Текст книги "Царь-дерево"

Автор книги: А Чэн

Соавторы: Цзян Цзылун,Ли Цуньбао,Шэнь Жун,Чжэн Ваньлун,Ван Аньи
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

«Мама Циньцинь вчера ночью покончила с собой, приняв яд».

– А-а-а! – вскочив с кровати, истошно закричал Чэнь Юй. Взгляд его неподвижных глаз был диким, как у помешанного. Пэн Шукуй, вскочив с постели, обхватил его.

– Чэнь Юй! Что… что с тобой?

– Оставь меня! – резко оттолкнул его Чэнь Юй, шагнул к двери и рывком распахнул ее настежь. Он хотел выйти, пойти на простор, чтобы дать излиться бушевавшим в его груди бурным чувствам. Однако не успел он сделать и шагу, как в открытую дверь с милой улыбкой вошли несколько человек – секретарь Ян и молодые военнослужащие с фотоаппаратами и репортерскими блокнотами. Ян вначале опешил, но тут же участливо спросил:

– Тебе стало лучше, товарищ Чэнь Юй? Все эти дни мы не решались беспокоить тебя. Сядем, поговорим.

Чэнь Юй продолжал стоять, тупо уставившись на шевелящиеся губы Яна. Выражение его лица при этом было такое, как будто он готов был не то заплакать, не то рассмеяться. Ян почувствовал себя несколько неловко.

– О! Ты, наверное, еще не видел газет? Вы все попали в газеты! – сказал он, показывая крупные заголовки в газете, которую держал в руках. – Отклики идут самые горячие. Особенно о Лю Циньцинь. Ведь она пожертвовала своей жизнью ради того, чтобы сохранить принадлежавшее заместителю главкома Линь Бяо… Хм… К тому же она является образцовым примером решительного разрыва с реакционной семьей. А это имеет огромное значение. Комиссар Цинь Хао дал указание, чтобы мы еще глубже, еще подробнее ознакомились с ее биографией. Ты знал ее ближе других, расскажи, пожалуйста, о ней.

Щелк! – как молния, сверкнула лампа-вспышка фотографа. Чэнь Юй пошатнулся, словно ему выстрелили в грудь, качнулся назад, еле устоял на ногах, затем подался вперед. Неожиданный щелчок фотоаппарата и свет лампы-вспышки оживили его лицо.

– Ха-ха-ха! – разразился он леденящим душу смехом и схватил Яна за борта куртки. – Как ты сказал? Цинь Хао? Цинь Гуй?[52]52
  Цинь Гуй – первый министр при дворе сунского императора Гаоцзуна (XII в.). В период вторжения в Китай чжурчжэней проводил при дворе линию на примирение с захватчиками. Этому мешали блестящие успехи армии Юэ Фэя, «крестьянского» военачальника, которая в течение ряда лет наносила чжурчжэням чувствительные поражения. Путем придворных интриг Цинь Гуй добился физического уничтожения Юэ Фэя, его ближайших соратников и роспуска его армии, после чего позорный для сунского двора мир с чжурчжэнями был подписан. В последующем Юэ Фэй был объявлен национальным героем. Цинь Гуй же после смерти был проклят и объявлен национальным предателем. Скульптурное изваяние, изображающее его в натуральную величину стоящим со склоненной головой, на коленях, установлено и до сих пор стоит перед могилой Юэ Фэя для всеобщего осуждения. Каждый приходящий поклониться могиле Юэ Фэя может бросить в статую Цинь Гуя камень, тухлый помидор или выразить свое презрение иным способом.


[Закрыть] А еще Линь Бяо? Лысый Линь? Ха-ха-ха! Цинь Гуй! Лысый Линь!

– Он сошел с ума! Скорее… – крикнул побледневший от испуга Ян, которого Чэнь Юй продолжал трясти за борта куртки… Чэнь Юя взяли под стражу и отправили в военный трибунал.

28

Накануне Нового года пошел сильный снегопад. Луншань был окутан толстым плотным слоем снега. Окрестные горы и долины сверкали слепящей глаза белизной, и трудно было представить себе, что тут недавно произошли такие нелепые события.

