Хуэй и чувствовал, как сильно бьется у него сердце. Он швырнул бутылку на пол:
– Погоди, не думай об этом. Сейчас я тебе кое-что принесу.
Он выбежал из комнаты и скоро вернулся с букетом цветов, который он привез из города.
– Это твои любимые цветы.
– Лилейник?
– Считай, что хризантемы.
– Чудесные цветы и чудесные слова. – Ли Хуэй поставила цветы в старенькую желтую вазу, улыбнулась. – Мне кажется, что цветок для человека – словно близкий друг.
Лилейник – это желтые цветы без сильного запаха, похожие на хризантему, но не такие большие и пышные. У Ли Хуэй они всегда вызывали нежные пылкие чувства. Вот и сейчас она сжала в руках старенькую вазочку, на глаза ей навернулись слезы. Они сидели с Ян Фанем до рассвета. Проговорили всю ночь – обо всем на свете. Но казалось, не сказали друг другу ни слова. Когда он поднялся, чтобы уйти к себе, Ли Хуэй предложила:
– Перебирайся жить ко мне. Я так боюсь этой мертвой тишины вокруг…
Он ушел, но потом его не было один, два, три дня, а она не могла найти его и побежала наконец к Сунь Кайюаню в госхоз. Тот наверняка знал, но ничего ей толком не сказал. Здесь была какая-то тайна.
– Я не уйду отсюда, пока ты не скажешь.
– Да не беспокойся. С ним ничего не случится. Он должен послезавтра вернуться.
Через два дня Сунь Кайюань сказал ей:
– Он приедет сегодня. Приготовь ему хороший ужин. Он тебе кое-что привезет.
– Что?
– Вот приедет – и узнаешь.
Большой Сунь дал ей десять юаней, столько он зарабатывал за полмесяца. На эти деньги Ли Хуэй собрала просто роскошный стол. Потом села перед цветами, на которые падал свет лампы, и стала ждать. На самом деле она больше всего ждала не каких-то новостей, а самого Ян Фаня. Она скажет ему: «Мы поженимся. Ты и я. И будем жить в этой комнате». Ян Фань обрадуется, развеселится. Или обнимет ее и заплачет… Ли Хуэй слышала, как бьется ее сердце.
Степная ночь. Тишина, свежесть. Доносится далекий лай собак, веет сыростью. Вот уже двенадцать, а Ян Фаня все нет. Где же он? Она пошла к его дому, пробираясь в зыбкой тени деревьев, надеясь увидеть огонь в окне. Вдруг где-то замяукала кошка – словно кто-то заплакал, – сердце Ли Хуэй сжалось. Луна, почти совсем круглая, показалась ей вставленным в темный мрамор венком. На рассвете Ли Хуэй сквозь сон услыхала стук копыт. Она открыла дверь, в комнату вошел Большой Сунь.
– Ян Фань умер.
– Что ты сказал?
Она испуганно смотрела на его красное, потное лицо.
– Он поехал, чтобы уладить твое дело с университетом. Добрался до самых высоких инстанций. Вот уведомление о твоем зачислении в Северо-Западный университет на факультет китайского языка…
– Я не хочу! Я не хочу! Где он?
– Он возвращался и сбился с дороги. Наверное, незаметно попал в болото. Его пастухи нашли…
Ли Хуэй бросила бумажку на пол, выбежала из дома и, вскочив на коня Большого Суня, поскакала к болоту. Накрапывал мелкий, но частый дождик…
13
Внизу под окном загудела папина машина. Сон пропал, Ли Хуэй открыла глаза и быстро встала. Почистила зубы, умылась, заглянула к еще спящему Сунь Кайюаню. Велела Сю Фэнь купить вина и овощей: днем придут ребята, они будут провожать Большого Суня. А ей еще на работу во вторую смену, нельзя опаздывать. Ли Хуэй одела серебристо-белый импортный костюм, из-под расклешенных брюк виднелись только острые носки белых туфелек. Она села перед зеркалом и стала причесываться. В углах губ затаилась ироничная усмешка. Сю Фэнь показалась в зеркале, осторожно спросила:
– Ты сегодня особенно радостная…
– Я? – Ли Хуэй ткнула в себя пальцем и посмотрела на Сю Фэнь. – Я рада за папу.
