Текст книги "Царь-дерево"

Автор книги: А Чэн

Соавторы: Цзян Цзылун,Ли Цуньбао,Шэнь Жун,Чжэн Ваньлун,Ван Аньи
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 36 страниц)

Цзян Цзылун
ВСЕ ЦВЕТА РАДУГИ

Перевод В. Семанова

1

Мир велик, и в нем случается много удивительного. А если бы не случалось, то что бы это был за мир?

Вот посмотрите, что произошло у ворот Пятого сталелитейного завода в самое первое утро восьмидесятого года.

Этот завод, построенный еще в пятидесятых годах, растянулся километров на пять, но сейчас вокруг него образовался так называемый свободный рынок – веяние времени. У заводских ворот расположилось множество крестьян, торгующих чумизой, горохом, редькой, капустой и всевозможными продуктами подсобных промыслов. Все это доставлялось сюда на коромыслах или на тележках. Продавцы старались перекричать один другого, заглушая своими зазывными криками не только конкурентов, но и доносящийся с завода шум и грохот. Теперь рабочим, живущим в общежитии, уже не требовались будильники: крики первых торговцев поднимали тех, кому в утреннюю смену. А домохозяйки могли не волноваться, достанутся ли им овощи, свежая рыба или креветки, – иди и бери, сколько душе угодно, были бы только деньги.

Заводские домны работали не более чем вполсилы, производство хирело, а за воротами завода царил полный расцвет. Подсобные промыслы обложили государственное предприятие со всех сторон. Рыбак, торговавший креветками или крабами, за день выручал столько же, сколько рабочий за неделю. И рабочие охотно несли свою зарплату торговцам, потому что это было удобно: отдать за продукты немного дороже все-таки лучше, чем экономить деньги, но не иметь возможности вообще ничего купить. Хотя дела на заводе шли неважно, у рабочих тем не менее водились денежки, так как весь народ стал постепенно богатеть. Экономические законы действовали словно по мановению волшебной палочки, и все в конце концов были вынуждены признать их справедливость.

Особенно шумная и оживленная жизнь шла прямо у ворот завода: здесь торговали не только сырыми продуктами, но и готовой едой – лепешками, мучными плетенками, жареным арахисом, вареными бобами. Их покупали прежде всего рабочие, идущие в утреннюю смену. Заводская охрана требовала, чтобы продавцы не загораживали ворота, не мешали пешеходам и машинам, но торгующие лезли все ближе, оставляя совсем узкий проход. Рынок тоже имел свои законы: тут кто успевал, тот и преуспевал.

Сегодня тон задавал высокий молодой парень. Он был не похож ни на пропыленных крестьян, ни на неряшливых городских лоточников, перемазанных маслом и грязью. Напротив, на нем красовались чистый белый передник, поварской колпак, белые нарукавники и даже марлевая повязка на лице. Действовал он спокойно, уверенно, как повар крупного ресторана, и сразу привлекал к себе внимание. Его напарник, примерно одного с ним возраста, выглядел по-другому: коренастый, большерукий, с круглой и какой-то бугристой физиономией, напоминавшей подшипник, имел поросшие волосом уши, а на переносице темные очки. На нем был бежевый свитер грубой вязки и коричневые брюки дудочкой. Этот громила первым делом прошелся, размахивая ручищами, по рынку, присмотрел вблизи ворот удобное местечко, на котором устроился продавец яиц, деревенский старик, и рявкнул:

– Почем яйца?

Старик удивленно взглянул на его физиономию, подумал, что с такого покупателя лучше не начинать – целый день не будет удачи, – но и отказывать ему нельзя, поэтому с заискивающей улыбкой ответил:

– Два шестьдесят кило.

– Так дорого?! – протянул парень, взял в каждую руку по два самых крупных яйца и стал перебирать их, как это делают пожилые люди с грецкими орехами, желая разработать суставы. – А свежие? Гляди тухлых-то сюда не таскай, народ не обманывай!

