Текст книги "Царь-дерево"

Автор книги: А Чэн

Соавторы: Цзян Цзылун,Ли Цуньбао,Шэнь Жун,Чжэн Ваньлун,Ван Аньи
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 36 страниц)

Шел он на удивление быстро, и нам пришлось подтянуться: было уже не до того, чтобы глазеть по сторонам, все силы сосредоточили на ходьбе. Минут через пятнадцать пот стал заливать лоб, глаза защипало, рубахи промокли и приклеились к спинам, штанины тоже липли к ногам. И когда сил уже, казалось, не осталось, сверху послышался крик мальчишки: «Ну, вы сюда хотели?» С усилием сделав последние шаги, мы поняли, что добрались.

Оглядевшись, мы не могли сдержать изумления. Дерево, которое утром мы видели издали, вблизи оказалось гигантским зонтом стометровой высоты; казалось, он уходил прямо в самое небо. Последние разсохи густой кроны покрывали площадь в целый му. Осторожно приблизившись, двигаясь как во сне, мы стали ощупывать ствол. Кора была совсем молодой, а проведешь ногтем – остается нежно-зеленый след, погладишь ладонью – ощущаешь под рукой что-то теплое, живое, словно у дерева под корой пульсирует кровь. Ли Ли разок обошел дерево кругом и вдруг заорал как сумасшедший: «Вот оно-то и есть царь леса! Это вовсе не человек!» Все рты поразевали и, задрав головы, смотрели на дерево. Листва была густой и пышной, и, когда налетал порыв ветра, шум и движение начинались в одной стороне кроны и только потом переходили на другую, в просветах, между листьями, тогда виднелось глубокой синевы небо, солнечные лучи простреливали сквозь листву вниз пятнистыми бликами, похоже было, что тебе подмигивают мириады глаз.

Сроду я не видал такого большого дерева. На какое-то время мысли из головы совершенно улетучились; я стоял подавленный, словно виноватый в чем-то, с разинутым ртом, не сказать все равно ничего бы не смог – доведись, так из меня, наверное, исторглось бы животное, нечленораздельное.

Прошло какое-то время, прежде чем мы будто впервые посмотрели друг на друга; потом мы, словно опоенные каким-то зельем, с трудом возвращались на землю, задвигались, стали переговариваться.

Мальчишка, так и державший на плече мотыгу, вдруг запрокинул свою тонкую руку, оглянулся на нас, и глаза его блеснули. Никто ничего не успел сообразить – видно было только, как он сжимает рукоятку мотыги, выгибается в замахе, выпрямляет спину, а затем внезапно швыряет мотыгу изо всех сил куда-то вперед. Она переворачивается в полете несколько раз и падает далеко в траву, а из травы выныривает желтоватое облачко и летит, распластавшись над землей… Раздается общий крик – оказывается, это олень!

Маленький олешка взбегает на самую вершину горы и там застывает как вкопанный. Он поворачивает голову к нам, одно ухо подрагивает. Зверек стоит там как на снимке – не шелохнувшись. Люди приходят в себя и поднимают крик; олененок, собравшийся было бежать, вытягивает короткий хвост, неуверенно переступает копытцами и вдруг, тряхнув головой, исчезает, мелькнув как желтый блик – кажется, олешка приснился.

Мальчишка смеется и идет искать в траве свою мотыгу. Начинается разговор: «Да разве в оленя попадешь?» И мальчуган отвечает: «Да это кабарга, а не олень». Я вспоминаю звуки, которые слышал вчера вечером, – оказывается, их издавал вот этот обитатель гор, – и говорю: «Странно они кричат». Это вызывает у других недоумение: откуда мне это знать? Я рассказываю, как слышал звериный крик вчера вечером и как Сяо Гэда сказал мне, что это – кабарга. Мальчишка говорит очень серьезно: «Раз папа сказал, что кабарга, значит, это кричала кабарга. Тут в горах еще бывает такой крик – «гу-га». Это жабы, очень вкусные». И нам всем сразу становится ясно, что перед нами сын Сяо Гэда.