– Ты поговорила с ним о Су Аи?
– Ага. И он сказал, что будет ждать, пока я не выйду замуж.
– Но ты, ты не можешь ведь просто так…
– А мне не нравится такой феодальный взгляд на семью. Почему это судьбы членов одной семьи всегда связаны в одну судьбу? Муж и жена, мать и дети. А если что-то случается, то это касается всех, представителей всех поколений. Когда беда с мужем – стареет жена, когда вверх идет отец – сразу улучшается положение детей…
– Ну и что же?
– И я еще не люблю всех этих семейных правил. Молодожены получают свидетельство о браке, и это автоматически означает, что теперь девушка сидит на шее у парня, как будто они прикованы друг к другу цепями.
Ли Хуэй отбросила волосы назад, за спину.
– Если так, то женщина никогда не станет свободной, ничего не сможет сделать в жизни. У жизни свои законы, и брак – это всегда так или иначе жертва, только жертвует всегда почему-то женщина. Как все-таки не повезло женщине: и детей рожать, и мужа ублажать, и все время жертвовать, жертвовать…
Сю Фэнь даже отступила в сторону.
– Ты говоришь непонятные вещи, просто иногда пугаешь меня. Как может женщина жить в этом мире, не опираясь на мужчину?..
– А вот я не хочу. Я – человек. И прежде всего должна сама определять свою судьбу. А потом уже я и жена, и мать. Я не хочу по всякому поводу обращаться к главе семьи и выслушивать указания. Нет уж, я должна иметь право не соглашаться.
Сю Фэнь в молчании теребила кончики своих кос. Потом, подумав, сказала:
– Вы, культурные люди, можете так думать. У вас есть дело, есть целый мир в душе. А я даже посметь не могу рассуждать так. Если не выйдешь замуж и будешь жить за счет родителей, над тобой вся деревня смеяться будет. Но где взять деньги для женитьбы? Без тысячи юаней никак нельзя. А если все взять у жениха, как потом себя будешь чувствовать? У нас в деревне так понимают…
– Ты действительно истинная женщина! – Ли Хуэй улыбнулась.
Сю Фэнь опять промолчала, что-то соображая, потом потянула Ли Хуэй за рукав:
– А если ты не выйдешь замуж, то папа и Су Аи…
– Да нет же, я сегодня объявлю о своем замужестве.
– Ради папы?
– Ага.
– За кого?
– За Лян Цисюна. За того худенького очкарика.
– Он, кажется, поступил в университет? У тебя будет в жизни хорошая поддержка…
– Ты опять за свое! Иди за овощами!..
Но Сю Фэнь продолжала стоять, как бы не понимая. Она подняла указательный палец:
– Когда сюда придет Су Аи, я уеду.
– Почему? – Ли Хуэй была удивлена.
– Я уже буду не нужна, чтобы готовить и стирать…
– Вот дурочка! Наоборот, придется готовить и стирать еще на одного человека!
– Правда? – Глаза у Сю Фэнь сузились и превратились в щелочки. Она засмеялась и, схватив корзину, выбежала из комнаты. Какая она все-таки наивная!
Ли Хуэй вышла из дому, она решила найти Су Аи. Она действительно как сваха. Что об этом подумает Су Аи? Будет смеяться или поймет?
Шагая по улице, Ли Хуэй в который раз задумалась о своей судьбе. Так ли уж нужно выходить сейчас замуж? Ведь, если говорить откровенно, она не любит Лян Цисюна. Он слишком большое значение придает ее внешности, положению ее семьи. Он поступил в университет, чтобы изменить ее мнение о себе, поднять свой престиж. Разве нет в этом чего-то мещанского, пошлого? Этот трус живет так, что его можно только пожалеть. Она вспомнила тот вечер, когда Лян Цисюн узнал результаты последнего экзамена и пришел за ней. Они гуляли у озера, потом вышли из парка. Шли по узкой тропинке под деревьями, вокруг было очень тихо. Лян Цисюн молчал, опустив голову, хотя было ясно, что ему хочется что-то сказать – именно сейчас, здесь. Но он только шагал по дорожке. Конечно, Ли Хуэй и так все понимала, без слов. А потом они опять поссорились – кажется, из-за ее прически. Она тогда спросила его:
– Я смотрю, ты уже командуешь. Не рано ли?