Он продолжал пристально глядеть на старика. Едва тот повернулся к другому покупателю, как парень сунул яйца к себе в карманы и быстро схватил четыре новых. Старик ничего не заметил. Этот трюк увидела пожилая женщина, стоявшая сзади, испугалась, разинула рот, но вид у вора был такой устрашающий, что она не решилась произнести ни слова: лучше одним делом меньше, чем больше; не стоит наживать неприятностей с утра! А очкастый тем временем не собирался оставлять старика в покое. Пошевелив подбородком, напоминавшим приклад винтовки, он пробурчал:

– Ты что, не видел объявления на воротах? Заводская охрана не позволяет загораживать проход. Ну-ка, убирайся отсюда!

Заискивающая улыбка старика стала совсем жалкой. Он сокрушенно закивал головой:

– Но ведь я далеко от ворот, ни прохожим, ни машинам не мешаю…

– Все равно убирайся!

Тут подошел парень в белом переднике и прервал своего напарника:

– Хэ Шунь, пусть себе стоит здесь, а мы встанем рядом! Если кто-нибудь захочет яиц к нашим лепешкам, мы со стариком договоримся. И ему и нам будет хорошо!

Он откинул от своего велосипеда какую-то доску, раздвинул приделанные к ней ножки, поставил на образовавшийся столик печурку, сковороду, ведро с тестом и начал жарить лепешки. Тем временем Хэ Шунь воздвиг над своим приятелем большой белый зонт, наподобие тех, под которыми летом стоят регулировщики. Сейчас была ранняя весна, солнце грело слабо, так что зонт требовался в основном для защиты от пыли, а еще больше – для солидности, для привлечения покупателей. Не удовлетворившись этим, Хэ Шунь привязал к велосипеду высокий бамбуковый шест с деревянной доской, на которой было написано: «Лепешки по-мусульмански», и зычным голосом, каким он привык орать во время скандалов на улицах, затянул:

– Эй, подходите скорей! Скорей покупайте горячие, ароматные лепешки жареные! Вкусные и дешевые! Другие берут по двенадцать фэней, а мы только по десять! За выгодой не гонимся, для рабочих стараемся. Эй, кто не верит, попробуйте! Ручаюсь, что захотите отведать еще раз…

– Хэ Шунь, не ори ты, будто перед дракой, лучше деньги получай! Надень шапку и марлевую повязку, а темные очки сними. И вообще веди себя прилично! – проговорил парень в фартуке, извлек из корзины стереомагнитофон, поставил его на скамеечку и нажал на клавишу. Из магнитофона полилась мощная красивая музыка. Гомон вокруг мгновенно стих. Покупатели и продавцы подняли головы, некоторые пошли на звук.

– Ха, – удивился Хэ Шунь, – оказывается, ты и эту игрушку прихватил? Да я бы из-за нее одной стал покупать у тебя лепешки! – Он порылся в кассетах и с разочарованием заметил: – А чего ты взял только голую музыку без песен? Поставил бы какую-нибудь гонконгскую или западную певицу, так весь рынок бы к нам сбежался!

– Что ты понимаешь! Занимайся лучше своим делом! – негромко произнес парень в фартуке. Видимо, он имел на Хэ Шуня немалое влияние, потому что тот сразу подчинился и лишь попросил зажарить ему те четыре яйца, которые он стащил у старика.

Возле белого зонта уже собралось немало людей: одни покупали лепешки, другие просто наблюдали и слушали. При виде такого охранника, как Хэ Шунь, никто не осмеливался лезть без очереди, все чинно выстраивались в цепочку. Лепешки действительно были хороши, да и дешевле, чем у других торговцев. Многих привлекала подчеркнутая чистоплотность парня в белом фартуке. Рачительного продавца звали Лю Сыцзя. Рабочие и служащие завода с особым интересом участвовали в аттракционе, потому что оба парня были шоферами заводской автоколонны. Итак, они и зарплату от государства получают, и торговлей занимаются. Интересно, как на это посмотрит руководство? Кое-кто из рабочих тоже баловался торговлишкой, но тайно, а эти средь бела дня свое «знамя» развернули, да еще у главных ворот. Заинтригованные люди заговаривали с продавцами. Лю Сыцзя был не очень словоохотлив, а Хэ Шунь почти не закрывал рта.

– Вы молодцы! – говорили им. – За сегодняшнее утро, поди, немало заработаете?

– Приходится шевелиться, раз на заводе премий не дают! – отвечал Хэ Шунь, уверенный в своей непогрешимости.

– А начальство вам разрешает?