Я на всякий случай спросил: «Как тебя звать?» Мальчишка вздрогнул, вдруг убрал одну руку за спину и с каким-то вызовом прищурился: «Сяо… Шестой Коготь…» Никто не понял сразу, что за имя у него, но мне мгновенно стало понятно – шестопал. «Дай-ка поглядеть». Шестой Коготь помедлил минутку, а потом с безразличным видом протянул руку тыльной стороной вверх, и все увидели, что рядом с мизинцем у него растет маленький шестой палец. Шестой Коготь оттопырил его и повертел им отдельно, потом сжал кулак – шестой пальчик остался торчать. Мальчишка исследовал им ноздрю, затем стремительно высморкался. Кто-то от неожиданности зажмурился, и все рассмеялись. Гордый собой, Шестой Коготь заявил: «Этот палец у меня что надо, совсем не лишний: когда плетенку делают, я с ним быстрее других управляюсь…» Никто, конечно, не знал, что значит «делать плетенку», и Сяо с видом бывалого человека пояснил: «И вам придется плести, крышу-то на доме менять надо…»

Я потрепал мальчишку по голове: «Отец у тебя сильный». Шестой Коготь расставил пошире тощие ноги и весь как-то напрягся: «Мой папа был в армии разведчиком, он даже за кордоном был. Мой папа говорит, что там, как здесь, горы, на горах деревья растут». Я прикинул про себя и спросил: «В Корее?» На мгновение Шестой Коготь замер, потом покачал головой. «Там», – показал он рукой. Все уже знали, что тут неподалеку граница, и непроизвольно посмотрели в ту сторону. Но ничего особенного, кроме гор вокруг, не увидели.

Возвращались медленно, нет-нет да и оглядываясь на то дерево. «Царь леса» спокойно высился на горе, словно беседуя с самим собою и в то же время как бы забавляясь видом сотни маленьких человечков: в шуме его листвы почудилась нам насмешка… Внезапно Ли Ли остановился: «Сколько же места занимает это дерево? Заслоняет свет, из-за него и саженцам трудно расти!» Эта истина заняла наши умы на время, но никто так и не понял, к чему он клонит. Кто-то произнес: «Царь-дерево!» Ли Ли молчал всю дорогу, вышагивая рядом со всеми.

3

На третий день мы отправились на работу в горы. Задание, понятно, заключалось в валке деревьев. Тысячелетия никто не прикасался к этому девственному лесу, и он превратился в чащобу. Деревья словно бились друг с другом, стремясь отвоевать пространство для жизни, но кроны их сплелись и чуть не срослись, сверху донизу не было просвета. Лианы перекидывались с одного ствола на другой, в них было что-то от сплетниц, спешивших от одних дверей к другим; даже извивы их напоминали тела старух. Трава была невероятно густая, годами умирали здесь травы, образуя слой за слоем, но молодая зелень прорастала сквозь панцирь старой. Топнешь ногой, и раздается: «пах!» – то басовито, то дискантом. Валить деревья было мучением. Даже срубленные совсем, стволы продолжали наклонно висеть в воздухе, удерживаемые лианами, повисающие в ветвях ближайших деревьев. Сотня людей трудилась над расчисткой огромной горы уже больше месяца, но выглядело все так, будто еще и не начинали. На госхоз все это время то и дело сваливались задания, полные воодушевляющих призывов; в них требовали не бояться трудностей, не бояться смерти, работать больше и быстрее. На всех участках, в каждой бригаде почин следовал за почином. Об успехах рапортовали ежедневно, и каждый день вывешивали сводки, в которых замелькали и имена передовиков – на них призывали равняться. Среди таковых фигурировал только один представитель городских – Ли Ли.