Пэн Шукуй уже уложил вещи и собирался вместе с Цзюйцзюй покинуть Луншань, который он хотел вычеркнуть из своей памяти и который будет оставаться в его памяти всю жизнь. Прошло уже семь дней, как они с Цзюйцзюй вернулись из госпиталя в расположение роты. Здесь, как и прежде, царила напряженная, бурлящая, суровая военная жизнь. Только лица кругом были большей частью незнакомые. Первая рота, ударное отделение… Славная рота, героическое отделение. Чтобы сохранить их славу, их почетные наименования, командование, не дожидаясь пополнения из числа новобранцев, составило роту, ее взводы и отделения из личного состава других рот. Из прежнего состава ударного отделения погибли одиннадцать человек, включая Циньцинь, остался только Пэн Шукуй. Чэнь Юй, как действующий контрреволюционер, находился под арестом. В заново укомплектованном ударном отделении были назначены новые командир и заместитель. Пэн Шукуя в отделении называли теперь старым командиром.

В тот день, когда Пэн Шукуй вернулся из госпиталя, из отдела кадров полка ему прислали анкету повышаемого в должности. Ее принес лично начальник отдела кадров. Перед уходом он велел Пэн Шукую заполнить ее в тот же день. Кроме него, все остальные повышаемые в должности уже заполнили свои анкеты, и в штабе полка торопили с оформлением документов. Анкета аккуратно лежала перед ним. Он ждал ее девять лет. Этот листок мог решить не только его судьбу, но и судьбу Цзюйцзюй и даже их будущего потомства. Он давал ему возможность вместе с Цзюйцзюй перешагнуть через ту грань, которая разделяет рабочих и крестьян. Добрых десять минут смотрел Пэн Шукуй неподвижным взглядом на этот листок. И в эти десять минут перед его мысленным взором прошел весь его путь за девять лет: от канала, от Цюэшаня до Луншаня, горькие события этих лет, горестные ночи, мощный взрыв, положивший конец Цюэшаньской стройке, картины недавней смертельной схватки на последних рубежах подземной проходки, политые кровью и слезами могилы боевых друзей. Все это высветил в его памяти чистенький прямоугольник анкеты. Ему хотелось плакать, рыдать во весь голос. Но в сухих глазах его давно уже не осталось слез. Ему хотелось смеяться, хохотать, запрокинув голову. Но его ослабевшие нервы не вынесли бы такого возбуждения. Прикрыв веки, он усилием воли понемногу успокоил себя. Затем не спеша легко и аккуратно разорвал анкету на полоски, а полоски так же легонько и аккуратно разорвал на клочки. Открыв дверь, он выбросил их наружу, и они, подхваченные ветром, закружились в воздухе вместе со снежинками.

В тот день он подал в штаб полка рапорт о демобилизации.

Снегопад с небольшими перерывами продолжался уже семь дней. Небо словно вознамерилось задержать его отъезд. Из демобилизационного пособия, выданного ему по окончании всех формальностей, он выделил триста юаней и отправил с Цзюйцзюй в тыловой отдел штаба полка, чтобы передать их родным комбата Го. После этого денег осталось всего ничего. Он скрупулезно подсчитывал, какие дорожные расходы предстоят им с Цзюйцзюй на поездку в Дунбэй. Переезд в Дунбэй – путь к спасению, которым пользовались многие поколения жителей провинции Шаньдун, – был ему хорошо знаком и вместе с тем пугающе неизвестен. Они с Цзюйцзюй бесповоротно решили переехать, однако невозможно было предугадать, какая судьба им там уготована.

Вдруг он вспомнил, что должен сорок юаней Инь Сюйшэну. И хотя тот послал эти деньги родным Пэн Шукуя безвозмездно, находясь под влиянием очередной политической кампании, однако… За вычетом расходов на дорогу у него осталось только тридцать юаней. Сколько он ни прикидывал, ему пришлось снова распаковывать уже уложенный мешок. Как и положено, он уже сдал свое военное пальто и матрас. Старенькое военное одеяло да небольшой узел, в обычное время служивший вместо подушки, – вот и все пожитки, которые накопились у него за девять лет службы. В узле лежали три пары военного обмундирования, из них только одна была неношеной. Вынув эту новенькую пару, он отложил ее в сторону и снова упаковал вещи. Затем сел за стол и стал писать письмо Инь Сюйшэну. Оно получилось короткое, но заняло много времени. Запечатав его вместе с тридцатью юанями в конверт и прихватив отложенную пару обмундирования, он отнес все это на командный пункт роты и наказал вестовому передать все политруку Иню.