– Мы его не спрашиваем! Сейчас это никого не касается! Советуемся только с директрисой Зарплатой да секретаршей Монетой. Нынче одни дураки не подрабатывают, а у кого больше денежек, тот и хорош!

– У вас есть патент на торговлю?

– Конечно, есть! Мне дал его отец – правоверный мусульманин из Западного края.

– Выходит, вы на работе зарплату получаете, да еще здесь богатеете… Не слишком ли жирно?

– Я же говорю: нынче одни дураки не подрабатывают. Когда восемь бессмертных переплывали море, каждый показывал свои способности[55]55
  Один из распространенных сюжетов китайской мифологии. Восемь бессмертных – наиболее популярные святые даосского пантеона.


[Закрыть]. Смелый помирает от обжорства, а трус – от голода. Если ты на что-нибудь способен, можешь хоть в восьми местах кормиться. В Америке студенты поступают судомойками в рестораны, станочники после работы могут работать таксистами, наши крестьяне отправляются торговать в города, а мы, рабочие, должны помирать с голоду? Что у нас, головы на плечах нет?

– А не может ли все это посеять хаос, неразбериху в обществе?

– Иди ты со своей неразберихой! Разве до сих пор меньшая неразбериха была? Коли не хочешь покупать, катись отсюда, не встревай! – Когда у Хэ Шуня не хватало доводов, он быстро переходил на брань.

– Ты чего ругаешься?

– А того, что ты ублюдок! Понял?

Хэ Шунь уже хотел пустить в ход кулаки, но Лю Сыцзя, не поднимая головы, тихо произнес:

– Ты что, снова за старое?

И Хэ Шунь мгновенно сник. С другими он мог буянить, однако перед Лю Сыцзя почему-то пасовал, как щенок. Странный союз был у этих двоих.

В магнитофоне щелкнуло, и музыка прекратилась. Лю Сыцзя поставил новую кассету с темпераментной испанской мелодией. Постукивая в такт лопаточкой по краю сковородки, он вдруг громко выкрикнул:

– Жареные лепешки, горячие, приятны и для рта, и для души! Попробуйте – снова захотите! Наши лепешки не только желудок насыщают, но и мозги прочищают!

Казалось, он кричал не для покупателей, а для самого себя, и сразу после этого замолчал, но люди уже окружили его лоток тройным кольцом. Многие специально притормаживали, слезали с велосипедов и присоединялись к толпе, чтобы поглядеть на странных торговцев, послушать необычную музыку. Единственный проход к заводским воротам был запружен, идущие на утреннюю смену не могли пробиться, но, похоже, не слишком жалели об этом – их веселила всеобщая кутерьма. Те, кто все-таки прошел на завод, разносили по всем цехам, отделам и лабораториям новость о том, что́ устроил сегодня перед воротами Лю Сыцзя. Законно это или незаконно – рабочих не очень интересовало: главное, что лепешки были вкусными и дешевыми. Но администраторы, управленцы, посматривали на все случившееся лишь издали, а то и вовсе не решались смотреть, бормоча: «Опять этот парень беды себе ищет!» Правда, никто, даже сотрудники политотдела и отдела охраны, не решался высказать свое недовольство, а тем более реквизировать лоток Лю Сыцзя. Кадровые работники, конечно, не боялись кулаков Хэ Шуня, дело было в другом. Они чувствовали, что шоферу не годится торговать лепешками, а почему именно – объяснить не могли. Никаких руководящих указаний, никаких директив на этот счет они не получали. Экономическая политика сейчас оживилась, но что считать правильным, а что ошибочным? Политика в государстве одна; выходит, то, что законно для крестьян, не может быть противозаконным для рабочих?

Беда была в том, что большинство управленцев завода привыкли действовать точно по указке верхов и главным образом подчиняться, а не брать ответственность на себя. Сейчас нажим сверху ослаб, и они чувствовали себя так, будто из шести органов их тела[56]56
  Даосское понятие. Имеются в виду сердце, легкие, печень, почки, селезенка и желчный пузырь.


[Закрыть] исчезли души. Внизу происходили колоссальные изменения, а в верхах отдавало мертвечиной, вот двое парней и вклинились в эту щель.