Ли Ли не отличался богатырской силой, но был лютым в работе, другим было за ним не угнаться. Поначалу никто не рвался вкалывать; после каждого часа работы то и дело останавливались, чтобы утереть пот и передохнуть, эти перерывы становились все длиннее. Следовательно, появлялось больше времени поглазеть по сторонам и обнаружить немало такого, что казалось занимательнее валки деревьев: например, проплывало облако, и все в оцепенении следили за тем, как перемещается его тень по склону горы; или вдруг стремительно пролетал, таща за собой длинный хвост, фазан, и казалось совершенно необходимым мысленно прикинуть, каков он на вкус по сравнению с домашней курицей; или обнаруживалась змея, и ее надо было окружить и убить. Часто попадались дикие плоды, и поначалу никто не решался их есть, но потом находился кто-нибудь, готовый взять на себя бремя первооткрывателя: под внимательным взглядом многочисленных глаз он стоически пережевывал нечто, пока остальные судорожно сглатывали слюну. Но все это никак не касалось увлекшегося Ли Ли. Он знал одно – самозабвенно рубить и рубить, и тогда, когда дерево падало, он позволял себе взглянуть на небо. Наблюдая такое усердие, некоторые начинали испытывать неловкость, брались за работу всерьез и постепенно втягивались.

Мало-помалу и мне захотелось рубить все, что я видел на этой горе. Я полагал поначалу, что рубить можно топором, и ничем иным. Тесак первое время казался мне для этого непригодным. Но скоро стало ясно: если бы на горе росли одни деревья, удобнее топора ничего нельзя было бы придумать. Но как топором рубить траву? Тесаки же, которые выдали в бригаде, весили килограмма по три; при определенном усилии таким можно было рубить деревья, лиана перерубалась начисто одним ударом, о высокой траве нечего и говорить – снопами валилась от одного взмаха. В городе, когда я жил с родителями, главным по кухне у нас был отец. И он говорил, подняв назидательно палец: «Чтобы приготовить настоящую еду, нужны, во-первых, острый нож, во-вторых, огонь». Нередко он собственноручно точил нож, а потом, поставив лезвием вверх и слегка поворачивая, смотрел – нож считался хорошо наточенным, когда на лезвии не было бликов. Таким ножом можно было нарезать мясо прозрачными ломтиками, овощи – тонкими, как лапша, нитями. Когда к отцу приходили на обед коллеги по работе, они охотно шли помогать ему на кухне и обычно даже не замечали сразу, как отхватывали себе кусок ногтя, и, только когда капуста краснела от крови, они с причитаниями бросали это занятие. Со временем обязанность точить ножи легла на мои плечи, и в конце концов я пристрастился к этому делу. Я клал волос на лезвие, как когда-то вычитал в книжке, и дул; увеличивал силу выдоха, только если волос не разваливался пополам сразу, – то был уже своего рода спорт. Поэтому, когда в бригаде выдали тесаки, я в первый же день потратил три часа на то, чтобы наточить их до остроты бритвы. Когда у человека в руках острый предмет, он легко свирепеет. Поднимаясь на гору, мы рубили все, что попадется под руку, чувствуя себя при этом героями. Но в результате, когда доходили до работы, лезвия тесаков оказывались уже выщербленными.

Через месяц рубки дело это, однако, приелось. Работа, конечно, шла, но отдых стал выходить на первое место. В перерывах я часто всматривался в даль и почти всегда находил взглядом «царь-дерево». Тут неизбежно возникала дискуссия о том, как можно было бы свалить «лесного царя», когда деревья вокруг него еще стояли на той горе нетронутыми. Проекты возникали во множестве, а на деле оказалось, что нам самим предстоит срубить такое же громадное дерево на вершине нашей горы.

Это дерево тоже стояло на самом верху, но поначалу было незаметно среди других. Однако по мере того, как мы поднимались снизу вверх и оставалось очистить только макушку горы, мы оценили его размеры. Случайно я обнаружил, что опытные лесорубы стали переходить на другой склон горы и работали там. Когда все наши заметили это, возникла очередная дискуссия: причину искали в трудозатратах.

Дело в том, что каждый день в конце рабочего дня нормировщик рулеткой обмерял площадь, очищенную работником за день. Объем работ оценивался именно по этому принципу. На первый взгляд – чем больше дерево, тем больше занимаемая им площадь. Но так обстоит только до известного предела, после которого усилия, необходимые для того, чтобы срубить дерево, начинают намного превосходить результат, затраченные силы и освобождаемая при этом площадь становятся несравнимыми. Люди опытные поэтому стараются найти любые предлоги, чтобы уклониться от рубки особенно больших деревьев, предпочитая им развесистые кроны, несомые нетолстыми стволами. Поэтому, как только стало ясно, что кому-то придется рубить большое дерево, люди решили отправиться на расчистку других участков.