Вернулась Цзюйцзюй. Глаза ее опухли от слез. Пэн Шукуй предвидел это. Сам он не решился идти на встречу с родными комбата. Хотя это была последняя возможность проститься с ними, у него не хватило духу. Его сердце не выдержало бы этой горестной встречи. Забросив за спину мешок с пожитками, он взял Цзюйцзюй за уцелевшую руку и сказал:

– Пошли, пока не пришли провожающие…

Медленными шагами они поднялись на обрыв Лунтоу попрощаться с погибшими боевыми друзьями. Снег превратил надгробия в сооружения, словно бы выложенные из нефрита. Снегопад продолжался, хотя и не очень сильный. Снежные хлопья, похожие на разлохмаченные шелковичные коконы, легко кружась, падали на землю, закрывая неровности, словно дотошный художник, завершивший картину, теперь мазок за мазком поправлял обнаруженные огрехи. Но не всё на Луншаньских горах снег смог застелить и скрыть от глаз. В отдалении, как широко открытое око, с укором смотревшее на окрестный белый мир, зиял вход в первую штольню. Окружившие его времянки и дощатые строения не выдержат тяжести снега и завалятся. А скрытые под снежным покровом кафель и мраморные плиты засверкают лишь после того, как сойдет снег.

Пэн Шукуй стоял перед могилами. Удары волн внизу, под обрывом, отдавались в его душе, словно удары в грудь. Все пошло прахом, все средства, пот и кровь. Пошли прахом и те скромные чаяния и надежды, которые таились в душе бойцов. Он медленно приблизился к безымянному надгробию и так же медленно опустился перед ним на колени. Рядом опустилась на колени Цзюйцзюй. Он снял ватную шапку, на которой уже не было красной пятиконечной звезды, и вместе с Цзюйцзюй отвесил перед могилой три поклона. Они не плакали. Они выполняли принятый в их краях обычай – поклониться старшим при своем бракосочетании. Поднявшись, Пэн Шукуй бросил на могилу комбата несколько пригоршней снега. Они постояли молча перед каждой могилой. Когда они подошли к могиле Лю Циньцинь, Цзюйцзюй склонилась над ней и стала гладить рукой холодный камень надгробия. Она гладила его так, как будто под рукой у нее было живое тело.

– Циньцинь, сестренка! – не сдержавшись, зарыдала она. – Прояви свои чары на том свете, спаси Чэнь Юя!..

Выждав некоторое время, Пэн Шукуй поднял Цзюйцзюй. Бросил последний взгляд на стройку, на могилы. Ушло, все ушло в прошлое: гром взрывных работ, стук отбойных молотков, грохот обвалов. Погибшие на стройке боевые друзья спят вечным сном. А им с Цзюйцзюй, оставшимся в живых, еще нести по жизни тяжелый крест, пройти до конца путь, отмеренный им судьбой.

Прощайте, Ван Шичжун, Сунь Дачжуан! Прощайте, Лю Циньцинь, Усач! Прощайте, любимый комбат, уснувшие навек боевые друзья!

Поддерживая за руку Цзюйцзюй, Пэн Шукуй направился на север, тяжело ступая по глубокому снегу. Жгучий северо-западный ветер трепал пустой рукав Цзюйцзюй. А снег все кружился, кружился, постепенно занося ровные цепочки их следов.

29

Инь Сюйшэн вернулся из госпиталя в расположение части специально для того, чтобы проститься с Пэн Шукуем. За пять месяцев, в течение которых они вместе находились в госпитале, в одном и том же хирургическом отделении, Пэн Шукуй ни разу не зашел к нему в палату, так же, как и Инь ни разу не зашел к Пэн Шукую. Он не решался. Он не смел видеться ни с кем из их роты. Сердце его горело, не переставая ни днем, ни ночью, как в пекле. Он всегда был уверен в правильности избранной им жизненной линии. Однако после бедствия на Луншаньской стройке от этой уверенности не осталось и следа. Он не мог понять, почему, ради чего мог появиться на месте бедствия в критический момент брошенный в тюрьму Го Цзиньтай. Он не мог понять, откуда у разжалованного комбата была такая мощная притягательная сила. Он не мог понять, почему в тот роковой момент, когда они оба находились между жизнью и смертью, Го Цзиньтай оставил себе смерть, а шанс выжить отдал человеку, который так жестоко его притеснял. Исходя из своего жизненного кредо, он и не должен был понять. Ему нужно было все осмысливать заново.