Народу все прибывало, покупателей тоже. Теперь лепешки брали в основном молодые люди – знакомые Лю Сыцзя. Они покупали по пять, десять, а то и по двадцать штук, оставляя часть для обеденного перерыва. Покупали не только по необходимости, но и из солидарности, чтобы поддержать приятелей.

Внезапно раздалась отчаянная трель велосипедного звонка, и в лоток чуть не врезался ярко-красный «феникс». Хэ Шунь уж было собрался разразиться отборной руганью, но, увидев личность велосипедиста, заулыбался и заискивающе произнес:

– Е Фан, не хочешь ли лепешек? Бери сколько угодно, я угощаю!

Девушка, спустившая ногу с педали, даже не взглянула на него, а сердито смотрела на Лю Сыцзя. Тот, не поднимая головы, тихо и вежливо сказал:

– Проезжай, Е Фан, не мешай нашей торговле!

Е Фан презрительно фыркнула. Это была очень красивая, хотя и слишком разбитная девушка с черными блестящими волосами, собранными на затылке с помощью сверкающей, может быть даже золотой, заколки. В ушах у нее висели бирюзовые серьги. Они удачно перекликались с голубым костюмом западного покроя, очень хорошо сшитым и подчеркивавшим соблазнительные изгибы ее тела, от которого шел едва уловимый приятный запах. Взгляд ее был холоден и независим. Она дернула Лю Сыцзя за нарукавник:

– Ты чем это занялся? Позоришься только!

Лю Сыцзя все тем же спокойным и вежливым тоном ответил:

– Я не краду, не граблю, законов не нарушаю. В чем позор-то?

– Ладно! Тебе что, денег не хватает?

– Я не ради денег, а чтоб рабочим было удобнее.

– Хватит трепаться, сворачивай свой лоток! Весь ущерб я беру на себя…

На скулах у парня заиграли желваки. Он неожиданно повернулся, острым, словно бритва, взглядом впился в Е Фан и, с трудом подавляя злость, бросил:

– В день мы выручаем по десять юаней, в месяц – триста, в год – больше трех тысяч… И все это ты возьмешь на себя? Уходи отсюда, не создавай себе хлопот!

Он отвернулся и продолжал жарить лепешки. Девушка все уговаривала его, но он как будто не слышал, даже взглядом ее не удостоил. Это было для нее обиднее, чем насмешки или ругань. Разве она кого-нибудь в жизни умоляла? Разве ей когда-нибудь противоречили? Нет, она сама не давала никому спуску, была похожа на необъезженную кобылицу, но Лю Сыцзя ее усмирил. Ради него она готова на все – на любой позор, любое испытание, лишь бы ему понравиться. А он то горяч, то холоден, и не понять его. Он даже скрыл от нее, что собирается торговать. Это лишний раз доказывает, что она для него ничего не значит. Не в силах побороть тяжелое чувство, она пошла прочь, ведя рядом с собой велосипед.

Тут послышался автомобильный гудок, и к лотку подкатила черная легковая машина. Стиснутый толпой шофер продолжал ожесточенно сигналить. В машине сидел Чжу Тункан – секретарь заводского парткома. Поглядев на часы и увидев, что до начала смены осталось всего десять минут, он нахмурился:

– Мы уже несколько раз приказывали, чтобы ворота никто не загораживал! Почему же торговцы не слушаются?

Шофер с не меньшим раздражением подхватил:

– Заметьте, что это торговцы не из деревни, а с нашего собственного завода! Жареными лепешками промышляют!

– Кто же именно?

– Лю Сыцзя и Хэ Шунь.

– Вот оно что! И покупают у них?

– Еще как!

Хэ Шунь, высоко подняв только что испеченную лепешку, с невинным видом направился к машине секретаря парткома:

– Жареные лепешки, всего мао штука, дешево и вкусно, уступаем два фэня, сама в рот просится!..

Чжу Тункан сердито махнул шоферу:

– Разворачивайся, въедем через задние ворота!