В тот день, поднявшись на гору, мы для начала уселись на земле, чтобы перевести дух. В разгар пустячного разговора Ли Ли встал и, сжимая в руке тесак, медленно направился к тому дереву. Все замолчали, глядя, как Ли Ли обходит дерево кругом, потом, подняв перед глазами тесак, зажатый в обеих руках, примеривается, ища, откуда бы начать, замахивается, останавливается, скользит взглядом вверх по стволу, выбирает другое место и наконец наносит первый удар. Все становится ясно: дело решенное. И уступая ходу событий, мы порознь встаем и приближаемся к большому дереву, чтобы понаблюдать за работой Ли Ли.

Когда рубишь большое дерево, нужно врубаться в ствол треугольником – его угол тем больше, чем толще дерево. Дерево, которое взялся рубить Ли Ли, было таково, что между верхним и нижним краями зарубки получалось метра полтора. Кто-то из ребят прикинул, что для того, чтобы свалить такое дерево, нужно вырубить не меньше кубометра древесины – на это уйдет дня четыре. Но нас уже охватил азарт, так что решили рубить все вместе, не считаясь с индивидуальными трудовыми затратами, а меня общим решением назначили ответственным за точку инструмента. Разумеется, я охотно согласился, взвалил на плечо четыре тесака, спустился с горы и пошел в бригаду.

Время близилось к полудню, когда я добросовестно навострил три из них. Трудясь над четвертым, я ощутил, как на меня упала чья-то тень. Подняв голову, я обнаружил Сяо Гэда, стоявшего рядом. Руками он обхватил плечи крест-накрест. Увидев, что я прекратил работу, он наклонился, поднял с земли один из наточенных тесаков и попробовал большим пальцем правой руки остроту лезвия; потом, словно целясь из винтовки, глянул на него вдоль и, кивнув, присел на корточки. Изучая точильный камень, он спросил: «Учился точить?» Понятно, я был польщен и, слегка поигрывая очередным тесаком, кивнул: «Есть немного». Сяо Гэда, ни слова не говоря, выбрал один из уже наточенных мной тесаков и, найдя взглядом пень неподалеку, отправился к нему. Ловко держа тесак двумя руками, он несильно замахнулся и со свистом рубанул по пню; затем правым плечом повел назад, и тесак легко высвободился из дерева. Поднеся его к глазам, Сяо Гэда глянул на лезвие и на этот раз одной правой рукой с размаху вогнал тесак в пень. Отпустив рукоятку, он поманил меня к себе: «Вытащи и посмотри на острие». Я не понял, к чему это он, но подошел и двумя руками вытащил тесак. Взглянув на лезвие, я изумился: на нем были зазубрины. Сяо Гэда между тем вытянул руку и поставил ладонь вертикально, поясняя: «Если рубить по прямой и возвращать тесак по прямой, лезвие не пострадает. Но сталь на них перекаленная, и, если при ударе лезвие заваливается, оно тут же крошится. Поэтому и точить все время приходится. Так что учился ты, можно сказать, без толку». Мне стало не по себе, и я спросил: «Сяо Гэда, ты когда последний раз брился?» Сяо Гэда машинально потер подбородок: «Да вроде давно». Я сказал: «Выбирай любой из этих четырех тесаков, и, если будет при бритье больно, можешь отрубить мне левую руку. Правая мне еще пригодится, когда надо будет писать». Глаза Сяо Гэда засмеялись, он плеснул воды на точильный камень и принялся сам точить тесак. Всего десяток движений, и вот он уже обтер нож от воды и пошел с ним в сторону пня. «Ну-ка здесь вот рубани разок», – обратился он ко мне, показывая на комле место на полметра ниже того, где он только что сделал зарубку. Я подошел, взял у него тесак и рубанул – неожиданно из-под лезвия вылетела щепка почти с ладонь. Кувыркнувшись несколько раз в воздухе, она приземлилась в траве белой птичкой. За все время, что я занимался рубкой леса, мне ни разу еще не удавалось всего одним ударом оттяпать такой большой кусок древесины, и на радостях я парой ударов еще отхватил большой кусок. Сяо Гэда потер руки и сказал: «Взгляни-ка на лезвие». Я поднес тесак к глазам – зазубрин не было. Зато мне стал виден на одной из плоскостей неширокий след новой заточки. Начиная понимать, в чем тут хитрость, я закивал головой. Сяо Гэда сложил ладони вместе: «Тонкое лезвие, конечно, острее, что и говорить». Он слегка приоткрыл ладони, образовав из них клин. «Но когда врубаешься клинообразным лезвием, оно давит в обе стороны. Древесина одновременно и прорубается, и спрессовывается. Даже если тесак немного поведет, клинообразное лезвие не пострадает… Слушай, тебе голову побрить не надо? А то лезвие еще острое». Я улыбнулся: «Если мне будет больно, на сей раз отрубим правую руку тебе». Глаза Сяо Гэда смеялись: «Ну и крутой ты парень».