Когда он только-только вступил в армию, в душе у него жили наивные идеалы и представления. Он мечтал добиться успеха, выдвинуться. В этом, вообще говоря, не было ничего предосудительного. Но в определенный период героем считали того, кто отличался в военном мастерстве. Тут Инь Сюйшэн почти никакого преимущества перед другими не имел и только хлопал глазами, видя, какие чудеса физической подготовки показывает его земляк Пэн Шукуй, в одно время с ним вступивший в армию. Когда же «подули другие ветры» и на первый план стала выдвигаться политика, он почувствовал, что настал черед и ему показать, на что он способен. Он был грамотен, смекалист, и отличиться ему было нетрудно, был бы нужный настрой в голове, была бы живость в глазах. Не жалея труда и сил, он по выходным дням ходил в ближний городок и собирал там арбузные корки для откорма свиней. Цель его была в том, чтобы осуществить задуманное дело, а вовсе не в стремлении совершить потрясающий подвиг. Когда в газетах было опубликовано сообщение о его делах, когда его пригласили выступить с докладом об этом, он поначалу заикался и краснел. Но когда за этим пришли слава и положение, он, потрясенный и ошеломленный, воспрял духом.

После того как он занял положение заметно более высокое, чем Пэн Шукуй, его временами стало охватывать чувство беспокойства. Однако жизнь в конце концов шепнула ему на ухо один «секрет»: «судьба выбирает достойного». И он успокоился. Исходя из такого жизненного кредо, он постепенно запрятал свои чувства, свою совесть в самые потаенные закоулки души. Чтобы угодить начальству, он использовал в качестве приманки обещание повысить в должности и заставил Пэн Шукуя выступить с разоблачением Го Цзиньтая. Чтобы убрать препятствие на пути своего продвижения по службе, он торопился загнать в смертельный тупик Го Цзиньтая. Ради достижения политического успеха он путем поощрения заставил тяжелобольного бойца положить свою жизнь, выполняя непосильную работу, и изваял таким жестоким образом «классический пример» человека, который «не боится трудностей, не боится смерти».

Пинок, который дал ему Го Цзиньтай, не только спас ему жизнь, но и посадил его на скамью суда собственной совести. Заржавевший замок открылся. Он с трудом выносил муки нечистой совести. Он жаждал искупить вину, сбросить с себя этот груз, жаждал пощады, жаждал той легкости, которая наступает после искупления вины. И сюда он спешил проводить Пэн Шукуя в надежде, что ему представится такая возможность. Он думал, что Пэн Шукуй будет ругать его на чем свет стоит. Он надеялся на это. Он даже надеялся, что тот станет бить его, задаст ему хорошую трепку. И тогда, может быть, придет его душе облегчение. Но этой надежде не суждено было сбыться. Он опоздал. Пельмени, приготовленные в роте по случаю проводов, остались нетронутыми. Пэн Шукуй и Цзюйцзюй ушли из расположения части потихоньку.

Вестовой передал Инь Сюйшэну обмундирование и письмо от Пэн Шукуя. Это его удивило, и он торопливо вскрыл конверт.

«Политрук Инь!

Мы с Цзюйцзюй уходим. Мы уезжаем не в родные края, а очень-очень далеко. Может быть, в этой жизни мы с тобой больше уже не увидимся. Так что это письмо – мое прощание с тобой.

Ты был моим начальником, моим товарищем, земляком, в общем, что ни говори, а мы вместе прослужили целых девять лет. За эти девять лет между нами часто возникали трения, но не будем об этом говорить. По правде говоря, я ненавидел тебя, ненавидел до скрежета зубовного. Но теперь я думаю, что ненавидеть тебя несправедливо. В самый опасный момент ты все же находился среди бойцов, вместе со всей ротой встретил смертельную опасность. И поэтому я подумал, что совесть у тебя есть!