2

Не успел Чжу Тункан начать работу, как несколько цеховых секретарей партбюро позвонили ему с рассказом о реакции рабочих на поведение Лю Сыцзя и вопросом, как к этому относиться? Эх, Лю Сыцзя, Лю Сыцзя, опять весь завод взбаламутил! Чжу Тункан уже много лет занимался политико-идеологической работой, хорошо разбирался в людях, но чем дальше, тем больше чувствовал, что работать все труднее. Мысли у народа изменились, стали какими-то непредсказуемыми и неуправляемыми. После «культурной революции» люди вроде бы стали лучше, но их поведение во сто крат усложнилось, выглядело хаотичным. Он изо всех сил пытался нащупать хоть какую-то закономерность, однако она ускользала от него. Людям прибавили зарплату, им начали выплачивать премии – казалось бы, это должно было облегчить работу с ними, а на самом деле все теперь тяжелей и беспокойней, чем прежде. Секретарем заводского парткома он был уже почти двадцать лет, свои обязанности знал вдоль и поперек, как старый преподаватель – учебник, над его головой уже не висело ни меча, ни плетки, положение стало прочное. И все-таки он ощущал, что работать ему трудно, что он не справляется с делами. Даже такой щенок, как Лю Сыцзя, порой способен был поставить его в тупик. Интересно, для чего Сыцзя занялся этой торговлей? Неужели ему денег не хватает? Но ведь он еще два года назад первым на заводе стал «обладателем семи предметов»: телевизора, магнитофона, проигрывателя, фотоаппарата, стиральной машины, калькулятора и холодильника. Он первым надел темные очки, однако, едва объявился второй такой модник, тут же снял их. Первым начал носить брюки дудочкой, но опять лишь до тех пор, пока они не стали поветрием на заводе. Иногда он мог появиться в традиционном гражданском френче – суньятсеновке, иногда – в европейском костюме с галстуком, будто научный сотрудник. Теперь, видно, решил подражать лавочникам! Причем, чему бы он ни подражал, все у него выходило очень ловко, и это злило Чжу Тункана. Заводские парни и девчата, особенно те, которые гнались за модой, буквально боготворили Лю Сыцзя. Его слово среди молодежи звучало весомее, чем слово секретаря комитета комсомола. Сам Лю никогда не льстил секретарю, напротив, разговаривал с ним не без подковырки, но серьезных промахов себе не позволял, законов не нарушал, умел действовать в рамках, изыскивая разные лазейки. Работники отдела охраны даже начали подозревать, что Лю Сыцзя – главарь тайной воровской шайки. Иначе как он, шофер третьего класса, мог завести себе «семь предметов»? Как он сумел подчинить Хэ Шуня, для которого драка была развлечением и с которым не справлялись ни отдел охраны, ни милиция? Ведь мелкий хулиган Хэ Шунь добровольно признал главенство Лю Сыцзя – значит, тот был более крупным хулиганом. И притом гораздо более хитрым: раньше милиция то и дело задерживала Хэ Шуня, а с тех пор, как он связался с Лю Сыцзя, его хулиганские замашки не изменились, но поймать его уже ни на чем невозможно. Видать, усовершенствовался! А может быть, стал еще хуже? И что такое этот Лю Сыцзя, добившийся подобного перелома в характере Хэ Шуня? Ловкий лицемер или человек, заслуживающий одобрения?

В отделе охраны по привычке истолковали все это в дурном духе, однако, наведя о Лю подробные справки, ничего предосудительного не обнаружили: парень не связан ни с какой шайкой. Корни его вызывающих поступков неясны, на хорошего человека он тоже не похож, короче говоря, заводскому руководству он был не понятен. А перед непонятным противником Чжу Тункан всегда чувствовал себя почти бессильным. Обыкновенный молодой рабочий бросил вызов самому секретарю парткома. Чжу Тункан понимал, что это смешно и даже позорно с любой точки зрения. Позор для его ранга, положения, величины власти, опыта, возраста. И все же это было фактом, между Лю Сыцзя и Чжу Тунканом установилось чуть ли не равновесие сил. Лю Сыцзя со своими лепешками всколыхнул весь завод, а какой поступок Чжу Тункана мог иметь аналогичное воздействие? Пустяковый, казалось бы, случай поставил секретаря парткома в очень трудное положение. Он давно знал, что некоторые рабочие тайком приторговывают: одни в свободное время, другие просят отпуск, третьи притворяются больными, четвертые просто прогуливают. Ведь торговля гораздо выгоднее, чем работа на заводе. Прогулял неделю, потерял зарплату за шесть дней, а заработал за два месяца! Какой дурак не поймет этой арифметики? И разве это так уж противозаконно? Раньше, без сомнения, было противозаконным, а сейчас верхи не хотят лезть в такие дела, да, откровенно говоря, и не справляются с ними. Чего влезать, когда неизвестно как обеспечить людям регулярную занятость? Если бы подвернулась крупная торговля, способная принести в месяц полмиллиона юаней дохода и позволившая выдать зарплату работникам завода, Чжу Тункан, пожалуй, и сам взялся бы за нее. Экономические законы неумолимы, они влияют на мысли и действия людей, и, поскольку секретарь парткома пока не мог следовать за быстро меняющейся хозяйственной конъюнктурой, ему оставалось лишь смотреть сквозь пальцы на не совсем достойные методы обогащения.