Мне стало весело, и я сказал: «А с моей заточкой хорошо овощи крошить». На это Сяо Гэда спросил: «А что, в горах овощи растут?» «Ладно», – ответил я. «Как хочешь, но признай – что касается остроты, то я точу здорово». Сяо Гэда подумал и молча вытащил из-за спины тесак на короткой ручке. Он подал его мне. Я взял инструмент в руки и обнаружил, что от ручки тянется тонкий плетеный шнур, закрепленный другим концом на поясе за спиной у моего собеседника. «А зачем на веревку-то привязывать?» – «Ты на лезвие посмотри, я потом объясню». Я перевернул нож и обнаружил, что он обоюдоострый – с одной стороны лезвие тонкое, с другой – заточено точно так же, как теперь на моем тесаке. Вся поверхность была наточена так, что казалась хромированной, она была настолько гладкой, что мое лицо отражалось в ней практически без искажений. И мне стало ясно, что довести лезвие до такой ширины заточки, сохранив его при этом строго ровным, мне с моим умением не по силам. К тому же, присмотревшись, я разглядел на лезвии сложный темный узор. «Булат?» – спросил я. Сяо Гэда кивнул: «Из рессоры ковал, вязкая сталь». Я легонько провел большим пальцем вдоль полотна и тут же почувствовал боль: лезвие сразу же впилось в кожу. Я не удержался от вздоха и сказал: «Сяо, старина, продал бы ты мне этот тесак, а?» И посмотрел ему прямо в лицо. Он опять улыбнулся, и тут я обнаружил странную штуку – верхняя губа у Сяо Гэда всегда была поджата. В общем, это не было даже заметно, но, когда он улыбался, верхняя губа оставалась неподвижной: просто лицевые мускулы растягивались и губы превращались в тонкую полоску. Я спросил: «Сяо, старина, тебе губу не оперировали?» Все еще улыбаясь, Сяо Гэда ответил, почти не шевеля губами: «Губу я расшиб, после операции плохо двигается». Я спросил: «Где ж ты ее так?» Сяо Гэда уже не смеялся, слова выговаривал четче: «По кручам лазил». Я вспомнил, что он был солдатом. «В разведке?» Он взглянул на меня: «Кто тебе сказал?» Я ответил: «Шестой Коготь». Он слегка смутился: «Вот паршивец! Что он еще наболтал?» «Ну а что такого? Сказал, что ты служил разведчиком». Он помолчал, потом глянул на свою руку и протянул мне ладонь: «Трудно там. Вот пощупай. Большие учения – это трудно». Я пощупал его ладонь, она была до того твердая, что, наткнувшись на нее в темноте, вряд ли можно было догадаться, что это человеческая рука. А пальцы на руке были короткие и толстые. Сяо Гэда перевернул ладонь тыльной стороной вверх – ногти у него оказались маленькие, тыльная сторона ладони походила на каменный панцирь. Сяо Гэда сжал пальцы в кулак, кожа на суставах слегка побелела. Я толкнул кулак рукой, и сердце у меня екнуло. Сказать я ничего не решился.