Я уезжаю. Ты же еще остаешься командиром для бойцов. Одного хочу тебе пожелать – будь правдивее. Если что случится, больше думай о бойцах. Они ведь еще молодые! Это просьба старого солдата к политруку!

Теперь вот о чем: полгода назад ты послал моим родным сорок юаней, которые я за все это время так и не смог тебе вернуть. Оставляю тебе тридцать юаней – все, что у меня осталось после вычета расходов на дорогу. В счет недостающих десяти юаней оставляю тебе обмундирование. Надеюсь, что ты извинишь меня.

С приветом

Пэн Шукуй».

Письмо выпало из его рук и спланировало на пол. Закрыв лицо руками, он медленно опустился на корточки. Слезы текли у него между пальцев. Прошло немало времени, прежде чем он встал, взял под мышку обмундирование и торопливо пошел в сторону обрыва Лунтоу.

Он поднялся на обрыв. Там было пустынно, только снег кружил между могилами. На снегу еле просматривались две цепочки следов – Пэн Шукуй и Цзюйцзюй давно уже ушли. Он лишь издали смотрел на эти девятнадцать могил, занесенных снегом, не решаясь подойти поближе. Овеваемый метелью, он долго стоял, мучаясь горестной мыслью о том, что перед покойными ему уже никогда не искупить своей вины.

В это время в одном из домов жилого района командования дивизии Цинь Хао подготовил довольно богатый банкетный стол. Он уже получил приказ о назначении его начальником политуправления армии. Перед отым, двъездом к новому месту службы он решил дать банкет двум гостям, двум своим подчиненнум маленьким человечкам, которые немало потрудились, работая у него на подхвате. Ему хотелось посидеть, поговорить с ними напоследок. Секретарь Ян уже прибыл в точно назначенное время, а Инь Сюйшэн задерживался.

В гостиной было жарко натоплено. На Цинь Хао был только вязанный из тонкой шерсти свитер. Он сидел на диване и медленно листал принесенный Яном альбом с газетными вырезками.

– Все подсчитали? – спросил он сидевшего рядом Яна.

– Все, – кивнул головой Ян. – Материалов о подвиге луншаньских героев, считая комментарии, крупные и мелкие заметки, в общей сложности было опубликовано сто семнадцать.

– Неплохо поработали! – удовлетворенно сказал Цинь Хао, похлопав Яна по плечу. – Этот альбом останется у меня.

Он поднялся и положил альбом в шкаф с документами. Взгляд его случайно упал на доклад о Луншаньской стройке, который он составлял два года назад. Сердце его дрогнуло. Это был его шедевр. Только потому, что, подавая этот доклад на рассмотрение начальства, он вынес в шапку слова «Министр Линь Бяо проявил в отношении Луншаня конкретный интерес», доклад в течение каких-то двух дней был одобрен членами парткома армии, визы которых гласили: «Решительно выполнять», «Как можно скорее осуществить», «Немедленно начать работы». Он вынул доклад, бегло просмотрел его и задумался. Луншаньская стройка с самого начала развертывалась как по маслу. Никто из командования армии не спросил, в чем конкретно состоял этот «конкретный интерес». Эту тайну знал только он один. А вдруг сейчас, когда Луншаньская стройка потерпела крах… Он внезапно осознал: теперь, когда он в своей карьере достиг спокойной гавани, у него за спиной остались ужасающе крутые ступени! «По этому кровавому счету рано или поздно придется платить!» Эти слова Го Цзиньтая не раз звучали у него в ушах. Платить? Гм! Кто когда в Китае до конца отвечал за свои дела? Мало ли примеров, когда люди, всячески изворачиваясь, выдавая черное за белое, находили себе оправдание! Нужно лишь соответственно подготовить общественное мнение, и любой путь окажется проходимым. В 1958 году широко развернули кампанию за выплавку чугуна и стали. Не выплавили ни того, ни другого, но закалили сотни миллионов людей! «Большой скачок», как одно из «трех красных знамен», до сих пор верно служит! И хотя Луншаньская стройка потерпела крах, однако благодаря ей воспитана целая плеяда героев, которые вдохновляют миллионы людей! Разве это не плата по счету?! «Цель – ничто, движение – все». Он не помнит, кто сказал эти слова, но смысл их верен. Постичь этот смысл далеко не так просто, как поставить визу на документе…

Стол давно уже был готов. Цинь Хао положил доклад в шкаф, посмотрел на часы и сказал Яну:

– Не будем больше ждать. Давай выпьем!