Он почувствовал себя ужасно неловко, совершенно не зная, что ответить.
– Может, пойдем побыстрее? Или ты хочешь найти на дороге кошелек?
Он с трудом рассмеялся.
– Я думаю о нас. Не пора ли поговорить с мамой?
– О нас?
– О наших отношениях…
– Отношениях? Каких отношениях?
– О нашей любви…
– Ты немножко не в себе? Девушка с тобой прогуливается, разговаривает о том о сем, а ты уже решаешь, что человек в тебя влюблен. Как же это ты так быстро за кого-то решаешь?
– Ты…
– Я не такая глупая, как ты. Пару себе найти, ей-богу, легче, чем кошелек на дороге…
О чем еще говорить. Слова застревают, как кость в горле. В это самое время из-за деревьев вышли трое парней и окружили их. Один из них толкнул Лян Цисюна.
– Иди-иди. Пока тебя не трогают.
Лян Цисюн схватил Ли Хуэй за руку.
– Если они хотят денег – отдай им, часы тоже отдай. Мы… – Он не знал, как закончить фразу.
Один из парней вдруг приставил к груди Лян Цисюна нож:
– Тебе жить надоело? Нам ничего не нужно. Нужна она сама.
Лян Цисюн побелел, зубы его сжались, он не мог ничего сказать.
– Ну что же, я пойду с вами! – Ли Хуэй подошла к Лян Цисюну, открыла свою белую сумочку и залезла в нее рукой. – Я свою смерть уже видела. А теперь вы можете посмотреть на свою! Уходите!
Парни, не двигаясь, смотрели на сумочку.
– Идем! – Ли Хуэй толкнула Лян Цисюна, и они медленно пошли. Парни не двинулись с места… Тоже трусы!
Когда они вышли на улицу, Лян Цисюн глубоко вздохнул и потрогал сумку:
– Что у тебя там?
– Мой собственный кулак.
– Ты так здорово себя вела, так их утихомирила.
– Мог бы и ты. Все-таки мужчина! А то чуть не отправил меня с этой компанией. – Ли Хуэй кисло усмехнулась и пошла вперед. Лян Цисюн остался стоять как столб, ему вдруг показалось, что он не может дышать.
Выйти замуж за такого человека, как Лян Цисюн? Ну не смешно ли? Парней сейчас меньше, чем девушек. Девчонки всюду гоняются за женихами, и, наверное, никто, кроме Ли Хуэй, не считает это смешным.
14
Жизнь похожа на небольшую речку. Вода в ней не везде прозрачна, кое-где покрыта зеленой тиной. Где-то эта речка спокойна и журчит, повторяя одно и то же. А где-то попадаются на пути камни – и вот она уже бурлит, брызжет пеной. В таком растревоженном, неспокойном состоянии находился Лян Цисюн. Может быть, скверно на душе из-за внезапного появления Сунь Кайюаня, по вине которого возник и образ этого Ян Фаня? Или из-за разговора с Ай Лимин? И все это – в самый счастливый период жизни Лян Цисюна! А он так слаб и беспомощен. Что за нелепость! Вчера вечером он опять говорил с Ай Лимин. Когда он вышел из ее дома и стоял у входа в парк на автобусной остановке, Ай Лимин выскочила из подъехавшего автобуса.
– Эй, я тебя еще издали заметила. Куда направляешься? – Она вела себя и говорила как официальное лицо, секретарь заводского союза молодежи.
– Я искал тебя…
– Ладно, в ногах правды нет, пойдем ко мне, поговорим.
– Я только что от тебя…
– Понятно. – Ай Лимин огляделась. – И зачем ты меня искал?
Лян Цисюн опять ощутил, что он стоит перед секретарем.