Неожиданно Сяо Гэда вытянул руки по швам, весь выпрямился, замер неподвижно, подтянул к груди подбородок – будто приклеил к шее. Затем строевым сделал два шага вперед и одновременно с постановкой ноги на землю замер, выпятив подбородок. Голос его стал странным и хриплым, он резко выкрикнул: «Есть выйти из строя!» Глаза его смотрели прямо перед собой, но казались ничего не видящими; выкрикнув команду, он вновь прижал подбородок к груди. Я смотрел на него как завороженный, и вдруг тело его как-то обмякло, осмысленное выражение вернулось, глаза сузились, он странновато, но как-то симпатично заулыбался: «Во как! Учение!» Заинтересованный, я спросил: «Учение чему?» Сяо Гэда стукнул правым кулаком по левой ладони: «Ну там, захват, горная подготовка, рукопашный бой, стрельба, работа с ножом». Я никак не мог себе представить Сяо Гэда в рукопашной и спросил: «Ты что, и драться умеешь?» Сяо Гэда смерил меня взглядом и, не говоря ни слова, крепко обхватил левой ладонью правый кулак. Внезапно он присел, причем кулак его оказался поднятым до уровня плеча, и в тот самый момент, когда он присел совсем низко, кулак его обрушился на точильный камень. Он не крикнул, ударяя, просто встал и указал на точило. Когда я взглянул туда, челюсть у меня отвисла: камень был расколот на две половины. Я взял Сяо Гэда за правую руку и внимательнейшим образом осмотрел кожу его руки: никаких следов. Сяо Гэда высвободил руку и вытянул указательный и средний пальцы: «Нужно подряд разбивать двадцать». «Ну и дела в Освободительной армии», – только и сказал я. Сяо Гэда потер пальцем нос. «Пошли, зайдем ко мне, я тебе дам хороший камень для точки».

Я пошел за ним к его халупе, крытой соломой. Когда вошли, в комнате стоял полумрак; Сяо Гэда, опустившись на колени, как-то всем телом сунулся под лежанку, вытащил оттуда какой-то камень, потом опять пошарил внизу и вдруг громко заорал: «Шестой Коготь!» Циновка у входа зашуршала и дернулась, я обернулся – Шестой Коготь уже успел проскользнуть в помещение. Он был босой… «Чего тебе?» – спросил мальчишка. Стоя на коленях, Сяо Гэда поинтересовался: «Где черный камень, а? Найди-ка дяде, ему нужно тесаки точить». Шестой Коготь глянул на меня и прищурил один глаз. Рукой он поманил меня к себе, и я нагнулся. Лица наши сблизились. Приложив ладошку лодочкой ко рту, он тихо шепнул: «Конфеты есть?» Я выпрямился: «Нету. Завтра схожу куплю тебе». Шестой Коготь громко осведомился: «Значит, точило только к завтрому нужно?» Мне и в голову не приходило, что он может оказаться таким расчетливым, я чуть не расхохотался, но Сяо Гэда, успевший встать, занес над сыном правую руку: «Ах ты, паршивец, получить хочешь?» Шестой Коготь моментально отскочил к дверям, шмыгнул носом и обиженно забормотал: «Коли такой сильный, дядю вон бей! Черный камень-то я мигом притащу, а вот дядя-то завтра принесет ли конфеты? В уезд пути целый день, да обратно еще целый день. А там в городе всякие развлечения, что ж, дядя там всего день пробудет? Вот и считай, самое меньшее – четыре дня!» «Я тебе сейчас затрещину дам», – закричал Сяо Гэда, но мальчишка – фьють! – и след простыл.

Мне стало неловко, и я сказал: «Сяо, старина, не тронь парня; я там спрошу у своих, может, у кого осталось». Глаза Сяо Гэда потеплели, он вздохнул и завернул на лежаке край простыни: «Садись! Ребенку тоже нелегко. Откуда у меня деньги конфеты ему покупать? Да он уже большой, в горах вон полно съестного, мог бы и сам о себе позаботиться».