Когда Инь Сюйшэн спустился с обрыва Лунтоу, уже начало смеркаться. Легковая машина, присланная за ним Цинь Хао, стояла у расположения роты. Отсюда до штаба дивизии было меньше часа езды. У поворота, от которого до дома Цинь Хао оставалось около ста метров, Инь Сюйшэн попросил шофера остановиться и вылез из машины. Ему не хотелось, чтобы люди видели, что он ездит в гости к начальству на легковой машине. Снегопад уже прекратился, стало заметно холоднее. Он надел марлевую повязку и не спеша пошел к дому Цинь Хао. Когда он открыл дверь, в лицо ему ударила волна теплого воздуха, налипший на его ресницах иней стал таять. Он снял повязку, протер увлажненные растаявшим инеем глаза и сквозь стеклянную дверь гостиной увидел Цинь Хао и Яна, которые пили вино и о чем-то оживленно разговаривали. Голос Цинь Хао после выпитого был необычайно возбужденным и громким. Инь Сюйшэн подошел к двери гостиной и остановился в нерешительности. Чувства, которые им владели, не позволяли ему сразу включиться в оживленную атмосферу, царившую за дверью. Там уже выпили по третьему разу, и Цинь Хао захмелел. Он стал еще разговорчивее и говорил еще громче.

– Сяо-Ян, конечно, пропагандистскую работу мы провели неплохо. Но, к сожалению, у нас не было такого образцового примера, который прогремел бы на всю страну! Черт бы побрал Го Цзиньтая! Надо же было ему дать пинка Инь Сюйшэну! Эх, если бы Инь Сюйшэна задавило, как это можно было бы обыграть! Мы бы тогда подали его почище Ван Цзе![53]53
  Ван Цзе – боец НОАК, член Коммунистического союза молодежи Китая. В июле 1965 г., обучая народных ополченцев обращению со взрывчаткой, накрыл своим телом неожиданно вспыхнувший пакет с ней и ценой жизни предотвратил гибель стоявших рядом. Посмертно принят в члены Компартии Китая.


[Закрыть] Почище Лю Инцзюня![54]54
  Лю Инцзюнь – боец НОАК. В марте 1966 г. ценой своей жизни спас игравших на дороге детей, на которых мчалась управляемая им конная упряжка с артиллерийским орудием.


[Закрыть]

«Тук!» – Инь Сюйшэн ударился головой о косяк двери и чуть было не повалился на пол. Ян, услышав стук, открыл дверь. Цинь Хао, увидев Инь Сюйшэна, радушно пошел ему навстречу.

– Ну что это такое! Заходи, тебе три штрафных рюмки! – ласково обняв Инь Сюйшэна, Цинь Хао повел его к столу. Ян наполнил рюмки.

– Сяо-Инь! Как доложили из парткома дивизии, принято решение повысить тебя в должности, назначив начальником политотдела полка! – Цинь Хао поднял рюмку и, поглядев на Яна пьяными, налившимися кровью глазами, сказал: – Давай выпьем за повышение Сяо-Иня!

Инь Сюйшэн поднял рюмку. Рука его дрожала, и вино расплескивалось. Усилием воли он унял дрожь и успокоился, как тогда, в штреке, перед обвалом, когда он держал лампу. Он посмотрел на Цинь Хао, горько усмехнулся и сказал:

– Товарищ начальник политуправления армии, этой рюмкой вина мы помянем души погибших на Луншане! – С этими словами он капля за каплей вылил вино на пол. Захмелевший Цинь Хао оторопел и посерьезнел. Инь Сюйшэн поставил рюмку на стол и, глядя бесстрастным взглядом прямо в подернутые кровавыми жилками глаза Цинь Хао, сказал, выделяя каждое слово: – Я официально заявляю о демобилизации из армии! – С грохотом отодвинув стоявший сзади стул, он вышел, гордо подняв голову.

В конце концов он распрямил спину.