– Слышала, ты поступил в университет. Да, ты идешь в гору. Только Ли Хуэй, наверное, не хотела этого.
– Почему?
– Каждая девушка думает по-своему.
– Зачем ты так…
– Я тоже девушка. А она красивее меня, сильнее притягивает мужчин. Ты не обращай внимания, я просто что думаю, то и говорю.
Они стояли под платанами у ограды парка. Сквозь листву пробивался свет фонаря и падал на них белыми пятнами, с листьев летели капли воды.
– Ты искала меня из-за Ли Хуэй? – сказал Лян Цисюн, стараясь держаться спокойно.
– Раз ты уже знаешь, тем лучше. Сейчас на заводе все спорят по поводу выборов передовиков. Очень многие не согласны с выдвижением Ли Хуэй.
– Из-за того, как она одевается?
– Тут еще встал вопрос о демократичности выборов. Та самая «декларация», в которой Да Лян сам себя расхваливал и выдвигал и которую повесил у входа в цех. Говорят, ее помогла писать и редактировала Ли Хуэй. Там утверждалось, что выборы идут незаконным путем. Теперь все сплелось вместе. Страсти разгорелись, да и как они могли не разгореться? Вот партком и решил, что надо провести общезаводское собрание всей рабочей молодежи, обсудить все проблемы жизни молодежи, а также идеологические вопросы. И, конечно, провести воспитательную работу. Ведь видно же, что по вопросам идеологии в головах молодежи путаница ужасная, веры никакой, и потому все слепо тянутся к западному образу жизни. Все это ты и сам знаешь. Партком не может оставить подобную ситуацию без внимания и пустить все на самотек. Выбирая передовиков, мы должны четко брать за основу оба критерия – идейность и работу на производстве. Может, только с помощью этой дискуссии Ли Хуэй призадумается о своем образе жизни, что-то изменит в себе. Думаю, что, с другой стороны, у всех появится возможность лучше понять Ли Хуэй, а может, и выбрать ее передовиком.
– Чтобы она изменила в себе то, что не нравится другим? И ты думаешь, она согласится?
– Но это же для ее пользы. Ты знаешь, что она участвовала в выставке самодеятельного творчества рабочих? Ее картина называлась «Стремление». Так вот к ней было очень много претензий.
– Эту картину она показывала художникам, членам академии. Они очень хвалили…
– В академии тебе все объяснят. А мы – рабочие, и для нас это – всего лишь изображение голой женщины! Выходит, молодому человеку может просто нравиться красота и его совсем не волнует идейное содержание?!
Лян Цисюн похолодел. Похоже, с выдвижением Ли Хуэй все кончено.
– Положим, и у меня, как у любого человека, чувства иногда спорят с разумом. Но вот ты. Коммунист, член комитета союза, а дружишь с этой Ли Хуэй. Мне кажется, вот здесь тебе и нужно показать себя. Считай, что это задание от нашей партийной организации.
Слова Ай Лимин звучали так солидно и весомо, как будто за ними стояли традиция, долг, требования времени.
Поговорить. Как об этом говорить с Ли Хуэй? Лян Цисюн промучился всю ночь без сна. В прошлый раз они поссорились как раз по этому поводу. Ли Хуэй часто ходила к одному профессиональному художнику, показывала ему свои наброски и картины. Лян Цисюн знал об этом. Ее картина «Стремление» в первый раз появилась на страницах журнала, печатавшего работы молодых воспитанников Академии художеств. На картине была изображена молоденькая девушка. Она перегнулась через подоконник и, высунувшись из окна, с напряжением, неотрывно смотрит на взлетающую над далеким лесом стаю птиц. Уже рассветает, и те птицы, которые поднялись выше остальных, окрашены лучами восходящего солнца. Лян Цисюн не оценил ни цветовой гаммы, ни живописной техники этой картины. Смысл ее тоже представлялся ему довольно смутно. Эта девушка, которая словно хочет улететь из окна, одета слишком нескромно – в какой-то прозрачный пеньюар. Ему было даже не по себе: почему красота должна быть именно такой? Он решился сказать о своих мыслях наставнику Ли Хуэй. Этот художник курил огромную трубку, был лыс и носил большие очки. Выслушав Лян Цисюна, он рассмеялся:
– Почему ты так закрепощен? Разве в этой картине есть что-то аморальное? Когда я был молодым, я тоже рисовал человеческое тело, да и как может художник, делающий свои первые шаги, не рисовать человека? А все эти моралисты, похоже, вышли из чрева матери уже одетыми.