Сяо Гэда не любил говорить о себе, но бригадный поселок невелик, кто как живет, выяснилось быстро. В семье Сяо было трое – кроме Шестого Когтя, была еще жена Гэда, она получала юаней двадцать с чем-то. Вдвоем у них в месяц набегало юаней семьдесят – на троих, если говорить о питании, вроде должно было хватать без напряга. Сидя на лежанке, я обратил внимание, что край простыни протерт местами чуть не до дыр, а приглядевшись получше, сообразил, в чем тут дело: простыня была перешита так, что край был переставлен в середину, а середина пошла на края, чтобы можно было пользоваться подольше. На лежаке было еще тонкое одеяло, местами на нем проступали сине-зеленые пятна: одеяло явно армейского происхождения. Подушки были необычной формы, и не требовалось больших умственных усилий, чтобы сообразить, что они сделаны из рукавов рубашки. Стола в помещении не было, самодельный деревянный «комод» возвышался на подставке из саманных кирпичей, занимая угол у стены. Кроме этой обстановки, в наличии был только лежак. Судя по всему, нехитрые пожитки семьи содержались в неуклюжем «комоде», но замка на нем не было, что заставляло предположить, что там не много добра. Я спросил: «Сяо, старина, ты сколько уже в госхозе?» Сяо Гэда, все это время суетившийся с кипятком внутри и вне дома, подал мне кружку с чаем. Услышав мой вопрос, он задрал голову в задумчивости, слегка шевеля короткими пальцами. «Вот, – сказал он, – девять лет уже будет». Я принял у него кружку и сдул плававшие на поверхности чаинки. Кипяток был крутой, и я, понемногу прихлебывая, спросил: «Тут же дерева полно, чего ты мебель себе не сделаешь?» Сяо Гэда потер руки, поглядел туда-сюда, с шумом втянул в легкие воздух, ничего не сказал и выдохнул.

Тут Шестой Коготь притащил черный камень. Сяо Гэда составил вместе квадратный камень из-под лежанки и черный, велел Шестому Когтю принести воды, выбрал один тесак из четырех и сначала провел им несколько раз по квадратному камню, затем глянул и осторожно, но с усилием довел его на черном. После нескольких движений он попробовал пальцем лезвие, положил тесак на землю и хотел было приняться за следующий, как вдруг спросил: «А зачем тебе целых четыре?» Я объяснил ему, как обстоят дела на горе, и он, перестав точить, замер на корточках и вздохнул. Решив, что Сяо устал, я поставил кружку, присел рядом с ним, навострил оставшиеся тесаки и объявил: «Ну я пошел обратно в горы». Попрощавшись с Сяо, я вышел наружу. Под дверью Шестой Коготь ковырял в носу своим лишним пальцем; он тихо позвал: «Дядя…» Я понял его, потрепал по голове, и он, очень обрадованный, скрылся за пологом.

Я возвращался, издалека было уже заметно, что на стволе дерева-гиганта появилась большая неглубокая зарубка. Я закричал, подражая уличному торговцу: «Тесаки острые!» Все ринулись ко мне и, расхватав инструмент, направились к дереву. Один я зажал в руке: «Глядите, как надо». И стал рубить под углом – раз сверху, раз снизу. Я постарался принять вид бывалого лесоруба, не напрягался чрезмерно, но огромные щепки так и летели; народ устроил мне овацию. Довольный собой, я прервался и стал показывать тесак: никто не мог взять в толк, что в нем особенного. Я объяснил: «Посмотрите на лезвие. Оно не зазубрено. Посмотрите внимательнее и еще обратите внимание на угол заточки. После первой надрубки при второй с ударом одновременно возникают две силы и векторная сила выталкивает щепу из ствола. Такова теория». Ли Ли взял нож и внимательно его осмотрел, после чего заключил: «В этом что-то есть, я попробую». Он взялся рубить, остальные следили за ним как завороженные. В четыре тесака при сменяющих друг друга рубщиках дело пошло споро.

К вечеру дерево перерубили почти до половины. Ли Ли с веселым видом заявил: «Сегодня свалим это дерево – будет рекорд!» Всех охватило воодушевление. На волне успеха я вызвался сбегать вниз с двумя тесаками и наточить их еще раз.