Эпилог

Незаметно пролетели пятнадцать лет. Волны истории давно уже прилизали песчаные отмели памяти. И если остались на них какие-то отметины, то и они теперь уже еле различимы.

После разгрома «банды четырех» высшие военные власти вновь подтвердили, что центр тяжести обороны полуострова находится на севере, а не на юге. В начале восьмидесятых годов было проведено крупное переформирование войск. Номер и оборонительные задачи дивизии D были упразднены.

В связи с крутым историческим поворотом судьба по-иному расставила и оставшихся в живых людей.

Цинь Хао недолго сидел в высоком кресле начальника политуправления армии. После «событий 13 сентября» Луншаньская стройка вполне логично была увязана в одно звено с «проектом 571» – планом военного путча контрреволюционной группировки Линь Бяо. Цинь Хао был изолирован для проведения расследования. За время следствия он написал объяснительных записок общим объемом в пятьсот тысяч иероглифов. Преступления, в которых он признавался, были ужасающими, чудовищными и составили крупное, особо важное дело в том военном округе, где оно расследовалось. Огромная следственная комиссия, созданная специально для этого, в течение восьми лет расследовала все внешние и внутренние нити дела, опутавшие всю страну. На расследование было затрачено сто пятьдесят тысяч юаней. Однако чем дальше велось расследование, тем больше запутывалось. Цинь Хао после многократного разъяснения ему политики партии в конце концов признался: все подчеркнутые показания в его объяснительных записках являются ложными! Таким образом, единственным, что связывало Цинь Хао с контрреволюционной группировкой Линь Бяо и что подтверждалось документально, было семь верноподданнических писем, которые он в течение двух лет написал Линь Бяо. В итоге он не получил на эти письма ни строчки в ответ даже от канцелярии Линь Бяо, не говоря уже о самом Линь Бяо. В его письмах не содержалось никаких слов и фраз, которые не встречались бы в газетах того времени, за исключением разве того, что он в нескольких случаях перед словом «уважаемый» употребил слово «самый».

Относительно «конкретного интереса», как выяснилось в ходе расследования, дело обстояло так. Однажды он случайно услышал, как один из высших командиров в кулуарном разговоре рассказал, что в период инспекционной поездки Линь Бяо по полуострову на карте, которой он пользовался, неизвестно откуда появился карандашный прокол. Подстегиваемый какой-то необъяснимой «догадкой», Цинь Хао самолично изучил эту карту, выполненную в масштабе 1:50 000. Прокол приходился точно на Луншань. Это и послужило основанием для развертывания грандиозной Луншаньской стройки и для утверждения о «конкретном интересе», тайну которого Цинь Хао никогда не раскрывал. Что же касается «надписи», то это был досадный срыв: во время IX съезда партии Цинь Хао сначала пустил этот слух, а потом стал предпринимать шаги для получения надписи, но желаемого не достиг.

Почитавшиеся священными золоченая кружка и кресло-реликвия действительно в свое время были собственностью армейской гостиницы «Цзюцзяолоу», в которой останавливался Линь Бяо во время инспекционной поездки по полуострову. Их Цинь Хао заполучил из гостиницы, действуя всеми правдами и неправдами, где нахально, где подкупом. Это было после того, как сорвалось дело с получением надписи. Но таких бокалов в гостинице было пятьсот, и даже новейшими методами криминологической экспертизы было совершенно невозможно определить, на каком именно остались следы губ и отпечатки пальцев Линь Бяо. Кресло, по заключению специалистов, было изготовлено в годы правления последнего цинского императора и с известным основанием могло считаться антикварной вещью. Авторитетные лица дали такое заключение: Линь Бяо был тщедушным от рождения, боялся простуды и, вне всякого сомнения, не решился бы «почтить своим задом» это кресло финикового дерева с таким холодным и жестким сиденьем.