Он говорил точь-в-точь как Ли Хуэй. Художник опустил трубку и разогнал рукой дым.
– Эта картина правдиво говорит о чувствах, мыслях, надеждах совсем молодой девушки. Ты осмотри ее комнату – и сразу поймешь внутренний смысл ее стремлений. Это дом ее отца, из которого, наверное, только что увезли конфискованное имущество. Мать, очевидно, уже умерла – на столе фотография в черной рамке. Девушка только проснулась, подбежала к окну. Отца уже увели, а она увидела за окном…
Ли Хуэй нарисовала саму себя? Он мог бы догадаться.
Художник опять затянулся из своей трубки и сказал:
– Многие из нас сейчас не уверены в себе, напуганы. Не надо, не понимая чего-то, сразу заявлять, что это не так и нужно по-другому.
Лян Цисюн тут же подумал о себе: неужели и он слаб? Возможно, это и так.
На следующий день после выставки в Академии художеств Ли Хуэй потащила его на озеро. Она придумала нарисовать прямо на берегу портрет Лян Цисюна и вручить ему его в качестве подарка. Конечно, это был явный шаг к нему со стороны Ли Хуэй, но он решил не поддаваться и как бы шутя отказаться позировать. Они договорились встретиться у озера под гибискусом.
Лян Цисюн прождал уже полчаса – она всегда так опаздывала. Наконец Ли Хуэй пришла. В белоснежном костюме и странной, сразу бросающейся в глаза шапочке. Вид у нее был такой, как будто она вернулась на родину из эмиграции. Прохожие глазели на нее, а она совершенно не обращала внимания, словно в парке, кроме нее, никого не было.
– Ты так выглядишь. Люди обращают внимание… – Лян Цисюн постарался сказать это как можно осторожнее.
– Да? Вот уж не знала, что тебя так волнуют чужие заботы!
Сказала, как вбила гвоздь. Лян Цисюн не выдержал взгляда ее блестящих насмешливых глаз. Как будто умолкла, оборвавшись, завораживающая, звавшая за собой мелодия. Они сидели на берегу озера в молчании. В глазах мужчины женщина – это абсолютная тайна. Ли Хуэй всегда вела себя по-разному: то это был обжигающий, яростный смерч, то тихий ледяной холод. И кто мог сказать, о чем она думает, когда сидит вот так и молчит? Ли Хуэй скинула босоножки на высоком каблуке, сняла носки и опустила ноги в воду. Заходящее солнце окрасило деревья и стоящую на горе пагоду в розовый цвет. Вода в озере была черной, как тушь. Ли Хуэй болтала ногами, белые брызги казались жемчужинами. Лян Цисюн сорвал зеленую травинку и теребил ее.
– Я вовсе не хотел испортить тебе настроение. Я только сказал…
– «Я не хотел, я только»! Думать надо! Ворчишь хуже старой бабки!
– Да-да… Но я просто хотел бы, чтобы ты была такая же, как и все. Немного проще, что ли…
– А ты как-то слишком легко командуешь мною. Да и вообще, тебе еще рано это делать. Я, по-моему, не просила тебя быть моим духовным наставником!
Лян Цисюн посмотрел на ее надменное лицо и поджал губы. Что он мог сказать? Ведь он ей действительно никто. Ли Хуэй поболтала в воде ногами, потом затихла и задумалась…
– Мне не нравятся вот те цветы и верхушка пагоды. Я люблю естественные цвета. Если писать здесь пейзаж, то лучше всего акцентировать черноту этой воды. Глубокий черный цвет. Он гораздо богаче, чем все эти бьющие в глаза краски… Посмотри, какая в этой воде глубина и какая чистота. Она как прозрачное и крепкое вино. Ты не чувствуешь? А я уже словно пьяная.