Спускаясь с горы, я увидел далеко на капустных грядках Сяо Гэда и заорал ему издали: «Сяо, старина! Сегодня свалим то дерево!» Сяо Гэда спокойно поджидал, когда я подойду. Он не сказал ни слова. Я хотел продолжить, но тут заметил, что Сяо Гэда смотрит на меня как-то чересчур внимательно, и слегка умерил свой пыл: «Не веришь? Это все благодаря твоей заточке!» Блеск в глазах Сяо Гэда погас. Так ничего и не сказав, он присел над своей капустой. Я направился в бригаду и, когда точил тесаки, видел, как Сяо Гэда прошел вдалеке с коромыслом, неся в корзинах овощи.

4

Рабочий день кончался, солнце садилось за дальние горы, но было по-прежнему светло: луна поднялась с противоположной стороны горизонта; она была огромной и мутно-желтой. Кое-кто из членов бригады уже потянулся вниз по дороге, когда Ли Ли сказал оставшимся: «Возвращайтесь домой. Я вернусь, когда свалю это дерево». Но поскольку было ясно, что дерево скоро будет свалено, то все мы решили подождать этого события, а уж потом отправиться домой. Так что работа по очереди продолжалась. Зарубка на теле дерева была уже широкой и глубокой, в сумерках она казалась даже светлее. Я прикинул, что рубить осталось совсем немного, к тому же мне нужно было отойти по нужде, так что я отделился от остальных в поисках укромного места. В горах уже наступила тишина, постепенно становилось прохладнее. Я отошел на два десятка шагов в сумрачном лунном свете, скрылся в траве и совсем было приготовился к своему делу, как вдруг сердце мое сжалось: я разглядел в зарослях напротив невысокую фигуру человека. Лунный свет падал ему только на плечи, а весь силуэт уходил в темноту. Я внутренне подобрался и, окликая человека, двинулся в его сторону.

Это был Сяо Гэда.

Я ощутил некое превосходство над ним: ведь он всегда работал на капусте, в горы не ходил… «Сяо, старина, а работа уже вся сделана…» Сяо Гэда повернул голову и спокойно посмотрел на меня. Он ничего не сказал. Отвернувшись от него, я справлял нужду, когда издали донеслось дружное «ухнем». Сообразив, что дерево свалят с минуты на минуту без меня, я выскочил из зарослей и ринулся на крик.

Все уже сгрудились с одной стороны у дерева, которое будто припало на ногу, но все еще стояло прямо, не падая, незыблемо. Было уже совсем темно, и листва кроны слилась в темное пятно; дерево стояло неподвижно, будто изумленное или охваченное столбняком. Я с удивлением взирал на него, когда раздались два громких хлопка – «пах-пах». Дерево продолжало стоять, все так же неподвижно, потом опять – «пах-пах-пах», три раза подряд, и еще, но дерево не падало – только листва слегка вздрагивала. Ли Ли шагнул было к нему ближе, но все так заорали, что он остановился. Какой-то миг дерево оставалось совершенно без движения, только огромная зарубка, как белок гигантского ока, словно бы пристально высматривала что-то во тьме. Ли Ли опять шевельнулся, двинулся вперед, но тут раздался дикий треск ломающегося ствола, как будто гора закашлялась. Макушку дерева слегка повело; мне показалось, что это покосилось небо, и я непроизвольно расставил пошире ноги. Полет вершины все убыстрялся, листья и тонкие ветки стали вытягиваться, как под ветром, в одну сторону, дерево, казалось, била дрожь. Стало как-то светлее.

Сердца наши тоже падали вслед за этим падением, но внезапно все стихло, пришло полное безмолвие. Дерево упало, в этом не могло быть сомнений, но падение его было почти беззвучным. Казалось, все происходит во сне, мы в растерянности стали подвигаться ближе к месту действия, но в этот момент за спиной раздался короткий окрик: «Эй!»

Обернувшись, мы обнаружили тихо стоявшего позади нас Сяо Гэда. Было даже непонятно, он ли это крикнул мгновение тому назад. Убедившись, что все остановились, Сяо Гэда пошел через травяные заросли, высоко поднимая ноги, и, ни на кого не глядя, направился прямо к дереву. Народ было потянулся за ним, но Сяо Гэда, резко обернувшись, предостерегающе поднял руку; всем стало ясно, что впереди опасность, и люди замерли на местах.