В целом открывшаяся картина была такова, что люди отказывались в нее верить. Цинь Хао так отчаянно стремился примкнуть к Линь Бяо, а последний перед замышляемым переворотом был так заинтересован в том, чтобы заполучить как можно больше сторонников, что было совершенно непонятно, как могло случиться, что он отверг Цинь Хао. Гадали так и сяк, и наконец одному пришла в голову разгадка этой тайны: дивизия D в своем истоке принадлежала «Восточной полевой»…

Говорят, что Цинь Хао недавно видели у могил на обрыве Лунтоу. Он весь поседел, взгляд его был бессмысленно-неподвижен. Он ходил в полном одиночестве в тени деревьев, в укромном, безлюдном месте и был похож на движущуюся окаменелость…

Согласно «Положению о безопасности из шести пунктов», военный трибунал приговорил Чэнь Юя к смертной казни. Однако, когда Линь Бяо, «сломав секиру, погрузился в пески», Чэнь Юй был объявлен невиновным и освобожден. Его арест был обоснованным, а освобождение – тоже правильным. Демобилизованный из армии, он вернулся в главный город провинции и полностью посвятил себя живописи, устроившись в один из районных домов культуры. Однажды зимним вечером в 1979 году дверь его мастерской внезапно открылась, и на пороге появился молодой секретарь по печати дивизии D.

– Товарищ Чэнь Юй, – обратился к нему ночной гость, совершивший, судя по его виду, утомительную поездку, – я приехал по специальному заданию парткома дивизии. Вы, можно сказать, знаменитость нашей части! Командование дивизии приняло решение…

– Че-е-пуха! – заикаясь, сказал Чэнь Юй и закрыл перед посетителем дверь. Затем он вернулся к своему холсту и стал мазок за мазком класть на него краски…

Инь Сюйшэн, отказавшись принять назначение на должность начальника политотдела полка, демобилизовался в ранге кадрового работника ротного уровня. Организация, принявшая его после демобилизации, учитывая его основное занятие в армии, а также тот факт, что он многие годы был активистом в изучении трудов Мао Цзэдуна, решила направить его на политическую работу. Но он наотрез отказался и потребовал, чтобы его направили в столовую продавать талоны на питание. Четырнадцать лет он продавал эти талоны и за все это время ни разу не ошибся ни на грош…

О Пэн Шукуе и Цзюйцзюй с тех пор, как они в тот метельный день покинули Луншань, никто в части не получал никаких вестей. Неизвестно, осели ли они в Дунбэе или, объездив полстраны, вернулись в родные края. Их родной городок Ляочэн, знаменитый своей бедностью, за эти несколько лет прославился на всю страну, явив пример превращения из нищего в процветающий. И в каком бы уголке страны они сейчас ни находились, они не могли не слышать по радио этой радостной вести из родных мест…

Самыми верными свидетелями истории, похороненной под тем грандиозным обвалом, остались только жители деревни Лунвэйцунь и девятнадцать могил на обрыве Лунтоу. Но и они стоят перед лицом исторических перемен. После того как в четырнадцати приморских городах был объявлен режим открытого доступа для внешнего мира, власти нашли, что Луншаньский залив являет собой перспективную естественную глубоководную гавань, и решили построить здесь современный портовый город. Сюда стали прибывать изыскательские и строительные отряды, а железную дорогу протянули дальше, до деревни Лунвэйцунь. На Луншане, в течение десяти с лишним лет находившемся в запустении, снова загремели взрывы строителей.

Все земли деревни Лунвэйцунь были реквизированы, а лишившиеся земли жители деревни с радостью пополнили ряды строителей и стали первыми жителями этого города. Согласно плану, район обрыва Лунтоу будет превращен в зону культурного отдыха, и девятнадцать могил, находящихся на этом обрыве, должны быть перенесены в другое место. Соответствующие органы прощупывали возможность перемещения этих могил в находящийся на полуострове мемориальный парк павших героев. Однако оттуда пришел такой ответ: «Согласно действующему положению, лица, погибшие не на фронтах войны, не могут считаться павшими героями, тем более что речь идет о лицах…» Перо не поднимается продолжить эту цитату дальше. Как в конце концов быть с этими девятнадцатью могилами, пока не решено. Однако, кроме органов гражданской администрации, этот вопрос никого не волнует. И без того забот хватает – находящееся в полном разгаре текущее строительство, возведение пристаней, высотных зданий, улиц, магазинов, парков, кинотеатров, танцплощадок и тому подобного. И только жители старшего поколения деревни Лунвэйцунь частенько еще вспоминают: «Были бы живы те ребята, каждый из них на этой стройке стоил бы десяти!»