Недаром говорят: «Если народ не займется, то и чиновник не шелохнется». Идейная слабость и трусость – это смертельные пороки для руководителя, они делают его беспомощным и никчемным. Про Чжу Тункана вряд ли можно было сказать так, однако сегодняшний поступок Лю Сыцзя уже не позволял ему отсиживаться в бездействии: парень под бравурную мелодию раскинул свой лоток на глазах у всего завода. Чжу чувствовал, что это вызов ему и всему парткому. В секретаре вспыхнула ярость, но он усилием воли подавил ее: все равно Лю Сыцзя не испугается его гнева, напротив, он только посмеется над кадровыми работниками. Щенок нарочно лезет на рожон – это сейчас часто бывает. Он прекрасно знает, что за торговлю лепешками Чжу Тункан не решится наказать его, и он по-своему прав, наверное, даже имеет единомышленников, в том числе среди заводского руководства. Чжу Тункану казалось, будто он сел верхом на тигра и теперь не может слезть – таким безвыходным было его положение. Да, современная молодежь что хочет, то и творит! А ему что делать? Не вмешиваться – значит признать, что Лю Сыцзя действует в пределах дозволенного, и тем самым поощрить других на такие же действия, то есть фактически на анархию. Это значит показать всему заводу, что партком спасовал, что он бессилен. Нет, это невозможно, надо вмешаться, но как именно?

Чжу Тункан снял телефонную трубку и позвонил в проходную:

– Кто это? А-а, старина Чжан! Выгляни за ворота, посмотри, продает ли еще шофер Лю Сыцзя лепешки…

– Нет, закончил, когда раздался звонок на смену, и вошел на территорию завода…

Конечно, торговля в рабочее время выглядела бы совсем по-иному, но Лю Сыцзя не дал секретарю парткома подобного козыря. Этот парень был достаточно умен и ловок, Чжу Тункан даже побаивался таких людей, хотя никогда не признался бы себе в этом. Впервые он столкнулся с этими молодыми людьми, когда однажды пришел в автоколонну, а Хэ Шунь, недавно переведенный сюда, еще не знал, что Чжу – партийный босс. Он принял его за старого велорикшу и стал насмехаться:

– Эй, отец, ты что, своими тремя колесами надумал конкурировать с нами, четырехколесными?

Начальник автоколонны Тянь Гофу, видя, что ситуация взрывоопасна, изменился в лице и крикнул:

– Хэ Шунь, ты что, совсем сдурел? Нечего зубы скалить! Перед тобой секретарь заводского парткома!

Чжу Тункану все это было, конечно, неприятно. А тут подходит Лю Сыцзя и с улыбочкой начинает выгораживать нахала:

– Старина Тянь, а по-моему, для секретаря парткома высшая похвала, если его принимают за рикшу. Это значит, что он прост и доступен, похож на рабочего. Правильно я говорю, почтенный Чжу?

И Чжу Тункану оставалось только кивнуть головой. Он был очень серьезным, солидным человеком и не привык к подтруниваниям, тем более со стороны рабочих. Ему порой не хватало смелости, решительности, в результате чего в те времена, когда руководителей обвиняли в мягкости, несобранности или лени, его неизменно поминали первым. Но никто, ни начальники, ни подчиненные, не мог отрицать, что он хороший человек. Многолетняя борьба за власть, бесконечные политические бури не изменили его сущности и его отношения к людям, не отравили его души. Может быть, поэтому Лю Сыцзя сейчас и осмеливался говорить с ним так панибратски. Впрочем, современные молодые люди ко всем норовят относиться как к равным, не обращая внимания ни на богатство человека, ни на его положение, власть. Чжу Тункану это не нравилось, хотя он тоже не любил делить людей на сорта или ранги. Ему было неприятно, что Лю Сыцзя обратился к нему не «товарищ секретарь парткома», а «почтенный Чжу» – как к какому-то уборщику. Но Чжу Тункан сумел все-таки не выдать себя и сдержался.

Еще меньше понравилась ему манера обращения Лю Сыцзя с начальником автоколонны. Этот двадцатилетний юнец похлопал пятидесятилетнего шефа по плечу и сказал:

– Старина Тянь, ты сегодня какую-то чужую роль играешь! Обычно ты с шоферней свой парень, любишь с нами и выпить, и закусить, ни во что не вмешиваешься, всем хорош. А перед руководством вдруг лицо от нас воротишь, друзей не узнаешь, строгим прикидываешься – это не годится! Почтенный Чжу – настоящий кадровый работник, его твои приемчики не обманут!

Лю Сыцзя говорил вроде бы тихо, вполголоса, но Чжу Тункан все слышал. Не исключена возможность, что парень на это и рассчитывал. Тянь Гофу побелел от злобы, хотел выругаться, но, поперхнувшись, так ничего и не сказал. Секретарю парткома стало больно за него, однако и он промолчал. Даже не совсем понятно, почему Лю Сыцзя относится к начальству свысока, а оно с ним церемонится?

Чжу Тункан снова снял телефонную трубку и позвонил в автоколонну. Там долго никто не отвечал, тогда Чжу поручил техническому секретарю парткома вызвать тамошнее руководство. Секретарь спросил:

– Позвать начальника или его заместителя?

Начальник автоколонны Тянь Гофу не очень разбирался в делах, поэтому Лю Сыцзя им и помыкал. Говорить с ним не имело никакого смысла. А заместителем начальника была девушка Цзе Цзин, назначенная туда сравнительно недавно. Может быть, она сумеет вправить мозги Лю Сыцзя? Немного поколебавшись, Чжу Тункан сказал:

– Заместителя.

Секретарь понимал, почему его начальник колеблется. Все считали Чжу Тункана очень добрым и скромным, поэтому люди любили помогать ему. И секретарь добавил:

– Насколько я слышал, у Цзе Цзин с Лю Сыцзя тоже не совсем обычные отношения.

– Что ты имеешь в виду? – удивился Чжу Тункан.

– Когда Цзе Цзин пришла в автоколонну, ребята встретили ее в штыки, а сейчас она с ними поладила, но учится у них курить, пить и одеваться, как они…

– Что? Маленькая Цзе учится курить и пить? Нет, это невозможно… Вызови ее немедленно!

Он посмотрел на кипу бумаг, лежавшую на столе, но не захотел сразу заниматься ею и пересел на диван. Очень чесались уши – у него всегда было так, когда он сердился; врачи западной медицины говорили, что это нервное, а китайские доктора – что это огонь, подступающий из тела к ушам. А поскольку руководители не могут не сердиться, значит, ему суждено страдать до самой пенсии. Он вынул спичку и начал ковырять ею в ухе.

Если Цзе Цзин в самом деле изменилась, это для него удар посильнее, чем история с Лю Сыцзя. Тот мог его только обозлить, но не расстроить, у Чжу к нему никакого особого отношения не было. А Цзе Цзин – другое дело. Это он ее открыл и выпестовал, ее не поставишь на одну доску с каким-то малознакомым парнем!

Чжу Тункан откинулся на спинку дивана и опустил голову с редкими седыми волосами, обнажив трогательную лысину на макушке. Он закурил, сощурил глаза и выпустил дым, который сразу окутал его, как туман – снежный пик. На этом самом диване они с Цзе Цзин не раз говорили. Для него, как для старого партийного работника и пожилого человека, каждый такой разговор был радостью, наслаждением, очищением души. Цзе Цзин была удивительно чиста в любом своем проявлении, можно сказать, прозрачна. Она могла выложить собеседнику решительно все тайные мысли, а это в сегодняшнем сложном мире поистине драгоценно. Она говорила с Чжу Тунканом чуть ли не ежедневно, и вовсе не для того, чтобы подольститься к нему, а просто потому, что секретарь парткома в ее понимании был чем-то вроде духовного отца, олицетворял собой партию. Политическая жизнь казалась Цзе Цзин самым важным. В тот день, когда девушка приняла решение вступить в партию, она разрыдалась и плакала так искренне, что было очевидно: партия для нее – самое высокое, самое великое; раньше она, видно, и подумать не смела, что может стать ее членом. Ей казалось, что она вступает в эту когорту с пустыми руками, что она недостойна партии, уронит ее авторитет. Чжу Тункан гладил девушку по голове, утирал ей слезы и вспоминал, что для него партия – то же самое. Чистота Цзе Цзин трогала, вселяла к себе уважение, как бы высвечивала в людях их недостатки и мещанские привычки, заставляла окружающих становиться лучше. Секретарь парткома не раз думал со вздохом, что если бы все были похожи на Цзе Цзин, то мир удалось бы спасти. Но он и беспокоился, считая, что чрезмерная чистота и наивность могут повредить девушке. Ему хотелось, чтобы Цзе Цзин всегда сохраняла свою индивидуальность и в то же время углубила ее, быстрее познала жизнь, потому что чистые души слишком уязвимы, ранимы.

Его положение мешало ему откровенно высказать ей свои взгляды на мир, да он и не хотел разрушать ее иллюзий, ее восторженного отношения к партии. Правда, Цзе Цзин спрашивала его: что такое жизненная зрелость? Обязательно ли она должна сочетаться с хитростью? Чжу Тункан отвечал, как мог, но оставался недоволен собой. Он слишком долго разыгрывал перед ней роль представителя партии, второго отца… И все же он действительно оберегал ее, не отпускал от себя и помог подняться из технических секретарей парткома в замзавсектором пропаганды. С его точки зрения, Цзе Цзин была самой лучшей, самой идеальной девушкой в мире.

После разгрома «банды четырех» Чжу Тункан, как старый кадровый работник, обретал все больший вес, а Цзе Цзин, напротив, считалась выдвиженкой «культурной революции», к тому же ей не забыли, что она занималась в то время пропагандой. Из достойных преемниц она мигом превратилась в нежелательную фигуру, и с ее лица сошла очаровательная наивная улыбка, сошла навсегда. Девушка как будто повзрослела лет на десять и решила по собственной инициативе уйти в рабочие. Чжу Тункан утешал ее, говорил, что она не связана с «бандой четырех», что ее и не подумают увольнять. Но Цзе Цзин, прежде чересчур покладистая, теперь стала невероятно упрямой. Чжу боялся, что это скажется на ее психике, и в конце концов дал свое согласие. Поскольку производство девушка знала плохо, Чжу Тункан направил ее не в цех, где бы она просто не выдержала, а в автоколонну, где, впрочем, тоже нужно было отвечать за пятьдесят с лишним грузовиков. Сначала он хотел назначить ее заместителем секретаря партячейки, но она категорически отказалась от политической работы. Цзе Цзин занималась этой работой сызмала и в результате основательно разочаровалась в политике. Тогда Чжу Тункан сделал ее заместителем Тянь Гофу, начальника автоколонны, который плохо справлялся со своими делами. Верным ли был этот ход? Чжу немного раскаивался в нем, потому что девушка вряд ли сумеет исправить положение в автоколонне. Не погубил ли он девчонку? Что она может сделать среди таких шалопаев и заноз?

3

Перед началом утренней смены Цзе Цзин вывела грузовик с пригородного шоссе и через задние заводские ворота подъехала к гаражу автоколонны. Шоферы еще не пришли. Усталая, она прилегла на баранку, чтобы хоть немного отдохнуть. Даже здоровый парень не перенес бы такой жизни: вот уже год, как Цзе Цзин почти ежедневно являлась на завод в шесть утра и до восьми училась водить машину, а потом сдавала ее шоферу. В пять часов дня, когда другие уходили с работы, она продолжала учиться ездить до восьми вечера. По пятнадцать-шестнадцать часов в сутки трудилась – как такое выдержать? Но девушка была непреклонна: она должна научиться водить машину, дело любит знатоков! Служить заместителем начальника автоколонны и ничего не понимать в автомобилях – значит вызывать всеобщие насмешки и стать беззащитнее ребенка.